Читать книгу Царствуй во мне - Наталья Ратобор - Страница 10

Часть I
Углебоша в пагубе
Глава 7
Супружеские противоречия

Оглавление

В августе 1906-го Шевцов получил разрешение на побывку домой. Что ни говори, приятно было вернуться в человеческие условия.

Он представлял себя бредущим по безлюдной Петербургской набережной, едва подсвеченной бликами восходящего солнца, мало-помалу вливающего красное бордоское вино в невские блеклые струи ранним, по-северному зябким, осторожным августовским рассветом.

Шевцов надеялся, что разлука сгладила супружеские противоречия, отодвинула ссоры. Намеревался повидать отца и сестру Софью с супругом, потетешкать племянников. Всем он вез заранее купленные в Красноводске и Чарджоу восточные гостинцы.

* * *

Но сначала Валерий отправился с печальной миссией в Тверь. Прибыв в город, он с трудом разобрал на истертой бумажке адрес. На вокзале толпились горожане, одетые по большей части претенциозно и безвкусно по моде двадцатилетней давности. В хлопотливой толпе штатских Шевцов ощутил себя иноземцем, далеким от этой будничной жизни. С неосознанной жалостью к себе разглядывал вроде бы озабоченные, но вместе с тем такие беспечные лица. Покрикивали грубоватые извозчики, куда-то спешили деловитые мещане, призывно позванивали кружками сборщики денег на погорелые храмы, выхаживали с запашистыми, исторгающими слюну коробами торговцы горячими баранками и сайками, щебетали под кружевными зонтиками от солнца чистенькие расфранченные девицы. Все выглядело таким странным, чужеродным. Словно в потусторонний мир с головою нырнул.

Без толку прошатавшись по нужной улице, Шевцов обратился к местным обывателям, что оказалось наикратчайшим средством розыска. Потом долго и безрезультатно стучался в облупленную дверь одноэтажного беленого домика, уже беспокоясь, удастся ли выполнить задуманное. В конце концов Валерий решил обогнуть домишко и попал на загаженный гусями, махровый от полувыщипанной мохнатой ромашки задний двор. Домработница неясного возраста в исподнем белье, никак не обеспокоенная желательностью ношения верхней блузы, дабы прикрыть пышные красоты, старательно развешивала не слишком усердно выстиранное белье. Шевцов деликатно покашлял. Девица театрально переполошилась, не спеша, впрочем, укрыться от нескромного взгляда. Из вежливости отведя глаза, Шевцов справился о хозяйке. Девушка, глаза которой вспыхнули от любопытства, указала на незапертую дверь черного входа.

В тесных сенях Шевцов, перешагивая через многочисленные пыльные мешки и вконец изношенные корзины с разнообразным хламом, едва не упал, споткнувшись о ступеньку. Увидать ее, злокозненно схоронившуюся под изорванными самодельными ковриками, в прежнюю пору, видимо, щеголявшими муаровой расцветкой, было невозможно.

Потыкавшись в темных грязных коридорчиках, Шевцов сумел нащупать латунную ручку узкой двери, ведущей в жилые помещения. Неестественно унылая тишина в неприбранных комнатах контрастировала с беспорядочным гомоном провинциальной городской улицы, с напористым гусиным гоготом, нахальными выкриками подвыпившего праздного соседа, с будоражащим нервы скрипом заржавевшей неподатливой тачки, с крикливой перебранкой кумушек.

Поблуждав по жилым комнатам, которые выглядели давно заброшенными, Шевцов наткнулся на фигуру, отрешенно сидящую в придвинутом к тусклому окну кресле, с подложенным под голову пухлым палевым пледом. Худая женщина в мешковатом буром платье монотонно постукивала узловатыми пальцами по облупленному подоконнику в застарелых пятнах чая.

Шевцов представился – женщина не сразу повернула давно не мытую голову с сальными прядями. Заслышав имя покойного мужа, она подняла голову. Лицо ее оживилось, погасшие белесые глаза первый раз выразили подобие участия к земным заботам.

– Госпожа Нечаева… Дорогая Агафия Семеновна… я стал невольным свидетелем кончины вашего мужа. Я пришел засвидетельствовать, что муж ваш – истинный герой. Он спас мне жизнь…

Госпожа Нечаева с трудом поднялась и сосредоточенно, с недвижным лицом зашагала по комнате. Ужасное зрелище: лучше бы плакала.

– Благодарю вас, господин поручик. Не желаете чаю? – бесцветным голосом поинтересовалась Нечаева.

Шевцов содрогнулся от бессилия.

