Читать книгу Царствуй во мне - Наталья Ратобор - Страница 4

В квартире коллежского советника Колесникова, расположенной на Литейном проспекте, царил переполох. Ожидалось важное и радостное событие: помолвка Валерии Леонидовны, его единственной дочери, красавицы и умницы, выпускницы Мариинского училища благородных девиц. В столовой спешно расставляли приборы, на кухне источал призывные ароматы рыбный расстегай; господин Колесников прилаживал гвоздику в петлицу мундира. В уборной, а заодно и девичьей спальне, высокая и стройная до сухощавости Валерия подкалывала упавшие на плечи шелковистые пряди, отливающие медью, и раздраженно покрикивала:

– Не те серьги, Маша! Вон бирюзовые – те, что к глазам идут. В другой шкатулке! Зачем рассыпала? Аккуратнее собирай – это драгоценности, а не навоз. Эдакая нерасторопная бестолочь.

Горничная, из вчерашних деревенских девушек, волнуясь и поспешая, то и дело роняла предметы, опрокинула флакон дорогих духов.

– Маша, ты совсем дура? Неделю придется спальню проветривать. А от меня будет за версту нести.

– Ой, барышня, простите, случайно… И почти не тянет от вас – я же не на платье пролила.

– Вовремя с пререканиями! Погоди, доложу папе – посговорчивей и порезвее наймут.

Тем временем видный молодой обер-офицер, подпоручик Валерий Валерьянович Шевцов, недавний выпускник 1 разряда Владимирского военного училища, прибыл с букетом фиалок в собственном, хотя и не новом экипаже. Проверив в кармане сохранность бархатного футляра, он торопливо стянул перчатки с влажноватых от волнения ладоней. Ступив на скрипящий снег, задрал голову и, придерживая фуражку, пристально посмотрел на высокие окна третьего этажа.

– Лера, Лерочка, Леруся, – пыхнув морозным паром, нараспев промурлыкал он, направляясь к массивной резной двери парадного входа.

Взбежав по ковровой дорожке, замешкался и возбужденно потер лоб. Сегодня Валерий Валерьянович решился просить руки прелестной Валерии, по иронии судьбы нареченной тем же именем. На балу у Мещерских его представили молодой особе с тонкими чертами лица, обладательнице локонов цвета сердолика, оттенявших белизну нежной кожи (хотя злоречивые сплетники прошипели бы, что девушка обильно напудрена). Шевцов потерял голову – и увел девушку у старинного товарища по кадетскому корпусу, Бориса Емельянова. Отныне, едва позволяли служебные обязанности, подпоручик Шевцов не упускал случая нанести визит в заветное жилище на Литейном. Испытывая юношеский восторг от приветных взглядов и остроумия девицы, млея от мимолетного лилейного аромата ее шелков, молодой человек бесповоротно влюбился.

Обычно надменной Валерии Леонидовне льстило обожание стройного молодого офицера, обращавшего на себя внимание военною выправкой и ладной фигурой. Привлекал волевой взгляд живых, проницательных глаз подпоручика, выражающий чувство собственного достоинства и одновременно доброжелательность. Хищноватый нос не портил умного лица с четко очерченными скулами и пропорциональными чертами. Коротко подстриженные иссиня-черные волосы, аккуратные виски. Крепкий, выносливый, семижильный. Молодого человека сопровождала репутация перспективного офицера и прилежного академиста. Валерия Леонидовна сочла честолюбивого Шевцова выгодной для себя партией. Завистники возразили бы, что у Валерия Валерьяновича молоко на губах не обсохло и что у него слава благонравного девственника, но этот факт отнюдь на заслонял его жизнелюбия и целостности натуры.

* * *

На предсвадебный вечер Шевцов позвал доброго приятеля, товарища по военному училищу, без пяти минут подпоручика 2 разряда Сергея Александровича Дружного. Остается неясным, что свело вместе двух настолько разных людей – выдержанного Шевцова, обладателя острого взгляда и скупого на болтовню, и ветреного гуляку, зубоскала и фразера, выдумщика Дружного. Должно быть, они дополняли друг друга противоборствующими стихиями, как лед и пламень.

Крупнолицый, большеротый пересмешник Дружной в твидовом крапчатом гражданском пиджаке и белой сорочке с подколотым крупной рубиновой булавкой амарантовом галстуке – сегодня был особенно в ударе: кривлялся, проказничал, фонтанировал каламбурами и жонглировал шутками.

– Господа любезные, а вы детей своих одинаково нареките: и мальчиков и девочек – Валериями. Тогда в глубокой старости, когда люди лишаются памяти и путают имена родственников, будет полная ясность.

Валерий усмехался, медноволосая Лерочка обнажала высокие десна в пристойной улыбке.

– Ну хорошо, а как вы дома друг друга станете именовать? Лерочка с Лерочкой? Шевцов, как вас сестрица к обеду зовут?

