Читать книгу Серёжки. Рассказы - Наталья Ковальчук - Страница 4

Как ему и положено, мост соединял правый и левый берега могучей сибирской реки. В городе уже было три моста, но их явно не хватало стремительно растущему населению. У каждого второго жителя мегаполиса был автомобиль, но историческая концепция города предусматривала узкие улочки и короткие микрорайоны, разделённые друг от друга холмами. Машинам было тесно, асфальта им не хватало, а их владельцы становились раздражёнными, простаивая большую часть своего рабочего дня в пробках. Мосты были самими загруженными участками города по причине неравномерного распределения деловой, промышленной и жилой зон по двум берегам реки.

Когда-то царские казаки выбрали для жизни только левый берег: высокий и обрывистый. Его было проще защищать от непрошенных гостей. На этом берегу в течение трёх веков строили город. Компактный, малорослый. Город для жизни. А потом мир сотрясла война и в далёкую Сибирь из западной части страны отправили всю мыслимую и немыслимую промышленность. Почему именно в этот город, а не в другой? Возможно принимающая сторона проявила особое гостеприимство, а может именно холмистость и наличие многоводного русла сыграли свою роль. Заводы стали размещать на правой стороне реки. Туда ещё при царской власти был проведён железнодорожный мост. Вокруг предприятий, естественно, стали появляться рабочие посёлки. Война закончилась, а заводы в городе остались. И рабочие остались. Дома для них строились уже в спешном порядке: пятиэтажные, панельные. А когда наступили «новые» времена, то заводы закрылись и остались только эти дома. Старые, населённые бывшими усталыми рабочими. Свободную территорию на правом берегу постепенно стали занимать склады и современные предприятия – здесь была недорогая аренда, а персонал мог позволить себе доехать до сюда на автомобиле из любой точки города. Ведь автомобили были почти у всех.

Горожане побогаче покупали квартиры на левом берегу. Тут разместились яркие жилые комплексы, состоящие из высоток. На левом же берегу были новые школы, торгово-развлекательные центры, театры и офисные здания, сохранился и купеческий исторический квартал. Ну как сюда не ездить жителям правого берега? Развлекаться, гулять, а те, у кого было получше образование – могли позволить себе и работу на левом берегу. Ну и, конечно, здесь больше получали сотрудники магазинов, парикмахерских и аптек. В городе было шесть телевизионных компаний – и все они занимали здания на левом берегу – ближе к артистам, чиновникам высшего уровня, депутатам и активистам, которые любят вещать с экрана.

Четвёртый мост через реку был очень нужен, чтобы разгрузить три предыдущих от утренне-вечерних потоков машин, за рулём которых сидели люди, живущие на другом берегу от своей работы. Строить дорогое сооружение решили рядом с тем местом, где когда-то размещался «царский» железнодорожный мост. В «новое» время шедевр конструкторской мысли рубежа 19-го и 20-го веков снесли. И хотя это была глубоко западная часть города, мост здесь принял бы на себя изрядную порцию машинопотока.

Строили коммуникацию четыре года. Зимой приходилось тяжелее, чем царским работникам. В их время река укрывалась настолько толстым слоем льда, что по нему прокладывали временные рельсы. В начале зимы проклыдывали, весной – убирали. А нынче река на застывала – выше по течению стояла гидроэлектростанция.

Сдать мост запланировали в ноябре. В июле он уже выглядел целым и готовым к эксплуатации, но ещё не закончены были подъезды к нему и не проведены испытания.

Павел проснулся от гадкого ощущения пыли во рту. Строительный шум ему уже давно не мешал, а вот привыкнуть к пыли никак не мог. Он встал, налил в стакан воды из бутылки, выпил в четыре больших глотка и подошёл к окну. Ещё вчера рухлядь соседнего барака возвышалась холмом, а сегодня от него не осталось и следа. Быстро работают! Часов с пяти, похоже, начали. Хотят успеть до жары.

