Читать книгу И оживут слова. Часть I - Наталья Способина - Страница 10

Две дороги причудливо вились, кружили, но все же сошлись

И сплели две судьбы, закрутив их в единую прочную нить.

Две души не смирились, боролись и яростно прочь рвались,

Не желая признать: в этой битве им не победить.

Всю ночь я не могла сомкнуть глаз, вновь и вновь переживая события прошедшего дня: Злата, поход в дружинную избу, Серый, Альгидрас… Казалось невероятным, что один день смог вместить в себя столько всего. Я вспоминала, из чего состояли мои дни в привычном мире: пробуждение, завтрак, метро, офис, рутинная работа, метро, встреча с друзьями, поход в спортзал или, что чаще всего, просто вечер дома в обнимку с книжкой или ноутбуком. И в том мире не было даже сотой доли эмоций, испытанных мной здесь. Здесь все было острее, ярче. Здесь все казалось… настоящим.

А еще я не могла перестать думать об Альгидрасе. Думать о ком-то вот так, с замиранием сердца, было немного непривычно. Нет, пробуждения с мыслью «а что он делает сейчас?» не были чем-то новым. В диковинку было то, что влюбленностью, а тем более любовью, здесь и не пахло. Я просто волновалась за него, ломала голову над его тайной, а еще мне не давал покоя шрам на его ключице, попавшийся мне на глаза днем. Словно этот шрам был ключом к чему-то важному…

Утром я вскочила ни свет ни заря и просто слонялась в покоях Всемилы, чтобы не тревожить Добронегу. Потом принялась наводить порядок в комнате, отбросив мысль о том, что прикасаюсь к вещам девушки, которой уже нет в живых. Наверное, все дело было в том, что я поняла наконец, что все всерьез – я действительно оказалась в этом мире, и отступать мне уже некуда, значит нужно сделать мое существование здесь максимально удобным. Я раскладывала вещи Всемилы в том порядке, который был удобен мне. Часть одежды безжалостно засунула в сундуки, часть, напротив, вытащила, развесила, отворила окна, чтобы она проветрилась. Меня немного волновали возможные вопросы Добронеги по поводу перемен в покоях Всемилы, но я решила, что смогу что-нибудь придумать.

Однако бурная деятельность не отвлекала от дурных мыслей. Мне нестерпимо хотелось увидеть Альгидраса, узнать, как он. На миг мелькнула шальная мысль проведать его, но почти сразу я ее отбросила. Во-первых, я не представляла, где его искать. Можно, конечно, было бы ненавязчиво выяснить у Добронеги, но мне казалось, что она после вчерашнего разговора и так смотрела на меня странно. А во-вторых, меня не отпускала мысль о том, как бы это выглядело в глазах окружающих. Ведь, по словам Добронеги, Всемила терпеть не могла Олега. В этом плане бессонная ночь не прошла даром: я более-менее смогла объяснить себе причину неприязни Всемилы. Насколько я успела понять, та в отношении брата была жуткой собственницей, а короткая сцена на дружинном дворе показала мне, насколько близки Радимир с Альгидрасом. Это подтверждали и бесконечные «Олег то, Олег это…». Так что отношение Всемилы к другу Радима было вполне объяснимо. Загадкой оставалась его неприязнь. Мальчик, привезенный из ниоткуда, принятый в семью, возведенный в ранг чуть ли не главного советника при воеводе, к которому прислушивались, уважали… И вдруг такое отношение к сестре побратима! Поразмыслив, я пришла к выводу, что здесь дело в каком-то событии, о котором я вряд ли узнаю. Ведь, судя по всему, Всемила принимала в нем непосредственное участие, поэтому мои расспросы об этом выглядели бы по меньшей мере странно. Можно было бы, конечно, сыграть на частичной потере памяти, но я ведь даже не знала, о чем спрашивать. Не подойдешь же к Радиму с вопросом: «За что твой побратим меня ненавидит?» Рискуешь нарваться на встречный вопрос: «С чего ты взяла?». И как тогда выкручиваться? Ответ «он со мной какой-то невежливый» вряд ли удовлетворит Радимира. Да и… вдруг здесь принято так общаться? Я же, по сути, мало знакома с нормами поведения в этом мире.

Итак, у меня в активе были интуиция и просьба Добронеги «не травить Олега», а в пассиве – реальная история, о которой я не имела ни малейшего понятия. Не слишком веселый расклад.

Завтрак прошел в молчании. Добронега была чем-то обеспокоена, хотя на мой вопрос ответила, что все в порядке. Я же пыталась придумать, как бы естественным образом перевести разговор на Альгидраса, но у меня так ничего не получилось.