– Мы Валерика Валенькой станем называть, а меня – Лерой, по-домашнему, уж как повелось, – откинув обычную церемонность, доверительно делилась Валерия Леонидовна.

– Не подсказывайте, Лера, пусть сам разгадывает, если такой любознательный.

– Шевцов, признай, в училище ты нарочно воздерживался от светской жизни и хранил себя для дивной Афродиты. Милая Валерия Леонидовна! Ручаюсь: он был целомудрен, аки агнец, и занимал себя исключительно тем, что вгрызался в гранит науки. И – voila! – в результате имеем отличника 1 разряда, на зависть соперникам!

– Уймись, болтун. Лесть тебе совсем не к лицу.

– Виноват! Отныне стану восторгаться скрытно. Но я не в силах сдержать ликование в присутствии восхитительной пары. За вас, господа!

– Изволь, шалопут. Добавить шампанского?

– Не откажусь. Как намереваетесь провести Крещение, уважаемая Валерия Леонидовна?

– 5 января[1] после навечерия соберемся домашним кругом, по-семейному, а в праздник мы с Валерой отправимся по родственникам с поздравительными визитами.

– Рассчитываешь подать прошение об отпуске, Валерий?

– Да, после венчания к концу января отправимся в свадебное путешествие по Италии. Господин полковник одобрил мой выбор и отечески благословил.

– Как же иначе. Общеизвестно, как начальство к тебе благоволит, баловень судьбы. Ваше здоровье, Валерия Леонидовна.

* * *

Выходя из квартиры, Дружной повернулся к товарищу:

– Отчего Емельянов не явился?

– Дуется, что я отбил Валерию. Ничего. Перемелется – мука будет.

– И на венчание не собирается?

– Очевидно, нет.

– Почему бы Борису не переменить предмета воздыханий? Или незадачлив в амурном вопросе?

И Дружной принялся излагать свое представление об отношениях полов. Шевцов не был расположен его поддерживать.

– Шевцов, ты старомоден, как забытый на чердаке башмак, и добродетелен до приступа рвоты. Над тобой, помнится, еще юнкера потешались, что ты льнешь к пыльным книгам и более занят благонравными визитами к папеньке, чем братскими пирушками. И как только тебя не зацукали, чем ты пронял наших корнетов? Твое бытие безвкусно и бесцветно, Шевцов! Как тебе с этим устаревшим во всех смыслах, захламленным образом мыслей удается привлекать женщин?

Валерий почувствовал себя задетым:

– Я не стремлюсь никого привлекать, не к чему и спорить. И откуда тебе знать мою жизнь? Что есть, по-твоему, настоящая, яркая жизнь? Сколько людей нашего круга пребывает в нереализованной праздности – и довольно эффектно, театрально томится. Точно соревнуются – кто кого перехандрит и переохает. Причем норовят подвести под это свое высокохудожественное томление вздорную философскую основу, которую можно коротко передать одним емким словом: пустословие. То составляют «третье Евангелие», то завывают бездарные вирши о спасительной абстрактной жертве и, без перехода, об исступленности неизбежных порочных страстей. И все в едином порыве массового безумия разрушают единственную основу, на которой зиждется их благополучие. Точно пассажиры потерявшего управление корабля, дрейфующего в открытом море. Их крутит подводными течениями и переменчивым ветром, а они заламывают руки и упиваются бесплодностью жизни, вместо того чтобы немедленно и толково заняться починкой двигателя. И ведь даже не подозревают, что своим бездействием приближают неизбежную гибель всего судна. Мало того: половина пассажиров даже не скрываясь, долбит днище, а вторая – аплодирует либо, отвернувшись, хватается за мелкие делишки. От них разложение передается команде, которая им потворствует… У меня оскомина от этой паранойи самоуничтожения. По моему мнению, жизнь должна быть осмысленной, ответственной, подлинной. Без надрыва и пошлости. Моя жизнь – реальна и наполнена. Знаю, это ныне не дорого ценится. Теперь в моде страдать без причины, заглушая тоску истошным пустозвонством. Короче говоря: с жиру бесятся. Но утонченно, изысканно бесятся.

– Смею не согласиться. В разгаре живой дискуссии мы находимся в поиске лучших, новых смыслов и идеалов. Новой духовности и новых целей для возрождающейся России. А ты, Шевцов, зол. И радикален в суждениях.

– Ничуть. Отображаю действительность, как она есть. А ты как раз бесцельно продолжаешь словопрения: спор ради спора.

– Ты намерен свернуть дискуссию оттого, что пасуешь перед моими аргументами!

– Отнюдь нет. Просто у меня органическое неприятие бесплодной полемики. Мне жаль распылять энергию и тратить время.

– Ты бываешь невыносимо скучным и пресным, как великопостные щи.

– А тебе не хотелось бы обсудить что-нибудь конкретное, прикладное, полезное? Тогда помолчим.