Дом Павла от надвигающегося котлована теперь отделяло метров десять, не больше. Сколько осталось? Дня два-три, и страшная машина, ломающая своим маятником стены, примется и за дом Павла. Четыре года назад казалось, что всё ошибка: вон как далеко отсюда до моста! Зачем трогать дом? Но потом приходили люди, за людьми – документы, и снова люди; затем в окнах ближайших бараков перестал гореть свет – семьи выезжали, съехали и соседи Павла. Все довольны, все получили хорошие квартиры, хоть и поворчали для приличия.

Павел вышел на крыльцо. Он уже несколько месяцев, делая эти первые утренние шаги из обесточенного дома, пытался детально запечатлеть их в своей памяти. Хотя и так понятно: никогда не забудет. Они будут сниться: вот он толкает дверь, она, разбухшая от вековой влаги, поддаётся не с первого раза. Поддалась, и в глаза – сразу солнце. Вот река – далеко и гораздо ниже, чем стоит дом, а кажется, что рукой подать. За рекой берег, горы. Но чаще с утра их не видно из-за тумана или смога. Слева – строящийся мост. Он, конечно, не будет сниться, но сейчас – это так. Справа – дерево. Толстенная сосна, и под ней – скамейка. Эту скамейку сделал отец Павла. Раньше была другая: резная, старинная, но она сгорела и отец Павла соорудил другую. Простую. Когда-то он сидел на ней с мамой Павла. А потом, когда мама умерла, а Павел вырос, то уже сын здесь сидел. С Алисой.

Мимо Павла лениво прошагали дети. Бадюковы. Кем они приходились хорошо знакомым Павлу Бадюковым, он не догадывался. Когда встал вопрос о получении новой жилплощади, у скромных Бадюковых нашлась ушлая племянница. Она и прописаться успела, и агрессивно требовала у мэрии «свои» квадратные метры, и журналистов всё время призывала, чтобы поплакаться, и даже детей каких-то из родни приволокла. В тёплое время года она с этими детьми заезжала в дом и изображала богом забытых страдальцев. И хотя всё уже было решено, а квартиры – получены, племянница Бадюковых не теряла надежды, что-нибудь ещё выжать из ситуации.

«Наверное, снова телевидение позвала, раз приехала» – подумал Павел и автоматически оглядел себя: застёгнута ли, к примеру, ширинка. Вообще-то дом уже совсем готов к сносу. В нём ничего нет. Все четыре семьи съехали. Из мебели: только какая-то рухлядь у Бадюковых – как реквизит для актёров, да кровать Павла. Он не плакался и не просил большей жилплощади в новом месте, но точно решил, что останется с домом до самого конца. Он посмотрит, не без злорадства, как мучаются работники при сносе. Это вам не бросовый барак, это настоящий дом на четыре хозяина. Сделанный далёкими предками «для себя». Ему уже лет сто, наверно. Но тяжёлыми коммуникациями не прошит (только воду в кухонную раковину все себе провели), а значит – крепкий ещё. Стоял бы и стоял.

Бадюковские дети разместились на скамейке под сосной и тихо сидели. Даже не разговаривали. Не то, что Павел с Алисой. Они, кажется, всегда спорили до хрипоты. Либо смеялись. Либо пели. Но молча сидели очень редко. Павел, обычно, боялся, что Алисе станет с ним не интересно, всё-таки она была постарше на два года, а потому он и много читал, и заранее готовил вопросы для обсуждения. Хотя чаще тему задавала сама Алиса. Она была сегодня – за белых, а завтра – за красных, и одни и те же события с ней можно было обсуждать бесконечно.

Павел подошёл к деятям:

– Долго не сидите. Головы напечёт. Злое сегодня солнце.

Дети обернулись, поздоровались и продолжили своё молчаливое созерцание реки.

