Читать книгу Проклятие Удава - Наталья Невгод - Страница 7

Оля называла ее «девочка Нина из соседнего подъезда», потому что в её подъезде жили тетя Нина и бабушка Нина. Именно с этой девочкой она чаще всего играла во дворе, они, можно сказать, дружили, хотя посещали разные детские сады. А вот в школе оказались в одном классе, и Оля наконец узнала фамилию этой девочки: Кисловская.

В отличие от самой Оли, Нина была умной. И красивой. И посадили её с «самым красивым и умным» Серёжей Першиным. Оля немножко расстроилась – она и сама с удовольствием сидела бы рядом с Серёжей, но тут же девочка себя одернула: нет всё правильно, пусть красивые и умные дети сидят рядом.

Нина пользовалась в классе популярностью, с ней все хотели дружить, и Оля очень гордилась тем, что среди многочисленных Нининых поклонников занимает не последнее место. Сама же Нина зорко следила за тем, чтобы Оля с другими детьми не дружила, а только с ней, и буквально таскала подружку за собой. «Я ей нужна, она меня любит!» – с гордостью думала Оля, и только теперь, вдали от родного дома, вспоминая детство, она засомневалась в этой любви. Больше походило на то, что серенькая, невзрачная, неухоженная Оля Портич своим неприглядным видом очень хорошо подчёркивала красоту и неповторимость Нины Кисловской. Но ни зависти, ни обиды не было, наоборот – все-таки целых одиннадцать лет благодаря этой дружбе она чувствовала себя не хуже других.

Вскоре после школы Нина по интернету познакомилась с каким-то парнем за Уралом и уехала к нему – поближе к центру, к цивилизации. Поскольку у Оли никаких телефонов не было, девушки договорились писать друг другу письма. Нина рассказывала о своём замечательном муже, о его чудесных родителях, о кафе и ресторанах, о самом Семидольске, который был гораздо крупнее и красивее сибирского городка Борск. «Приезжай к нам в гости, – писала Нина. – Здесь столько интересных мест, такой чудесный парк! Я тебя жду!»

Спасаясь от мужа, который пообещал убить её, если с ребёнком что-нибудь случится, закладывая в клетчатую китайскую сумку остатки своих вещей в квартире Игоря, Ольга уже знала, куда поедет. Конечно же, к Нине в Семидольск! Обладая огромной суммой в пятнадцать тысяч, она считала себя богачкой и была почти уверена в успехе. А если что-то пойдёт не так, подруга выручит.

– Оля? Ты? – удивилась Нина, открыв дверь на звонок.

– Я, – подтвердила Оля, – ты же меня звала…

– Хм… Ну, проходи. Ты надолго?

– По правде говоря, я сбежала из Борска – так сложились обстоятельства. Надеюсь как-нибудь устроиться здесь, ты ведь мне поможешь?

– Видишь ли, Оля… я через два дня уезжаю.

– Как?! Куда? Почему?

– Я не успела тебе написать – так быстро все произошло! Встретила другого, мы полюбили друг друга, он коренной москвич. Сама понимаешь, я не могла упустить такой шанс.

– А как же твой Борис? Ты его так расхваливала!

– А что Борис? Развелись. Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше. Так что извиняй.

Ольга, оглушенная и потерянная, молчала. Да и что тут скажешь? Нина поставила на стол чай с печеньем, усадила подругу.

– Ладно, не кисни, придумаем что-нибудь. Я тут в местной газете смешное объявление видела, но тебе, возможно, и пригодится. – Она принесла газету, показала объявление: сдаётся в аренду квартира дешевле дешёвого. Тут же набрала на мобильнике указанный в объявлении телефонный номер, переговорила с кем-то и облегчённо вздохнула. – Нам повезло! Жильё как раз для тебя. Вещи пока можешь у меня оставить. Кати быстрее по этому адресу, пока кто-нибудь нас не опередил!