После завтрака Добронега как обычно ушла проведать кого-то из «хворых», как она их называла, а я осталась дома. Быстро закончив с домашними делами, я принялась бесцельно бродить по дому. Потом попробовала плести кружево. Добронега пару вечеров потратила на то, чтобы меня научить. Из ее замечаний я поняла, что Всемила была отменной вышивальщицей, а плести у нее не получалось, поэтому мое желание научиться выглядело вполне безобидным. Только в очередной раз стало понятно, что все виды рукоделия – это явно не моя стезя. Доведись мне жить в этом мире, замуж бы точно никто не взял. Женщины здесь умели готовить, шить, вязать, вышивать, словом, все то, что в моем времени чаще всего превращалось из необходимости в хобби. Я с тоской подумала про Ленку, которая раньше рукодельничала вечера напролет. Все вязаные кофточки, являвшиеся объектом зависти моих коллег по работе, были Ленкиного производства. Вот, кто здесь не ударил бы в грязь лицом. И почему на этом дурацком матраце унесло именно меня? Хотя, положа руку на сердце, я бы не пожелала любимой подруге такого приключения.

Плетение меня не отвлекло, несмотря на то, что необходимость считать и сверяться с уже готовым участком кружева Добронеги требовала сосредоточенности. В итоге, чтобы не испортить всю работу, мне пришлось отложить скатерть.

Когда я окончательно извела себя бездельем, Добронега вернулась домой и предложила сходить к Злате, узнать новости. Сказала, будто Злата получила какие-то вести от отца. Мне не слишком хотелось встречаться с женой Радима, но не могла же я прятаться всю оставшуюся жизнь?

Сборы заняли некоторое время. Меня поражало то, что, по всей видимости, никто не ходил здесь в гости с пустыми руками. Вот и сейчас Добронега, что-то негромко напевая, складывала в устланную чистым рушником корзинку пахнущие медом лепешки. Сообразив, что это будет наш первый совместный выход с Добронегой, я похолодела при мысли о Сером и, сообщив, что подожду на улице, бросилась бегом через заднюю калитку. Я как раз успела обогнуть двор, когда Добронега вышла из ворот, что-то говоря Серому.

– Заждалась? – обратилась она ко мне.

Я улыбнулась, стараясь восстановить дыхание.

Путь до дома Радимира занял довольно много времени. Добронегу без конца останавливали спросить то одно, то другое. В отличие от похода с Альгидрасом, когда нас откровенно рассматривали, сейчас на меня косились украдкой, а то и просто лишь здоровались. Ни одного неприязненного взгляда, ни одного слова осуждения. Довольно быстро я расслабилась и стала с интересом прислушиваться к разговорам. Через какое-то время я почувствовала гордость за Добронегу. Да, это было нелогично и странно, ведь я в этом мире была никем и уважение, которое испытывали к Добронеге свирцы, меня не касалось никоим образом, но я испытывала радость от того, что мать Радимира здесь так любят.

Двор воеводы ничем не отличался от других. Добронега уверенно отворила калитку в больших воротах. Я приостановилась, вспомнив историю с Серым, но, на мое счастье, собаки за воротами не было. Добронега пересекла чисто выметенный двор, отмахнувшись корзинкой от бросившегося к ее ногам гуся. Я опасливо просеменила следом. Думаю, наблюдай кто из местных за мной повнимательней, точно бы заподозрил неладное.

На стук нам отворила девочка лет десяти: босоногая, курносая, с длинной косой почти до колен. Я уже знала, что дети из окрестных деревень живут здесь кем-то вроде помощников по хозяйству: к Добронеге частенько присылали девчушек и мальчишек за снадобьями. У Добронеги помощницы не было. Спросить о причинах я не решилась – провалы в памяти, конечно, объясняли многое, но всему же есть предел. Жить в доме самого воеводы было почетно, и девочка немножко важничала. То, как она поклонилась Добронеге, меня жутко умилило. На меня она посмотрела с любопытством, еще не замутненным взрослыми нормами поведения, задержавшись взглядом на остриженных волосах. Я по-прежнему не носила платок, поскольку он был привилегией замужних женщин. Наверное, подразумевалось, что все должны видеть мою невинность или мой позор. Мне было все равно. Хотя нет, вру: я остро переживала, но не видела выхода из этой ситуации. Ну, нацеплю я платок? Так еще хуже будет. Мужа у меня здесь все равно нет и не будет.

Тем временем Добронега куда-то отправила девочку, и мы прошли через сенцы к большой двери, из-за которой доносились голоса. Я улыбнулась, ожидая увидеть Радима, с легким удивлением осознавая, что успела привязаться к брату Всемилы. Он каким-то неведомым образом вызывал братские чувства и у меня. Его присутствие давало ощущение защиты и надежности. Это было ново, непривычно. И, пожалуй, как раз вот этой возможности – быть частью настоящей большой семьи – мне не хватало в моей обычной жизни.