– Хорошо на каникулах, – не отставал Павел, – А вы в какой школе учитесь?

– В четвёртой, – Отозвалась девочка. Она была рыжая и веснушчатая, в отличии от белобрысого брата.

– Надо же! И я в четвёртой учился. А вы где живёте?

– Рядом со школой и живём. А вы где жили? – любезно поддержала беседу девочка.

– Здесь.

– А как же до школы ходили? Пешком?

– Конечно. Что тут идти? Минут пятнадцать.

– Это ужас как далеко! – Возразила юная собеседница, – И всё в гору, в гору. Мы сюда на автобусе едим в объезд. А потом идём вон оттуда! – Девочка махнула рукой в сторону работников – строителей развязки.

– А мы пешком ходили… С сестрой.

Алиса не была сестрой Павлу. Но ему в детстве казалось, что всё именно так и когда-то появится документальное подтверждение. Либо папа и Алисина мама поженятся (почему бы нет?), либо окажется, что тётя Алла – настоящая мать Павлу. Он любил тётю Аллу – кроткую, тёплую женщину. Почему два одиноких человека – папа и тётя Алла – не объединились в одну семью, сейчас уже и не узнать. Возможно, Алисина мама была намного моложе Павлиного отца. Ему-то, маленькому, казалось, что все взрослые – примерно в одном возрасте пребывают. А сейчас знает, что у отца слишком поздно появился сын – ему за сорок уже было.

Отец умер два года назад. Чуть-чуть не дожив до семидесяти пяти. Поехал в деревню к своему брату и пока шёл через поле от станции, перенёс инсульт. Упал и умер. Брат на похоронах про него сказал: «Жизнь прожил, а поле не перешёл». Золотой был человек. И руки золотые, и душа.

Павел обернулся. За домом возвышалась гора. Точнее – продолжалась. Сам дом стоял на уступе горы (левый берег же был высоким и обрывистым), но выше дома размещались ещё и другие дома. Пока они не мешали развязке, но, конечно, портили облик города, по общепринятым меркам. Когда-то купцы здесь строили загородные усадьбы, а сейчас город продвинулся уже намного дальше вдоль берега. Тут оставался частный сектор. Мимо этих домов Павел с Алисой ходили в школу. Подниматься было и впрямь круто, но, порой, спуск давался сожнее. Осенью, да весной приходилось месить ногами жидкую грязь. Но Павлу дорога не казалась в тягость. Рядом шла Алиса. Она поджидали друг друга после уроков. Чаще ждал Павел, потому что у Алисы была побольше нагрузка.

– Ребята, идите сюда! – Крикнула, появившаяся из-за угла дома племянница Бадюковых.

За её спиной стояли журналисты: женщина с огромным фотоаппаратом на шее, молоденькая девушка с микрофоном, демонстрирующим принадлежность к серьёзному городскому телеканалу и толстенький паренёк с видеокамерой и штативом.

Павел отвернулся. Теперь в течение часа ему придёся играть роль юродивого. Он избрал для себя такой образ и журналисты давно уже его не трогали. Молчаливый шизик представлял меньше интереса, чем кричащая женщина с двумя детьми.

– Кем ты станешь, когда вырастешь? – Спросил он у Алисы как-то осенним вечером здесь, на лавочке. Ему было тогда лет девять, не больше, и сам он хотел водить поезда. Составы один за другим шли по «царскому» мосту прямо перед глазами жителей дома. Они составляли важную часть детского кругозора.

– Балериной, – не раздумывая ответила Алиса, разочаровав собеседника. Конечно, он бы хотел ездить в далёкие города вместе с Алисой.

– Ты не сможешь.

– Почему? Я уже вот-вот сяду на шпагат.

– У тебя… уши торчат. А у балерин всегда волосы «зализаны».

– К тому времени, как я выйду на сцену, – Ничуть не обидевшись возразила Алиса, – Уже изобретут прозрачный лейкопластырь. Или изоленту. Приклеил уши к затылку – и со сцены не видать.

