Читать книгу И оживут слова. Часть I - Наталья Способина - Страница 8

Книжный рассвет засверкал в водах бурной реки.

Книжный герой обессиленно наземь осел,

Книжная скорбь разлилась с чьей-то легкой руки,

В книжной груди уголек надежды истлел.

Книжный закат уведет долгий день за собой,

Книжное небо раскрасится россыпью звезд,

Но книжная верность вновь вступит в невидимый бой,

Книжную подлость тесня за тысячи верст.

К моему удивлению, мы не пошли через центральную часть Свири, хотя это и был самый короткий путь. Выйдя за ворота, мой спутник почти сразу свернул налево. Я молча шла за ним, стараясь не отставать. Прохожие не просто косились в нашу сторону – нас открыто рассматривали, будто мы были диковинными зверушками в зоопарке. То тут, то там слышался шепоток. Моего провожатого это, казалось, совсем не беспокоило, а вот меня в который раз заставило задуматься: да что же это такое?

Повороты следовали один за другим, словно меня всерьез решили запутать. На миг мне стало страшно, но страх сразу отступил. Радимир доверяет ему. Не зря же он это делает, правда?

Я украдкой бросала взгляды на человека, шедшего рядом, изо всех сил стараясь вспомнить написанные некогда строчки. Ведь было же все! Я знала его, как… как Радимира, Всемилу, Добронегу, как старого Улеба. Я его знала! Вот только знание это было словно подернуто дымкой. Будто из написанного текста вырвали страницы, и теперь ты не можешь вспомнить, о чем там шла речь.

Я знала об этом человеке только то, что услышала уже здесь. Радимир привез его с собой год назад, вернувшись из двухлетнего похода на кваров. Говорили, что он спас Радимиру жизнь. И это было правдой, хотя многие не верили. Я же точно знала, что что-то страшное случилось тогда вдали от Свири, на чужой земле. И то, что я не могла это вспомнить, доводило меня до бешенства. Я понимала, что Радимир об этом не расскажет. Да и, признаться, не решилась бы спросить.

В висках застучало. Я еще раз посмотрела на своего спутника и снова увидела рядом с собой обычного мальчишку. И больше ничего.

В Свири его звали Олегом. Так Радимир переиначил непривычное чужеземное имя Альгидрас. «Аль-гид-рас». Я повторила имя про себя, пытаясь вызвать хоть какие-то ассоциации. Я не знала, почему это было так важно. Возможно, потому что окутавшая его тайна не вписывалась в общую картину. А может быть, мне просто хотелось… Хотелось чего? Добиться ответа? Узнать правду? В голову пришла бредовая мысль, что он может как-то объяснить происходящее. Ну, не зря же воевода отзывался о нем чуть ли не с благоговением.

Я вспомнила слова Улеба о том, что именно Олег вытащил меня из воды. Чем не тема для начала беседы? Но почему-то обратиться к нему оказалось не так просто. У меня пересохло в горле, и мне пришлось откашляться. Идея была не самой удачной – кашель, вроде бы отпустивший меня в последние дни, решил напомнить о себе. Закашлявшись, я остановилась. Он тоже остановился, бросил на меня быстрый взгляд и тут же отвернулся. Словно смотреть на меня ему было… неприятно. В чем дело, в конце концов? Откашлявшись, я нервно заправила прядь за ухо и выдала:

– Улеб сказал, что это ты меня спас.

Он обернулся медленно, будто нехотя, и посмотрел на меня безо всякого выражения, ожидая продолжения. Я даже смутилась. Впрочем, быстро вспомнила, что передо мной всего лишь мальчишка и смущаться тут нечего, поэтому решительно добавила:

– Спасибо.

В первое мгновение никакой реакции не последовало, и я даже успела подумать, что, возможно, он плохо понимает, ведь местная речь ему чужая, но он чуть пожал плечами и ответил:

– Как иначе?

То есть вот так вот? Не «не за что», не «на здоровье», не «ты нас напугала». «Как иначе?»

– Как я поняла, прыгать за борт тебя никто силой не заставлял, так что могло бы быть и иначе, – передразнила я, растягивая гласные, как это делал он.

Он снова пожал плечами:

– Это ради Радима.

Слух снова резанула непривычная мелодика речи. «Ради Радима»? Интересно, вежливость в этом мире еще не вошла в обиход? Или просто мне так повезло? Я не привыкла, чтобы на мои попытки быть милой отвечали вот так. Но достойный ответ сходу не придумался, поэтому я просто пошла дальше. Он снова поравнялся со мной, не добавив больше ни слова. Почему такое странное отношение к Всемиле? Так сложно поддержать разговор? Подспудно жгла мысль, что, возможно, он вообще мало разговаривает из-за языкового барьера. Может, он все же плохо понимает? Вытерпев ровно двадцать шагов, я предприняла еще одну попытку:

– А что ж ты навестить за столько дней ни разу не зашел? Ради Радима…

Окончание фразы прозвучало более язвительно, чем мне хотелось бы, но в меня словно что-то вселилось. Мне вдруг захотелось вывести его из себя. Ну же! Пусть, как все эти люди на улицах, скажет, что думает. Пусть скажет, как Злата. Ну!

