Читать книгу Свод небес - Наталья Струтинская - Страница 10

Утром Марфу разбудила какая-то птица, громко и ритмично чирикавшая свой мотив под окном.

Не сразу к Марфе пришло осознание того, где она находится. Потом, когда сон несколько отступил, Марфа вспомнила события прошедшего дня и, взглянув на наручные часы и обнаружив, что всего только пять часов утра, разочарованно вздохнула. Марьяна еще крепко спала позади нее, отвернувшись к противоположному краю дивана; спала и Таня, робко вжавшись в разложенное кресло так, будто она заняла чужое место и ее могли в любой момент прогнать с него. Марфа чувствовала себя совершенно бодро и поняла, что больше не уснет, и мысль о том, что еще какое-то время ей придется ждать пробуждения остальных, тяготила ее.

Марфа решила пройти к вертолету: вдруг кто-нибудь так же, как и она, уже проснулся или же появились какие-нибудь новости относительно спасательного вертолета?

Быстро светало. Когда Марфа вышла из домика, птичье пение стало еще громче – мир уже пробудился ото сна, и только человек продолжал наслаждаться полузабытьем. На улице было холодно; дыхание, вырываясь изо рта и носа, превращалось в пар, что седым облачком еще некоторое время держался в пространстве, не теряя своей формы. Небо было совсем серым, низким и тяжелым. Ветер несколько утих, однако продолжал безустанно гнуть макушки сосен, по земле проносясь только слабым дуновением.

Ожидания Марфы оправдались: пилот вертолета и проводник уже бодрствовали – они стояли у раскрытой кабины вертолета и о чем-то говорили вполголоса, при этом с настойчивостью и упрямством глядя друг на друга.

– Доброе утро! – поздоровалась Марфа, приближаясь к ним. Разговор их тут же оборвался, и пилот и проводник обернулись к Марфе. – Есть какие-нибудь новости?

Проводник и пилот переглянулись между собой – на лицах обоих Марфа видела задумчивую отрешенность.

– Что-то случилось со связью, – сказал пилот. – Я не могу ни с кем связаться…

– Вчера мы должны были вернуться к вечеру, – заметила проводник. – В любом случае за нами должна вылететь поисковая группа.

– Мы немного отклонились от курса, – вставил пилот, – но, думаю, это не помешает им в скором времени обнаружить нас. Место здесь открытое, и в пансионате о нем знают. Наверняка в ближайшее время все уладится.

Пилот улыбнулся Марфе, и та ответила и ему, и проводнику улыбкой. Утвердительно кивнув на заверения проводника и пилота, Марфа направилась обратно к туристической базе.

Марфа не была склонна к излишней эмоциональности в восприятии событий, происходивших с ней и вокруг нее, однако что-то в голосе, глазах, лице и самих словах пилота и проводника заставило ее на мгновение испытать чувство обманутости и даже безвыходности. Когда она прошла на территорию базы и окинула ее взглядом, в ней зародилось ощущение стесненности, связанности, словно кто-то намеренно доставил их в это место, заключив их в изолированную от внешнего мира область. Но ощущение это исчезло так же неожиданно, как и появилось, – бросив взгляд на домик, где заночевали мужчины, в Марфе дрогнул прилив радости: она подумала о Мелюхине, об их будущем, и ощущение безвыходности и обманутости тут же исчезло.

Все пробудились ото сна в начале седьмого утра. Когда информация о том, что положение группы оставалось неизменным, была услышана и принята членами группы, Марьяной, хваткой, темпераментной, инициативной, был поставлен вопрос о завтраке. В вертолете находился довольно большой контейнер с съестными припасами: бутылками с водой, сухарями, упакованными тостами с ветчиной, миниатюрными овощными и мясными консервами и небольшими плоскими баночками с вареньем. Так был организован небольшой завтрак, который состоялся на кроватях из ДСП за маленьким круглым столиком.

– Эта база не функционирует? – спросил Лев, тот самый молодой человек, который помог проводнику открыть дверь в дом.

При этом вопросе взоры всех обратились к проводнику, которая в ответ только безмолвно отрицательно покачала головой.

– Почему? – удивленно протянул Максим, критично настроенный молодой человек. – Такую базу отгрохать и допустить такое запустение… – Максим разочарованно поморщился: – Ее явно кто-то не поделил.

Проводник ничего не ответила. Она глубокомысленно разглядывала начинку тоста, который ела неспешно и вдумчиво.