Вопрос с жильём был решён положительно. Надо сказать, оно являло собой образец креативной мысли. Когда-то это была обычная квартира с довольно вместительным совмещённым санузлом квадрата в четыре и кухней квадратов в шесть. Хозяин перегородил санузел пополам; в первой части, обращённой к коридору, остался туалет, только не с унитазом, а с ямой, «очком», как называют её в народе, красиво отделанной. К «очку» прилагалась толстая пластмассовая решётка, а к стене был приделан душ. Прямо два в одном флаконе: решётку убрал – туалет, положил на яму – душевая кабина.

На стене красовались крошечная мойка, две полочки и полотенцедержатель, на двери – планка с несколькими крючками. Нашлось место и для мусорного ведра.

Вторая половина санузла превратилась в кухню. Ещё одна крошечная мойка слева, самодельный столик – справа, на нём однокомфорочная плитка и современный скоростной электрочайник. На стене – полка с немудрящей кухонной утварью на одного человека. Под столом – малюсенький холодильник без морозильной камеры.

Сама же кухня стала комнатой, куда вместились кровать, столик со стулом и шкаф. Прихожая, маловатая для нормальной квартиры, в данном контексте выглядела шикарно, здесь имелись вешалка, зеркало с подставкой, полка для обуви и какое-то странное ведро, которое оказалось стиральной машиной. В общем, квартиру сделали из кухни и санузла, а комнаты отошли соседней квартире, где и проживала хозяйка.

– Здесь есть всё необходимое для полноценной жизни, – приговаривала Раиса Филипповна, показывая Ольге апартаменты. – И всего четыре тысячи в месяц, таких цен уже давно нет.

Квартирка Оле понравилась: она была тёплая, сухая, уютная, чистая. Свежие, симпатичные, хоть и явно недорогие, обои радовали глаз, все лампочки прятались в круглых плафонах, по домотканому половичку приятно было походить босиком. Ольга перевезла от Нины свои вещи, разложила их по квартире и впервые в жизни почувствовала себя самостоятельным человеком, хозяйкой. Возникло чувство, что здесь, в этом городе, в этой квартире она оказалась не случайно, может, судьба наконец сжалилась над ней и теперь всё будет хорошо.

* * *

Софья Павловна Гельминская очень любила свою работу, она, можно сказать, дневала и ночевала в роддоме, но к роженицам с разговорами никогда не лезла, воспитывать не пыталась, их делами, не связанными с медициной, не интересовалась, имён не запоминала – зачем?

Осмотрев привезённую тремя парнями полумёртвую беременную женщину, она пришла в ужас: такого чудовищного изуверства ей видеть не приходилось. Она сделала всё возможное и невозможное, чтобы сохранить жизнь и матери, и ребёнку, постаралась оказаться рядом, когда бедолага придёт в себя, и впервые заинтересовалась своей пациенткой. Ей пришлось решать вопросы, далёкие от гинекологии, акушерства и хирургии.

С большим трудом она уговорила Марину Княжину не рубить с плеча, а хорошенько подумать. Более того, Гельминская надеялась, что со временем убедит мамашу оставить девочку себе. С мужем было сложнее. Скрывать от него факт изнасилования жены не представлялось возможным, ведь ему наверняка захочется увидеть жену с дочерью хотя бы в окне – ну, и что он увидит? Марина однозначно не сможет изобразить радость от рождения ребёнка. Она вообще не собиралась преподносить мужу бандитское отродье как долгожданную, любимую доченьку. Он должен знать правду, только надо как-то так её изложить, чтобы выйти из ситуации с наименьшими потерями.

Гельминская пригласила Княжина в свой кабинет, усадила на стул для посетителей, глубоко вздохнула и начала:

– Илья Ильич, нам с вами надо очень серьёзно поговорить.