Павел хотел возразить, что Алиса чересчур «дылда» и ни один балерун её не поднимет, как пушинку, но не стал. Вдруг она только для него дылда – на целую голову выше, а для своих ровестников – вполне нормальная девочка. Хотя нет, она и в своём классе – дылда. По крайней мере Павел в школе её видел всегда издалека. Может потому, что искал глазами. Все десять лет учёбы. Даже тогда, когда Алисы уже и не было.

А потом, уже взрослым, он искал её на сцене театра. Глупо. На балерин учатся с детства, а Алиса даже на шпагат не села, сколько он её помнил. Но уж слишком она была упрямая и целеустремлённая. Кто знает: может добилась своего. Несколько раз в год Павел покупал билет на балет и два-три часа вглядывался в лица артистов. И, к слову, ни у одной балерины он не заметил торчащих ушей. Может правда скотчем приклеивают – чем не прозрачная изолента? Но более вероятно, что ещё в школе искусств идёт какая-то выбраковка.

Жара надвигалась. Уже, наверное, было больше тридцати градусов и Павел решил зайти в дом. На крыльце он наткнулся на девушку-журналистку. Она, буквально, вылетела из Алисиной двери. Похоже, не смогла с первого раза открыть тяжёлую дверь и навалилась всем корпусом.

– Здрасьте!

Девушка пристально вглядывалась в глаза Павла – вдруг заговорит! Но Павел промолчал. У журналистки были огромные синие глаза. Они казались джинсовыми. Такими же, как её брижди и жилетка не только по цвету, но и по духу: отражающие свободу, молодость и любознательность хозяйки.

Павел шёл в свою квартиру, но тут свернул в Алисину. Раз уж она открыта. В доме было прохладно и, казалось, что пахло Алисой и тётей Аллой. Павел точно знал, что их запах уже давно выветрился. Двадцать лет, как их здесь нет и даже одна семья уже пожила в этой части дома. Но всё же память восполняла пробелы, сделанные временем. В этой квартире всегда пахло пирожками. Тётя Алла много стряпала. Это было экономно. Пирожки с капустой, с луком и яйцом, с морковкой. Это готовилось, неизменно, на четверых. Павел ел здесь же, с Алисой и тётей Аллой, а папе относил на тарелочке. Посудину потом возвращали с лесной ягодой: свежей или замороженной – в зависимости от сезона.

На полу возле окна остались следы от ножек стола. Это точно «их» стол, а не других жильцов! Павел часто смотрел на эти следы. За столом они с Алисой сидели много. А где ещё? Здесь и рисовали, и клеили, и читали вслух. Здесь маленький Павел с вечным кашлем пил под строгим Алисиным наблюдением кислые морсы. «Пей, пей! Нужно много, чтобы вся болезнь вышла!» За этим же столом он сидел, когда Алиса собирала вещи для переезда. Она поставила большую коробку на табурет, сделанный когда-то отцом Павла. На другой – ворохом свалила полотенца, наволочки и свои кофты. Заворачивала тарелки и кружки в тряпки и аккуратно складывала всё на дно коробки.

– И где вы теперь будете жить? – Спросил Павел.

– Очень далеко отсюда. Прямо очень! – Вид у Алисы был агрессивным и Павел старался говорить осторожно, чтобы им не поругаться.

– А в школу как ездить?

– На троллейбусе. Три месяца осталось. Поезжу.

– А если эта родственница выздоровеет и скажет: уходите, мне больше не нужна ваша помощь!

– Всё к тому, что не выздоровеет, – Алиса положила дуршлаг в коробку без обёртки, и принялась упаковывать керамическую маслёнку в свою любимую футболку: сине-белую в полоску.

– А потом: у меня институт и общежитие на носу. Я может и сама долго с родственниками не останусь.