Обсуждение судьбы заброшенной туристической базы на этом прекратилось. Ни проводник, ни пилот эту тему разговора не поддержали, а все члены группы были на Алтае впервые и не владели сведениями о появлении и исчезновении пансионатов, турбаз и санаториев в этом крае. На какое-то время разговор прервался, однако скоро новая тема посетила размышления его участников: турбаза, в которой они оказались, находилась намного севернее расположения пансионата «Яшма», к тому же значительно выше, так что здесь было несравнимо холоднее и ветреней. Ожидание спасателей растянулось на всю ночь и могло длиться еще неопределенное время, за которое, продолжая пребывать в таком холоде и не имея возможности должным образом согреться, легко можно было заработать простуду. Мелюхин предложил проверить вытяжку в печах и попробовать их растопить. Его предложение было поддержано.

Сразу после завтрака Мелюхин, Лев, Максим и пилот вертолета занялись печами двух открытых накануне вечером домиков. Проводник ушла к вертолету, чтобы в случае появления связи сказать диспетчеру местоположение аварийной посадки. Марфа же и Таня во главе с Марьяной отправились исследовать другие строения базы, рассчитывая найти в них то, чем можно было бы укрыться для согрева.

Марьяна предложила начать с бревенчатого двухэтажного строения. Марфа шла за Марьяной, замечая, что Таня едва поспевает за ними. Марфа вообще считала, что от Тани едва ли будет какая-то польза, – ходила она медленно, стоять без трости не могла.

Вход в здание был туго заколочен, и Марьяна предложила разбить стекло и попасть в здание через окно.

– Можно попробовать зайти через черный ход, – кротко произнесла Таня. – Может быть, его не стали заколачивать…

И в самом деле: обойдя здание кругом, девушки нашли дверь, ведущую в подвальное помещение. Дверь также оказалась запертой, однако деревянные наличники на двери отсырели и несколько подгнили, и стоило Марьяне как следует дернуть за ручку, как дверь податливо распахнулась.

Осветив фонариком бетонную лестницу, девушки спустились в подвал.

Марьяна направила свет фонарика на блеснувшие в дневном свете металлические стеллажи, рядами выстроившиеся здесь, на которых, должно быть, хранились когда-то бакалейные товары. Теперь же стеллажи были абсолютно пусты. Девушки направились по узкому коридору в следующее помещение.

Здесь, по всей видимости, когда-то была небольшая кухня, посреди которой темнел металлический разделочный стол, а по периметру были расставлены пустые ящики, которые остались от вынесенного отсюда оборудования.

Из кухни девушки поднялись по невысокой лестнице наверх и, толкнув деревянную дверь, вышли в маленький необставленный зал, залитый серым дневным светом.

Едва ли в здании возможно было найти что-нибудь стоящее – здание было абсолютно пустым. Девушки обошли каждое помещение, и, кроме пыли на дощатом полу, свитков полиэтилена и отдельных частей от вынесенной отсюда мебели, они ничего не нашли. Только оказавшись в главном холле – таком же небольшом, как и все помещения здания, но по причине необставленности его казавшемся просторным, – где когда-то, по всей вероятности, регистрировали гостей, девушки нашли в нем рассыпанные по полу рекламные листовки.

Подняв одну такую листовку, Марфа прочитала на ней: «Турбаза "Аполлинария" – одна из самых популярных баз отдыха на Алтае! Вас ждут качественное обслуживание и насыщенная экскурсионная программа…» На листовке была изображена счастливая улыбающаяся семья, запечатленная на фоне тех самых деревянных домишек базы, что теперь утопала в зелени завладевшей ею тайги.

– Идем отсюда, – раздался гулкий голос Марьяны. Она, так же как и Марфа, подняла с пола листовку и, просмотрев ее, равнодушно бросила обратно.

Последовав примеру Марьяны, Марфа вышла из холла. Таня пошла за ними, предварительно проследив взглядом за тем, как брошенная Марфой листовка спикировала на пол.

К девяти часам утра ветер снова усилился. Над головой трещали ломаемые порывами ветки, угнетенно скрипели терзаемые бурей стволы сосен. Пепельное небо, нахохлившись, сердито сдвигало густые брови облаков.

К этому времени были вскрыты и обысканы еще четыре домика. В них были обнаружены двухместная кровать с матрацем, два стула, раскладное кресло, столик, точно такой же, как и в первом домике, деревянный гребень для волос, авторучка и забытая кем-то газета от шестнадцатого июня две тысячи девятого года.

