Читать книгу Демонология и я. Сны Зимы. Часть 3 - Нелл Уайт-Смит - Страница 6

Конструктор, разумеется, сразу же убрал нас из опасного места, и мы перескочили на железнодорожный путь в миру подальше от цитаделей Хозяина Гор. Там, где-то в паутине Хребта Мира, мы более-менее спокойно продолжили лишенное определенной цели движение. Мы не спешили никуда, просто не оставались на месте. Этого вполне хватало, чтобы снова не превратиться в мишень, и, насколько я мог судить по отсутствию зловещих световых линий на горизонте, нам это удавалось.

Я немного провел времени с Тайлой, обнаружил себя плохим любовником, поскольку по привычке начинать снизу поцеловал ее там и выяснил, что ранка на языке все еще ожидала любого момента, чтобы открыться. Дальше я попытался исправить положение, но мы уже потеряли слишком много времени, и отдаться бездумной страсти не вышло.

Словом, мы просто выпили по случаю нашего чудесного спасения чай. Ну, не чай (заварки здесь, конечно, не нашлось) – кипяток. Тайла добыла нам по кружке, мы поболтали об общих знакомых, сиречь о Лири, «демоне», и, как ни странно, кошке Шестерёнке.

После Тайла сказала, что займется внутренними системами Синего. Я решил, что она хочет просто побыть одна и, вызнав, где здесь источник горячей воды, за неимением лучших развлечений пошел к титану. Наполняя еще не остывшую кружку, я заметил, что нахожусь напротив просторного купе проводника, где как раз сидит мастер Конструктор и безуспешно пытается открыть какой-то портсигар. Встретившись со мной глазами, демон позвал:

– Эй, Пушистик, тащись сюда. «Белую пену» хочешь?

Он сидел у окна. Я пригляделся к тому, что он теребил, и распознал в этом несессер, какие носят при себе механоиды, нуждающиеся в постоянном приеме лекарств. Там, очевидно, содержалась пара доз очень дорого наркотика «белая пена», дающего отличные ощущения и никаких последствий. Говорят, что к нему даже не привыкаешь, но, водились бы у меня такие деньги, я бы не слез. Стоит ли вам говорить, дорогие читатели, что я тут же наполнил вторую кружку, чтобы не идти с пустыми руками, и направился к демону?

В купе находилось укрытое с головой простыней тело Часовщика. Это сразу же сбило с меня предвкушение. Насторожившись, я крепче сжал кружки в руках, чтобы не обвариться, если поезд вздумает качнуться сильнее. Чашки я хотел поставить на столик, но там лежали какие-то бумаги, и я не захотел испортить их случайно. Не зная, что сделать, я сел.

Признаюсь здесь, раз раньше не вышло, – я никогда не любил находиться в одном помещении с покойниками. Оно, с одной стороны, конечно, понятно – кто же может это любить? Но с другого угла зрения, я все-таки учился на сотрудника Центра, а ведь именно мы в основном провожаем усопших в Лабиринт. В моем классе двое или трое ребят сознательно выбрали это направление, поскольку считали, что именно здесь они смогут максимально и ежедневно проявлять себя. Как-то уменьшать чужую боль, помогать литься слезам, драть за все втридорога… как-то так… но я от этой части нашей работы всегда отлынивал.

Тем не менее среди тех навыков, что я, сам того не желая, приобрел, значилось умение тихо сидеть перед гробом. И вот тут оно само собой вспомнилось мне.

Мастер Конструктор забрал у меня из рук кипяток и пихнул несессер, алчно велев открыть. Я не смог. Небольшая, богато украшенная коробочка никак не желала разжать миниатюрный замок. Казалось, что сделать это очень несложно, но правильного усилия я применить так и не сумел, как ни пробовал.

– И ты тоже нервничаешь, – сочувственно протянул Конструктор, не скрывая разочарования, – везде тревоги. Проклятый Ювелир. Как же я его ненавижу, один Отец знает. Я, – вскинулся демон, отдав знак указания на тело Часовщика, – я показывал его Зиме, она ничего не вспомнила. Надежды, конечно, что она сможет проснуться к сознанию, просто посмотрев на труп, я почти не питал, но все равно… я все равно попробовал.