Он резко остановился и повернулся ко мне. Несколько секунд просто меня разглядывал. Спокойно, отстраненно. А потом в его взгляде что-то промелькнуло, мимолетно и так быстро, что я не успела понять, что это. Меня будто окатило ледяной водой – в голову пришла сумасшедшая мысль, что он все знает. Умом я понимала, что это чистой воды бред и такое невозможно, но с другой стороны, мое появление здесь выглядело еще большим бредом. Почему бы этому человеку не заметить, что я не Всемила? Он ведь явно не был ослеплен любовью и вряд ли так уж переживал по поводу пропажи Всемилы. Разве что… «ради Радима».

Я, затаив дыхание, ждала его ответа. А он… опять пожал плечами и отвернулся, и я успела лишь заметить, как он едва заметно поморщился. Морщинки на переносице убавили от его возраста еще лет пять, и я сразу успокоилась. Напридумывала невесть чего. Мальчишка. А все слухи вокруг него – полная ерунда. К нему просто привязался воевода. Вот и вся его сила и загадочность.

Очередной поворот вывел нас к высокой бревенчатой стене, и я поняла, что мы вышли к периметру города. Зеваки перестали попадаться, а значит, шепотки и усмешки мне пока не грозили. Впрочем, вряд ли он выбрал этот путь, желая оградить меня от любопытства местных. Мне все больше казалось, что он вообще вряд ли помнит, кого и куда ведет – вон даже ни разу шаг не убавил и не проверил, не отстала ли я. Вот тебе и провожатый.

У очередного лаза во внутреннюю часть стены нам встретился часовой. Вероятно, с момента исчезновения Всемилы посты усилили.

Часовой поздоровался с Альгидрасом, бросил на меня любопытный взгляд, но ничего не сказал, а я скользнула взглядом по стене. Стена была двойная, сложенная из толстых бревен, в три человеческих роста в высоту. На небольшом расстоянии друг от друга возвышались смотровые башни, на каждой из которых стояло по воину.

Внезапно я увидела главные ворота, выходившие на берег Стремны, и невольно сбавила шаг. Из-за сужения реки течение здесь было настолько сильным, что волны грохотали о прибрежные камни. За воротами виднелась большая ровная площадка, поросшая травой. Я знала, что левее этого места есть искусственный спуск к воде: часть крутого берега была когда-то срезана. А справа покачивался на ветру подвесной мост. Толстые канаты, крепившиеся к деревянным столбам, вкопанным в землю, гладкие доски, вытертые десятками ног… Я остановилась. По этому самому мосту два месяца назад бежала Всемила, чтобы уже никогда не вернуться домой.

Меня вдруг потянуло туда. Ведь не просто же так я оказалась на месте этой несчастной девушки? Возможно, если я увижу место ее гибели или хотя бы просто взойду на мост, что-то прояснится? Стоило бросить взгляд на противоположный берег, на чернеющий лес с редкими просветами вытоптанных дорожек, как по моей спине пробежал холодок.

Эта территория считалась княжеской, но, по сути дела, заросший густым лесом остров, века назад отколовшийся от большой земли, был ничьим. Стремна, несшая свои спокойные воды в море из глубины земель, добираясь до Свири, превращалась в бурную реку, потому что сменившие равнину холмы заканчивались настоящим горным кряжем, круто обрывающимся в море и сужающим русло реки. Кряж подпирал реку, заставляя ее нестись все быстрее, и нужно было быть лихим мореходом, чтобы справиться с бурными водами, входя в устье Стремны. Когда море и Стремна касались друг друга в половодье, течение за кряжем слегка ослабевало, большую же часть времени их разделяли каменные пороги да Лысая Гора, тоже подпиравшая Стремну и, подобно кряжу, снова разгонявшая волны. Со свирским берегом она издавна соединялась мостом. Искусные мореходы заходили в Стремну с моря, борясь с течением и обходя коварные пороги. Но если кормчий был духом слаб, то он приставал с моря к Лысой Горе. Вот для того и был нужен мост. На ту сторону Стремны уже несколько лет не ходили в одиночку. До тех пор, пока Радим не вернулся из своего похода. Потом почти год все было спокойно, и жители Свири и деревень, чей покой охраняли свирцы, потихоньку стали ходить на тот берег. Лысая Гора, как ее называли в народе, то ли за место шабаша ведьм в старину, то ли за большую прогалину в самой гуще леса, была богата ягодами да грибами. Кто-то, наверное, ходил туда пощекотать нервы, кто-то уединиться… как Всемила.

Шагнув в сторону ворот, я тут же почувствовала чью-то хватку на запястье. Я вздрогнула, потому что за эти минуты успела позабыть о спутнике, и с удивлением оглянулась на Радимова побратима. Взгляд Альгидраса не выражал ни гнева, ни презрения, ни нетерпения – ничего.

– Я ненадолго, – проговорила я, напряженно глядя на него. – Мне нужно просто посмотреть.

– Радим велел довести тебя до дома, – голос тоже был равнодушным.

– Я ненадолго, – повторила я.

– Нет, – просто ответил он.

Я не привыкла, чтобы мне указывали, что делать, а что нет, тем более бесило, что указывать взялся незнакомый мальчишка. Кем он себя возомнил? Всего лишь провожатый, приставленный братом Всемилы. Я дернула рукой в попытке вырваться. Он покачнулся, но пальцы не разжал.