Добронега открыла дверь и переступила высокий порог. Я шагнула следом и остановилась как вкопанная. У большого окна стояли Злата и Альгидрас, что-то оживленно обсуждая. Альгидрас был на полголовы ниже Златы, и, наверное, такая пара должна была бы выглядеть комично – мне сразу вспомнились «дни именинника» в пятом классе, когда девочки вдруг неожиданно выросли, и оказалось, что мальчики едва достают им до плеч, но эти двое смотрелись очень по-домашнему, как брат и сестра.

– …не так! – втолковывал Альгидрас смеющейся Злате. – Там крючок. Дай.

Он протянул руки к шее Златы и стал над чем-то колдовать. Мне показалось, что правой рукой он действует скованно. Все это я отметила за доли секунды, а потом Добронега громко поздоровалась. Хозяйка и ее гость обернулись, и здесь меня поджидала еще одна неожиданность: Альгидрас, тот самый Альгидрас, из которого мне вчера едва удалось выудить пару слов, улыбался. Не натянуто или вежливо, а по-настоящему. И в этот момент я поняла две вещи: он намного моложе, чем показалось мне вчера, и еще у него невероятно солнечная улыбка. Мне отчего-то стало неуютно. Словно я невзначай подсмотрела сцену, не предназначавшуюся для моих глаз. Злата, радостно всплеснув руками, перевела взгляд с Добронеги на меня и обратно. Наш приход явно стал для нее неожиданностью. Улыбка Альгидраса изменилась, превратившись из яркой в вежливую. На меня он даже не посмотрел.

– Добронега! – Злата бросилась к свекрови и крепко ее обняла, словно не она была вчера у Добронеги и говорила мне злые слова. Добронега крепко обняла невестку в ответ, а потом, отстранившись, дала ей корзинку.

– Это к столу, – с улыбкой проговорила она.

Злата с благодарностью приняла корзинку, будто там были невесть какие сокровища, и я подумала о том, что это своеобразный ритуал – из дома в дом вместе с хлебом идут добро и мир. Это ли не залог добрых отношений?

Добронега тем временем крепко обняла Альгидраса, по-матерински погладив того по спине. Он не менее искренно ответил на объятия, что-то негромко проговорив.

Меня поразила эта сцена. А после я удивилась еще больше, когда Злата, отставив корзинку на стол, вдруг обняла меня и крепко прижала к себе.

– Я рада, что ты пришла, – проговорила она, будто и правда была рада.

Я что-то пробормотала, вежливо кивнув. На миг меня посетила ужасная мысль, что Альгидрас тоже кинется ко мне обниматься, и я заранее почувствовала неловкость. Но ничего подобного не произошло. Он отступил вглубь комнаты и принялся быстро убирать со стола разложенные инструменты. Мне показалось, что выглядит он нездоровым.

– Смотри, что Олег сделал! – Злата показала мне деревянные бусы, будто хвасталась подружке. Я поняла, что именно их поправлял Альгидрас, когда мы вошли.

Вежливо подцепив пальцами бусину, я подтянула нитку поближе и застыла. Такое чувство испытываешь, когда видишь что-то непостижимо красивое. Непостижимо, потому что кажется, что человеческие руки не способны создать подобное. Бусины были величиной с горошину, и каждая из них не походила на другую. Точно снежинки, чьи узоры никогда не повторяются. Резные, словно воздушные, бусины были выполнены настолько тонко, что некоторые из них казались почти прозрачными.

– Какая красота, – непроизвольно произнесла я.

– Это Олег, – просто ответила Злата.

В этом коротком ответе прозвучали такая гордость и сопричастность, что мне снова стало неловко. Я вдруг подумала о том, что в жизни Альгидраса действительно случилось что-то страшное, а потом Радим привез его сюда: в чужой город, чужой мир. Альгидрас был вынужден говорить на неродном языке. Сколько он прожил здесь? Год? И год жизни среди этих людей не избавил его речь от мелодичности нездешних звуков. Каково ему было? Я вдруг поняла, что, возможно, не одна Всемила отнеслась к чужаку вот так – пренебрежительно и зло. А значит, тем ценнее в его жизни были те, кто отнесся к нему искренне, кто смотрел так, как Злата, словно на младшего брата: с нежностью и гордостью.

– Да, у Олега руки золотые, – с улыбкой проговорила Добронега, тоже тронув бусы.

Обладатель золотых рук смущенно потер нос и закусил губу, в одно мгновение став вдруг очень… настоящим.

– Раз уж заговорили о руках, – словно что-то вспомнив, нахмурилась Злата, – Радим сказал, что Олег руку поранил.

– Зла-а-та-а! – это возмущенное «Злата» прозвучало совсем по-мальчишески.

– Показывай, – тут же откликнулась Добронега.