Скоро ветер стал приносить с собой не только мелкую пыль и фрагменты веток и сосновых иголок, но и дождевые капли, которые становились все чаще и крупней, штрихами полосуя пыльные стекла. Внезапно из низкого плотного покрова неба хлынули изобильные потоки дождя, объявшего мутной дымкой территорию базы. В этот момент Марфа вместе с Марьяной была в том домике, где девушки провели ночь, – они двигали диван и кресло так, чтобы дождь из проломленной крыши не заливал их. Печь этого домика была совершенно негодной для отопления, и было решено на время ожидания спасателей поселить девушек в соседнем домишке, где и печь, и крыша обеспечивали относительно комфортные условия. Для этого нужно было перенести в него диван и кресло, но разыгравшаяся буря не позволила сделать это, и теперь Марфа и Марьяна прикладывали немалые усилия, чтобы не лишить себя единственного места для отдыха. Тани с ними не было: вернувшись из административного корпуса, она не стала вместе с ними обыскивать дома, а решила обойти территорию турбазы, чтобы составить общее представление о ее расположении. И Марфа, и Марьяна увидели в этом решении Тани стремление оградить себя от нежелательного общества и остаться наедине с собой.

У Марфы мелькнула мысль о том, что Таню не следовало бы оставлять одну, и она решила, что настал подходящий момент, чтобы поговорить о ней с Мелюхиным.

Она оставила на несколько минут Марьяну и, войдя в соседний домик, в котором работали мужчины, подозвала к себе Мелюхина. Юра сразу же вышел к ней.

– Таня не способна на это, – заключил он, когда Марфа рассказала ему о своих наблюдениях за его женой. – Это абсурд.

– И все-таки, когда мы приземлились здесь, она не особенно обрадовалась этому… – заявила Марфа.

– Ее обморок связан с испугом, – заверил Марфу Мелюхин. – Поверь, я знаю Таню. Она любит жизнь. И она давно приняла свой недуг и смирилась с ним.

– Если бы я была такой, как она, – сказала Марфа, – и ты бы оставил меня, я бы не смогла смириться с этим…

Мелюхин не ответил на эти слова Марфы, а, на миг опустив свой задумчивый взгляд, он вновь поднял его на Марфу, притянул ее к себе и обнял так, будто хотел успокоить. Марфа обвила его пояс руками, прижимаясь к его груди.

Однако, несмотря на убежденность Мелюхина, Марфа все же решила тайком проследить за Таней. Пройдя за дома и углубившись в парк, Марфа увидела Таню на одной из дорожек. Та не заметила ее – она медленно шла по поросшей травой и усыпанной сухими сосновыми иголками тротуарной плитке, отрешенно глядя вперед и, казалось, совершенно не замечая того, что происходит вокруг. С минуту Марфа наблюдала за фигурой Тани, что мелькала между соснами. Убедившись в бесхитростности намерений Тани, Марфа вернулась к Марьяне.

Начался дождь. Поспешно отодвинув от просветов в крыше диван и кресло, Марфа и Марьяна встали у раскрытой двери домика и смотрели теперь, как серые ленты дождя хлещут по стволам деревьев и дорожкам, по стенам домишек и крышам. Все вокруг шипело ровным гулом, поглощая все другие звуки.

Внезапно из соседнего домика выбежал человек, в котором Марфа узнала Мелюхина. Бегом он пересек пространство, которое отделяло его от дома, у входа в который стояли девушки. Марфа и Марьяна посторонились, пропуская его внутрь.

– Вит сказал, что в такую погоду спасательный вертолет не полетит за нами, – сообщил Мелюхин известие, полученное им от пилота. – Плохая видимость и слишком сильный ветер…

– И что нам теперь делать? – напряженно спросила у него Марьяна.

– Когда ветер немного стихнет, спасатели смогут долететь до нас, – ответил Мелюхин.

– А если такая погода будет всю неделю?

– Нет, – отрицательно и уверенно покачал головой Мелюхин. – Вит сказал, что такое бывает здесь, и ничего страшного в этом нет. Сегодня-завтра все успокоится.

– Интересно, они знали прогноз погоды, когда намечали на вчерашний день подобный тур? – произнесла Марфа, озадаченно приподнимая брови.

– Вчера погода была нормальной для полета, – заметил Мелюхин.

– Однако мы все-таки оказались здесь, – ответила Марфа.

Дождь продолжался все утро. Только к полудню он несколько затих, а потом и вовсе прекратился, будто кто-то вдруг перекрыл кран. Однако взамен дождя склоны гор обволокло безветрием и туманом, похожим на замершие в пространстве дождевые капли.

