Читать книгу Дом на Северной улице. История одного детства - Нателла Погосян - Страница 7

Первые четыре месяца моей жизни прошли в старом бревенчатом доме на улице Зеленая. Она и в самом деле была зеленой. По обе стороны улицы стояли небольшие одноэтажные домики, утопавшие в зелени ярких цветов и старых тенистых деревьев. К началу лета вся улица наполнялась ароматом роз и пионов, а к осени была сплошь усыпана желтой и красной листвой.

После отъезда Таты Риммы домой в Ереван, жизнь семьи вошла в свою привычную колею. Мама целыми днями хлопотала по хозяйству, папа пропадал на работе, я спала себе в новенькой красивой коляске во дворе под старой яблоней и дышала природой.

А к зиме мы переехали. Позади остались длинные летние ночи: стрекот сверчка, жившего под сенями, крики соседского петуха на рассвете, бревна, уложенные ровной стопкой у стены дома и укрытые брезентом на случай непогоды; тихие осенние вечера: монотонное завывание ветра, стук дождя в окна и треск сухих поленьев в русской печи, скрип половиц деревянного пола под ногами, желтые занавески на окнах, мохнатый плед в желтую и коричневую полоску на кровати, серые алюминиевые ведра с водой из колонки в холодных сенях…

Наша новая современная квартира располагалась на третьем, самом верхнем этаже белого кирпичного дома номер четыре по Северной улице. Мама получила квартиру по очереди и была ужасно рада этому событию. В квартире было три комнаты, кухня, раздельный санузел и даже небольшой балкон. А еще в ней были центральное отопление, горячая вода и канализация. Здесь уже не нужно было носить воду из колодца, рубить дрова, заготавливать их впрок, чтобы топить ими печку с поздней осени и до весны. И в туалет через улицу ходить не нужно. А зимой можно сушить белье прямо на радиаторах! Тогда это называлось одним словом – «удобства», а «квартира с удобствами» считалась непременным атрибутом успешной жизни. Несмотря на то, что вся квартира едва умещалась на сорока квадратных метрах, маме она казалась пиком комфорта.

Второй подъезд, третий этаж, первая дверь налево с вишневой обивкой из искусственной кожи и блестящей табличкой с цифрами «21». Длинный узкий коридор вел в комнаты и на кухню. Стены коридора были оклеены гладкими моющимися обоями с рисунком в виде серых камней, сквозь которые местами пробивались зеленые листочки виноградной лозы. Эти обои мама привезла из Еревана и очень ими гордилась. Все гости сразу же обращали внимание на их необычный орнамент и непременно интересовались, где брала и почем. На полу лежал мягкий линолеум с рисунком под паркет, а на нем – длинная ковровая дорожка. Уютно. Прямо у входа на узенькой подставке под обувь красовался телефон. Еще одно чудо цивилизации. Он был ярко-красного цвета, с большим черным диском и аккуратными цифрами по кругу. Обычно я обходила телефон стороной: хотя мне было ужасно интересно, как он работает, разговаривать я не любила, и уж тем более, если не знать заранее, кто там звонит.

Слева по коридору был проход в мамино царство – на кухню. С раннего утра и до позднего вечера, не считая перерывов на уборку в комнатах, мама жила на кухне: варила, парила, жарила, пекла, делала заготовки на зиму. Кухня была очень маленькая, всего около пяти квадратов, поэтому мама управлялась со всеми делами, стоя на одном месте – при таких скромных размерах все было у нее под руками. Стены кухни были выложены голубым кафелем в тонкий синий цветочек, но не полностью, а только от пола и до середины, а сверху они были выкрашены белой краской. Слева от входа красовался малюсенький кухонный гарнитур бледно-голубого цвета, вмещавший в себя по паре шкафчиков сверху и снизу, рабочую зону и мойку. Мойка размещалась в самом углу, а в противоположном углу, прямо у окна стояла газовая плита. Места между газовой плитой и мойкой было ровно столько, чтобы там могла вместиться мама. Мама, стоя у мойки, собирала кастрюли с газовой плиты, мыла их и тут же расставляла в сушилке, что прямо над мойкой. Удобно. На небольшом простенке между мойкой и плитой висели толстые деревянные разделочные доски и мамины голубые прихватки с крупными белыми ромашками и точно такой же фартук – подарок на восьмое марта от соседки, тети Капы. Над рабочей зоной на деревянной перекладине висели половники, шумовки, скалки, открывалки и другие полезные штуки, с которыми мама ловко управлялась, колдуя над своими блюдами. По другую сторону от окна, в третьем уже углу, стоял малюсенький обеденный стол, максимум на двоих, а под ним – четыре табуретки. На всякий случай.