Альгидрас попытался было избежать участи быть осмотренным, но, видно, женщины во все времена могли настоять на своем. Добронега отвела Альгидраса в часть комнаты, отгороженную кружевной занавеской. Мы со Златой остались вдвоем. Через занавеску смутно проступали силуэты, из-за нее слышались негромкие голоса, но все равно иллюзия уединения была почти полной. Я почувствовала неловкость и понадеялась, что Злата будет просто молчать. Понадеялась зря.

– Ты переменилась, – негромко проговорила жена Радима.

Я пожала плечами, рассматривая резную кайму. шедшую по краю стола, потому что ответить мне было нечего. Наступила тишина. Злата молча меня рассматривала, а я, стараясь не встречаться с ней взглядом, изучала комнату. Только сейчас я заметила, что то тут, то там деревянные поверхности покрывала резьба.

– Это… Олегово? – я указала на планку над дверью.

Вырезанные из дерева ветки и цветы, казалось, вот-вот свесятся, заслонив проход. Я подошла к двери и невольно привстала на цыпочки. Захотелось дотронуться, но я побоялась невзначай сломать. Такой искусной резьбы по дереву я не встречала ни разу в жизни.

– Олегово. Когда ему грустно, он всегда вырезает. А ему часто бывает… грустно.

Я обернулась, невольно задержавшись взглядом на занавеске. Там по-прежнему негромко переговаривались. Злата тоже посмотрела в ту сторону со смесью нежности и почти материнской заботы. Я почувствовала непрошеный комок в горле.

– Ты прости меня, – повинуясь внезапному порыву, сказала я, – и за Радима, и… вообще.

Злата перевела взгляд на меня. Несколько секунд пристально смотрела, а потом кивнула.

– Переменилась, – повторила она. – Не доведи Боги оказаться там… чтобы так перемениться.

Она замолчала, и мне стало неуютно. Я всегда ненавидела неловкие ситуации и не умела их них выходить.

– И ты меня прости, – наконец сказала Злата, а потом, после паузы, добавила: – И за Олега спасибо.

Я удивленно подняла брови, а она пожала плечами и вдруг улыбнулась:

– Ты к нему сегодня ни разу не прицепилась, и легче ему.

Добронега отодвинула занавеску и вернулась к столу, качая головой.

– Надо же. Пес, говорит, покусал. Его-то! И пес! Кость ты у него отнимал, что ли? – бросила она через плечо Альгидрасу.

Тот лишь молча улыбнулся, задергивая занавеску.

– Ну, что там? – тут же встревоженно спросила Злата.

Добронега не успела даже рта раскрыть.

– Все хорошо! – нетерпеливо произнес Альгидрас.

Злата отмахнулась от него и вновь повернулась к Добронеге.

– Худо там. Хорошо еще, хоть по своей науке лечить начал. Но все одно…

– Добронега, – в голосе Альгидраса прозвучало предупреждение. – Прошу, – уже спокойнее добавил он.

Добронега несколько секунд просто на него смотрела, а потом махнула рукой и отправила Злату вглубь дома за мазью, сама же вышла в сенцы кликнуть девочку. Мы с Альгидрасом остались в комнате вдвоем. Он поднял со скамьи холщовую сумку, в которую до этого сложил свои инструменты, и, привстав на цыпочки, пристроил ее на верхнюю полку стеллажа, стоявшего у двери. Я заметила, что стеллаж тоже покрыт резьбой.

Все эти манипуляции он проделал левой рукой. Я на миг закусила губу и, не давая себе времени подумать, выпалила:

– Как рука?

Он удивленно обернулся:

– Добронега же сказала.

Интересно, это такая манера – отвечать всегда не пойми что? Он со всеми так?

– А на самом деле? – стараясь сохранять спокойствие, проговорила я.

– Если Злата будет спрашивать, я во дворе, – прозвучало перед тем, как захлопнулась тяжелая дубовая дверь.

Я даже топнула ногой от досады.

***

«Отчаливали от хванского берега в полном молчании, оставляя за собой черные столбы дыма, уходившие в предзакатное небо. Хванская деревня превратилась в большой погребальный костер, отправивший к праотцам и малых, и старых. Радим долго смотрел на оставшийся позади берег и все никак не мог понять, как такое возможно? Что же это за нелюди? Ведь священная земля, та, о которой с детства слышишь.

Они провели на острове почти целый день, и сейчас воевода уже не надеялся догнать суда Будимира, потому отдал приказ не садиться на весла по двое. Две лодьи шли рядом, не спеша разрезая морскую гладь.