– Пусти!

– Нет.

– Я все расскажу Радиму! – прошипела я, прекрасно зная, что ничего не расскажу. Я же не ребенок – жаловаться.

Он неожиданно усмехнулся и на миг опустил взгляд, а потом негромко произнес:

– Ты идешь домой, – на этот раз в его голосе прозвучало веселье. Только какое-то недоброе.

– Я что, пленница? – требовательно спросила я, даже не пытаясь скрыть злость в голосе.

Он пожал плечами.

– Это уж как воевода решит.

Я начала понимать, что этот паршивец не шутит, но просто так отступиться уже не могла.

– А ты мне теперь кто? Нянька?

Альгидрас несколько секунд молча на меня смотрел, а потом спокойно повторил:

– Ты идешь домой.

Я едва не топнула ногой от досады. Его пальцы впились в мое запястье мертвой хваткой, а сам он явно был настроен довести меня до дома Добронеги. Наверное, в ту минуту все и завертелось. Я поняла, что ненавижу эту ситуацию, ненавижу этот город, ненавижу этих людей. А больше всего – вот этого…

Резко развернувшись, я направилась вдоль забора. Альгидрас выпустил мое запястье и, убедившись, что я не собираюсь больше за ворота, молча последовал за мной. Я шагала по утоптанной тропинке и мысленно ругала его на чем свет стоит. Какого черта он не дал мне выйти? Мог бы сходить со мной, в конце концов. Это заняло бы пару минут. А теперь я чувствовала себя узницей замка Иф. С Цербером за плечом.

Я продолжала негодовать, когда на моем пути выросла бревенчатая стена. Завертев головой, я убедилась, что впереди, справа и слева от меня тянулись ровные ряды бревен. Я оказалась в тупике. Иррациональный страх, похожий на приступ клаустрофобии, заставил сердце заколотиться. Я резко развернулась на сто восемьдесят градусов. Шагах в двадцати от меня стоял Альгидрас, спокойно потирая плечо и глядя куда-то в сторону. Я двинулась к нему, ожидая усмешки. Ну, естественно, дура, не заметившая, что идет по коридору из бревенчатых стен. Однако мой спутник спокойно указал в сторону:

– Нам туда.

И в эту минуту я разозлилась на него еще больше.

Дальнейший путь до дома Добронеги прошел в полном молчании. Я злилась, Альгидрас не проявлял никаких эмоций. Теперь он шел справа от меня на шаг позади. Меня не отпускала навязчивая мысль: добиться от него хоть какой-то реакции – злости, раздражения… Хоть чего-нибудь! Я хотела знать, что думает он сам. Добронега, Радимир, Улеб окутали меня коконом заботы и понимания. Но ведь была Злата, бросившая в лицо обвинения, были шепотки и откровенно злые слова чужих людей, был оценивающий взгляд прыщавого стражника и настороженность воинов Радимира. И только от этого… никакой реакции не было, кроме мимолетной усмешки, впрочем, исчезнувшей так быстро, что я не была уверена, не примерещилось ли мне. Но ведь должно же быть что-то! Взять хотя бы факт того, что он не зашел проведать сестру побратима. Насколько я могла судить, такое родство здесь считалось едва ли не сильнее кровного.

Я попыталась незаметно взглянуть на спутника. Для этого пришлось чуть сбавить шаг, но стоило мне это сделать, как он в точности повторил мой маневр, и мне пришлось обернуться. Несколько секунд я смотрела в это ничего не выражающее лицо, а потом отвернулась и пошла дальше. Без толку! За оставшуюся часть пути он подал голос два раза. «Налево», «здесь канава». Причем, на втором замечании я споткнулась, но ожидаемой поддержки не почувствовала. И хотя равновесие я не потеряла, но обиделась всерьез.

Двор Добронеги вырос за очередным поворотом. Я шагнула к калитке в больших дубовых воротах. Этим путем входить во двор мне еще не доводилось. Обычно я пользовалась задней калиткой, выходившей к огородам и небольшому ручью. У парадного входа делать мне было, в общем-то, нечего. Незапертая калитка тихонько скрипнула, впуская нас в прохладную сень двора. Росший у забора клен перекинул сюда свои ветки, укрывая от солнца, стоявшего в этот час высоко.

Я вдохнула полной грудью запахи, уже ставшие знакомыми, и повернулась поблагодарить своего «милого» провожатого.

Все случилось в доли секунды: большая серая тень метнулась в мою сторону, короткий рык пронесся по двору, отдаваясь эхом от высокого забора. Я инстинктивно шарахнулась в сторону, уже понимая, что не успею, – огромный пес по кличке Серый летел на меня, оскалив пасть.

– Серый, место! – крик Альгидраса показался неправдоподобно звонким, а сам он метнулся псу наперерез, оттолкнув меня локтем.

Я больно ударилась затылком о стену, сползла на землю и, тут же вскочив, покачнулась от накатившей тошноты. Серый скулил у ног Альгидраса, неловко прижимавшего к себе правую руку. Вся его рука от локтя до запястья была залита кровью. Я невольно вскрикнула, и Серый вновь ощетинился.

– Вдоль забора, – сквозь зубы проговорил Альгидрас. – До дуба он не достает.

Я послушно пошла вдоль забора, сопровождаемая рычанием Серого и полным злобы собачьим взглядом, и вдруг совершенно ясно поняла, почему никогда не ходила этим путем, – каждое мое появление во дворе сопровождалось рыком. Серый был привязан в углу двора, рядом с воротами. В его распоряжении был довольно большой участок с будкой, долбленой миской и здоровенным поленом, большей частью изгрызенным. Внушительная цепь крепилась к забору кованой скобой. Когда нужно было впустить во двор посторонних, закуток Серого запирали массивной перегородкой. Свирские псы были настолько огромными и злобными, что Добронега запросто оставляла двор открытым, понимая, что мимо незапертого Серого ни один чужак не пройдет. К несчастью для нас с Альгидрасом, я для Серого была как раз чужаком.

До этого момента я ни разу не видела пса так близко – только из окна. Зато теперь могла сполна оценить его размеры. Встав на задние лапы, он наверняка оказался бы гораздо выше меня. Двигаясь вдоль забора, я скользила ладонями по теплым бревнам и не отрывала взгляда от Серого. Серый с Альгидрасом – от меня.

– Все, – услышала я голос Альгидраса.

Сам он потрепал Серого по мохнатой голове, скользнул рукой по прижатым к голове ушам и направился к колодцу. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди от пережитого ужаса, поэтому я проследовала за Альгидрасом не сразу. Колени, казалось, были набиты ватой. Новый рык сопроводил мой первый шаг, и я застыла.

– Свои, Серый, – резко откликнулся Альгидрас, обернувшись к псу.

Пес вновь виновато прижал уши к голове и недовольно заворчал, но рычать прекратил. Под настороженным взглядом Серого я подошла к юноше, успевшему достать колодезную воду и лившему ее теперь на разорванную руку. При виде крови меня привычно замутило. Некстати вспомнилось, как пару дней назад на просьбу Добронеги помочь освежевать кроличью тушку мой организм ответил рвотным позывом. Я тогда еле успела добежать до угла дома, а потом не могла уснуть от увиденной картины: серая, слипшаяся от крови шерстка и большой, остро отточенный нож. Добронега тогда посмотрела слегка удивленно, и на этом ее попытки пристроить меня к готовке закончились.

Но сейчас было не до обмороков и слабоволия. Вблизи рука Альгидраса выглядела пугающе. Кровь лилась, не переставая, и с этим срочно нужно было что-то делать.

– Я сейчас, – непослушными губами проговорила я и бросилась в дом.

Добронеги не было. С утра она предупреждала, что пойдет в соседнюю деревню проведать новорожденного. Ребенок несколько дней отказывался от груди и беспрестанно плакал. Добронега была травницей, то есть, по местным меркам, почти всесильным человеком, способным вылечить многие болезни. Думаю, будь она в этом менее сведущей, моя лихорадка могла бы закончиться гораздо хуже. Я на секунду остановилась посреди комнаты, прижав ладони к горящим щекам. Боже мой! Насколько все было бы проще, будь Добронега дома. Я не врач. Что делать-то?

Я бросилась к полкам, на которых Добронега хранила запасы трав и мазей. Мелькнула мысль: «Как кстати она пристроила меня к помощи». Из ее давешних объяснений я худо-бедно поняла, какая мазь от чего. Во всяком случае, пузатый глиняный горшок с кровоостанавливающей мазью нашелся быстро – как раз ее я помогала вчера готовить. Впрочем, помогала – громко сказано. Толкла в ступке выданные Добронегой травы. Если ее и смущали мои скромные познания или мое неуемное рвение, виду она не подавала. Такое впечатление, что они с Радимиром приняли бы Всемилу любой.

Кровоостанавливающая? Точно? Я приоткрыла крышку и поднесла горшок к носу. То, что нужно. На запахи у меня всегда была хорошая память, к тому же Добронега сегодня утром при мне давала ее Улебу для жены, поранившейся о серп. Однако я, на всякий случай, перепроверила оставшиеся горшки. И цвет, и запах остальных мазей были мне незнакомы. Я прижала к себе горшочек и нервно огляделась по сторонам. Что еще? Чистые тряпицы, миска для воды. В последний момент я подумала, что колодезная вода не самое лучшее средство для дезинфекции. Горшки из печи к тому времени я научилась вытаскивать лихо. Едва не ошпарившись пахнувшим из-под черной крышки паром, я зачерпнула ковш еще горячей воды и плеснула ее в глубокую миску. Во вторую миску я побросала тряпки. Еще прихватила бутылку с какой-то многоградусной настойкой, решив, что та сгодится для дезинфекции, и поспешила во двор.

Альгидрас стоял у крыльца, разглядывая свою руку. Он успел приложить к ране несколько больших листьев подорожника, но кровь продолжала бежать по согнутой руке, капая с локтя. Я пристроила свою ношу на скамью у крыльца.

– Иди сюда. Я перевяжу.

– Принеси мне новую рубаху. Будь добра. В сундуке в старых покоях Радима… слева от двери, – сказал он, будто не слышал моих слов.

– Я сначала перевяжу, а потом принесу, – нервно откликнулась я.

– Я бы сходил, но не хочу пол запачкать.

На что я до этого списывала его немногословие? Язык не родной, да? Это же сквозило в каждой нотке, правда? На самом деле говорил он на нем замечательно. Просто я была, видимо, не тем собеседником.

– Дай сюда руку! – с нажимом повторила я.

Ноль реакции. Только нетерпеливое переминание с ноги на ногу в ожидании чистой рубахи. Ну что за глупость! В мире, где каждая царапина может стать смертельной, мы тут в обидки играем!

– Альгидрас!

Я сама не заметила, как с губ сорвалось именно это имя вместо привычного здесь «Олег». Он вскинул голову, и несколько секунд в его глазах не было ничего, кроме удивления. Отступать было поздно.

– Руку дай!

Альгидрас не пошевелился, продолжая все так же на меня смотреть, тогда я шагнула вперед, перехватила его запястье и разогнула окровавленную руку. Он не стал сопротивляться. Сняв подорожник, я глубоко вздохнула. Рана была рваная и сильно кровоточила. В одном месте вырванная плоть висела на кусочке кожи. Здесь явно нужно было зашивать. В мою голову пришли мысли о страшилках из детства про сорок уколов от бешенства, делавшихся почему-то в живот. Я вдруг поняла, что так и не знаю, правда ли это или двоюродный братец так неудачно шутил.

– Я сейчас обработаю и положу кровоостанавливающую мазь. Ее Добронега делала, – поспешно добавила я, стараясь отогнать панику. – Но здесь нужно зашивать.

– Я сам, – негромко сказал он и попытался перехватить у меня тряпицу, смоченную горячей водой.

Я подняла голову и в упор посмотрела на него, как я надеялась, гневным взглядом. Мой бывший обычно под таким капитулировал. Альгидрас был ненамного выше меня. Может быть, на полголовы. Когда наши взгляды встретились, я некстати подумала, что у него очень странный цвет глаз: серый-серый. И волосы тоже серые. Я попыталась вспомнить, сколько ему лет, но эта информация, как и все, что касалось его, увы, была покрыта дымкой. Вблизи он выглядел очень молодо. Гораздо моложе меня.

– Я сам, – повторил он.

– Нет, – твердо ответила я. – Это из-за меня, поэтому просто сядь.

Он чуть пожал плечами, но руки не отнял. Впрочем, так и не сел. Я, как смогла, смыла кровь, стараясь полностью сосредоточиться на этом занятии, чтобы не думать о ситуации в целом. Потом попросила его потерпеть и от души полила рану из бутылки. Рука Альгидраса резко дернулась, я испуганно взглянула на его лицо. Оно было еще белее прежнего, отчего на носу выступили еле заметные веснушки. Губу он закусил, но, встретив мой взгляд, попытался улыбнуться и негромко проговорил:

– Все хорошо.

Он врал, но спорить с этим было бессмысленно. Щедро наложив мазь, я приступила к перевязке. Перевязывать руку не бинтом, а куском ткани, оказалось сложнее, чем я думала. Альгидрас никак не прокомментировал мою неловкость – больше я не услышала от него ни звука. Закончив, я произнесла:

– Все.

После ответного «спасибо» наступила неловкая тишина. Альгидрас поправлял повязку, я комкала в руках мокрую тряпку.

– Я рубаху просил, – напомнил он. – А то вопросы будут.

Я кивнула и с облегчением отправилась на поиски рубахи. В указанном сундуке обнаружились несколько сложенных рубашек, штанов и еще какая-то мелочь. Я взяла верхнюю рубаху, светло-серую с вышивкой по воротнику, и вышла во двор. Альгидрас заливал водой пятна крови на земле у крыльца.

– Эта подойдет?

– Да. Спасибо.

– Помочь?

Он помотал головой, взявшись за ворот своей рубахи. Я поспешно отвернулась. Через минуту он был переодет. Рубашка, сшитая на Радимира, доходила ему почти до колен, и ворот сползал с плеча, открывая ключицу, пересеченную тонкой полоской шрама. Под рубашку уходил кожаный шнурок. Сначала в голову пришла нелепая мысль, что там крестик, но я быстро вспомнила, где нахожусь. Только когда Альгидрас дернул плечом, пытаясь поправить сползавшую рубаху, я поняла, что уже некоторое время неприлично его разглядываю. То есть не его самого, конечно, а этот дурацкий шнурок, озадачившись тем, что на нем висит. Вот умеет мое любопытство выбирать моменты, когда заявить о себе.

Усилием воли отвлекшись от мыслей о шнурке, я заметила, что Альгидрас деловито заворачивает в разорванную рубаху окровавленные тряпицы, которыми я промывала его рану.

– Ты оставь, я…

– Вопросы будут, – повторил он. – Ни к чему.

– Хорошо, – наконец согласилась я, поняв, что спорить с ним бесполезно.

Альгидрас направился в сторону ворот. Я молча пошла следом, помня, что близко к Серому подходить не нужно.

Альгидрас внезапно остановился и обернулся.

– Давно он так? – кивнул он в сторону Серого.

– Как я… здесь оказалась.

Я почему-то не смогла сказать «вернулась». Просто не смогла, и все. Во взгляде Альгидраса что-то промелькнуло, и мне в который раз отчаянно захотелось хоть что-нибудь о нем вспомнить.

– Ты не говори Радиму, – негромко попросил он. – Серый – пес славный. А то избавятся.

От этих слов у меня перехватило горло, и я торопливо замотала головой:

– Не скажу. Не волнуйся. Я никому не скажу.

Он кивнул и повернулся к Серому. Я отошла к дубу и принялась смотреть на них с безопасного расстояния. Альгидрас присел на корточки и стал гладить пса. Серый положил огромную голову на его плечо и начал тихо поскуливать, словно прося прощения. Альгидрас что-то говорил на незнакомом языке. Речь звучала мягко, музыкально, я бы даже сказала, напевно.

Запах травы, шелест листвы и негромкий голос, словно рассказывающий древнюю балладу, – все было до невозможности неправдоподобным, но таким естественным в эту минуту, что я просто прислонилась щекой к шероховатому стволу дуба и впервые подумала: «Может, и есть смысл в том, что я здесь?».

***

«В Свири мало кто не знал, насколько ветрена и избалована сестра воеводы. Но чтобы вот так исчезнуть, никому ни слова не сказав… Дружинники только головами качали.

Сперва никто не встревожился. Мало ли, с подружками за первоцветом пошла… Потому, когда первый мальчишка, посланный в дом Добронеги, вернулся в дружинную избу ни с чем, Радимир значения не придал. Хотя с самого утра тревожное чувство не оставляло. Вроде, и причин не было, но что-то томило.

Два дня тому, как князь Любим уехал. Был он суров на расправу да скор на суд. Приехал с нежданной проверкой. Все ли-де в порядке? Радимир служил не первый год и точно знал, что от таких проверок жди беды, но все прошло до странного гладко. Любим посмотрел дружинников, поговорил о податях, что за мир да безопасность окрестные деревни платят, подивился введенным новшествам. Особенно интересовался, хватает ли Свири теперь той подати, что остается в городе после уплаты в казну, да доволен ли люд. Старосты окрестных деревень тоже тут были – все четверо. Их деревни ближе всего к устью Стремны стояли и в былые годы горели первыми. А сейчас все тихо и мирно. Да и как ни чудны новые правила сбора, плата разумная выходит, и Боги миловали – урожай был. Словом, как-то все удачно складывалось.

Князь остался доволен. Погостил седмицу. Жил в доме Радима, охрана его в дружинной избе расположилась. Князь при всем люде – и свирском, и деревенском – объявил, дескать, нечего мне под охраной воеводы страшиться. Хотя, сказывали, что мало когда с личной дружиной расставался с тех пор, как его отец от предательской стрелы пал. Был Любим годами немолод, но телом крепок да умом остер. Не первый год держал княжество твердой рукой. Ему еще Всеслав – отец Радимира – служил, и князь чтил род Радимов. Так чтил, что дочь младшую за Радима выдал. Хотя злые языки и поговаривали: нелюбимой дочкой Злата-то была. Но на то они и злые языки, чтобы молоть, что попало. Злату в Свири любили. Красивая, сильная, спокойная. Радим нравом горяч был, а она сгладить могла. Иной раз к ней за справедливостью шли. Шепни, мол, воеводе. Она – кому откажет, а за кого и слово замолвит. Женщины много мудрее порой бывают. Одна беда – детей им Боги не дали. О том тоже шептались, но Радим сам дурные слова не слушал и Златке не позволял. Говорил: «Все еще будет, вся жизнь впереди».

В этот раз Любим задержался дольше, чем сперва объявил. Молвил: «По Злате соскучился». Радим только рад тестю был. Приезжал тот редко, а хвалил еще реже. В этот же приезд Радим похвалы удостоился: ни за что князь не побранил. Обычно все было много суровее: то ли помягчел князь сердцем, то ли, правда, удачлив Радим стал после похода на кваров. А главная удача – вот она: рядом сидит, брови хмурит да опять что-то вырезает из деревяшки. Только год как Олег здесь появился, а уже столько всего наворотил. Чертит что-то без конца, а потом: то это поменять нужно, то тут по-другому сделать. Уж как старики ворчат, а все одно ведь лучше выходит. Вон и князь заметил, что порядка больше стало. А ведь как старосты деревенские на дыбы встали, когда про Олеговы отложенные подати услышали. Твердили: это лишь бы взять в казну побольше. Зачем откладывать? Раз заплатил и забыл, как еще дедами заведено было. Ишь чего… Платить-то, когда сможешь, может, оно и лучше, коли за отсрочку не пришлось бы доплачивать. А Олег всего-то предложил: смотреть урожай и беды каждой деревни отдельно. Мол, в один год не доберем, в другом больше получим. А люд поймет добро. Мол, нельзя своих людей обирать – себе же хуже. Радим долго обдумывал. Боязно было заведенный порядок с ног на голову ставить. Неизвестно, решился бы, кабы не Златка – та на защиту хванца встала. Мол, дело говорит – люди добро помянут. Так и вышло. В одной деревне в ту же пору пожар был, да как же жители благодарны были, как узнали, что не надобно последнее отдавать, а отложить можно подать на срок. А то, что больше будет, так не сравнить с тем, что дети бы без еды сейчас остались. Не обошлось, правда, без тех, кто слукавить решил, утаить. Но на то и воевода здесь наместником князя. Впредь неповадно будет: за обман пришлось вдвое больше прежнего отдать. Но ведь, взаправду, лучше стало: и казне прибыль, и людям легче. И рад был Радим, что Златка уговорила побратима послушать. А старые воины… Привыкнут. Людьми править – это не с печки советы давать. Все наладится.