Я пригляделся к демону – не сказать, чтобы он как-то особенно скорбел. Он выглядел усталым и только-то. Сейчас он, конечно же, думал о мире, не позволяя себе предаваться отчаянью из-за смерти брата. Он держал себя в руках… и мне следовало. С определенным скрипом я включил собственные мозги и принялся снова думать о демонологии. Нужно сказать, что за последнее время я как-то смирился с ней и притерпелся. И первым делом я положил в своей мысленной книге закладку с вопросом о том, почему величайший демон мира таскает с собой неисправный несессер.

– А почему Зима в вас не влюбилась? – спросил я. – Вы же мужчина, и вас она точно хорошо разглядела. Ведь вы не могли все это время избегать визуального контакта.

– Потому, что у нас не совпадают циклы, – пояснил Конструктор. Он отхлебнул воды и уставился в кружку с определенным удивлением, словно бы та его в чем-то обманула. – Я влюбляюсь только в женщин-механоидов, живу с ними, как механоиды живут, и чувствую этот мир так, как они чувствуют, или даже острее, а потом… – он выплеснул мое угощение прямо себе под ноги. – Любовь Зимы – не такая, она константна… Она, видимо, длится вместе с циклом мира от Войны Теней к Войне Теней…

– Почему вы так уверены, если эта Война только вторая? Цикл – это как минимум два повторения, – пробормотал я как-то по инерции.

На меня навалилась усталость. Сон, долгий и счастливый, должен был оградить меня от всякой новой информации, подлежащей анализу и необходимости делать судьбоносные для всего мира выводы. Сон без сновидений. Сон без Снов.

– Цикл – это как минимум два повторения, – согласился Конструктор, встал и достал из небольшого стенного бара бутылку. Время стерло этикетку, но коньяк я узнал и по цвету. – На самом деле считают только большие войны, но в действительности Войн Теней случилось три. Первая, – он налил себе, мне не предлагал, но я умелым движением подставил кружку, и Конструктор поделился, сделав это, видимо, скорее по привычке, поскольку потом не слишком приветливо на меня взглянул, – первая война теней, – повторил он, закрутив бутылку, – длилась очень недолго – я дал Всаднику Хаоса в морду. Да так, что он издох. И тогда-то как раз и случилась Заря Мира: появились механоиды, и пришла Зима. И Ювелир изменился – стал таким, каким ему следовало стать для вас, отродий Часовщика.

– Но ведь Зима раньше не предавала Господина ради другого, – промямлил я, даже не озаботившись вопросительной интонацией.

– Она… – пустился в оценочные воспоминания Конструктор, – не успела отвергнуть его и уйти, потому что ее убили раньше. Она ни разу не поцеловала того, другого, и даже не коснулась его, но за эту измену, даже платоническую, за мысленную страсть ее разорвали на части в прямом смысле слова. Это казалось неслыханным преступлением, святотатством…

– Ее, чужими руками, убил он? – я кивнул на труп.

– Нет. Он поздно узнал, он не успел спасти ее, – Конструктор отпил из кружки, одобрительно крякнул и продолжил: – Точнее… я думаю, что он поздно узнал. Точно никто не узнает. Могу сказать лишь, что он любит ее и всегда любил от инкарнации к инкарнации. Это настоящая вечная любовь, она благословляет этот мир, и ты тут…

– Песчинка на ветру?

– Хвост облезлый.

– Нормальный хвост.

С минутку мы посидели молча. Я держал кружку в руках, но пить спиртное из-за плохого самочувствия не хотел. Меня уже довольно согревало само знание о том, что коньяк у меня есть и я смогу использовать его по назначению, если захочу, а это желание уже маячило в самом ближайшем будущем. Я просто ждал, когда оно полностью мной завладеет.

Поразмыслив на отвлеченные темы и потащившись в окно, где из-за горевших ярко в купе огней отражались только наши с господином Конструктором фигуры, я снова заговорил, проясняя наше ближайшее будущее:

– Миру осталось жить всего один месяц. Почему мы не едем в Храм?

– Потому, – назидательно сообщил мне мой собеседник, – что я пока не знаю, что именно произошло. Ясно лишь, что его захватчик посмел нарушить правило, что Храм ни перед кем не закроет дверей. Тот, кто это сделал, не просто дурак, а очень, очень умный дурак с квалификацией не меньше механика мира. Кто-то из молодых, впрочем… конечно, из молодых, – он самому себе как-то неодобрительно отдал знак принятия, – старики-то все здесь. Как ты сказал – ты видел Всадника Хаоса? Мужчину, не женщину в мужском платье?

