Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга третья - Нелли Шульман - Страница 10

В календаре, в записной книжке Виллем давно обвел красным карандашом первую субботу после Пасхи. Забросив сильные руки за голову, рассматривая беленый потолок комнатки в пансионе, он в который раз считал в уме:

– Хотя что считать, все давно просчитано. Сегодня семнадцатое января, вторник… – сквозь рассветный полумрак он видел свечение стрелок а часах, – Пасха в воскресенье, второго апреля. Можно обвенчаться восьмого апреля… – до свадьбы оставалось немногим больше двух месяцев:

– Слишком долго, – пожалел Виллем, – как по мне, я бы обвенчался хоть завтра… – Клэр снилась ему каждую ночь. Растрепанная, кудрявая голова лежала на его плече, девушка потягивалась:

– Я опять задремала. Неудобно, мы видимся всего раз в неделю, а я засыпаю у тебя под боком… – раз в неделю, в свой единственный выходной, Виллем гнал списанный армейский виллис с алмазного карьера в столицу провинции Катанга. Дорога занимала три часа. Чтобы сберечь время, он пускался в путь сразу после ужина. В Катанге по ночам ездили только с военным конвоем, но Виллем отмахивался:

– Оружие у меня при себе, управляюсь я с ним отменно. Любые мерзавцы пожалеют, что перешли мне дорогу… – независимость Катанги не признавалась никем, кроме так называемого местного правительства:

– Где собрались армейские офицеры и племенные князьки, любители половить рыбку в мутной воде, – презрительно говорил Виллем, – но самое неприятное, что Бельгия и вообще западные страны с ними заигрывают…

Он понимал, почему Катангу наводнили бельгийские и французские дипломаты и офицеры разведки:

– Не только европейцы, – поправил себя Виллем, – американцев здесь тоже хватает, – в городских барах слышалась английская речь, – никому не хочется упустить из рук алмазы и уран…

Ему вовсе не хотелось думать об уране. Он послушал спокойное дыхание кузена. Джо спал на соседней кровати, уткнув нос в подушку, завернувшись с головой в одеяло:

– Аристократ поздно встает, – усмехнулся Виллем, – а шахтер поднимается ни свет ни заря… – он всегда уговаривал Клэр поспать:

– Ты устаешь на дежурствах… – он нежно целовал смуглые щеки, – отдыхай, мой черный тюльпан… – за полотнищем походной палатки распевались птицы саванны, сквозь москитную сетку виднелись угли догорающего костра. Приезжая в Элизабетвилль, Виллем гнал джип к общежитию медсестер, где обреталась Клэр. В комнатке девушки ночевать было невозможно. Матрона, заведующая общежитием, пожилая монахиня, строго следила за подопечными. Виллем не хотел снимать комнату в пансионе:

– Белые водят в такие места женщин определенного толка, – вздохнул юноша, – я никогда бы не позволил, чтобы о Клэр подумали дурное… – окрестности города были безопасными, звери давно откочевали вглубь саванны:

– Только гиены иногда попадаются… – Виллем потянулся, – но они здесь вроде помойных кошек, роются в мусоре… – ранним утром в палатке он прижимал Клэр к себе, терся щекой о теплую спину цвета темной карамели:

– Спи, моя королева Африки, мой алмаз юга, моя принцесса… – девушка хихикала:

– Получается, что я более благородных кровей, чем ты… – Виллем смешливо кивал:

– Ты потомок Дитриха фон Веттина, графа Гассегау. Ты, британская королева и еще несколько нынешних монархов. Он жил в одиннадцатом веке, а моя семья ведет родословную с двенадцатого… – думая о Клэр, он чувствовал сладкую тоску:

– Я не представлял, что это так хорошо… – Виллем закрыл глаза, – парней в Мон-Сен-Мартен было расспрашивать неудобно, а дядя Эмиль врач и ко всему подходит с технической точки зрения… – техника, по его мнению, была совершенно не важна:

– Достаточно любить друг друга, как мы с Клэр, остальное придет само собой… – едва увидев в приемном покое госпиталя стройную, высокую негритянку в белом халате, он почувствовал прерывистый стук сердца:

– С Густи так было, – подумал Виллем, – но Густи меня не любила… – приехав в Конго, он еще вспоминал объяснение с девушкой:

– Оставь, – говорил себе Виллем, – она все ясно сказала. Недостойно мужчины выпрашивать любовь. У нее нет к тебе чувств, больше возвращаться к этому незачем…

Он вернулся в приемный покой с растрепанным букетом цветов, схваченным впопыхах с ближайшего лотка. Джо, сопровождавший его в больницу, поднял бровь, но ничего не сказал:

– Он вообще скрытный, сдержанный… – Виллем пошарил рукой по тумбочке, – но японцу и положено таким быть. Он не говорит о Маргарите, но ясно, что у них ничего не случалось… – зная кузину, Виллем не сомневался, что она пойдет к алтарю невинной:

– Она верующая девушка, – напомнил себе Виллем, – Джо набожный человек. Он даже соблюдает посты, в отличие от меня… – барон усмехнулся:

– Из-за перевода Клэр на север, я теперь тоже буду поститься до Пасхи, как положено. Хотя бы в одном отношении… – затянувшись горьким дымом, он вспомнил свой тихий голос:

– Никуда не пойду, останусь здесь… – он водил губами по сладкому, мягкому, – попрошу приюта, ты меня не выгонишь… – сверху донесся стон, она запустила пальцы в его коротко стриженые, светлые волосы:

– Не уходи никогда… Я в приемном покое хотела тебе это сказать, но ты ушел… – замазав йодом его ссадины, негритянка строго заметила:

– Пить надо меньше, месье. Вам повезло, что вы не сломали нос… – Виллем перехватил ее взгляд. Она рассматривала старую татуировку с русской буквой на его кисти:

– Я почти не пил, сестра, – обиженно отозвался барон, – всего лишь кружку пива. У вас в барах косые ступеньки… – она совсем по-девичьи прыснула:

– Все пьяницы так говорят. Идите, швы вам не требуются… – промчавшись мимо ожидавшего его за дверью кузена, Виллем прокричал: «Я сейчас вернусь!».

– И вернулся, – он потушил сигарету, – отдал ей цветы, пригласил в кафе… – девушка испуганно помотала головой:

– Туда ходят белые, у негров нет столько денег. То есть не у всех негров… – единственное приличное кафе в Элизабетвилле содержал выходец из Южной Африки. Заведение устроили на немецкий манер, кофе подавали со взбитыми сливками и свежей выпечкой.

Виллем видел, как смотрели на Клэр действительно немногие собравшиеся в кафе негры:

– Компания имела отношение к правительству Катанги, к сепаратистам. Они ее чуть ли ни раздели взглядами, – Виллем поворочался, – хорошо, что ее отправили на север, там безопасней… – сверившись с часами, он решил еще поспать:

– Семи утра не пробило, а у меня и Джо законный выходной. Сходим на почтамт, может быть, удастся позвонить в Леопольдвиль… – связь в стране действовала из рук вон плохо. На север можно было отправить только телеграмму или письмо, что Виллем и намеревался сделать:

– Телеграмма каждую неделю и письмо каждый день, – он привез с собой связку конвертов, – Джо смеется, что так у меня улучшится почерк… – он надеялся и на весточку от Клэр:

– Может быть, что-то сюда добралось, хотя почта идет по три недели, а то и больше… – взбив смятую подушку, он заслышал в коридоре шаги:

– Наверное, подгулявший гость возвращается. Хотя, кажется, их несколько человек…

В дверь постучали. Вытащив из полевой сумки американский кольт, табельное оружие инженеров, Виллем быстро натянул штаны хаки и затрепанную майку:

– Кого несет, – барон подошел к двери, – мы спим, и просыпаться не собираемся, у нас выходной… – кузен, что-то промычав, глубже зарылся в одеяло:

– Откройте, – велел из коридора холодный голос с американским акцентом, – речь идет о деле государственной важности… – Виллем поднял засов.

Он никогда в жизни не видел неприметного старикашку, как о нем подумал барон, в сером, помятом пиджаке и пенсне. Почти седая голова была обнажена, он держал трубку. Сзади маячило трое верзил в темных очках. Двое жевали жвачку, третий, с гнусавым акцентом фламандца, поинтересовался:

– Старший лейтенант де ла Марк… – Виллем вспомнил, что из армии его никто не увольнял:

– Я в отпуске, но вообще я действующий офицер… – он сдвинул босые ноги в попытке приветствия: «Так точно». Старикашка затянулся трубкой: «Одевайтесь, лейтенант, следуйте за нами».

На городском почтамте Джо ждало разочарование. К окошечку междугородней связи прицепили нацарапанную от руки записку: «Линия повреждена». Привыкнув в Европе к автоматическому набору, в Катанге он обнаружил, что не может поднять трубку и позвонить в столицу, Леопольдвиль.

На алмазном карьере телефонной связи вообще не было. С головной конторой «Де Бирс» в Элизабетвилле, связывались по рации. Так же переговаривались между собой инженеры и десятники. На карьере имелась походная амбулатория, но всех серьезно заболевших эвакуировала санитарная машина. Транспорт тоже вызывали по рации.