– Никак нет. Если позволите, я оставлю петербургский адрес: если вам что-нибудь понадобится – мне тут же передадут.

Женщина дрогнула потухшим лицом:

– Никак не могу сообщить его матери… Как вы думаете – эта весть погубит ее?

У Шевцова перехватило горло. Он опустил глаза и не посмел предложить свое участие. Это было бы выше его сил.

* * *

По приезде в столицу Шевцов первым делом отправился проведать отца. Обошел милый с детства дом, по которому успел так соскучиться. Сейчас Валерий понимал: вот оно, настоящее родовое гнездо. На семьях Шевцовых государство держится. Но ничто не откликалось в нем отрадной ностальгией, словно прежний Валерий растворился в небытии. Отцовское жилище представлялось ему теперь сиротливым, неказистым.

Валерьян Валериевич нашел, что сын огрубел и заматерел. Канули в лету утонченные обороты речи, обходительность, деликатность обращения, юношеский идеализм. Теперь младший Шевцов высказывался сдержанно и лаконично. Оставаясь внешне почтительным, перестал обращаться к отцу на «вы». Затаилась в нем непреходящая, глубинная, мнущая сердце боль. Валерьяну Валерьевичу слишком хорошо была знакома эта напасть.

– Ты, сынок, гляжу, боевое крещение принял? Совсем мужчиной стал.

– Да, наверное… – однотонно отвечал Валерий, прислушиваясь к своим мыслям.

Заехавший с визитом супруг сестры Сонечки, Зиновий Андреевич Полежаев, подключился к беседе:

– Надолго пожаловал?

– Бог весть. Жену еще не видел.

– Город узнаёшь?

– Что в нем особенного?

– Как же ты не приметил: запружен жандармами, вооруженной пехотой.

– Что происходит?

– Ну, милый мой, у нас такое раскручивается! Цепь поразительных событий: одно невероятнее другого. Как будто весь мир с ума посходил. А вы там на окраине и не знаете ничего?

– Да чего ж именно?

– А вот гляди! За одно нынешнее лето: эсерские восстания на флоте в Свеаборге и Кронштадте, террористический взрыв в резиденции Столыпина на Аптекарском буквально пару дней назад. Это еще не беря в расчет бесконечные убийства государственных служащих всех сословий и рангов. И, заметь, это произошло вслед за роспуском нашей первой в истории Государственной думы с всеобщим избирательным правом. Люди протестуют! При всем почитании императорской фамилии и уважении к правящему дому, по-моему, это настоящий регресс в отношении демократических свобод, объявленных в октябрьском манифесте 1905 года.

В Шевцове пробудилось любопытство, но вызвали его не революционные волнения. Он пытливо вглядывался в увлеченного оппозиционной полемикой зятя. Это было что-то новенькое в традиционно консервативном, до реакционности, Зиновии Андреевиче.

– Зеня, мне кажется, это не связанные между собой вещи. Внешний повод, не больше. Революционеры гнут свою линию, вовлекая народ, – теперь уж не успокоятся. Послабления только раззадоривают их, – вступился Валерьян Валерьевич.

– Но разогнать Думу!

– Зинушка, насколько я осведомлен, с нею невозможно было прийти к единодушию по принципиальным вопросам, включая земельную реформу. А внутри – одна группировка не в состоянии договориться с другой, да и вообще с кем бы то ни было. Хорошенький «законодательный» орган. Палка в колесе процесса необходимых реформ.

– Коль скоро депутаты более озабочены фрондерством, чем выработкой реалистичной и конструктивной позиции – это тупик, – поддержал отца молодой офицер.

– А ты, оказывается, не совсем отсечен от событий на Родине! Отлично. Но убеждений твоих не похвалю. Все общество нынче вовлечено в преобразование России – своевременное и назревшее. Сколько наболевших антагонизмов накопилось в обществе! Общество! Общество должно взять на себя управление государством. А не самодержец.

Шевцов и не заметил, как вовлекся в спор:

– Какое именно общество? Слишком абстрактное понятие. Назови мне имена, звания, программы – я имею в виду не утопичные и несбыточные, а привязанные к жизни, реальные. Заладили все вокруг: низвергнем самодержавие, отдайте нам власть! А что вы будете делать с этой властью? Буржуазное общество, мне видится, слишком разрозненно и мягкотело, чтобы удержать ее. И не понимает опасности того, что скоро ее отнимут настоящие кровожадные акулы.

– Такого не допустят.

– В самом деле? Блаженны верующие. Чем тебе конкретно самодержавие не угодило?