– Без всяких сомнений – мужчину, – подтвердил я.

– Значит, бедная девочка все-таки умерла. Надеюсь, эта инкарнация станет наконец поумнее и не будет всем нам доверять… Тогда у нас три варианта – Всадник Хаоса, Кода, что вероятнее всего, или новая инкарнация Ювелира, чего бы мне очень не хотелось.

– Я за Коду… – сделал я ставку, – ведь вы отсутствовали всего-то час или полтора. За это время такие изменения в Храме мог сделать только тот, кто и так там уже находился.

– С Кодой все не так просто, как может показаться. Она способна искренне любить, что неизбежно рождает проблемы.

– Да, я могу ее понять. У меня ведь у самого…

– У тебя мутировавшая в идиотию экзальтация. А Кода способна любить. И если бедная девочка захотела вести собственную игру, то спаси нас всех небо. Допустим, она правая рука Всадника Хаоса, значит ее господин пришел, как только ты выманил меня, убив Часовщика.

– Не убивал я никого! – возмутился я его наглостью. – Вашего брата убил тот, кто его отравил, а не я, и вы прекрасно это понимаете.

Конструктор не ответил мне, сделав еще глоток из чашки. Его манера пить показалась мне непривычной и оттого не очень приятной. Как правило, в своей компании знаешь уже каждое движение собутыльников, напитки сами диктуют условия поведения при их потреблении. И вроде бы Конструктор не делал ничего особенного, ничего нелогичного или глупого, но я… не захотел пить с ним, хотя и мечтал о чем-то вроде этого момента – пить древний коньяк с создателем мира. С того самого момента, как увидел Зиму впервые…

Мой взгляд упал на бумаги, лежащие на столике. Я без труда узнал среди них адресованное Коде послание, что выпало из старой книги, посвященной связанному с моим рождением эксперименту. Я его в последний раз видел… где-то пару суток назад, в прошлой жизни.

Скосив на Конструктора взгляд, я осторожно потянулся к бумаге и с молчаливого разрешения демона взял письмо, одновременно с этим положив на столик несессер. Меня уже буквально переполняла уверенность, что это любовное послание от Всадника (или Всадницы) Хаоса, и я действительно прочел адресованное Коде, полное любви и нежности послание, подписанное… Иннар.

– Я не знал об их интимной связи, – прокомментировал Конструктор с такой интонацией, словно речь шла о том, что сейчас за окном. Что-то вроде «о, уже вечер, а я и не заметил».

Я очень осторожно (поскольку совершенно не представлял, какие эмоции в действительности рождают все эти новости в великом демоне) положил письмо на место и молча посмотрел на Конструктора. Я ждал, что тот сам продолжит говорить, и он, решив больше не наполнять кружку, взял всю бутылку к себе на колени:

– А Ювелир знал. Но он не сказал мне.

– Возможно, именно поэтому Кода его и подставила? Она любила Иннар, все это время знала, где та находится, и поэтому просто подтолкнула Ювелира к Тени?..

– Зачем? – меланхолично спросил Конструктор. – Ведь он не шантажировал ее. Более того, если бы на него не напали, то и письмо бы не нашлось. Да и что толку ее шантажировать?.. Ведь если бы я узнал об этой их связи раньше, если бы я узнал, что кто-то еще любит Иннар и готов рискнуть жизнью, лишь бы о ней позаботиться, я… бы только приветствовал это, – он сделал большой глоток из бутылки, не закашлявшись и даже не сбившись с дыхания, – наверное. Иногда со мной тоже непросто.

– Ювелир любил Иннар? – тихо начал я утопать в омуте любопытства.

– Он любил ее душу. Даже не так… не любил, это разумнее назвать страстью. Такая страсть, что пышет жаром от кожи. Я запрещал ему поднимать на нее взгляд, я запрещал ему видеть ее, потому что сходил с ума от мысли о его страсти к ней. Но… Он ее не любил в том смысле, что ты спрашиваешь, нет… это не плотское влечение.

– И тем не менее у них есть общая дочь, – попробовал я осторожно.

– Лири действительно похожа на его ребенка, – согласился Конструктор, – но Ювелир не помнит о том, чтобы он вступал в интимную связь с Иннар. Я знаю, что он не врет.