Чужеземца Радим все-таки забрал и ни на миг после о том не жалел, хотя, правду сказать, мало кто верил, что доживет хванский мальчишка до Свирских стен. Его лихорадило, раны воспалились, и первые несколько дней он почти не приходил себя. Находясь в беспамятстве, метался под теплыми шкурами и бормотал что-то по-хвански, изредка вскрикивая. Слушать его было невыносимо. И хоть никто не понимал слов, сердце леденело у каждого, потому что каждый примерял это на себя. На четвертый день дружинники начали поговаривать, не вернее ли было оставить его там – все ж лучше упокоиться с предками, чем в чужом море да по чужому обычаю. Радимир в ответ отмалчивался, не желая признавать их правоту. А ну как из-за него не найдет душа этого мальчика упокоение да не встретится с душами родичей? Что может быть хуже? Но не мог! Не мог он оставить хванца на верную смерть, не попытавшись спасти! Радим, сцепив зубы, накладывал мазь на воспаленные раны, прислушиваясь к хриплому дыханию. Белокожий какой да тонкий – точно не настоящий. Кажется: тронь сильнее и сломаешь. Все ли хванцы такие? Радим не мог сказать с уверенностью, потому что сравнить было не с кем. Квары о том позаботились.

А на пятый день хванец вдруг очнулся и впервые смог сам выпить воды. И хотя ничего из выпитого в нем не прижилось, Радим вдруг поверил, что обошлось. А лихорадка и слабость? Справятся. И не с таким справлялись. Главное ему – захотеть жить, и выживет.

Хванец поправлялся медленно. Раны пришлось чистить, но все же худа не случилось. Правда, он по-прежнему почти не ел, и это тревожило Радима куда больше, чем не желавшие заживать раны. Но здесь воевода мог надеяться разве что на время да силу молодого тела. Тем не менее две седмицы спустя мальчик уже мог вставать и понемногу ходить по раскачивающейся палубе. Было заметно, что на корабле он чувствовал себя уверенно, словно находиться в море ему не впервой. Радим строго-настрого запретил своим людям дергать мальчишку. А то те, кто помоложе, только что пальцем в него не тыкали. Мало кто из его дружины надеялся увидеть живого хванца, и теперь каждого терзало: что же в них такого тайного? Радимир и сам не раз задавался этим вопросом. Совсем уж не походил хванец на тех, о ком говорили сказания. Ну какой из него великий воин? Не поймешь, в чем душа держится. Про летающие диковины и вовсе вспоминать стыдно было. Верил ведь в россказни всякие, как мальчишка. А тут тебе ни силы, ни вековой мудрости. Даже обидно.

Кварские суда им так и не встретились, и Радим от всей души желал, чтобы на них наткнулся флот Будимира. В те моменты, когда воевода не сидел на весле, он старался не отходить от чужеземца. И скоро детское любопытство уступило место беспокойству. У Радима сердце сжималось при взгляде на мальчишку. И нет-нет да невольно думалось: каково это вот так – один на всем свете остался да плывешь неведомо куда, а у самого сил нет даже на то, чтобы кружку воды до рта донести. Радимир старался гнать от себя эти мысли, потому что всем известно: думать о плохом – только беду кликать. Но не всегда получалось. Особенно, когда взгляд задерживался на неподвижной фигуре, свернувшейся в клубок. Он понимал, что нужно любой ценой разговорить хванца. О чем угодно. Главное, чтобы не молчал. И Радимир потихоньку – слово за словом – вытягивал чужеземца из пустоты. Слова подбирал осторожно, прекрасно понимая, что сейчас каждое воспоминание о доме отзывается в мальчишке острой болью.

Его вправду звали Альгидрас, но Радим быстро переиначил это имя на привычный лад, начав звать того Олегом. Хванец не возражал. Он вообще ни против чего не возражал, ни о чем не спрашивал. Казалось, будто ему все одно. Радимир рассказывал о походах, старался вспоминать только смешное, Олег кивал, рассеянно отвечал на вопросы. Но о себе почти ничего не говорил. Радиму удалось узнать только, что он – младший сын старосты. Староста приравнивался к князю, в понимании Радима. И все. Стоило лишь заговорить о хванах, и Олег менялся в лице. Это было, словно… ставни на окнах закрывались. Радим по-другому и объяснить бы не смог. И воевода старался побыстрее перевести разговор на другое и снова припоминал смешные истории, жалея, что рядом нет его Златки. Уж она бы нашла, что сказать и как утешить.

А потом случилось чудо. А вернее, кормчий Радимова судна. Как-то вечером тот спросил у Олега, верно ли, что хваны умеют читать путь по звездам будто бы лучше иных. Радим хотел одернуть не в меру любопытного – рано еще для таких вопросов. Но Олег, к общему удивлению, ответил. Голос прозвучал сорванно и немного неуверенно. Верно, от долгого молчания, а может, от того, что все, кто не сидел на веслах, так и подались вперед. Словно на потешника на торгу любовались. Радим решил было разогнать всех по делам, но потом почему-то не стал. Может, потому, что заметил: Олег, отвечая, смотрит лишь на Януша, задавшего вопрос, а остальных будто и не видит. Сам Радимир так не умел. Он привык обводить взглядом всех, отмечая, кто где стоит, что делает, как смотрит. Так делал отец, и так приучил себя Радим. Много позже Радим понял, почему Олег всегда смотрит только на одного, не растрачивая внимание понапрасну. Понял, когда спустя несколько месяцев они стояли на прогалине в лесу, и Олег так же смотрел на далекое дерево на другом конце поляны, до упора натягивая тетиву.

А тогда, на корабле, почти половину ночи Радим, едва не открыв рот от удивления, слушал, как мальчишка рассказывает кормчему о тех или иных созвездиях, о безопасных путях и морских ловушках. На лице Януша любопытство и азарт давно сменились благоговением. А Олег все говорил и говорил. Многие дружинники Радима смотрели с нескрываемым недоверием. Знамо ли: мальчишка, верно, вдвое моложе Януша, а разговаривает, как с равным. С кормчим свои-то лишний раз не заговаривали. Его еще отец Радима куда-то за море совсем мальчонкой учиться посылал. И молвили, будто ему чуть не горы золотые сулили, чтобы он в тех землях остался да те моря бороздил. Но Януш вернулся в Свирь. Никто так и не выспросил толком, почему. И вот теперь Януш с интересом вслушивался в непонятные названия, что-то переспрашивал, и хванец, наморщив лоб, принимался говорить те же названия на иных языках, пока Януш не узнавал одно из них. Знамо ли! Одни и те же берега да на нескольких языках.

Когда совсем стемнело, и почти все, кроме самых молодых, разбрелись отдыхать, Януш вернулся с картами. Боян, не дожидаясь просьбы, зажег два фонаря, и Радим не мог нарадоваться тому, что хванец то водил тонким пальцем по замызганному пергаменту, то указывал что-то на небе. Януш, кажется, впервые в жизни нашел себе достойного собеседника и на попытки Радима заставить их обоих отдыхать смотрел как на кощунство. Как можно, когда здесь столько знаний! Радим только усмехался. Хванец говорил по-словенски правильно, но с сильным выговором, и порой воевода не сразу понимал сказанное. Сам он не стал бы, боясь обидеть мальчишку, но Януш то и дело поправлял. За что Олег его искренне благодарил. Он немножко ожил от этого разговора. Словно отвлекся от страшного.

Радим был неплохим мореходом, но о тех водах, что поминал Олег, слышал только с чужих слов. И мелькнула было мысль усомниться в том, что мальчишка правда сам их видел, да только почему-то не усомнился. Он смотрел, как Олег, сгорбившись над разложенным на коленях пергаментом, вносит какие-то пометки в карту, что-то попутно поясняя кормчему, и думал: то ли все хваны такие, то ли один Олег, но писал он не той рукой, что прочие. А потом глаза у мальчишки начали слипаться, и Радим разогнал всех спать, ворча на Януша, но втайне радуясь тому, что остаток ночи Олег спал спокойно.

Так, потихоньку, хванец стал разговаривать и с остальными. В основном осторожно отвечал на немногочисленные вопросы. Радим заметил, что часть его дружинников сторонится мальчишки, точно опасается неведомо чего. Олег то ли этого не замечал, то ли делал вид. Сам он ни к кому не обращался, ничего не спрашивал, словно едино ему было: куда его везут и зачем.

И все-таки до прибытия в Свирь Олег с Радимиром поговорили. Это тоже было ночью. На корабле спали все, кроме дозорного и рулевого. Со всех сторон раздавались храп, бормотание и шорохи – привычные звуки походной жизни. Олег и Радимир сидели, опершись о борт, и негромко переговаривались. В ту ночь Радим слишком много узнал о кварах. Больше, чем хотел когда-либо знать.

На хванскую деревню напали ночью. За день до того часть кваров пристала к берегу и попросила дозволения поклониться Святыне. Хваны разрешили. На вопрос Радима «почему, ведь не могли не знать, на что они способны?» Олег долго молчал, а потом начал говорить – медленно, осторожно подбирая слова:

– Мы не воины, воевода. Мы делаем лучшие луки и арбалеты, мы хорошие стрелки. Но мы не воины… в твоем понимании. Четыре сотни лет нам никто не угрожал. На остров высаживались только поклониться Святыне. За четыре сотни лет один раз на наше судно напали в море, но когда разобрались, кто мы, бой прекратился. Наш остров считали святым местом. Понимаешь? Мы отвыкли бояться. Отвыкли воевать. Староста… – Олег на миг запнулся, – мой отец дал дозволение кварам и пригласил их переночевать. А потом… ночью к берегу пристали еще две лодьи. Когда они напали, это… – Олег снова запнулся, подыскивая слова, неловко взмахнул перевязанной рукой, – это не взаправду сначала показалось. А в ближнем бою они сильнее. Понимаешь?

Радим понимал. Он это сам не раз видел.

– Понимаю, – пробормотал он. – И ты… зови меня Радимом.