– Да, конечно, я уже знаю, что моя жена и дочь живы, спасибо вам огромное, но, наверное, есть какие-то осложнения? Что-то не так? Говорите как есть, я уже ко всему готов.

– Ко всему ли? Случилось страшное: ваша жена приглянулась одному бандиту, она не ответила взаимностью, и он, позвав на помощь своих дружков, похитил её и взял силой.

– Беременную?! Именно поэтому моя дочь родилась недоношенной?

– Гм… Это случилось зимой. Забеременев, Марина была абсолютно уверена, что ребёнок – от вас…

– Что?! Вы хотите сказать, что ребёнок – от бандита?!

– Да. Ваша жена узнала об этом слишком поздно, когда аборт уже нельзя было делать, и решила сама избавиться от плода, в результате вместе с ребёнком чуть не убила и себя. Ее подобрали на улице…

Лицо мужчины мертвенно побледнело и перекосилось. Гельминская уже приготовилась оказывать ему первую помощь, но он пришел в себя сам.

– Уж лучше бы она умерла.

– Но девочка жива, она набирает вес в барокамере и, надеюсь, будет нормально развиваться.

– Я не об этом… дерьме.

– Не поняла…

– Что тут непонятного? На хрена мне жена, которая легла под какого-то бандита! Она таскала в себе его семя, а я, дурак, пылинки с неё сдувал, на руках носил!..

Гельминская опешила. Мало того, что с этой бедной женщиной сотворил какой-то мерзавец, так ещё и родной муж смерти желает!

– Вы что, рехнулись?! – повысила она голос. – Или уши серой заложило? Я же объяснила, как было дело! Если до вас не дошло, могу повторить: ваша жена – жертва насилия, а не потаскуха, ей необходимы помощь и поддержка, а не ваши дурацкие амбиции!

Княжин молча встал и вышел, хлопнув дверью. Еще никогда у Софьи Павловны не было так муторно на душе. Операцию она сделала виртуозно, спасла две жизни – и что в результате?

Марине она рассказала, что её муж сильно разозлился, узнав правду, но это, в принципе, нормально, теперь нужно время, чтобы он успокоился и взглянул на ситуацию по-новому. Тогда можно будет продолжить разговор.

Каждый день Гельминская находила несколько минут, чтобы навестить Марину, поддержать ее, успокоить, вселить веру в удачный исход. Как бы между прочим сообщала новости о девочке – буквально два-три слова, больше говорить на эту тему Марина упорно не хотела.

Через несколько дней Гельминской сообщили, что к ней прорывается симпатичный мужчина с букетом цветов и коробкой шоколадных конфет. Приняв посетителя, в первый момент она порадовалась, что вот еще одному новоявленному папаше счастье подарила, а во второе мгновение чуть не свалилась со стула: перед ней стоял один из тех мерзавцев, которые изнасиловали беременную женщину, а потом привезли в роддом, якобы подобрав на дороге. Даже не один из тех троих, а главный негодяй! И этот подонок еще чему-то радовался! Будь её воля, она бы вздёрнула его на виселицу, да на городской площади, чтоб другим мерзавцам неповадно было!

Между тем негодяй положил на её стол цветы и конфеты и разулыбался ещё шире:

– Вот, это тебе. Ты спасла мою любимую женщину и мою дочь!

– После того, как ты их убил!

– Ну да. Себя не помнил, совсем от обиды с катушек съехал. Я же был уверен, что не могу иметь детей, а она забеременела не от мужа. Ну всё, думаю, изменила, мало ей мужа и меня… Идиотом был!

– Мне подробности не интересны. Ты преступник, садист, убийца. И пошёл вон из моего кабинета!

– Да как же «вон», если ты такое чудо совершила! Ты даже не представляешь, что для меня сделала! Я тебе теперь по гроб жизни обязан!

– И прекрати мне «тыкать»! Я тебе в матери гожусь!