– Спать не спали, а дочка есть? Знаете, как это всё…

– Ювелир не врет мне, – надавив интонацией, демон умолк, сделал большой глоток и продолжил, – я хотел ребенка от Иннар, а она не могла выносить. К тому же не хотела из-за карьеры и личного времени. Мы часто ссорились из-за того, что она не хотела того же, что я.

– Тогда зачем ей ребенок от Ювелира? Ведь очевидно, что пришлось сделать что-то сверхъестественное, что бы… ну… изнасиловать его, получается. Не вижу тут логики.

– Это все затем, Пушистик, чтобы я успокоился и не замечал, как она изучает чертежи Машин Хаоса и передает информацию за Первый Порог, ищет Всадника Хаоса, работает над интеграцией Лабиринта, – сказал Конструктор. – Скорее всего, причина в этом. В действительности, я… я не знаю, не могу понять… как так вышло.

– Знаете, я видел сон, – признался я, – про Ювелира и Коду. Он… кажется, плохо себя чувствовал из-за какой-то души, и речь шла о глубокой регенерации мозговых тканей.

– Нонсенс, – неласково ухмыльнулся Конструктор. – Он не мог так подставиться. А если ты прав, то… он меня этим предал. Позволил сделать это с собой, допустил. Он не имел, не имеет и не будет никогда иметь права на слабость, а значит, он это сделал специально.

– У вас есть Лири, – напомнил я ему, – вы вините брата в том, что у вас есть дочь?

– Да! Потому что ее бы не существовало на черной земле, если бы она не имела значения для всей этой игры! Он допустил ее в мир, чтобы она здесь страдала.

– Вы думаете, что Лири – ключ к раскрытию дара Иннар? – сделал я нехитрый вывод. Конструктор глухо застонал, откинувшись на спинку диванчика.

– Я хотел бы снова понимать своего брата. Это даже важнее, чем его найти, хотя и очень близко к этому. Ювелир, знаешь ли, слишком аккуратен, он не оставляет следов. И он умирает. А я упускаю что-то важное или, возможно, уже давно упустил. Я теряю с ним связь.

– Почему бы вам просто не поговорить? – аккуратно предложил я.

– Мы разговариваем, – отозвался Конструктор, потянувшись к несессеру. Он щелкнул его по краю, закружив, – мы разговариваем, и, по-моему, он только что на меня накричал.

– Вы имеете в виду длинный разговор? – припомнил я слова Часовщика. – Невербальный, невероятно растянутый во времени способ общения? Нет, я… я имел в виду просто взять его, усадить перед собой и поговорить. Спросить, как вообще обстоят дела, что происходит: как он это видит, чувствует, что его беспокоит?.. Конечно, его для начала придется все-таки…

– Пушистик, – оборвал меня демон, и я грустно на него посмотрел, – ты такой умный. Скажи, а… ты в этих своих снах не видел случайно условий раскрытия дара Иннар?

Я не ответил сразу, потому что отказывать демону побоялся, а видений или снов в этом ключе у меня не случалось. Конструктор верно понял мое молчание и безрадостно протянул:

– Жаль. Ведь грядущая война, вся эта война – это война за душу моей Иннар.

– Почему она так важна?

– Дело не в ней, а в незыблемых законах механики мира, что она сосредотачивает вокруг себя. Ювелир не может от нее отступиться, я – не могу ее отпустить, Кода предает ради нее мир, а Всадник Хаоса создает Лабиринт. Для нее. Дело не только в Иннар, в моей любимой, моей гениальной Иннар, а в том, на что мы все готовы ради нее. Вот суть. И Ювелир, и даже Часовщик во всем этом… только ожившие правила игры, и ими играют.

– Кто играет?.. – тихо спросил я.

– Вы. Ты и Тайла, и все в этом мире. Вы строите всё так, как хотите… Ваш род пошел от Часовщика в тот день, когда разразилась, продлилась двадцать минут и кончилась самая первая Война Теней. С того момента, как появились на свет первые из вас, вы… делаете этот мир таким, каким он вам нужен. И я вам подчиняюсь.

– Мастер? – спросил я его тихим шепотом, и он отозвался:

– А?

– А у двух демонов всегда рождаются механоиды?

– Да, конечно.

– А у демона и механоида?

– Механоиды. Демон не может родиться, его может только создать Сотворитель.

– Мастер, – выдохнул я посвободнее, раз уж у нас заладился диалог. – А я умру?

– А ты сам как думаешь?

– Вы сейчас меня убьете, чтобы спасти Ювелира? – высказал я догадку, похолодев.