Я любила подолгу сидеть на кухне, на маленькой табуретке, прижавшись спиной к стене и внимательно наблюдать за тем, как ловко и быстро мама управляется с делами. Все мамины гости, и бабушка, и соседки, и подружки, кажется, разделяли мою страсть и, попивая ароматный чай вприкуску с ее нежнейшими эклерами или тающей во рту пахлавой, так же завороженно наблюдали за этой милой суетой.

Готовить мама умела и любила. На большую семью с учетом возможных гостей, коих всегда было предостаточно, готовить приходилось много. Пока на плите закипал наваристый борщ, томилась в кастрюльке гречка, а в сковороде тушился мясной гуляш, мама засыпала начищенный до блеска кухонный стол мукой, выкладывала на него уже готовое и отдохнувшее под белым льняным полотенцем тесто и миску со свежеприготовленным мясным фаршем. Будут пельмени. Пельмени мама делала не по праздникам и не по случаю, это было ее дежурным блюдом, которое хранилось в морозилке на всякий случай. Если не нашлось времени на готовку, если нежданные гости или если просто захотелось пельменей.

Пельмени у нас были всегда. Когда мама видела, что их запасы подходят к концу, она доставала свою деревянную скалку, и в течение часа в морозилку отправлялись очередные двести штук свежайших маминых пельменей. За разговорами, за шутками-прибаутками, а то и за пением романсов, мама проворно раскатывала тончайшее тесто, хрустальной рюмкой для водки вырезала маленькие кружочки и со скоростью света деревянная разделочная доска покрывалась аппетитными пельмешками. Мамины пельмени обожали все, но каждый любил есть их на свой манер.

Папина порция – пятнадцать пельменей с кусочком сливочного масла и щедрой порцией черного перца. Запах подтаявшего сливочного масла в сочетании с ароматом черного перца и свежесваренных пельменей был настолько приятным, что я не раз пробовала насыпать себе в тарелку перца, но почему-то мне не удавалось насладиться этим вкусом так, как это делал папа.

Мама предпочитала пельмени в бульоне и всегда ела из одной и той же маленькой белой пиалы с розовыми цветочками, всегда со щепоткой черного перца.

А я ела их со сметаной и с хреновой закуской. Хреновой не в смысле среднего качества, а в том смысле, что основным ее ингредиентом был тертый хрен. Самая вкусная хреновая закуска была у тети Розы, жившей этажом ниже. Каждый раз вернувшись от тети Розы с хреновой закуской и солеными помидорами, мама первым делом шла на кухню, ставила на плиту кастрюлю с водой, кидала в нее ароматный лавровый лист, горсточку душистого перца, щепотку соли и доставала из морозилки пельмени.

После сытного маминого обеда я шла в свою комнату. Это была самая маленькая комната в квартире, но я очень ее любила. Самая настоящая детская, со шведской стенкой, тяжелым полированным письменным столом, висящими прямо над ним стеллажами, и софой, застеленной толстым покрывалом цвета радуги. Основным сокровищем этой комнаты был высокий книжный шкаф, где хранилось огромное количество детских книг. Книги тогда были в дефиците, и мама покупала для меня буквально все, что встретит. «Пусть будут, есть же не просят», – говорила мама и продолжала их скупать.