– А если не поступишь? – Павел «нарывался», но Алиса сегодня была и без того «на взводе», поэтому риск был минимальным. Всё равно же взорвётся.

– Поступлю. Лучше меня математику никто в школе не знает.

– В институте сейчас, говорят, не знания нужны, а деньги.

– Значит буду зарабатывать деньги!

Алиса закрыла коробку и кивнула Павлу, чтобы он снял тяжесть с табурета. Сама села на освободившееся место.

– Даже не представляю, что должно произойти, чтобы я сюда вернулась.

– Но в гости-то заедешь? – улыбнулся Павел, а Алиса очень серьёзно посмотрела ему в глаза:

– Конечно, нет.

Тогда казалось, что это не может быть по-настоящему. Но с тех пор, как машина-газель увезла все вещи тёти Аллы и Алисы, а сами они сели в легковое такси, Павел Алису ни разу не видел в доме. В школе они ещё встречались до конца мая. А там: отец нашёл Павлу работу на станции, а Алиса выпустилась из школы. Только первого сентября Павел остро почувствовал её нехватку. Лето было суматошным и загруженым, да и не покидала надежда, что как-то он выйдет на крыльцо и увидит Алису на лавочке под сосной. А первого сентября вдруг защемило внутри: «А если так никогда и не увидит?!»

Так никогда и не увидел.

Павел встал у окна. Из Алисиной квартиры был вид на противоположную от стройки сторону: часть реки, часть горы с древними унылыми постройками, старые запылённые тополя. Он придёт сюда вечером. Из Алисиного окна лучше всего видно закат. Павел будет пить пиво и смотреть как угасает день. Он просидит до самого рассвета (летом это всего несколько часов) и вспомнит всё, что связывало его с домом, с Алисой, с отцом, с тётей Аллой, а утром, еще до того, как строители начнут шумать, перейдёт на лавочку. Протрёт её от росы, сядет и станет глядеть на мост. Ничего против этого моста он, собственно, не имеет. Напротив, даже сроднился с ним за время стройки. Мост должен быть. Он, правда, перечеркнул всё, что дорого Павлу, но это же только физическое воздействие. В памяти останется и дом, и скамейка, как остался «царский» мост, которого давно уже нет. А левый берег беспокойной сибирской реки будут застраивать большими пёстрыми высотками. Людям они нужны.

Открытие моста чуть было не отложили из-за тумана. Событие грандиозное, аж из Москвы приехали гости. Нужно, чтобы всё было красиво и празднично. Плотный утренний туман к десяти часам вдруг рассеялся. Стало солнечно и нарядно. Тысячи горожан собрались, чтобы пройти или проехать по мосту в первый же день его существования. На их глазах писалась история города. Машины выстроились друг за другом в ожидании, когда «вип-персоны» проедут по новой магистрали, дадут посреди моста комментарии десятку телекомпаний и отправятся отмечать праздник уже по своим кабинетам, освободив сооружение для его основной функции.

Алиса предусмотрительно назначила встречу с китайцами – партнёрами компании – на двенадцать часов. Она обязательно хотела проехать по мосту в числе первых, а потом заскочить в химчистку, забрать ворох зимних вещей: шубы, дублёнку, лыжный костюм, кардиганы, требующие исключительно деликатного ухода.

Мероприятие затягивалось, из потока стоящих машин уже нельзя было вырваться и Алиса начала слегка нервничать. Настроение было, всё же, приподнятым. Она включила музыку погромче и начала подёргивать плечами в такт звукам.

В окно постучали. Журналистка с огромными синими глазами заискивающе попросила жестами опустить стекло. За её спиной стоял оператор с каменным лицом, он уже снимал работу своей коллеги. Алиса первым делом, автоматически, поправила волосы: они должны были прикрывать уши, а потом, всё же, мотнула головой: нет, она не опустит стекло, извините. Девушка, для которой отказ был привычным рутинным делом, отправилась вперёд и стала стучать в другую машину. А Алиса посмотрела в автомобильное зеркало: тушь не размазана, брови идеальны, помада деликатная. Волосы прикрывают уши – всё, как нужно. Красотка и богиня!