– Будучи человеком чести, не могу замыкаться в личном благоденствии. Народ! Мы обязаны облагодетельствовать народ. Решить вековые задачи! Один аграрный вопрос чего стоит.

Валерьян Валерьевич не выдержал:

– Да не альтруизм вами движет, а желание поучаствовать в разделе власти, господа интеллигенты! И по поводу земельного вопроса: разве не издан в этом месяце Императорский указ о передаче удельных и казенных земель в распоряжение Крестьянского поземельного банка? Впереди еще долгий путь, но политическая воля для разрешения вопроса недвусмысленно проявлена.

– Валерьян Валерьич! Вынужден со всей определенностью сказать: не будьте вы мне папенькой – нарек бы ретроградом. Теперь заявленных мер господина Столыпина недостаточно. Поздно! Подавай экспроприацию помещичьих земель! Сословия долой! Мы на пороге величайших событий, господа! Это носится в воздухе.

Молодого Шевцова охватила оторопь.

– Зиновий, отменить право частной собственности? Каких безумных прокламаций ты начитался? Каким отравленным воздухом дышит столица?

– Добро же тебе дерзить гражданскому лицу. Ты не осмысливаешь эпохальности грядущих событий. Твоя частная эгоистическая позиция ничего не изменит. Никто не в силах остановить разогнавшийся маховик истории.

– Зачем же его разгонять? От добра добра не ищут. Нельзя ли этому самому обществу сосредоточиться на практической работе ради преодоления, как ты выразился, антагонизмов? Без кровавого террора и безумных попыток свергнуть строй во время реформ, которые сейчас проводятся.

– Пути назад нет! Так или иначе, самодержавию конец. Мы построим истинно справедливое общество.

Шевцов пожал плечами:

– Ну ладно. В добрый путь. Эпохальных вам успехов.

Больше он в политические дискуссии не вступал. Пустозвонство вызывало у него приступы нервной и физической аллергии, вплоть до крапивницы.

* * *

Пребывание в почти забытом людьми доме, обиталище одинокого отца, помогло молодому офицеру вернуть утерянное душевное равновесие. Несколько дней он только тем и занимался, что покачивался в отцовском кресле-качалке; не вникая в смысл, скользил взглядом по юмористическим журнальным публикациям Тэффи; механически ел и много спал.

Через неделю полная сил натура потребовала деятельности и новых впечатлений. Валерий вытащил томик по истории Англии, с которым не расставался, и позволил себе приняться за пищу для ума:

«Преемнику страстотерпца, сводному брату королю Этельреду, пришлось пережить как предательство собственных подданных, так и нашествие язычников-датчан. В итоге в 1013 году он вынужден был бежать из страны.

…Затем, «после краткого правления христианских королей-датчан (1016–1042), на трон взошел вернувшийся из изгнания святой Эдуард Исповедник; и ему пришлось бороться с восстанием могущественных графов на севере и на юге.

…Правление св. Эдуарда Исповедника принесло мир и процветание, но одновременно характеризовалось резким упадком нравственности народа. Так, например, Эдмер Кентерберийский писал незадолго до вторжения Вильгельма Завоевателя о монахах храма Христа в Кентербери, что они живут „в пышности, какая только возможна в мире, в золоте и серебре и изысканных одеждах; спят на ложах под роскошными балдахинами; имеют всевозможные музыкальные инструменты, на которых любят играть; имеют лошадей, собак и ястребов, с которыми выезжают на охоту, в общем, живут, скорее, как графы, а не как монахи“.

За несколько лет до нашествия нормандцев, – писал англо-ирландский историк Уильям Малсбери, – любовь к литературе и религии пришла в упадок. Малообразованные клирики с трудом и запинанием произносили слова священных молитв; человек, знающий грамматику, был предметом всеобщего удивления. Монахи пренебрегали уставом, одеваясь в роскошные одежды и услаждаясь разнообразными и изысканными яствами. Знать, предаваясь роскоши и разврату, не ходила регулярно утром в церковь, как следует христианам, но только от случая к случаю приглашала на дом какого-нибудь священника, который торопливо совершал утреню и литургию для этой знати в перерывах между ласками их жен. Простые люди, не имеющие никакой защиты, становились жертвами людей знатных, которые увеличивали свои богатства, захватывая их имущества и земли и продавая их иностранцам. Пьяные оргии ночи напролет были делом обычным. Грехи, сопутствовавшие пьянству, расслабляли и душу и ум»[8].

Валерий Валерьянович разволновался – даже ладони вспотели: он поразился сходству с современной эпохой, словно снимали копию с нынешнего бытия его народа. Православного и заблудшего, все более охватываемого бесноватым духом самораспада.