Осенью, начиная работу, Джо поинтересовался у кузена:

– Но если на нас, скажем, нападут? Здесь хранятся алмазы, а вокруг, как ты говоришь, бродит много всякой швали, и европейцев, и африканцев… – вместо ответа барон указал на низкий деревянный барак, стоящий в отдалении, у ограды участка:

– Две сотни охранников, – объяснил Виллем, – «Де Бирс» набирает кадровых военных в отставке… – охранники работали в три смены, круглосуточно патрулируя карьер. У ребят имелись немецкие овчарки, советские автоматы Калашникова, ручные гранаты и даже пулеметы. Инженеров и десятников тоже снабжали оружием. Джо повертел выданный ему кольт:

– Зачем он мне? На карьере стрелять не в кого… – кузен сунул оружие в кобуру:

– Одним карьером жизнь не ограничивается, милый мой. Охранники не сопровождают нас на выходных, а соваться за ограду с пустыми руками по меньшей мере непредусмотрительно… – в городе Джо носил оружие во внутреннем кармане льняного пиджака:

– Рядом с фото Маргариты, в портмоне, – понял он, – хотя половина города вообще не прячет пистолеты, а вторая половина тоже наверняка вооружена…

Кольт кузена исчез с покосившейся тумбочки, рядом с продавленной кроватью. Под стаканом Джо обнаружил криво написанное послание:

– Уехал по делам, скоро вернусь. Сходи на почтамт… – несмотря на инженерный диплом и офицерское звание, Виллем писал неловко, словно первоклассник:

– В первый класс он пошел еще Ивановым, в Караганде, – напомнил себе Джо, – сыном предателя, перебежчика. Его каждый день избивали, травили, если бы не тетя Марта и дядя Максим, он бы не выжил… – кузен никогда не рассказывал о своей жизни в СССР:

– Татуировку он не сводит, – подумал Джо, – как он говорит, чтобы помнить, кого ему надо ненавидеть… – Джо несколько раз слышал, как кузен говорит по-русски:

– У него нет акцента, его можно принять за местного. И матерится он, как русские это называют, тоже виртуозно… – одним из штейгеров на «Луизе» был парень с Украины:

– Он из шахтерской семьи, с Донбасса. Его мальчишкой угнали в Германию, он работал на оборонном заводе, а потом решил не возвращаться домой… – парень ушел на запад весной сорок пятого, с бельгийцами, мобилизованными на предприятия Рура:

– Дома меня бы ждал суд и Сибирь, – хмуро сказал штейгер в разговоре с Джо, – думаю, моя семья не миновала такой судьбы. Молодежь забрали в Германию, в селе только старики остались, но их наверняка не пощадили… – Виллем разговаривал со штейгером по-русски:

– И с Лондоном он переписывается на русском языке… – Джо посмотрел на большие часы, – ладно, незачем здесь топтаться. Связь сегодня все равно не восстановят… – по опыту он знал, что в Конго никуда не торопятся:

– Не говоря о том, что линия идет через всю страну, в которой полыхает гражданская война… – Джо немного беспокоился за Виллема, но рассудил, что кузен справится с неожиданностями:

– Здесь расквартированы войска ООН, а у него там знакомые. Может быть, он наткнулся в пансионе на приятеля…

Телеграф пока еще работал. Джо встал в конец маленькой очереди, под лениво вертящимся вентилятором. Краем уха он услышал торопливый шепоток, от грязноватого ручного лотка. Высокая, чернокожая девчонка, в потрепанной яркой юбке, чесала одной босой ногой другую, рассматривая пестрые, затрепанные журнальчики. Продавщица, необъятная тетушка в ловко закрученном тюрбане, повысила голос:

– Говорю тебе, все правда. Мой муж пришел с ночной смены, и все мне рассказал… – она перегнулась к девчонке, – на рассвете в аэропорту приземлился военный рейс с севера. Пассажиров было трое, с мешками на головах. Их сунули в закрытый грузовик и увезли. Муж думает, что сюда доставили премьера, то есть Лумумбу, с его подельниками… – девчонка гоняла во рту леденец, не обращая внимания на словоохотливую женщину. Джо вздохнул:

– Вряд ли это был Лумумба. Зачем северному правительству везти его на территории, где правят сепаратисты… – он отправил телеграммы в Леопольдвиль, Мон-Сен-Мартен и Париж, матери и брату:

– Маргарита теперь не будет за нас волноваться… – ласково подумал Джо, – скорей бы Пасха и венчание… – после свадьбы Маргарита хотела переехать на юг:

– Сонной болезни у вас больше, – заметила девушка, – я переведусь в госпиталь Элизабетвилля. Вряд ли меня возьмут врачом на карьер… – «Де Бирс» не нанимала женщин, – но, по крайней мере, я окажусь ближе к тебе, мой милый…

За год, проведенный в Мон-Сен-Мартене, Джо, как он думал, смирился с будущим:

– Маргарита и Шмуэль правы, – подумал он, – это испытание нашей веры. Надо молиться, Иисус не оставит нас. Он позаботится о наших детях… – его тронули за плечо. Вежливый голос с парижским акцентом сказал:

– Месье, не позволите вашу ручку? Боюсь, свою я где-то обронил… – высокий светловолосый парень, в рубашке хаки и американских джинсах, улыбался. Джо взглянул в серые глаза:

– Пожалуйста… – давешняя девчонка, купив журнальчик, перекочевала на широкий подоконник у открытого на улицу окна:

– Хорошенькая, – подумал Джо, – она чем-то смахивает на будущую баронессу де ла Марк, то есть Клэр… – Джо тоже пророчил Виллему скандал в прессе и закрытые двери в домах аристократов:

– Не заплачем, – сочно отзывался кузен, – на аристократах свет клином не сошелся, как русские говорят. Шахтеры ее примут, а это самое важное… – возвращая ручку, незнакомец помялся:

– Я в городе человек новый, месье. Здесь есть кафе или рестораны? Хотелось бы перекусить… – ресторанов в Элизабетвилле не завели. Джо указал за окно:

– Перекусить можно на рынке, а за кофе идите в заведение «Моя Италия». Приличный кофе в городе варят только там… – парень протянул руку:

– Большое спасибо. Будьте моим гостем, месье… – ладонь была твердой, надежной:

– Меня зовут месье Александр, – прибавил парень, – я журналист. Кофе на мне, то есть на моей газете… – Джо кивнул: «С удовольствием, месье».

На серебряном портсигаре два геральдических пса поддерживали щит с католическим крестом, увенчанным графской короной. Третья собака, поменьше, с высунутым языком, устроилась поверх щита:

– Курите, Виллем, – радушно сказал бельгийский министр колоний, граф д’Аспремон-Линден, – сигареты хорошие, американские, не местная контрабанда… – провинция Катанга смолила дешевый табак, переправляемый с юга, из португальских владений. В комнате стоял ароматный дымок, от трубки старого хмыря, как его про себя называл Виллем. За всю дорогу на окраину Элизабетвилля, американец, как было ясно по его акценту, открыл рот ровно один раз:

– С вашими работодателями связались, – сообщил он, – на время вашей отлучки «Де Бирс» предоставляет вам дополнительный отпуск с сохранением содержания. Кузену вы позвоните, объясните, что выполняете срочное задание компании… – Виллем хмыкнул:

– Но если я в отпуске, то где билет первого класса, Леопольдвиль-Брюссель, с ночевкой в Каире за счет «Сабены»? Или нет, лучше лететь через Рим… – он взглянул на старикашку:

– У, меня, между прочим, три гражданства. Я подданный его святейшества римского папы, один из немногих светских людей, кто… – хмырь прервал его:

– Нам это известно. Сейчас ваше ватиканское гражданство к делу отношения не имеет. Вы, кстати, имеете и британское подданство… – в машине старикашка уцепился за неприметную папку. Виллем подозревал, что это его досье:

– Он из ЦРУ, к гадалке не ходи. Парни тоже американцы, а шофер, что со мной разговаривал, фламандец, я по акценту его слышу… – верзилы в пути молчали. Виллем напомнил себе, что он офицер армии, принадлежащей к Североатлантическому Альянсу:

– Американцы наши союзники, в Бельгии размещены их военные базы. Долг офицера предписывает сотрудничать с союзниками… – его привезли в богатый особняк, отгороженный от пыльной улицы кованой решеткой. Солнце едва взошло, в саду было тихо, но Виллем уловил с заднего двора шум моторов:

– Наверное, это резиденция европейских разведок в Катанге. Впрочем, и американской разведки, то есть ЦРУ, тоже…

Старикашка сопроводил его в ободранную комнату, с ненужным в тропиках, буржуазного вида камином. Над мраморной панелью висел фотографический портрет нынешнего короля Бельгии. Раму и стекло засидели мухи, под высоким потолком лениво крутился рассохшийся вентилятор. На лопастях болталась паутина.

Обосновавшись в углу, раскурив трубку, старикашка опять углубился в папку. Виллем услышал бурчание:

– Сейчас нам принесут кофе… – серые глаза пожилого человека напомнили барону взгляд бабушки Анны:

– Тетя Марта тоже так иногда смотрит, словно ты в рентгеновском аппарате. Ему на вид лет семьдесят, а он болтается по охваченной гражданской войной стране… – старикашка, кажется, чувствовал себя отлично:

– Я бы тоже не отказался от кофе, – он наконец отложил бумаги, – здесь все время заминки с завтраком… – Виллем не ожидал увидеть, вместе с подносом, где стоял старый кофейник, бельгийского министра по делам колоний:

– Но это именно он. Граф д’Аспремон-Линден, наш дальний родственник по бабушке Терезе, крестник покойного дедушки. Он почти ровесник папы, всего на два года младше… – за кофе и круассанами речь о делах не шла. Министр рассказывал Виллему о довоенных временах. Юноша слушал уютный говорок, со знакомым акцентом,