– Он ранен и слаб. Ему нечего здесь делать, Пушистик, – ответил мне бесхитростно господин Конструктор, – даже если бы я мог бы его вернуть, то… как я позабочусь о нем? Если Храм пал и Машинам не включиться, то, наверное, ему лучше там, в паутине железных дорог, так что… Часовщик действительно принял лучшее решение для его блага. Нет… мы с тобой будем искать Всадника Хаоса, и, принеся в жертву черного кота, его не вызовешь.

– Так он же в Храме, – облегченно выдохнул я. – Зачем нам его искать?

– Может, в Храме, – отозвался Конструктор. – А может – нет.

– А может быть, да. Как вы планируете его убить?

Конструктор рассмеялся:

– Зачем мне его убивать, он же мой брат. Я приведу к нему Зиму, и пусть она, посмотрев на него, проснется к сознанию. За это он благословит Машины Творения на борьбу с Хаосом. Хотя бы еще один единственный раз. И мы продлим жизнь мира еще немного.

– Зачем бы ему благословлять Машины? – резонно заметил я.

– Из дальновидности. Чтобы Зима видела начало интеграции мира и Лабиринта. В таком случае, даже если эта интеграция пройдет неудачно, то у Всадника появится еще один шанс. Мир войдет в невиданный ранее цикл. А иначе нынешняя попытка, потребовавшая на себя три войны, станет единственным шансом. Хотя, конечно, его ответ неизвестен заранее.

– А… – я обернулся на стенку, за которой в соседнем купе сидела Зима, – а… как это всё… как это всё провернуть?

– Может, ты это увидишь во сне? – философски предположил Конструктор, сделав из бутылки такой большой глоток, что я счел за лучшее уйти из купе побыстрее.

Ему бы лучше сейчас поспать. Не в том смысле, что он пьян (хотя, возможно, это и так, я не знал, может ли он вообще пьянеть, и хватает ли ему для этого столько, сколько он выпил). А в том, что он уже близок к принятию таких решений, какие принимаются от длительной накопленной усталости, и мне вовсе не хотелось бы этого.

Наверное, потерявшего в том или ином смысле обоих братьев и почти потерявшего мир Конструктора можно понять, но я не собирался ни понимать его, ни входить в его положение. Нужно, чтобы он поступал правильно и вообще не допускал ошибок. Иначе зачем он нужен?

– Пушистик, – окликнул он меня, как только я, покачнувшись вместе с поездом, неловко встал, – а ты видел во сне… как они… Иннар и Кода, Ювелир… ты… видел это?

– Нет, – ответил я совершенно искренне.

– Имей в виду, если тебе когда-нибудь это приснится, то я запрещаю тебе это смотреть.

– В каком смысле?

– В прямом. Зажмурься.

Я вышел и закрыл дверь. Постоял в коридоре с минутку, а потом зашел в соседнее купе, где сидела Зима. Сел рядом с ней. Здесь огней не зажигали, и от окна на нас обоих ложился свет низких и высоких звезд, разделяемых тут и там сполохами вертикальных линий Снов Оружейницы. Луна не виднелась. Она прятала свое убывающее тело за низкими облаками, и о ее присутствии напоминал только размытый ореол света. По купе гуляли тени. Безвредные – просто игра тщедушного звездного света, они блуждали туда и сюда, заглядывая под сиденья и даже внутрь моей кружки с ее так и непочатым содержимым.

Я сцепил пальцы и, набравшись мужества, поднял на Зиму глаза. Она сидела, глядя перед собой. В голубой радужке тоже плясали отблески и тоже милые, тихие, безвредные тени высоких и низких звезд. Я хотел дотронуться до нее, прикоснуться, но не посмел, конечно, и вместо этого, стиснув опять кружку, просто тихо произнес:

– Вот… как-то так. – Осмыслив эту не самую замысловатую в своей жизни фразу и подумав, что ее как-то нужно расширить, я заключил: – Вот как-то… оно так… вышло.

– Пушистик, – позвала меня от двери в купе Тайла.

Я обернулся на нее. Грустно улыбнулся. Она отдала неизвестный мне, но не сказать, что сложный для исполнения знак, и я отдал ей такой же.

– Нет, – рассмеялась она, привалившись к двери купе, – вот так, – она показала мне знак, – соглашаются, а так, – еще один, совсем не похожий, – дают отказ.

Я отдал знак согласия и спросил:

– А на что?