«Расплата за эти грехи была предсказана в видении умирающему королю Эдуарду в 1065 году. “Только что, – сказал он, – передо мной стояли два монаха, которых я когда-то хорошо знал в дни моей молодости в Нормандии, – люди большой святости, давно уже отошедшие от земных забот ко Господу. Они передали мне послание от Бога: «За то, что люди, – сказали они, – достигшие высочайшего положения в Английском королевстве, – графы, епископы, аббаты и члены священных орденов, являются не теми, за кого выдают себя, но, наоборот, являются слугами дьявола, за это Бог через один год и один день после твоей смерти предаст все это проклятое Богом королевство в руки врагов, и дьявол пройдет по этой земле огнем и мечом и всеми ужасами войны». «Тогда, – ответил я тем святым мужам, – я расскажу народу о Божием приговоре и люди покаются, и Бог помилует их, как пощадил Он ниневетян». «Нет, – ответили те святые мужи, – не покаются они; и Бог не помилует их…

6 января 1067 года, точно спустя год и один день после смерти короля Эдуарда Исповедника, исполнилось его предсмертное пророчество. В этот самый день состоялась коронация Вильгельма, герцога Нормандии, который стал первым католическим королем Англии. В последующие три с половиной года его армии опустошали страну вдоль и поперек – антихрист пришел в Англию.

…Последний православный король был убит; его тело было разрублено на части нормандцами, а душа „анафемствована“ римским Папой. Храмы были разрушены; Православные святыни поруганы и сожжены; английские епископы заменены французскими католиками; литургическая практика, все церковные и культурные традиции были уничтожены; даже английский язык был запрещен и заменен французским. Земли крестьян были опустошены и отняты. Священников заставили развестись со своими женами, которые вместе с детьми вынуждены были просить подаяние. Каждый пятый англичанин был убит. Каждый из ста (включая цвет аристократии) эмигрировали – главным образом в Константинополь, Киев и Крым, где была основана колония „Новая Англия“[9].

«Англия до нашествия нормандцев в 1066 году и после – это две разные страны. Как сказал один историк, “в результате только одного дня битвы (14 октября 1066 г.) Англия получила новую королевскую династию, новую аристократию, новую церковь, новое искусство, новую архитектуру и новый язык»[10].

«Поручик Шевцов, – мысленно произнес Валерий, внутренне подтянувшись от эпохальности своего открытия, – если нравственное падение российской элиты вкупе с бессовестным притеснением простонародья столь же богомерзко, то мы на волоске от катастрофы. Не достает только убиения последнего „Дозорного“ – Помазанника Божия – чтобы окончательно и бесповоротно сползти в пропасть». Содрогнувшись, он отогнал от себя мрачные предчувствия.

* * *

Восстановив внутреннее равновесие и самообладание, Шевцов наконец счел себя в силах объясниться с женой. Он не стал брать пролетку, решив прогуляться по знакомым улицам.

Ничто не указывало на зреющий в глубинах государства абсцесс, вызванный революционной инфекцией. Прилежно помахивали метлами степенные, обстоятельные дворники; цокали по мостовой лошади, запряженные в элегантные экипажи; усердно гудели трамвайные рельсы; расхаживали глазастые зеваки. Бестолково блуждали по Невскому иногородние, справляясь о своем местонахождении у солидных городовых и доброжелательных квартальных. На перекрестках мальчишки сбывали газеты; мелкие лавочники торговали пампушками, сбитнем, фигурными леденцами. Перекупщики оранжерейной продукции предлагали изысканные цветы.

Шевцов выбрал кипенно-белые орхидеи, предпочитаемые Валерией Леонидовной, а на Малой Садовой зашел в «Елисеевский» за ее любимыми греческими сластями. Нагруженный гостинцами, он попросил швейцара вызвать подъемный механизм. Поднялся на свой этаж, поразмыслил и достал ключ. Неслышно отворил дверь – прислуги дома не было.

В прихожей висела шинель с нашивками подпоручика, на столике лежали мужские перчатки и фуражка. Шевцов затих: из глубины квартиры звучал мужской голос: некто спокойно вопрошал, где его кальсоны. На мгновение Шевцову почудилось, что он, спятив, перепутал квартиру.

