Читать книгу Колдуй, баба, колдуй, дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти - Наташа Хабибуллина - Страница 12

Басурманка. В детстве я не очень-то понимала значение этого слова, но оно казалось мне жутко обидным. Обиднее было услышать в свой адрес разве что презрительное: «татарка!» Так меня дразнили ребята в пионерлагере.

Помню то мучительное чувство, когда в школе на уроке истории мы проходили тему татаро-монгольского ига. Хотелось сбежать, заболеть ангиной, провалиться сквозь землю, лишь бы не идти в класс. Татарские фамилии в нашем классе были только у двух учеников – у меня и у Пашки Касимова. Но у Пашки в классном журнале напротив графы «национальность родителей» значилось: русские. А мой папа – татарин. Мингарай. Впрочем, так его звали только на работе. Для всех остальных он просто Миша.

Национальный вопрос никогда не волновал отца. Папа считал себя чистокровным татарином, хотя за всю свою жизнь так и не удосужился выучить татарский язык. В мечеть не ходил, мусульманских праздников не соблюдал. Выпивал, ел свинину.

Обидные прозвища к нему тоже в детстве не липли. Папа был хулиганом, так что попробовал бы кто-то во дворе его задеть – мигом схлопотал бы по шее.

А вот папиному старшему брату Грише не повезло, он рос мальчиком тихим, не драчливым. Его родители (мои бабушка с дедом) нарекли первенца Галимзяном, поэтому ребята во дворе постоянно дразнили Гришку голым или того хуже – Галей.

В конце концов, парню это надоело и в шестнадцать лет, перед тем как получить паспорт, он заявил отцу, что татарином быть не желает. Дома разразился страшный скандал! Дед порол отступника ремнем, взывал к его разуму и совести. Тщетно! Гриша сменил не только имя, но и фамилию – взял бабушкину девичью.

Как же я понимаю дядю Гришу! Временами мне тоже хотелось взять мамину фамилию, стать скромной и неприметной Ивановой.

Ведь стоило учительнице завести на уроке речь о нашествии татаро-монголов, как одноклассники дружно поворачивали головы в мою сторону и с ехидными улыбочками пригвождали меня к позорному столбу: вот, мол, всё из-за твоих!

Умом я понимала, что за время татаро-монгольского ига, в пору этой суперконтинентальной неразберихи случалось всякое. Но я-то! Лично я тут причем?

В такие минуты я чувствовала себя какой-то неполноценной, человеком второго сорта, и чтобы хоть как-то защититься от нападок, мстительно представляла, как какая-нибудь пра-пра-прабабка какого-нибудь моего особо вредного одноклассника соблазняет тонкоусого, сладкоглазого малая. И теперь в его жилах – жилах того, кто мнит себя стопроцентно русским, тоже течет кровь Чингисхана, Батыя, Мамая…

В моих-то точно течет – к прабабке не ходи. Правда, за столетия в ней столько всего намешалось, что поди разберись, кто там и с кем согрешил. Не зря же меня принимают за свою и татары, и узбеки, и цыгане с армянами. Уверяют, что я похожа и на туркменку, и на таджичку. Даже на грузинку.

Но вот беда, когда восточные собратья пытаются заговорить со мной на своем родном языке, я, как и мой отец, теряюсь, потому что ничегошеньки не понимаю. Хотя вроде бы и внешность, и фамилия обязывают.

Помню, как моя татарская бабушка привезла нас с сестрой под Казань, в глухую деревню Алабердино, где русским духом даже и не пахло. Здесь, предвкушала бабушка, нас живо привадят к родному наречию. И что же? Татарский мы с сестрой так и не выучили, зато в лексиконе местных жителей появилась уйма русских словечек. «Ох уж эти городские! – ругались потом старожилы, – Шайтан их подери!»

Да, кстати, о фамилии. Перебирая семейные архивы, я случайно обнаружила, что она у нас, оказывается, липовая. По отцовской линии испокон веков все были Хабиевы. Но прадед учудил: когда получал паспорт у себя в деревне, взял и объявил себя «Любимым Аллахом» – Хабибуллиным то есть.

Паспортистка в сельсовете не стала вникать что к чему – записала, как велели.

Сейчас трудно сказать, почему мой прадед решил вдруг сменить фамилию. Его призвали на фронт в 1943-м, когда прадеду стукнуло 39 лет. Может, таким образом он хотел заручиться поддержкой Всевышнего? Обмануть судьбу? Оградить себя от вражеской пули? Не помогло. Пуля настигла его на самых подступах в Берлину, в польском городе Мысловице. И что самое обидное – прямо накануне Дня Победы.

Долгое время в семье поддерживался миф, что прадед-стрелок подорвался на мине. Вероятно, правда казалась моей татарской родне не очень приличной. Хотя чего уж тут стыдиться? Ну да, пуля угодила прадеду в пах, и тот скончался от тяжелого ранения в военном госпитале 10 мая 1945 года. Но ведь пуля, как известно, дура.

Дома у прадеда осталась жена и куча ребятишек – в том числе и мой дед Шайхулла. Ему в ту пору только-только стукнуло семнадцать. Формально дед считался мусульманином, но, как и в случае с моим отцом я ни разу не замечала, чтобы он хоть как-то придерживался обычаев своих предков.

Что же до бабушкиных мусульманских корней – то и здесь не обошлось без постороннего вмешательства. На сей раз русского царя. Четыре столетия назад, при взятии Казани подданные Ивана Грозного изловили-таки в толпе моих зазевавшихся пращуров и осенили их животворящим крестом. Поставили, так сказать, на мусульманстве крест. С тех пор все татары в бабушкином роду сплошь крещеные – кряшены.