– На секс.

– Ой нет, – рассмеялся я, поставив наконец кружку с коньяком на столик, – нет, я второй раз не переживу такого позора.

– Тогда просто не стоит больше позориться, – посоветовала почти без иронии она, – в этом поезде все равно больше нечего делать: Синий сам правит собой.

Здесь следовало признать ее правоту. Конструктор явно не собирался предпринимать активных действий в ближайшее время. Мир не провалился в бездну Хаоса прямо сейчас. Мы могли жить еще целый месяц… Или один вечер, ну или час… час точно могли. Я улыбнулся Тайле и отдал специальный знак принятия, сразу после этого уже у выхода из купе уточнив:

– Так принято в мастерской Ювелира?

– Во всем Храме, – поправила меня огранщица.

Я снова оценил ее взглядом. Мне она показалась сейчас очень притягательной, созданной из необычных сочетаний. Теплая спецовка, удобная защитная обувь, пояс для инструментов, всё как следует. И меж тем – очень ухоженные руки, заботливо окрашенные волосы, от кожи даже сейчас приятно пахло косметикой. Все это никаких диссонансов не вызывало, сливаясь в ее образе органично и привлекательно.

– А я, признаться, считал, что там у всех целибат, – улыбнулся я, чувствуя к Тайле в основном податливую усталость, – но, с другой стороны, все логично: вы должны каким-то образом расслабляться, если вам запрещены все иные средства, включая кофе…

С этими словами я выбрался из купе, закрыл за собой дверь и уже направился туда, где мы кинули вещи с Тайлой, но огранщица придержала меня за локоть, обратившись серьезно:

– Я не поблагодарила тебя за Лири, – в холодном тоне Тайлы я не услышал никакой мягкости и даже замер, решив, что она меня выманила, чтобы побить. Она могла.

– Спасибо, – настороженно отозвался я.

– Но ты никогда не должен ее касаться. Ни при каких обстоятельствах. Понял?

– Сотворитель мне страж, – заверил я ее совершенно искренне, расслабившись, – ни в коем случае, Тайла, я же не враг себе! Лири очень милая и приятная девушка, но у нее в голове бардак бардаком. Любые фривольные намеки она бы поняла слишком близко…

– Послушай внимательно, очень внимательно, – перешла на низкий шепот Тайла, и я подобрался, – ты не должен никогда, ни при каких обстоятельствах лезть к ней сам и не должен никому из других мужчин позволить этого!

– Так вы – вместе?

– Нет, Пушистик, она посвятила себя, дав обет Сотворителю! Она поклялась жизнью и, если нарушит обет, в ту же секунду умрет от остановки сердца. Это тот же сакральный механизм, что держит брачные договоры между демонами.

Раньше, вот буквально секундочку назад, я как-то все еще верил в мир, в разумность механоидов, живущих в нем, в педагогику, какое-то там… общее гуманистическое сознание… Но все эти возвышенные мысли как одна разбились сейчас, словно морская волна о скалу, о простой и непреложный факт существования Лири.

– Она… что, прости, сделала? Дала Сотворителю сакральный обет хранить сексуальную верность одному механоиду?!

– Не механоиду, Пушистик, – горько согласилась Тайла.

– Кому? – тихо, надеясь, что Тайла назовет имя… я не знаю, Оружейницы, например, (почему нет), или, давайте пройдемся по экзотике, – демону Музыкальной Шкатулки.

Но Тайла мне не ответила, красноречиво промолчав, и я одними губами спросил:

– Конструктору?! Но он же ее отец! Он считает себя ее отцом! Да и… ладно с тем, что отец, здесь мутна вода, но он – демон с четко заданным циклом, он по законам мироздания…

– Вот именно, – тихо заключила Тайла, и я догадался, кто запечатал Храм, и вовсе зря мы грешили на Коду. Лири! Эта маленькая избалованная девочка с образованием механика мира и руками не из того места боролась за свою любовь. А этому чувству, как и положено всякой подростковой любви, противостоял весь мир. Но ведь механик мира на то и механик, что он может… изменять мир!

– Тайла… как она это смогла сделать, она же плохая огранщица?

– У детей Ювелира в первом поколении есть особые маркеры ликры, – с болью призналась та, – сама она бы не справилась, но Айрув – чрезвычайно мощный оператор, хороший механик мира, он…

– Я не помню, кто это, – признался я. – Шестой ученик из вашей мастерской?