Почти все это время Марфа, как и остальные члены группы, провела в домике, где Лев и Мелюхин растопили печь, применив для этого найденные девушками в административном корпусе фрагменты деревянной мебели, а также обнаруженную газету. Пока Мелюхин растапливал печь, Марфа сидела рядом с ним, подавая ему газетные листы. Она бегло просматривала заголовки статей: об отряде кораблей Тихоокеанского флота, отправившемся в Аденский залив на борьбу с пиратами, о массовых беспорядках в Иране, о чемпионате Европы по футболу, о саммите ШОС и встрече лидеров БРИК… Скоро эти заголовки заглатывали огненные гусеницы, превращая события прошлого в пепел, что исчезал в оранжевых языках пламени.

Таня сидела на принесенном в домишко стуле и смотрела, как огонь в печи то разгорался сильнее, то угасал, набегая на отсыревшие бруски. Дождь застал ее в парке, так что, пока она дошла на своих искалеченных ногах до домиков, она успела изрядно промокнуть. Мелюхин облачил жену в свою толстовку, а ноги ее он поставил к самой печи, чтобы тепло от нее как можно быстрее согрело ее. Таня спокойно принимала проявляемую им заботу, не отвергая ее, но и не благодаря за нее. Наблюдение за тем, как Мелюхин с заметным беспокойством крутится вокруг жены, уязвило Марфу, и она постаралась как можно реже смотреть в их сторону, однако взгляд ее сам собой тянулся к ним.

Когда же Мелюхин вновь занялся растопкой печи, Марфа подсела к нему и, с ожидающим вниманием бросая на него короткие взгляды, время от времени улыбалась ему, ненароком поглядывая на Таню. Но та ни разу не взглянула на них, а даже сомкнула свои веки, будто погрузившись в забытье. Лицо ее теперь было удивительно спокойным, на щеках появился румянец от непривычно быстрого шага и жара растопленной печи, а уголки губ больше не вздрагивали ни в необъяснимом веселье, ни в непостижимом отчаянии. Лицо ее вновь было необычайно красивым, невинным, чистым, и Марфа вдруг подумала, что Мелюхин не сможет оставить ее. Несмотря на чувство уверенности в верности своего выбора, она все же не могла постичь того, как можно было оставить такой красоты женщину. Что бы ни говорил Мелюхин о ее нервозности и о своей жалости к ней, Таню нельзя было не любить, и мысль об этом угнетала Марфу.

В порыве удрученной ревности и сомнения, Марфа коснулась руки Мелюхина, обращая его внимание на себя, а когда он обратил к ней свой взгляд, многозначительно посмотрела на него, поднялась и направилась к выходу. Мелюхин, бросив в огонь последний обрывок газеты, закрыл топочную дверцу и последовал за ней.

Марфа прошла в домик с проломленной крышей, с которой на дощатый пол ручьем текла вода. Она знала, что сюда никто сейчас не пойдет. Дождавшись Мелюхина, она захлопнула входную дверь и тут же приникла к нему.

Мелюхин обнял Марфу, прижимая свои ладони к ее пояснице и лопаткам. Он поцеловал ее мокрыми от дождя губами во влажный лоб. Закрыв глаза, Марфа подалась к этим губам, уткнувшись носом в шершавый подбородок Мелюхина. Она прижималась к нему так, словно хотела быть с ним одним целым, неделимым, будто он мог вдруг иссякнуть, как этот дождь, превратиться в дымку, пелену, туман, ускользнуть от нее. А Мелюхин отвечал на ее объятия, покрывая ее лицо неторопливыми поцелуями.

Это проявление их увлеченности, короткое, отхваченное у времени и присвоенное себе на краткий миг, казалось Марфе наводненным самыми выразительными и значительными выражениями, на которые была способна страсть. Она радовалась этим мгновеньям, чувствуя неизмеримый подъем и убежденность в справедливости и безошибочности итога ее душевных скитаний.

Марфа хотела сказать что-то, но не находила, что можно было бы сказать. Молчал и Мелюхин, продолжая то прижимать к груди Марфу, то поглаживать ее по голове, плечам и спине, иногда отстраняясь от нее, чтобы поцеловать ее или коснуться своей щекой ее щеки. Так стояли они в растерянном напряжении потерянных слов, уверяясь в справедливости суждения о бесполезности и ненадобности изречений, которые едва ли могли бы выразить то, что выказывали ласковые прикосновения.