– Да перестань. Такая молодая, красивая – и в матери! Ты же Софья Павловна Гельминская? Значит, я буду называть тебя «моя дорогая Софи»! И вот ещё что, тут деньги…

– Не нужны мне твои паршивые деньги, пошёл вон!

– Да это не тебе. Это чтобы у Маришки всё было, лекарства там, витамины, да мало ли…

– Маришка тоже обойдётся. Глубоко сомневаюсь, что она примет что-нибудь от такой мрази, как ты.

– А ты и не говори, что это от меня. Пусть будет от мужа, какая разница. Лишь бы она ни в чём не нуждалась.

– Хватит человеком прикидываться! Если сейчас же не уберёшься из роддома, я вызову милицию. Твоё место – на нарах!

– Ладно, не злись, тебе не идёт. Ухожу, деньги оставляю – по-любому пригодятся.

Мерзавец направился из кабинета, но в дверях обернулся:

– Будь счастлива, моя дорогая Софи. За Маришку и дочку я всё для тебя сделаю!

* * *

– Вот такие наши дела, – закончила свой рассказ Гельминская.

– Надо было его подачки за дверь выкинуть, вместе с ним самим! – яростно выкрикнула Марина. Она всё ещё находилась одна в палате на двоих, потому что боялась всяких расспросов. Гельминская была с ней солидарна и доказала главврачу, что так – лучше для всех.

– Я хотела выкинуть, – призналась она. – Но нам с тобой лишний шум ни к чему, и потом – с паршивой овцы хоть шерсти клок! Муж-то ведь так и не приходит? А питание у нас далеко от идеала, что там говорить. Тебе много чего нужно, и не только витамины. Странно… Твой Илья, бросившись с утра в роддом, не захватил с собой даже зубной щетки, не говоря уже о белье и фруктах. А ведь он не знал, что ребёнок – не от него. Он что, вообще такой равнодушный и бестолковый?

– Да нет, как раз наоборот, внимательный и заботливый. Что ж он не приходит-то? Неужели все ещё злится и не может простить? Я тут с ума сойду!

В общем, пришлось Софье Павловне самой ходить по магазинам, приобретать для необычной пациентки всё необходимое. Бандитских денег было прилично, остатки от покупок решили приберечь. Но через два дня мерзавец заявился снова, он вошел в кабинет Гельминской, как к себе домой, ничуть не смущаясь, поудобней устроился на стуле.

– Моя дорогая Софи, я так рад тебя видеть в полном здравии!

– Не могу ответить тем же. Говори, что надо, и проваливай.

– Да я тут подумал… Маришкин муж наверняка узнал о рождении девочки. Он приходит навещать свою жену или кто-то открыл ему тайну рождения?

– Тебе-то какое дело, заботливый ты наш! Нагадил людям по самое никуда, а теперь нормального человека из себя корчишь! Моя бы воля – я бы тебя на площади…

– Да знаю я. Стало быть, Илья в курсе и жену не навещает. Вот тоже идиот, она же ни в чём не виновата!

– Тебе ли судить, подонок! Если всё сказал – выметайся.

– Выметаюсь. Вот еще деньги, помоги Маришке. И доченьке моей…

Софья Павловна с Мариной обсудили очередную выходку подлеца, возник вопрос: откуда у него деньги в таком количестве? Марина понятия не имела не только о том, где и кем он работает, но даже и как его зовут. Впрочем, какая разница… Гельминская набрала вкусностей и книжек, чтобы отвлечь пациентку от дурных мыслей.

А через день к Софье Павловне наведался долгожданный Илья Княжин. Он похудел, оброс щетиной, глаза покраснели. Выглядел нервным и перепуганным.

– Ну как там моя? – спросил он совершенно бесцветным, равнодушным голосом, будто повинность отбывает. – Ничего нового?

– Как же ничего? Уже одно то, что вы пришли, огромное событие. Ваша жена с ума сходит от всего произошедшего, от неизвестности, от вашей беспричинной ненависти. Может, помиритесь, наконец?