Олег медленно кивнул, глядя прямо перед собой.

– А дальше что было? – нарушил молчание Радим.

– Дальше? У нас дети, женщины, – негромко продолжил Олег. – Они их отпустить обещали. И отец отдал приказ оружие сложить. Те сказали, что только золото да серебро возьмут. А сами… Ну, ты видел…

Радим сглотнул, потом отпил из пузатой фляги. Тяжелый то был разговор, но нужный. Нужно было как-то вытаскивать мальчишку из этой пучины. Он протянул флягу хванцу, тот в ответ мотнул головой.

– Ты тоже оружие сложил? – прижимая к себе фляжку, негромко спросил Радим, просто чтобы не молчать.

Олег кивнул, глядя в пространство. Его губы были плотно сжаты, на лбу залегла складка.

– Мы тогда не знали, что они просто… потешаются. И про обряд не знали. Вернее… – Олег на миг поперхнулся воздухом и вдруг произнес: – Это моя вина. То, что случилось. Из-за меня все…

Радим смотрел на хванца, закусив губу и ругая себя на чем свет стоит за неуместный вопрос.

– Ну что ты себя-то коришь? – проговорил он наконец. – Будто бы ты один мог что-то против них сделать.

Олег, словно не слыша его слов, продолжал:

– Я должен был про обряд подумать и понять все сразу должен был. А я в святость места поверил, – горько усмехнулся он. – В то, что зла не будет. А не должен был. Понимаешь?

Радим не понимал, но ничего говорить не стал. В голове вертелся вопрос про обряд. Он слышал об этом во второй раз. Сперва от старого воина несколько месяцев назад, теперь от Олега. Как бы еще расспросить про то подробнее… Ладно. Пусть сначала выговорится, а уж потом…

– Они сказали, что им нужна добровольная жертва. Один за всех, чтобы… И отец поверил! А я должен был тогда понять!

Радим резко обернулся к хванцу. От этой фразы все мысли про обряд разом вылетели из головы.

– Так ты, что ли, добровольной жертвой был? – изумленно спросил Радим.

– Отец так решил, – кивнул Олег, а потом снова добавил непонятное: – И так правильно было. Но я должен был подумать, зачем им один нужен. А у меня как в тумане все было. Я… племянника спасти не успел. Ему всего четыре года было, он в меня всегда верил. Как никто. А я… я просто не успел добежать до него. Он… Они…

Олег снова судорожно вздохнул и резко сказал:

– Но я должен был понять, что происходит, и отца упредить. И так и так ведь погибать. Но их ведуна убить нужно было. Ведь могло получиться! А так… сколько еще тех деревень будет.

Олег ощутимо дрожал, но от протянутой фляжки снова отказался, и Радим понятия не имел, как еще тут помочь.

– Откуда ты мог знать про обряд заранее? – негромко спросил Радим.

– Я – младший сын, – медленно ответил Олег.

– И?.. – напомнил о себе Радим, когда понял, что это и есть весь ответ.

Олег встрепенулся и перевел на Радима непонимающий взгляд, а потом усмехнулся.

– Я забыл, что у вас не так. Всегда должен быть тот, кто ведает, – пояснил Олег и произнес что-то по-хвански.

– Звучит красиво, но непонятно, – попытался пошутить Радим.

– Знания должны сохраняться и множиться, – перевел Олег. – Когда младшему сыну старосты исполняется шесть весен, его отправляют на большую землю в Савойский монастырь и забирают в четырнадцать.

– Ты сейчас про себя?

– И про себя тоже. Я знал об обряде кваров. И я должен был понять сразу. А я просто вышел после приказа отца к ним. Даже не думал тогда ни о чем, кроме Азима, племянника… Просто вышел, и все, – голос был ровный, как будто другой человек говорил.

– Так твой отец отправил тебя умирать за всех? – Радим с трудом мог представить себе необходимость такого выбора. Он бы ни одного своего воина вот так не отдал. Себя бы разве что, а тут… сына.

– Не суди о том, чего не знаешь! – голос Олега прозвучал неожиданно жестко. – Так надо было.

Радим только головой покачал и, погодя, спросил:

– А дальше что?

– Дальше? Я вышел, и тут-то ведун и появился, за плечо взял. И я понял. Но только поздно было. Их Боги уже признали жертву добровольной. Он успел. А потом их рог протрубил, и один из них убивать приказал. А наши по-кварски не поняли, что это… их.

Олег с силой провел рукой по лицу, словно что-то стирая. Радим заметил, что его пальцы мелко дрожат.

– Я им крикнул, а до оружия все равно мало кто успел дотянуться. У меня нож был охотничий спрятан. Я ближнего квара ударить успел, а потом… все.