Когда Марфа и Мелюхин вышли из домика, дождь уже кончился. В домишке с растопленной печью был организован обед. Таня приязненно улыбнулась мужу, когда он, войдя вместе с Марфой в комнату, подошел к жене и, склонившись к ней, спросил ее о ее самочувствии. Теперь, отметив этот жест заботливости Мелюхина по отношению к жене, Марфа не испытала ревности: Мелюхин только был добросердечен с женой, испытывая страстное влечение к другой.

Пока мужчины перетаскивали мебель из домика с проломленной крышей в соседний невредимый домишко с функционирующей печью, которую также растапливал теперь Мелюхин, Марфа с Марьяной решили вскрыть последний оставшийся домик, который они не успели обследовать по причине дождя, что низвергнулся с неба. Вскрыв отсыревшую дверь, девушки вошли в темную комнату. Ставни на окнах были закрыты, и свет серыми полосами проникал внутрь, разрезая скрипучий пол на десяток узких пластин.

В комнате стояла кровать с высокой спинкой и разобранными плитами из прессованной древесной стружки на месте матраца, низкий комод и пуф, оставленный рядом с ним. Обведя взглядом комнату и окинув ее точечным светом фонарика, Марьяна только безучастно пожала плечами, отметив этим бесполезность обнаруженных в домике предметов.

Марфа попросила у Марьяны фонарик и, подойдя к комоду, открыла верхний ящик. Он оказался пуст.

– Можно мне посмотреть? – раздался заинтересованный голос со стороны входа.

Марфа и Марьяна одновременно обернулись к Тане, которая, опираясь на трость, неслышно ступая по пыльному полу, вошла в комнату. На ней все еще была толстовка ее мужа, которая, благодаря пышным формам Тани, не смотрелась на ней излишне широкой.

Марфа отступила на шаг от комода, тем самым показывая, что она не возражает. Подойдя к ней, Таня взяла из ее рук фонарик и благодарно ей улыбнулась. Марфа не ответила на эту улыбку, про себя отметив в глазах Тани беспокойное любопытство.

Таня поочередно выдвигала все ящики, освещала их светом фонарика и, не находя в них ничего, кроме пыли, с усилием задвигала обратно. Чтобы выдвинуть два нижних ящика, Тане требовалось изогнуться так, как изогнуться она никак не могла, и она опустилась на колени на самый пол, положив трость рядом с собой. Эта настойчивость обнаружить что-то в комоде удивила как Марфу, так и Марьяну, однако обе объяснили себе неуклонность Тани как желание проявить участие во всеобщем благоустройстве временного пристанища.

Оба нижних ящика также оказались пустыми, и Таня, сидевшая на коленях у комода, подняла голову и посмотрела на Марфу с бесхитростным сожалением и, как будто извиняясь, произнесла:

– Пусто.

Глядя на Таню сверху вниз, Марфа находила ее лицо совсем еще детским. Марфа не спрашивала у Мелюхина, сколько лет его жене: когда Таня распускала свои пышные волосы и надевала облегающее алое платье, ей можно было дать около двадцати пяти лет; когда же она облачалась в свободный спортивный костюм, в каком была сейчас, собирала волосы в неуклюжий пучок, а на лицо не наносила и грамма косметики, ей нельзя было дать и двадцати. Так и теперь она казалась Марфе совсем еще девочкой, затерявшейся в сплетении отчаянной страсти двух людей.

Марфа помогла Тане подняться. Руки у Тани, вопреки всей объемности ее груди и бедер, были изящны и худы, в отличие от рук самой Марфы. Все эти наблюдения заставляли Марфу чувствовать себя слишком несовершенной, уже утратившей юность женщиной, стремящейся соревноваться в прелести молодости с той, которая, даже будучи изуродованной своим недугом, оставалась в тысячу раз прекрасней, чем она. В Тане, несмотря на испытания, которым подвергла ее жизнь, все еще была жива юность, которой Марфа уже давно не чувствовала в себе. И даже такое долгожданное, всем сердцем желанное внимание Мелюхина не могло вернуть ей абсолютного, безотносительного ощущения молодости, которое рождает в душе надежду.

Отняв свою руку от руки Тани, Марфа нагнулась за ее тростью. Взгляд Марфы, случайно брошенный на одну из кроватных ножек, встретил возле нее две скрещенные на полу тени. Вручив Тане ее трость, Марфа сделала шаг к кровати и извлекла из-под нее две деревянные китайские палочки, какими обычно закалывают волосы. Каждую палочку венчал фигурный наконечник в форме перевернутого конуса. Палочки были расписаны причудливым узором, который не повредили ни сырость, ни время. Обернув палочки к свету, сочившемуся из раскрытой двери дома, Марфа без особенного энтузиазма, но все же с некоторой заинтересованностью рассмотрела их.

– Должно быть, ручная работа… – отметила Марьяна, подходя к Марфе и оценивающе глядя на палочки. – Я видела подобные в сувенирной лавке. Они довольно-таки дорогие.

– Но кто-то про них забыл, – проронила Марфа отчужденно.

– Может быть, туда еще что-нибудь закатилось? – предположила Марьяна, опускаясь на колени и заглядывая под кровать.

Сначала она только безмолвно вглядывалась в просвет между кроватью и полом, потом выпрямилась и обратилась к Марфе:

– Дай мне, пожалуйста, фонарик.

Марфа подошла к Марьяне и протянула ей фонарик, опускаясь на пол рядом с ней.

Вернувшись в исходное положение, но теперь сжимая в левой руке фонарик, Марьяна наклонилась к самому полу и потянулась правой рукой к чему-то. Белый свет фонарика оттенял узкий бугорок на досках пола. Через несколько мгновений Марьяна выпрямилась и представила взорам подошедших Марфы и Тани несколько фотографических снимков.

На одной из фотографий были запечатлены молодой человек и девушка, застывшие в одной из позиций аргентинского танго. Голова девушки была повернута к мужчине, одновременно загораживая половину его лица, так что невозможно было рассмотреть лиц обоих. Однако фигуры их, подтянутые, напряженные и в то же время свободные в этой неумолимой темпераментности танца, выражали истинное влечение, самозабвение и экстаз, восторженно поглотивший их.

С другого снимка девушкам улыбалась женщина лет тридцати, темноглазая, с черными короткими пушистыми волосами, собранными на висках, и широкими скулами. Снимок был черно-белым, а на обороте ровным изящным почерком с завитушками было написано: «Мама любит тебя».

На третьем же снимке были, как показалось Марфе, все те же молодой человек и девушка, что и на первом, только как будто значительно моложе, или же просто выглядевшие так, потому как не было в них азартной страстности и самозабвенного экстаза: они также были запечатлены вполоборота; молодой человек приподнимал темноволосую девушку за пояс, а та заливисто смеялась, откинув голову назад. Прямые волосы девушки были распущены, и только на самой ее макушке темнел неаккуратный маленький пучок, заколотый этими самыми китайскими палочками.

Окинув взглядом фотографии, которые Марьяна рассматривала с особой внимательностью, Марфа не глядя оперлась ладонью на узкую боковую панель кровати, чтобы подняться, и тут же вопросительно уставилась на нее, нащупав кончиком указательного пальца уголок бумажного листка.

Марфа потянула за уголок – из тесного отверстия между двумя панелями показался небольшой прямоугольный листок для заметок, исписанный ровным, округлым почерком. Когда листок был извлечен из отверстия, возле самых ног Марфы послышался шуршащий шлепок: из просвета между панелями на пол упала стопка исписанных прямоугольных листков. Марьяна оторвала взгляд от фотографий и вонзилась им в эту стопку.

Подняв с пола листы, Марфа подставила под свет фонарика Марьяны первый листок.

«Я не выполняю данных себе обещаний. Прошлое мое бессмысленно, а в будущем я не вижу себя. Приехать в такую даль для того, чтобы забыться, на деле же встретившись лицом к лицу с самою собой…»

– Кто-то забыл дома дневник и решил записывать перед сном мысли на стикер, – заключила Марьяна, про себя, как и Марфа, прочитав первые строки записки.

Таня стояла за спиной Марфы и без особого интереса заглядывала в листок через ее плечо.

Марфа, Марьяна и Таня вышли на улицу, чтобы получше рассмотреть фотографии и записки. Некоторое время ни одна из них не произносила ни слова.

– Куда девать теперь эти фотографии? – спросила Марьяна, нарушая затянувшееся молчание.

– Думаю, нужно отдать их проводнику, – сказала Таня. – Может быть, найдется их хозяйка. Я могу это сделать, – предложила она, с кроткой готовностью глядя на Марьяну.

Та передала фотографии Тане, которая бережно приняла их, еще раз взглянув на них ни о чем не говорящим мягким взглядом.

Про записки же упомянуто не было, и они так и остались в кармане спортивной толстовки Марфы.