– Я ни с кем не ссорился, чтобы мириться. Ну, и как ее здоровье?

– Поправляется потихоньку. Вы ей что-нибудь принесли?

– В смысле?

– Вообще-то, в больницы и роддомы люди приходят с пакетами: домашняя стряпня, фрукты, соки, овощи, предметы санитарии и гигиены… Интересуются: что ещё необходимо?

– Ну-у-у… Её-то снабжают по полной программе. За какие заслуги, спрашивается? Не знаете, случайно?

– Догадываюсь. Этот мерзавец замаливает свои грехи. Хотелось бы некоторое участие и от родного мужа получить.

По лицу мужчины пробежала судорога.

– Скажите ей, что дома всё хорошо, соседка помогает. И… что ещё ей нужно?

– Будете записки друг другу писать, всё и узнаете из первоисточника.

* * *

Не помогли и записки, Илья полностью устранился от помощи жене и ребёнку. Собственно, от него другого и не ждали, ругаться перестал, разрешил привезти новорожденную домой – и на том спасибо. Всё необходимое закупила Гельминская. Денег Удава (или Урода, как назвала его «дорогая Софи») хватило с избытком и ещё немного осталось. Рано утром, когда почти весь роддом спит, они вышли с ребёнком и двумя сумками на улицу, в целях конспирации Софья Павловна подошла ближе к дороге и подняла руку, как бы подзывая попутку. Подъехала старенькая машина, как положено, открылась дверь, Гельминская заглянула в салон.

– Моя дорогая Софи! – расцвёл Урод. – Как же я рад тебя видеть!

«Дорогая Софи» промолчала: ей до чёртиков надоело «опускать» этого негодяя, тем более, что и толку никакого не было – Урод перманентно излучал счастье и покладистость. Обе женщины с ребёнком и вещами загрузились в машину – такая была договоренность, что Удав только привезёт их на место, а уж помогать Марине дальше будет «дорогая Софи».

Муж проснулся, но не бросился к жене, стоял в сторонке и молча наблюдал, как они с врачихой разбирают вещи, меняют ребенку пеленки, обустраивают место для новорожденной. Ни кроватки, ни коляски для неё не было, разместили в углу дивана.

– Сегодня же куплю коляску и привезу, – непререкаемым тоном заявила Гельминская. Супруги промолчали. Она ушла от них с тяжёлым сердцем – похоже, жизненная дорога бедной девочки не будет усыпана розами – может, отдать её Уроду? А что? Он – отец, деньги имеет, любит свое чадо. И он – единственный на всём белом свете человек, кому несчастная крошка нужна. Как же раньше ей эта мысль в голову не пришла? Да, пожалуй, надо поговорить с Мариной на эту тему.

Но ни купить коляску, ни поговорить с мамашей у Гельминской не получилось: на работе началась запарка.

Коляску притащил Удав. Он заявился днём, когда муж был на работе, а сын – в детском саду. Оставив покупку посреди комнаты, бросился к голенькой малышке и взялся целовать её во все места, приговаривал:

– Ах ты, моё солнышко, мой ангелочек, моя девочка! А чьи это у нас ручки? А чьи это такие ножки? А чья это такая сладенькая попочка? А чья это такая писечка?

На левом бедре ребенка темнело родимое пятно в форме человеческого эмбриона, оно особенно умиляло папу Удава:

– Во-о-от, моя кровиночка, сразу видно. У меня такое же, видела? Поцелуй Сатаны! Теперь мы вместе навсегда, не потеряемся! Ой, да чьи же это пяточки сладкие такие…

Марина равнодушно взирала на происходящее, прислонившись к косяку. Если бы это был её ребенок, она ни за что не позволила бы хватать его грязными руками и лобызать где ни попадя. Но лежащее на диване существо своим ребёнком она не считала. Это было нечто чужеродное, внедрённое в её организм насильственным путем, исковерковавшее жизнь и убившее наполовину её саму. «Поцелуй Сатаны»! Надо же, прямо в десятку!