Я обожала стоять перед открытым шкафом, вдыхать запах книг, рассматривать все эти обложки и выбирать, что почитать. А потом забиралась на свою софу с ногами, чтобы читать-читать-читать, пока мама не хватится меня и не отправит гулять на улицу или не позовет ужинать.

Прямо по коридору был зал. В зале, как полагается, стояла импортная «стенка», купленная мамой в кредит и, конечно, «по знакомству», и мягкий уголок – диван с двумя креслами. За стеклянными дверцами серванта, красовавшегося по центру «стенки», хранились мамины богатства: хрустальные фужеры, чайные и столовые сервизы на двенадцать персон. Понятное дело, тоже импортные. И тоже по знакомству. И почти наверняка в кредит. Один сервиз был «Мадонна», второй – с жар-птицами, а третий – просто с цветочками. Чего там только не было! И супницы, и соусницы, и какие-то графины, и еще куча предметов непонятного назначения, которые никогда не покидали пределов серванта. Покидали его исключительно тарелки и салатницы, и то раз в год, 31 декабря, примерно на неделю, а потом снова возвращались на свои места.

Здесь же располагался мамин тайник с драгоценностями – золотыми колечками, серьгами и цепочками. Она складывала все это в одну из соусниц, которая тоже никогда не использовалась по прямому назначению. Здесь же, в похожей соуснице, но с другим рисунком, мама хранила мои сокровища – заколки для волос. Конечно, для мамы они не представляли никакой ценности: просто держать их в недоступном для меня месте, чтобы я не растеряла все по квартире, ей казалось хорошей идеей. Казалось, до поры до времени, пока в один прекрасный день эта идея не обернулась трагедией вселенского масштаба.

Мне тогда было года четыре, и я была ужасно самостоятельной. По крайней мере, считала себя таковой. Особенно, в вопросе заплетания себе косичек и собирания волос в хвостик. Мама была на работе, а папа решил забрать меня из сада пораньше. До маминого прихода оставалось около часа, папа лежал в своей комнате и читал газету, а мне было очень скучно и от отсутствия более интересного занятия захотелось поэкспериментировать с прической. Для этого нужно было достать из тайника заколки, только вот тайник располагался довольно высоко, и моего роста не хватало, чтобы подойти к шкафу, открыть дверцу и взять резинку. Конечно, можно было принести из кухни табуретку, но табуретка была тяжелая, и дотащить ее из кухни, не привлекая папиного внимания, было невозможно.

Я внимательно посмотрела на сервант, и решение пришло само собой. Можно было открыть один из его нижних ящиков, подняться по нему, как по лестнице, дотянуться до ключа, открыть дверцу, и вот она, вторая полка снизу. Останется только открыть крышку соусницы, а там уже и заколки. Аккуратно, стараясь не шуметь, я выдвинула ящик, осторожно, на цыпочках, встала в него ногами, взялась за ключик, покрутила вправо, замочек щелкнул и открылся. Одновременно с замочком что-то щелкнуло под ногами. Это было дно ящика, которое так и норовило выскочить со своего места, поэтому медлить было нельзя. Быстрым движением руки я распахнула дверцу серванта, потянулась к заветной посудине, и тут под ногами раздался хруст – дно ящика треснуло прямо посередине. Пытаясь удержать равновесие, я обеими руками схватилась за полку, на которой стояла заветная соусница, а полка тот час же наклонилась вниз и предательски стряхнула с себя все мамины кредитные сервизы, как мусорная машина стряхивает мусор на свалке. В какие-то доли секунды папа выскочил из спальни и оказался прямо у груды импортных осколков, с которых на нас укоризненно смотрели жар-птицы. Я расплакалась.

Папа взял меня на руки, бережно посадил на диван и молча убрал осколки. Вскоре с работы пришла мама. Она вошла в зал, увидела пустую полку, в ужасе посмотрела на папу, а он, не дожидаясь вопроса, ответил: «Нателла хотела достать заколки». Мама не ругалась, она смотрела на нас удивленными глазами, из которых медленно катились большие, прозрачные слезы. Больше мои заколки в серванте не хранились, а ключ от серванта был спрятан подальше.