А тут Олег вдруг спросил:

– И часто ваш князь в Свирь наезжает?

– Раз-два за год, – лениво откликнулся Радим, щурясь на весеннее солнышко. На душе было благостно. Златка с Любимом в доме о матери говорили, Радим вышел, чтоб не мешать. А Олег зашел подарок от Добронеги князю передать. Сама мать захворала немного… или может, с князем встречаться не хотела. Не любила Добронега Любима. А отчего, Радим не знал.

– И всегда подолгу? – допытывался Олег.

Радим удивленно взглянул на побратима:

– По-всякому.

Олег отложил неоконченную поделку, и рассеянно погладил лобастого щенка, которого принесла недавно собака Радимира, и, казалось, о чем-то задумался. Радим уже привык к тому, что Олег часто вот так впадает в задумчивость. По первости все боялся, что друг снова там… в бревенчатых стенах дома, едва не принесшего гибель обоим. Но потом понял, что Олег просто отличается от него. Радим был прямодушен, и часто слова слетали с его языка быстрее, чем он успевал его прикусить. Не раз и не два страдал потом от того. В последние годы чуть поумнел, но и по сей день сдержаться для него сил стоило. Олег был другим. Никогда не говорил наперед, не подумав. От своей немногословности слыл он нелюдимым, но Радим знал, что побратим просто не любит сотрясать воздух попусту.

– О чем думаешь? – спросил он вконец впавшего в задумчивость Олега.

– Зачем задержался?

– Князь?

Олег медленно кивнул.

– По Злате соскучился, – уже менее уверенно проговорил Радим.

Проговорил и сам понял, как глупо прозвучало. Не тот человек Любим, что ради встречи с дочерью время терять будет. Узнал, что в добром здравии да не в обиде, и будет.

– Не похоже, – подтвердил его мысли Олег, все так же поглаживая щенка. – Будто ждет чего.

Радим чуть нахмурился. Все веселье дня куда-то испарилось. Вот умеет побратим нагнать мути на чистую воду. Радим отмахнулся и заговорил о луке, который Олег смастерил третьего дня. Год почти чего-то там вымачивал, высушивал да над ветками шептал. И вот тебе: лук-красавец готов. Не знай Радим Олега, решил бы, что лук стрелять не будет. Уж больно чудной он был: меньше обычного, да и загнут по-иному. Но за это время Радим привык Олегу верить. Настолько, что даже во Всемилке любимой в первый раз усомнился.

Не сразу, но морщинка на лбу побратима разгладилась и настороженность, казалось, отступила. И уже к вечеру Радим и думать забыл о тревогах Олега. Только когда отряд князя выезжал через задние ворота, ведущие вглубь земель, прочь от Стремны, усмехнулся:

– А ты тревожился.

Олег повел плечом и не стал говорить, что он и сейчас тревожится.

И вот сегодня с утра Радиму вдруг стало не по себе. Добронега, ушедшая в одну из деревень к дочери старосты, прислала мальчишку за мазью. Всемилы дома не оказалось, и мальчишка разыскал Радимира в дружинной избе.

Радим сам сходил в дом матери, сам передал мальчишке горшочек, еще раз услышал от щербатого гонца весть о том, что Добронега задержится у старосты на день-два, и вернулся к делам. Но тревога не отступала. После полудня он отправил к дому матери еще одного мальчишку. Тот вернулся ни с чем. И вот когда ближе к вечеру дом матери по-прежнему пустовал, Радим всерьез забеспокоился.

Один из дружинников верхом отправился в деревню к Добронеге, якобы передать теплую шаль. Староста, должно быть, оскорбится от того, что Радим не посчитал его хорошим хозяином, но воеводе было уже все равно. Дружинник вернулся ни с чем – Всемила в Опенки не приходила. Последним ее видел стражник на стене. Говорил, что сидела она на бережке Стремны, ножки мочила. В другой обход ее уже не было. Стражник не помнил, когда это было. Радим молчал, слушая взволнованного воина, а сердце уже чуяло беду.

Перед закатом, когда стало ясно, что в Свири Всемилы нет, а гонцы из окрестных деревень вернулись ни с чем, Радим решил начать поиски на Лысой Горе.

– Темно, Радимир, – уговаривал Улеб. – Утра ждать нужно. Да и с чего она на Лысую Гору-то пойдет? Да еще одна? Подружки-то все вон за воротами слезами заливаются.

– Пойду, – упрямо сказал Радим.

– Может, с мужчиной?

Часть воинов затаила дыхание. Часть неловко опустила глаза. Легкомысленна была сестра воеводы, но никто не решился бы сказать об этом Радимиру. Только его чужеземец и мог сболтнуть. По недомыслию, не иначе.