Впереди водитель завёл автомобиль. Колонна потихоньку тронулась. Вдоль машин шли потоком люди. Скорее всего у них есть свои авто, но пешком можно и больше увидеть, и сделать фотографии, и лучше проникнуться настроением: это общий праздник, всех горожан, а потому все должны быть вместе!

Алиса смотрела вперёд – на дорогу, и влево: на реку и мост, к которому ещё нужно было крутануться по развязке. Вправо, на гору с островками частного сектора на ней, Алиса совсем не поворачивалась. Она заранее так задумала. Этот вид её только расстроит. Где-то ещё, может и стоит её дом – так всё поменялось в связи с мостом, что и не узнать – но Алисе не хотелось бы увидеть свой дом. Она ненавидела его. По радио слышала, что в районе строительства на левом берегу расселяют дома, и радовалась за людей. Давно пора! А телевизор Алиса не смотрела, а то, может, и увидела бы: какие конкретно дома сносят.

Очень часто дом, в котором прошло её детство, Алисе снился. Снился во всём своём ужасе и со всеми, вытекающими из его несовершенства, деталями. Холод и вонь уличного туалета, нестиранное месяцами постельное бельё, унижающая человеческое достоинство общественная баня, грязь, которую они с Пашкой месили каждый день, шагая в школу. И страшная, засасывающая, безысходная нищета.

В девятом классе у Алисы появилась новая химичка. Молодая, крупная деваха с серьёзным резюме научного работника, приехавшая из столицы. Резюме не способствовало хорошей передаче знаний её ученикам – немытым ребятам, преимущественно из частного сектора, и химичка махнула рукой на свой основной предмет. Она сочла правильным внести «цивилизацию» в умы этих детей. Целые уроки она посвящала рассказам о том, какой должна быть современная городская леди.

– Обувь у женщины может быть только чистой. Я не говорю «дорогой», хотя, когда вы подрастёте, сами придёте к этому выводу. Но следить, за туфлями и сапогами следует каждый вечер!

Ещё она говорила про волосы, про речь без слов-паразитов, про аккуратность макияжа и выбор запаха. Но если всё остальное Алисе было доступно, то чистая обувь – нет! Она шла по колдобинам и между сихийными помойками, в которых копошились крысы и сжимала сильнее Пашкин локоть: лишь бы не упасть и не запачкать ещё и джинсы. Одноклассницы, с тех пор как в школе отменили пионерскую форму, в основном носили джинсы, а Алиса их люто не любила, потому что могла себе позволить только штаны. А хотелось носить юбки и платья: светлые и невесомые. Поэтому, наверное, она с детства мечтала стать балериной: чистенькой и воздушной.

Даже спустя много лет, после того, как дом остался в прошлом, Алиса не могла ни понять, ни простить свою мать: бесхребетную пустую женщину. И не её заслуга, что они выбрались отсюда. Если бы не разбил паралич двоюродную бездетную сестру Аллы, так и жила бы она с дочерью в этом аду. Работала мама охранником на хлебозаводе. Всю жизнь. Вот Алле было десять, а маме – только тридцать пять: молодая крепкая тётка – почему она занимает место, на котором ничего не надо делать, и за которое, соответственно, ничего не платят?! Сейчас, когда перед Алисой ставят вопрос о повышении зарплаты охранникам, она приходит в замешательство. С одной стороны: у них где-то есть дети, которые хотят лучшей жизни, а с другой (Алисе ли не знать!) – если им вообще не платить, они будут приходить и выполнять свою работу. Кто-то хуже, кто-то лучше, но это была работа для очень инертных людей. Которым ничего в жизни не нужно.