Радим сжал хрупкое плечо. Он видел кваров в бою. Говаривали, что они опаивали себя настоем, чтобы впадать в неистовство, в коем не ведали страха и боли. Страшны они были и сильны. И что могли сделать несколько десятков воинов, за чьими спинами дети да женщины, против двух сотен кваров?

Впервые увидев Олега, Радим решил, что перед ним совсем мальчишка. Так оно и было. Но иные мальчишки покрупнее мужей бывают. А создавая Олега, природа поскупилась на силу, восполнив это умом. Радимир успел в этом убедиться. Большая часть свирского войска была неграмотна, потому что они с детства обучались земледелию да ратному делу. Писать учились девчонки, да и то больше для забавы, как Златка. А еще те, кому без письма никуда. Вон как Янушу. Как ты будешь карты читать, коли ни одного значка не разберешь? Сам Радимир, спасибо отцу, читать и писать умел, но все одно, кроме словенской, никакой другой речи не понимал. А Олегу не в диковинку были ни словенская речь, ни кварская. Он умел составлять карты и был обучен мореходному делу. И Радим понимал, что ему повезло, что они сбились с курса и высадились именно на остров хванов. И что сделали это так скоро после беды, и хванец был еще жив. Да не просто жив, а в сознании. Ведь не предупреди он Радима тогда, везли бы сейчас воеводу, тканью обернутого, к родным берегам.

Чтобы как-то отвлечь Олега от мыслей про родичей, Радим спросил:

– Ты почему про стрелу предупредил-то? Умирал ведь. Не все ли одно тебе было?

– Ты сказал: я не враг, – просто ответил Олег. – Да ты и не похож на квара. Я, правда, и за словена тебя не принял.

Радим только хотел спросить, за кого же он его принял – любопытно стало, как Олег добавил уж совсем странное:

– Да и должно так было быть.

Радим покосился на хванца:

– Почему должно?

– Просто должно. И все, – резко ответил Олег.

Радим проглотил следующий вопрос – не ожидал от хванца такого отпора. Помолчал, а потом спросил то, что мучило несколько дней:

– Ты от всех болезней так тяжело оправляешься?

Олег посмотрел на него устало и ничего не ответил.

– Раны-то не слишком страшные были, а все одно гноились нехорошо… – продолжал Радим.

– Тебе зачем? Поправился и поправился, – откликнулся хванец.

– Затем, что нужно знать, чего дальше ждать. Я не для того тебя выхаживал, чтобы ты от простуды какой зачах, – начал злиться Радим.

– Не зачахну, – едва слышно откликнулся Олег.

– И еду ты не принимал первые дни… – продолжил Радим, и вдруг его озарило: – Это же не от ран! Они что-то сделали с тобой?

Олег вздрогнул и чуть отодвинулся, точно ждал, что Радим на него накинется и начнет правду выколачивать. Хотя воевода уже и к этому готов был. Злило его упрямство мальчишки неимоверно.

– Что это за обряд?

– Не нужно это тебе, воевода!

Опять «воевода». Словно отгородился.

– Это мне решать, нужно или нет, – хмуро ответил Радим.

Хванец промолчал.

– Добром не ответишь? – прищурился Радим.

– И не добром тоже не отвечу, – вскинул подбородок мальчишка.

– За борт бы тебя выкинуть, – сердито проговорил Радим, вспоминая слова матери, что на его упрямство однажды другое упрямство найдется. Вот, видно, и нашлось.

– Сейчас выкинешь или до утра подождешь? – раздалось в ответ.

Радим только головой покачал и сделал большой глоток из фляги, пообещав себе вернуться к разговору позже.

Получилось вернуться только через год. Все не до того было. Да и не хотелось Олега лишний раз мучить. Но после недели безнадежных поисков Всемилы Радим не выдержал. Едва сойдя на берег после еще одного дня в море, он догнал побратима почти у самых городских ворот и, схватив за плечо, развернул к себе. Нутром чуял, что просто так ответа не получит, но все-таки спросил:

– Что за обряд у кваров?

Олег дернулся, попытался отступить. Да куда там, когда стена позади, а рука на плече, точно клещи?

– Не нужно это тебе, Радим.

– Отвечай! – рявкнул воевода, не помня себя.

– Радим! Послушай… – Олег старался говорить спокойно, но Радимир уже понял, что тот не собирается отвечать. Сейчас снова словами запутает, а ничего не скажет. Это он умеет.

– Отвечай! – пальцы до боли впились в кольчугу на мальчишеском плече, когда воевода толкнул побратима в бревенчатую стену.

– С ней этого не сделают!

– Почем знаешь?!

– Просто поверь!

И вырвалось тогда злое, бессильное:

– Ты ведь только рад, что она пропала! Ты же ее всегда ненавидел! Как они все!

А в глазах напротив усталость и боль. Такая же, как у него самого. И в ответ тихое:

– Ты устал, воевода. Иди спать. Завтра поговорим».