– Думай, что мелешь! – рявкнул Радим, оборачиваясь к Олегу. – Просватанная она! Да и не стала бы без моего ведома!

Олег не отступил и гнева воеводиного не испугался. Просто пожал плечами.

– На Лысую Гору нужно. Поднимай людей, – скомандовал Радим Улебу, больше не встречаясь взглядом с побратимом.

Олег молча вышел вслед за всеми из дружинной избы.

***

Они двигались по лесу цепочкой. Еще не до конца стемнело, но в густом лесу казалось, что на землю опустилась непроглядная ночь. Воины в цепочке через одного несли факелы. Ночь в лесу была недоброй. Дружинники помоложе вполголоса пытались запугать друг друга старыми байками про то, что места эти гиблые. Те, кто постарше, только головами качали.

Воевода до рези в глазах всматривался во тьму. Лицо горело от жара факела. Сердце то ныло, то сжималось. А еще ему хотелось быть на месте каждого в этой цепочке. Вдруг проглядят? Не заметят? Отвлекутся? Собаки, пущенные по следу, убежали далеко вперед и вернулись ни с чем. То тут, то там по цепочке звучало безнадежное: «Всемила!». Ответа не было. Казалось, даже звери затихли в лесу. Умом Радим понимал, что если бы Всемила была здесь, собаки не пропустили бы. Но они добежали до воды, подняли лай и вернулись, мокрые до подшерстка. Это могло означать лишь одно: след Всемилы терялся у воды. А значит, поиски зря. Но Радим не отдал приказ о возвращении. Не мог себя заставить.

– Домой бы повернуть, воевода, – послышался голос рядом. – Собаки не нашли. Неужто мы найдем?

– Уходи домой! – откликнулся Радим, не оборачиваясь и не сбавляя шага. Воин опасливо переглянулся с товарищем и тоже не повернул назад.

Улеб украдкой тронул за рукав идущего рядом с воеводой Олега. Олег чуть отстал.

– Назад нужно. Толку не будет, – негромко проговорил Улеб.

Олег кивнул, продолжая оглядывать темные силуэты деревьев. Факела у него не было.

– Поверни его, – Улеб кивнул на упорно идущего вперед Радима. – Может, хоть тебя послушает…

Олег несколько ударов сердца смотрел в спину Радимира, а потом вновь кивнул.

Воины почти не слышали, что сказал воеводе Олег. Только громогласное Радимово:

– И ты струсил?

И спокойный голос в ответ, и рука на кулаке Радимира, сжавшемся на древке факела. Ветер донес только «ее здесь нет… воины устали… завтра утром снова…». И уж совсем неправдивое «может, сама вернется».

И Радим уступил. Как всегда в последний год уступал этому чужеземному мальчишке. И на этот раз старые воины даже не стали роптать – только вздохнули с облегчением. В те минуты мало кто из них верил, что со Всемилой случилась беда. Каждый думал: загуляла девка, а брат признать не может.

По цепочке передали приказ возвращаться. Воины поспешно развернулись, то и дело бросая тревожные взгляды в ту сторону, куда еще мгновение назад направлялись так смело. Когда за спиной родные стены – это одно, а когда злая темнота – совсем другое.

– Ярослав, погляди!

Ярослав вздрогнул и принялся озираться по сторонам.

– Цветы, что ли?

Один из молодых воинов, шедших в цепочке с Ярославом, присел на корточки у наполовину затоптанного в землю одуванчика. И разглядел же в темноте, дери его нелегкая! Ярослав сглотнул и оглянулся на остальных. Цепочка давно распалась на группки. Все торопились домой.

– Да мало ли! – непослушными губами ответил Ярослав. – Растут тут, может.

– В лесу? – парень выпрямился, сжимая цветок в руке. – Чудно как-то.

– Пойдем уже! – Ярослав дернул воина за руку, стремясь побыстрее увести с места, где несколько часов назад он наматывал на кулак косу Всемилы. У него еще были дела в Свири, и сердце застывало от ужаса при мысли о том, что кто-то может прознать.

Парень вновь пожал плечами и бросил цветок на землю. Ярослав выдохнул, осознав, что не дышал все это время.

А утром стражник, открывавший запертые на ночь ворота, увидел приколотый к доскам сверток. Кварская стрела прочно засела в старом дереве. Он крикнул, чтобы позвали воеводу. Недобрый знак.

Радимир сам выдернул стрелу из ворот, сам развернул холщовую ткань. Он всегда думал, что готов к любому, но оказалось – нет. Потому что никак не мог признать в выпавшей из свертка тугой веревке косу сестры. Все смотрел на нее и смотрел, беззвучно шевеля губами, пока Олег с земли косу не поднял да за ворота его не позвал. Внимательный взгляд серых глаз окинул темные деревья на том берегу, еще не тронутые рассветными лучами.

Олег вошел за ворота последним, и все чудился ему взгляд в спину.

И никто из них не знал, что этой ночью они не дошли до засады всего один полет стрелы. Не зря собаки хрипли от лая и бросались в воду. За высокими прибрежными камнями на полудюжине лодий притаились воины со взведенными тяжелыми арбалетами. А дружинники Радимира были отличной мишенью: особенно те, что с факелами. То есть каждый второй в цепочке».