– Да, – ответила Тайла, – и он влюблен в Коду, он ей бредит, и она для него недоступна.

– Тайла, это же край, – прошептал я, и она отдала мне знак согласия. Я заметил, что, отвернувшись, она спрятала мелкие, непрошенные, совсем мужские слезы, и я обнял ее сзади, стараясь утешить:

– Не беспокойся, ведь мастер Конструктор действительно любит Лири. Да и потом, в Храме Кода – у нее есть голова на плечах, она обязательно придумает, как смягчить ситуацию, ну а что до мира, так мы и с ним как-нибудь управимся: Всадника Хаоса позовем, Хозяина Гор, или найдем Ювелира, а может, выищем нового демона, или ну этих демонов – справимся сами, но мы… решим все беды, вот увидишь, – обняв ее покрепче в ответ на то, как она поддалась мне и немного прижалась, я спрятал лицо у нее в куртке между плечом и капюшоном, призывая таким образом ее приласкать меня по волосам. Она не приласкала. Тогда я поднял на нее взгляд. Уточнил новым знаком о сексе, получил отказ, и она ушла.

Я с готовностью вернулся в купе к Зиме. Устроился напротив нее по ходу движения и стал смотреть. Мне показалось глупым и даже оскорбительным растраченное только что на пустые разговоры время. Зачем я делал это, когда я мог просто находиться здесь и следить мгновение за мгновением, как преображают блуждающие огни лицо моей единственной, моей возлюбленной Зимы.

Смог бы я коснуться ее сейчас: заповедно, без ее разрешения? Нет, никогда бы и ни за что не смог, ведь все, что между нами произошло, эти искренние взгляды и эти годы невзаимных чувств, все это висело в воздухе, в пространстве между нами, и чтобы это преодолеть, требовалась волшебная животворящая сила слова – согласие, принятие нами друг друга.

Я думал о циклах, я думал о правилах мироздания, по которым развивается ее чувственность. И я думал о собственном неправильном и кривом восприятии мира, позволившем мне, по крайней мере, увидеть ее, коснуться ее руки с полным правом, пусть и отвергая.

Сейчас место, где я находился, казалось мне единственно возможной точкой собственного существования. Словно всё, чем я когда-либо являлся и кем мог бы стать в будущем, сосредоточилось в этой самой секунде бытия, и я, если пошевелюсь или вздохну неверно, вовсе пропаду из ткани мироздания.

Я чувствовал себя спокойно. Это ощущение точнее всего можно описать как странное, очень сосредоточенное и очень обреченное спокойствие, будто отрешенное от всех прочих блуждавших у меня внутри эмоций. Я слышал, что в поездах часто поют. Что буквально невозможно смотреть на то, как бежит лунная дорожка по глади озера, как горы медленно плывут вдалеке, и не запеть, не выразить этим естественным и простым для каждого жестом свое единство с этим миром и этой дорогой.

Освободившись от обуви, я подобрал под себя ноги и продолжил сидеть. Поднялось внутри груди странное напористое, гнетущее, душащее чувство, невыраженное ни в каком внешнем желании или страсти. Это походило одновременно и на страх, и на странную экзистенциальную печаль – полное сознание невозможности чего-то в будущем, полное принятие безответности чувств и бессмысленности любых моих намерений. Но я запер его внутри себя на замок, я не позволил ему показаться наружу слезами или страхом. Ведь оно могло бы нарушить танец теней внутри нашего маленького, покачивающегося в такт перестуку колес мира.

И я, прислонившись головой к стене, так и продолжил смотреть на Зиму в несбыточном путешествии в ночь, пока усталость не победила мое намерение не потерять ни мгновения и я не уснул.

Я проснулся еще затемно. Тайла тихонечко лежала рядом, уткнувшись по-детски в подушку. Я сам обнимал во сне ее со спины. Как я оказался в одной раскладной постели с огранщицей и что произошло между нами перед этим, я не помнил.

Я прекрасно отдохнул: мне не снилось никаких дурацких непонятных снов, но казалось, что в купе очень душно. Просыпаясь, я, еще не полностью осознавая, что делаю и зачем, коротко провел пальцами по задней части шеи Тайлы от спины к волосам. Мне захотелось ее. Захотелось каким-то непередаваемым, непереносимым желанием, не имеющим общего со светлыми чувствами ничего. И потому – постыдным до крайней степени.