Она подумала об этой своей находке только спустя некоторое время. Утро, серое, пасмурное, угрюмое, перешло в такой же тусклый и хмурый день, который вылился в сумрачный вечер. Дождя больше не было, однако на улице все же оседали на куртку и лицо мелкие капли тумана, который одним густым облаком накрыл, казалось, весь мир. В домишках же, в которых были растоплены печи, было сухо и тепло. Во всех членах группы уже несколько успокоилось неутомимое ожидание скорого возвращения в «Яшму», и все как будто приняли свое положение как нечто временное и стали только терпеливо дожидаться его разрешения.

Взобравшись с ногами в перенесенное в отапливаемый домик кресло и положив рядом с собой коробок спичек, Марфа извлекла из кармана записки. Их было по меньшей мере около сотни. Записи были сделаны на достаточно плотной белой бумаге для заметок, без самоклеящейся ленты. Марфа не имела привычки читать чужие дневники и письма, однако эти записки пролежали здесь не меньше нескольких лет и никем не были найдены – значит, для их хозяйки они не имели особой ценности, заключила Марфа.

Смысл слов, прочитанных ею вместе с Марьяной и Таней на первом листке, разразился в ней приглушенным эхом. Запись эта была сделана женщиной, совершенно отчаявшейся в этой жизни. Писала она торопливо (об этом говорили размашистость ее почерка и неровность пляшущих строк), в порыве глубокого разочарования надавливая стержнем ручки на листы так, что поверхность их была рифленой, повторяя каждый изгиб выведенных букв. Однако, несмотря на заметную торопливость письма, буквы эти были округлы, четки, почти каллиграфически выведены.

Лист, на котором были запечатлены бессмысленность прошлого и неясность будущего, не являлся первым листом этого наспех составленного дневника: он был вырван из середины. Такое заключение сделала Марфа, прочитав в свете зажженной спички первую надпись на верхнем листе стопки: «Сегодня четырнадцатое июня – первый день моего пребывания на туристической базе "Аполлинария", куда я приехала по настоятельному совету врача, который счел проявляемую мной повышенную нервную возбудимость за признак неврастении и рекомендовал мне провести три недели на Алтае, куда сам он так любит ездить, считая пребывание в условиях нетронутой природы лекарством от всех болезней. Едва ли лекарство это могло бы излечить мой недуг, но дальше оставаться в городе, отнявшем у меня мою жизнь, я не могла…» Это были первые слова того исступленного порыва мыслей, которые были впоследствии заключены на небольших плотных листках. Отложив первый обнаруженный листок, Марфа решила просмотреть надпись на последнем листке, как делала это всегда, когда начинала читать новую книгу: прочитав первый абзац первой главы, она открывала последнюю страницу книги, чтобы прочесть последнее предложение. Это ее действие было обязательным атрибутом прочтения каждого нового романа: оно как будто позволяло ей мысленно обозначить границы предстоящего действия.

Марфа зажгла новую спичку и вынула из ничем не скрепленной стопки последний листок. На нем, в отличие от первых, сплошь исписанных прыгающим почерком листков, было ровно выведено:

«Она отдала мне ключ. При этом она выглядела очень счастливой. Я не приняла его. Сегодня она исчезла – многие говорят о преступлении. Самодельный конверт с ключом, который так отчаянно она хотела отдать мне вчера, выпал из открытой мною утром входной двери. На турбазе сначала поднялся переполох, а теперь все успокоилось. Наверное, они не хотят поднимать шумиху, опасаясь, что базу закроют. Я хотела бы как можно скорее уехать отсюда…»

Марфа потушила спичку, потому что огонек, скатившийся к самым ее пальцам, стал обжигать их. В домике она была одна: Марьяна вместе с Максимом отправилась к обнаруженному Таней в парке источнику воды, что бойкой струйкой вытекал из медвежьих лап скульптуры; Мелюхин и Лев, с которым он довольно легко нашел общий язык, пошли на обследование территории за пределами базы – скорее для того, чтобы не сидеть на месте. В соседнем домике осталась Таня в обществе пилота и проводника, которые уже не проводили неотрывно часы ожидания в вертолете в надежде на чудо обнаружения связи, а изредка все же отходили от него.