– Как назвала? – спросил Удав, закончив лобзания.

– Пока никак, пусть окрепнет.

– Одно другому не мешает. Пусть крепнет с именем. И вот еще что. Я поговорил с твоим мужем, он бед не натворит. Ты тоже давай матерью становись, а то стоишь, как гипсовая статуя. Имей в виду – если с девочкой что-нибудь случится, вы с мужем пожалеете, что родились на белый свет.

Через три дня он принес кроватку. Распеленав, опять обцеловал своё чадо со всех сторон, наговаривая самые ласковые слова, какие знал, любовно погладил «поцелуй Сатаны» и обернулся к Марине:

– Ну, так как назвала дочку?

– Почему бы тебе самому не назвать?

– Я хочу, чтобы это сделала ты.

– Да какая разница! Не забывай, это все-таки твоя дочь, моего согласия ты не спрашивал, когда распял на сугробе!

– Ах, вот ты как! – задохнулся от бешенства Удав, бросил Марину на пол и грубо изнасиловал.

Она потом долго чистила зубы и полоскала горло. И плакала, плакала… Ну не могла она дать сатанинскому отродью человеческое имя, не могла, и всё тут!

Назавтра она гуляла с малышкой в коляске – соседи знали, что она родила, и могли заинтересоваться, отчего мамаша не выносит ребёнка на свежий воздух. Марина горестно вздыхала: не сегодня – завтра придёт этот садист, и если она опять не назовёт имя младенца… Её передёрнуло.

Дорога шла недалеко от местной помойки, у которой копошилось грязное, оборванное существо неопределённого пола. Марина подошла ближе. Спутанные сальные лохмы, разноцветная опухшая физиономия, разбитые в кровь губы, рваньё, отдалённо напоминающее женскую одежду, и… зловоние.

– Эй, тебя как зовут? – спросила Марина.

Существо повернуло голову и прохрипело:

– Оля, а что?

Марина развернула коляску и пошла прочь.

– Эй! – донеслось до неё. – Ты зачем спрашивала-то? Ты меня знаешь?

Марина, не оборачиваясь, уходила с лёгким сердцем. Девочку она назвала Олей.

– Ну, так как нашу доченьку зовут? – в очередной раз спросил Удав, закончив церемонию отцовской любви.

– Олей, – ответила Марина и… похолодела от ужаса – а вдруг Удав догадается, почувствует своим змеиным нутром, откуда к ней пришло это имя! Да он просто прибьёт её сейчас, и всё! Но негодяй подскочил к Марине и с криками: «Олей?! Класс! Вот молодец! Вот удружила!» – подхватил ее обмягшее тело и закружил по комнате.

– Ты чего? – удивилась Марина, когда наконец была поставлена на ноги.

– Так у меня сестрёнку Олей зовут! Ты не представляешь, какая у меня сестрёнка! Красавица, умница, хозяюшка отменная!

– Любишь свою сестрёнку?

– Ещё бы не любить!

– А если бы кто-нибудь сделал с ней то, что ты сделал со мной?

За какую-то долю секунды жизнерадостный красавчик превратился в раненого зверя, его лицо посерёло, глаза ввалились, вместо улыбки – звериный оскал. «Господи, зачем я это ляпнула? – перепугалась женщина. – Теперь не сдобровать…» Но Удав замер на месте страшным изваянием.

– Убил бы гада, – наконец прохрипел он. – На мелкие кусочки порезал!

– Вот видишь, – осторожно укорила его Марина.

Удав помолчал, собрался с силами и, криво улыбнувшись, сквозь зубы процедил:

– Так я не удивлюсь, если и меня кто-нибудь прибьет, на кусочки порежет.

Он прекрасно знал, что отомстить ему за Марину просто некому.