Подавив дурноту, он собрался с духом и, почти пробежав залу и столовую, остановился у открытой двери в спальню. Человек в костюме Адама заметался в приступе стыдливости, ища, чем бы прикрыться. Шевцов едва скользнул по нему взглядом: дружок по военному училищу, Борис Емельянов. Тут же забыв о нем, прошел в уборную, откуда откликалось воркование хозяйки. Валерия Леонидовна, слабо охнув, упала на случившийся по счастью рядом стул. Шевцову стала до боли противна полная непотребства картина. Развернувшись, он обнаружил в дверях впопыхах прикрывшегося фаворита.

Ухватив за шею, повлек его в прихожую.

Не сознавая себя, в туманящем разум гневе швырнул засипевшего от удушья шалопута на лестничную клетку, туда же отправил его шинель и фуражку и, захлопнувши дверь, хлобыстнул хахаля жены по лицу. Тот и не думал защищаться, растекшись по полу лужей простокваши.

Вскипевшая злоба разом покинула Шевцова; осталась гадливость, словно гнилой орех раскусил.

– Как ты мог? Пока я там – на границе… Где наши юнкерские представления о чести… Что скажешь, подлец Емельянов?

– А то, что это моя первая любовь! Помнишь, тогда на балу она была со мной. Ты же триумфально покорял любые сердца. Но нет, тебе именно Лера потребовалась! А для меня Валерия Леонидовна – единственный светоч в жизни.

– Хорош светоч. И что ты городишь, она сама меня выбрала. Давай уж придерживаться правды.

– Неужели ты не понял: она вышла за тебя только для того, чтобы показать превосходство над подругами.

– Восхитительная причина. Знаешь, Емельянов, от тебя не ожидал. Ну, сию минуту беги, спасай голову от расплаты!

Незадачливый полуодетый любовник, схватив шинель в охапку, слетел с лестницы.

Валерий собрал дорогие сердцу, с детства хранимые вещи и, не объяснившись с супругой, навсегда покинул их когда-то совместное жилище. Сколько ни прислушивался, он не мог более различить в себе ни ярости, ни пронзительной боли от предательства. Только опустошающую гадливость.

* * *

Шевцов долго околачивался по закоулкам, бредя, что называется, куда глаза глядят. В подворотне на Ямской заметил бородатого мужичонку в мятой поддевке, лихо продававшего газету столпившемуся вокруг него разночинному люду. Позволь, а деньги-то где? Состроив безразличную физиономию, Шевцов шагнул к нему, но тот, заметив офицера, рванул с места. Бросить тяжкую ношу не догадался, и Шевцов нагнал его в два счета.

– Стой, сквернавец! Святцы раздаешь? Изволь: одели ближнего!

Шевцов ухватил лапотника за бородищу – вся кудлатая растительность моментально очутилась у него в руке, обнажив сморщенную в дряблый старческий кулачок, выбритую малахольную физиономию.

Воспользовавшись заминкой, обезбородевший распространитель нелегальной литературы кинулся в проходные дворы, отбросив бумажную кипу. Шевцов наклонился: газета «Вперед», издание РСДРП(б). Шевцов не слишком разбирался в классификации революционеров, но содержание газеты ему не понравилось. Сунув одну за борт шинели – ради исследовательского интереса, он собрал рассыпанную, уже грязноватую бумагу и направился в ближайший полицейский участок, сочтя свой долг исполненным.

Метрах в ста от гнездовья попечителей порядка немолодой вечный студент в несвежем шарфе и видавшем виды пиджачонке с продетой в петлицу красной лентой, взобравшись на уличную тумбу, скандировал вирши. Он экстатически размахивал рукой, а пестрая толпа внимала, не больно соображая, о чем это он:

Весы качнулись мировые,

Высоко подняты судьбой.

На чашу темную Россия

Метнула жребий тяжкий свой.

Молчи и никни долу, право,

Се – высшей истины черед:

Предначертан борьбы кровавой

Единый праведный исход.

Кто б ни был вождь, где б ни был случай,

Над зыбью дней властитель Рок.

Кто заградит в горах ревучий

И к морю рухнувший поток?[11]


Шевцов приостановился, послушал и обреченно потер лоб: массовое безумие достигало невиданного размаха. Зашел в участок, кратко доложил о происшедшем, сдал газеты. Толсторожий дежурный, с проросшими проседью крашеными усами, являл собою пример отрешенного бесстрастия и только что не пожал плечами в ответ на взволнованный шевцовский рассказ.

8

По книге Владимира Мосса «Крушение православия в Англии».

9

По книге Владимира Мосса «Крушение православия в Англии».

10

По книге протоиерея Александра Шабанова «Святой Патрик, епископ и Просветитель Ирландии».

11

В. Брюсов. Весы качнулись. 1905.

Царствуй во мне

Подняться наверх