Когда огонек спички потух, Марфа не сразу зажгла следующую. Некоторое время она задумчиво сжимала исписанные листки, размышляя над прочитанными на последнем из листков словами, пробудившими в ней интерес, который так редко что вызывало в ней. Она думала о той девушке, которая была запечатлена на фотоснимках, о причинах ее отчаяния и о последней ее записи, полной страха и растерянности. Пока Марфа раздумывала, прочитать ли ей еще несколько последних листков или же начать читать записи девушки с самого начала, предполагая, что, быть может, и вовсе не надо их читать, чтобы не утруждать себя излишними впечатлениями и ненужными переживаниями, комната вдруг озарилась белым электрическим светом включенного фонарика. Марфа вздрогнула, потому как не слышала, чтобы кто-нибудь вошел в дом. Она рывком обернулась на свет, который тут же ослепил ее, не позволяя разглядеть держащего фонарик. Сердце на мгновение замерло в ее груди.

– Прости, что испугала… – произнес уже слышанный ею где-то женский голос, но Марфа никак не могла сразу угадать, кому он принадлежал. Только когда рука, держащая фонарик, направила его свет к потолку, Марфа узнала в представшей перед ней во мраке фигуре Таню. Марфа откинулась на спинку кресла, испустив облегченный и в то же время раздосадованный вздох.

Таня сделала несколько шагов по направлению к Марфе. Теперь Марфа слышала легкий шелест почти неслышных шагов Тани и слабое постукивание ее трости по деревянному полу.

На долю секунды Таня остановилась, потом повернулась, прошла к разложенному дивану и опустилась на него, неслышно и легко. Марфа зажгла новую спичку, не обращая внимания на действия Тани. Однако в ней все же появилась некоторая скованность от ее присутствия, не позволявшая ей продолжить чтение записей, и Марфа, держа в руках спичку, рассеянно взглянула на стопку листков у себя в руках, отвернулась от нее и обратила свой взор на окно, за которым среди ряда сосновых стволов просматривалось едва освещенное окно соседнего домика.

– Что там написано? – спросила Таня, и когда Марфа коротко обернулась к ней, то Таня кивнула на листки у Марфы в руках.

Марфа неопределенно повела головой.

– Что на базе пропала женщина, – произнесла Марфа едва слышно, неохотно.

– Пропала женщина? – переспросила Таня. – Поэтому базу закрыли?

– Здесь только предполагается закрытие базы по этой причине, – сказала Марфа, отрывисто приподняв листки. – Можно показать эти записи проводнику и спросить обо всем у нее.

– Да, наверное, – кивнула Таня, по-видимому не слишком заинтересованная сообщением о возможной причине закрытия турбазы.

Вновь наступила пауза. Марфу тяготило присутствие в комнате Тани, а от белого света фонарика, который Таня держала в руках, у нее заболела голова. В тот момент Марфа испытала чувство преимущества, главенства – быть может, потому, что в сумерках она не могла ясно видеть лица Тани, различая только ее искаженные ноги. Она ощущала себя старше и опытнее Тани, и теперь это ощущение не навевало на нее тоску по чему-то навсегда ушедшему от нее – напротив, она чувствовала себя основательно и неколебимо расположившейся на ложе своей жизни.

Марфа потушила спичку и намеревалась подняться с кресла, когда Таня опередила это ее действие словами:

– Я хотела поговорить с тобой.

Марфа замерла, опустошенно посмотрев на Таню.

– О чем? – спросила она ее.

Таня не отвела своего прямого взгляда от Марфы.

– Я хотела сказать тебе, что я не пытаюсь удержать Юру и не стану делать этого, – произнесла Таня так спокойно, что Марфа была немало удивлена не столько этими неожиданными словами, сколько тоном голоса жены Мелюхина. – Юра всегда стремится угодить всем, чтобы все были довольны и никто не был обижен. Пожалуйста, не ставь перед ним выбор – для него мучительны всякие дилеммы. Я уже давно предлагаю ему развестись, – призналась Таня, виновато улыбнувшись, – но он почему-то отказывается, хотя мы уже давно чужие друг другу люди. – Таня сделала паузу и спустя несколько мгновений с расстановкой проговорила: – Я заметила твою неприязнь ко мне. Скорее всего, она объясняется наличием штампа в паспорте Юры и моем. Если причина в этом, то хочу тебя заверить в его недействительности и обманчивости. Юра совершенно свободен в своих действиях.

Сказав это, Таня поднялась. Несколько мгновений она еще стояла у дивана, ожидая, быть может, ответа Марфы. Но Марфа ничего не ответила Тане, озадаченная этим неожиданным признанием, которое почему-то не вызвало в ее душе радости и чувства освобождения. И Таня ушла, едва слышно постукивая тростью по дощатому полу домика, который с ее уходом вновь погрузился во тьму.