– Ваша покойная тетушка, баронесса Элиза, училась в обители, а ваш отец ходил в поселковую школу. Мы жили в Брюсселе, но каждое лето родители отправляли меня в Мон-Сен-Мартен. Мы с вашим отцом изучили все леса в округе, поднимались на Ботранж, спускались в заброшенные рудничные ходы… – министр улыбнулся, – я, кстати, думал сделать предложение мадемуазель Элизе, но она вышла замуж за профессора Кардозо… – они обсудили работу Маргариты в столице:

– Ваша кузина делает большое дело, – заметил министр, – я уверен, что Бельгия будет ей гордиться, как наши соседи гордятся ее покойным отцом… – он подмигнул Виллему:

– Работа работой, а забывать о продолжении вашего достойного рода тоже не следует. Вас, наверное, дома ждет невеста… – Виллем раскрыл рот, но оборвал себя:

– Не сейчас. Незачем настраивать его и старикашку против себя. Вряд ли они обрадуются, узнав о Клэр… – ему почему-то не хотелось говорить о Клэр в такой компании. Промычав что-то неопределенное, он услышал скрипучий голос американца:

– Светская беседа аристократам удалась, а теперь к делу, месье де ла Марк… – он стряхнул с пиджака крошки от круассана:

– Месье министр пришел сюда сказать, что бывший премьер Конго, Патрис Лумумба, сейчас находится в этом здании, под арестом. Пришел, но забыл за обсуждением свадеб и крестин, так что к делу приступлю я… – граф Линден смешался:

– Разумеется, разумеется… – Виллем пожал плечами:

– Хорошо, Лумумба смещен с должности. Его, видимо, ждет суд, но при чем здесь я… – подвинув ногой стул, старикашка присел рядом:

– Вы бывали в его резиденции в Леопольдвиле, обедали за его столом, с вашей сестрой, играли с его детьми… – Виллем заметил, что старик рассматривает татуировку на его руке:

– Да, – кивнул он, – но Лумумба был премьер-министром, у него много знакомых… – на барона пахнуло виргинским табаком:

– Он вам доверяет, – задумчиво продолжил старикашка, – но вы наверняка не подозревали, что он агент русских. Вы ненавидите Советский Союз, – он цепко взглянул на Виллема, – мы знаем, где вы росли, месье де ла Марк. Навестите Лумумбу, добейтесь письменного признания в работе его и его сообщников на СССР. Дело довольно простое. Вы офицер, дворянин, наследник крупного предприятия. Вы ведь не хотите, чтобы месье Хрущев сделал из конголезского урана бомбы, которые потом обрушатся на свободный мир… – старик поднялся:

– Я уверен, что у вас все получится. Допивайте кофе, и за работу, старший лейтенант.

В кармане Скорпиона, кроме подлинного паспорта месье Александра Вербье, уроженца Парижа, лежало отлично сработанное удостоверение журналиста провинциальной газеты Лазурного Берега, Nice-Matin:

– Так безопасней, – заметил в Гамбурге куратор, – Конго кишит столичными газетчиками, но вряд ли туда добрались курортные писаки…

По легенде, месье Вербье покинул Париж, чтобы съехаться с подружкой на юге. Фотография подружки в рискованном купальнике, снятая на цветную пленку, хранилась в его портмоне. Скорпион понятия не имел, что за девушка позировала для фото:

– Но это точно Ницца, Комитет в таких делах очень скрупулезен. Она хорошенькая… – темные волосы девушки развевал ветер, – но не такая красивая, как Маша… – он велел себе не думать о погибшей дочери Журавлевых:

– Маши нет, и ее больше не вернешь. О пиявке я и вспоминать не хочу, надо заниматься делом… – путь в Африку на советском сухогрузе, Скорпион провел, изучая путеводители по Лазурному Берегу и списки победителей кинофестиваля в Каннах:

– Ты обычно пишешь о кино… – куратор пощелкал пальцами, – о культуре, о моде. Политика не твоя стезя, но редакция решила отправить в Конго самого молодого репортера, то есть тебя… – его собеседник, впрочем, не интересовался работой Саши. Скорпиону понравился изящный, вежливый парень с аристократическими манерами:

– Хотя руки у него рабочие, честные руки… – подумал Саша, – видно, что он трудится в шахте… – он знал, что может встретить в провинции Катанга и сына Поэта, казненного в Японии графа Дате Наримуне, и его кузена, барона Виллема де ла Марка:

– С де ла Марком темная история, – куратор передал ему досье юношей, – детство он провел в СССР. Он сын британской шпионки, бросившей его на попечение государства, сбежавшей из страны… – по документам выходило, что Виллем ненавидит Советский Союз и социалистический строй:

– Он бы и не стал со мной говорить… – де ла Марк снабжал деньгами радиостанции, содержащиеся ЦРУ, – но сын Поэта именно тот, кто нам нужен… – Скорпион тоже слышал байки тетушки, стоявшей за лотком в главном здании почтамта:

– Вообще не байки, – подумал он, – на улице тоже об этом болтают. Кажется, весь Элизабетвилль уверен, что Лумумба именно здесь… – утверждая, что он в городе новый человек, Саша немного лукавил. Советский сухогруз пришвартовался в Луанде, столице пока еще португальских владений, две недели назад:

– Правильно Странница говорит, половина континента обрела свободу, а половина ждет искры революции… – Страннице, разумеется, хода в «Мою Италию» не было. Присев на бревно, девчонка стругала ножичком прутик, опять посасывая леденец. Пыльная юбка спускалась к изящным щиколоткам, к босым ногам цвета темного шоколада:

– Она не африканка, – подумал Скорпион, – то есть она чернокожая, но не уроженка этого континента. Она быстро переняла местные повадки, но я вижу, что она родилась в СССР…

Ни Странница, ни другие члены группы, где была еще пара негров, не распространялись о том, откуда приехали. Не говорил об этом и Саша:

– Я сел на корабль в Гамбурге, одного парня мы подхватили в Гавре… – парень, тоже негр, говорил на безукоризненном французском языке, а по-русски знал едва ли пару слов, – но больше мы ничего, кроме дела, не обсуждаем… – в Луанде, тайно покинув сухогруз, они купили несколько подержанных виллисов.

Оружия и денег у группы было более чем достаточно:

– Странница шатается с вальтером, хотя я ей сказал, что это опасно. Впрочем, она метко стреляет… – на корабле оборудовали тир. Ради практики группа даже между собой не переходила на русский язык:

– Странница еще знает испанский и английский… – Скорпион бросил взгляд за окно «Моей Италии», – ее после академии, наверное, пошлют в Южную Америку… – девчонка мечтала побывать на Кубе. Саша не знал, сколько лет Страннице, однако она была комсомолкой:

– Наверное, семнадцать или восемнадцать. Африканцы быстрее развиваются, у здешних девушек в ее годы по двое детей… – бросив прутик, Странница взобралась на раму подкатившего к ней ржавого велосипеда. Велосипед они подобрали на свалке рядом с дешевым пансионом, где поселилась белая часть группы:

– Негров и в такие трущобы не пускают, – зло подумал Саша, – колониализм во всей красе… – негры жили в еще более убогом месте, в середине бидонвиля, как в Конго называли трущобы, где селились чернокожие. За рулем велосипеда сидел Франсуа, парень, подхваченный ими в Гавре. К звонку он прицепил красную ленточку:

– Наш план сработал, они едут в особняк… – хозяин негритянского пансиона разводил на заднем дворе куриц. Африканец возил свежие яйца в богатое имение на дорогой, белой окраине города:

– В усадьбе обосновались бельгийцы, – сказал Франсуа Скорпиону, – хозяин обещал взять меня и Странницу на уборку. Хозяева особняка нанимают приходящую прислугу из бидонвиля… – девушка и юноша изображали брата и сестру:

– Может быть, мы ошибаемся… – Скорпион, незаметно взглянул на часы, – но нельзя терять времени. Сейчас одиннадцать утра, а Лумумбу привезли сюда на рассвете, если верить сплетням… – черные кудри Странницы пропали среди толчеи машин, ручных тележек и велосипедов.

Отпив капуччино, Саша понизил голос:

– В общем, Жозеф… – граф Дате называл себя на французский манер, – в политике я не разбираюсь, но хочется первым напасть на сенсацию, как говорят в наших кругах… – японец усмехнулся:

– Думаете освободить из-под стражи Лумумбу, если он здесь… – серые глаза месье Вербье были спокойны:

– Именно так… – кивнул он, – освободить и взять у него интервью, Жозеф… – месье Вербье щелкнул пальцами: «Гарсон, еще кофе!».

На городском рынке Сан-Паулу-ди-Луанда Странница купила за мелкие монетки расшитый яркими узорами тканевый мешочек. Здешние девочки и женщины носили на шее тяжелые медные ожерелья, связки амулетов, засушенные змеиные головы, пучки травы и католические кресты. На торбочку Странницы никто в группе не обратил внимания:

– Тем более, никто туда не заглянет… – не поднимая головы, девушка усердно мыла пол, – все думают, что это сувенир… – она никогда не рассталась бы с рукописным свитком, с четко выведенными Павлом китайскими иероглифами. В августе прошлого года, не дожидаясь начала восьмого класса, Света уехала из интерната:

– Меня забрали, как забрали Софию. С той зимы о ней ничего не слышно, у воспитателей тоже ничего не спросишь… – Аня Левина все-таки поинтересовалась судьбой девочки:

– Я комсомолка, – пожала плечами девушка, – я имею право знать, что случилось с моим товарищем. Я секретарь комсомольской организации интерната… – Надя помахала рукой. На длинных ногтях подсыхал алый лак:

– Комсомольская организация из пяти человек. Культмассовый сектор рапортует… – Надя фыркнула, – он перед тобой в полном составе… – Аня поправила аккуратно уложенные волосы:

– Порядок есть порядок. Я пойду к директору… – от директора старшая Левина вернулась ни с чем:

– Ей сказали, что Софию перевели в другой интернат, – вздохнула Странница, – и про меня скажут то же самое… – на взлетное поле девочку доставили в закрытой машине, военный самолет пошел на юг. Странница оказалась на Кавказе:

– Я жила в субтропиках, под Батуми, – поняла девочка, – меня готовили к здешней погоде, но все равно в СССР не бывает так жарко… – ее поселили в отдельном коттедже на территории военной базы. По ночам над крышей домика ревели реактивные самолеты. Света решила, что база находилась рядом с границей:

– По соседству лежала Турция… – она вспомнила карту, – а сейчас мы близко от португальских колоний. Но Африка еще вспыхнет, освободится от ярма капитализма… – она делила коттедж с воспитательницей, как ее называла Света, пожилой женщиной с отличным французским языком. За полгода Света стала бойко болтать с парижским акцентом:

– Франсуа сказал, что меня не отличить от парижанки, – девушка выжала тряпку, – а он родился на Монмартре… – с так называемым братом Света разговаривала мало, но поняла, что парень коммунист:

– Мой отец, наверное, был белый, – нехотя заметил он, – хотя у моей мамаши хватало и черных клиентов… – Света только в Африке впервые увидела проституток:

– Тоже наследие колониальных времен, – яростно подумала она, – заведующий хозяйством только что не раздел меня глазами, когда мы пришли… – у чернокожих в группе имелись конголезские удостоверения личности. Небрежно взглянув на мутные фото, бельгиец махнул рукой:

– Принимайтесь за работу. Особняк большой, с улицы все только и делают, что носят пыль…

В кабинеты наемных уборщиков, впрочем, не пускали. Страннице достался коридор первого этажа, с перекошенным наборным паркетом и клубами паутины по углам. Растирая горячую воду шваброй, она поглядывала в сторону лестницы:

– Это черный ход… – парадная лестница помещалась в центре здания, – но на главной лестнице нет спуска вниз, а здесь есть… – бросив швабру, Света подергала ручку рассохшейся двери:

– Заперто, но чего ты еще ждала… – она вспомнила, что ее напарника отправили убираться в саду:

– У меня есть шпильки… – девушка заколола на затылке черные волосы, – но шпилькой такой замок не откроешь… – в здании явно имелся подвал:

– Скорпион видел, как Франсуа меня забирал на велосипеде, но вряд ли он здесь появится. У него удостоверение журналиста, а газетчика сюда не пустят…

У ворот в кованой решетке здания торчали верзилы в темных очках, с военной выправкой. Даже у заведующего хозяйством была армейская осанка:

– Понятно, что здесь сидит ЦРУ… – Света вернулась к ведру, – может быть, именно сюда привезли Лумумбу… – Скорпиона, руководителя группы, несмотря на молодость, они все уважали:

– Видно, что он человек с опытом… – Света прислушалась, – а насчет меня все считают, что я учусь в академии, в Москве… – девушка улыбнулась:

– Им кажется, что я старше, потому что за полгода я вытянулась… – на южной базе у нее начались, как выразилась воспитательница, менархе:

– Женские дела, как говорили Надя с Аней, – Странница почесала вспотевший нос, – теперь у меня могут появиться дети… – в Луанде и в Элизабетвилле она встречала девушек, на вид ее ровесниц, носящих в шалях младенцев:

– На самом деле мне только четырнадцать… – за дверью раздался скрип ступенек, – я просто выше метра семидесяти, но близняшек мне все равно не догнать… – Аня и Надя носили сороковой размер обуви:

– Когда Надя надевает шпильки в десять сантиметров, она становится, словно каланча, – хихикнула Света, – хотя Аня вообще не любит каблуки… – начиная с Луанды все чернокожие члены группы ходили босиком:

– Негры в ботинках здесь либо министры сепаратного правительства, либо военные, либо те, кто ловит рыбку, то есть алмазы, в мутной воде… – впервые Света сняла обувь в Луанде, на пляже белого песка. Теплая вода ласкала ноги, она нахмурилась:

– Я шлепала по мелководью, только море было холодным… – трещал костер, большая, черная собака утробно лаяла:

– Пират, его звали Пират… – подоткнув юбку, Странница стояла по колено в воде, – еще был рыжий мальчик, его хозяин. Его звали похоже, тоже с буквой «П». Или я думаю о Павле… – Света не успела вырезать на дереве, в парке интерната, свои инициалы:

– Мы так сделали с мальчиком… – в голове шумел океан, – только где все случилось? Наверное, на отдыхе, с папой и мамой… – больше она ничего не помнила. На военную базу ей привезли комсомольский билет со снимком в школьной форме, с каллиграфической записью:

– Мозес, Светлана Абрамовна… – местом рождения Странницы значилась Москва:

– Так у всех, – хмыкнула она, – близняшки помнят, что Павел родился на Дальнем Востоке, но по документам он тоже москвич… – подойдя к ведущей вниз двери, Света едва успела отскочить в угол. Низкий голос сказал:

– Ни о чем не беспокойтесь, месье премьер-министр. Я проберусь в канцелярию и позвоню Джо. Вы его знаете, он свой парень и не подведет. У нас есть машина, а португальская территория всего в паре часов пути отсюда… – заскрежетал замок.

Света, затаив дыхание, вжалась в стену. Мощный белый парень в затрепанном пиджаке аккуратно вывел из подвала бывшего премьера Конго, Патриса Лумумбу. Темные глаза заплыли синяками, старую рубашку покрывали подсохшие пятна крови:

– Садитесь на ступеньку, ждите меня… – наскочив на оставленное Странницей ведро, парень, чертыхнувшись, исчез в полутемном коридоре.

Номера в пансионе, где обычно останавливались Виллем и Джо, не снабдили электрическими плитками. В ободранном вестибюле хозяин держал стальную урну с кипящей водой. Рядом валялись затрепанные газеты двухнедельной давности. Новости в провинцию Катанга доходили медленно.

Насыпая в картонный стаканчик дешевый порошок, Джо скосил глаза на заголовки:

– Президент Эйзенхауэр разрывает дипломатические и торговые отношения с Кубой. Инаугурация избранного президента Джона Кеннеди состоится двадцатого января… – сегодня было семнадцатое:

– Шмуэль едет на инаугурацию, освещать торжества для ватиканской прессы, – вспомнил Джо, – Кеннеди католик… – он взглянул в сторону чернокожего паренька, мывшего лестницу:

– Америке понадобилось двести лет, чтобы избрать католика президентом. Негра они никогда не изберут, можно не сомневаться. Шмуэль, наверное, сейчас по дороге в Америку… – отец Симон, по его словам, неоднократно подавал прошения о переводе в Польшу или Африку:

– Туда, где нужна пастырская помощь, – хмуро сказал он кузенам, когда Виллем и Джо пересаживались в Риме, – но его святейшество считает, что я пока должен остаться на своем месте, и мой духовник с ним соглашается… – духовником Шмуэля был отец Кароль Войтыла. В келье кузена стояли учебники русского языка:

– В СССР я могу поехать легально, – заметил кузен, – они поддерживают с Ватиканом дипломатические связи… – Виллем вздохнул:

– Но представителю Ватикана не скажут, что случилось с дядей Джоном или девочками дяди Эмиля… – Шмуэль помолчал:

– Ты, в отличие от меня, говоришь по-русски без акцента, повадки у тебя подходящие… – барон затянулся дешевой сигаретой:

– Для зоны, ты имеешь в виду… – он кивнул:

– В Караганде мы жили в окружении зэка, да и тетей Мартой мы тоже не в хоромах обретались. Но мне визы никто не поставит. Я уверен, что на Лубянке есть мое досье. Перебираться через границу тайком опасно, сейчас не послевоенное время… – Джо прервал его:

– Ты еще не женат. Ты наследник компании, никто не ожидает от тебя вояжей в СССР… – Виллем ткнул окурком в жестяную пепельницу:

– Дядя Джон мой ближайший родственник, дядя Эмиль меня вырастил. По крайней мере, я могу отдать долг семье… – Джо налил кипятка в два стаканчика:

– Больше Виллем ни о чем таком не упоминал. Ладно, сначала надо выяснить, где он сейчас. Может быть, военным удалось наткнуться на Шумана и его отряд… – вернувшись к резному столику местной работы, он передал месье Вербье стакан:

– Держите. Кофе никуда не годится, но сахар тростниковый, вкусный… – журналист рассматривал снимок Шумана в эсэсовской форме:

– Пока не надо ни о чем писать, – предупредил его Джо по дороге из «Моей Италии» в пансион, – это слухи, но его несколько раз видели в городе. Один из инженеров бельгийской компании опознал его. Он бывший партизан, сидел в Аушвице… – беглые нацисты интересовали Скорпиона меньше всего. Он едва скрыл зевок:

– Незачем гоняться за этим Шуманом. Даже если он действительно здесь, он командует отрядом наемников, авантюристов, как и он сам. Советский Союз в нем не заинтересован… – Советский Союз был очень заинтересован в сыне Поэта. Пока молодой человек не упоминал об отце: