Читать книгу Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой - Нелли Шульман - Страница 4

Надоедливый снег бился в окна пустынной, маленькой столовой пансиона, стоявшего на городской набережной, по соседству с почтовым отделением и табачной лавкой. На дверях обоих заведений ветер раскачивал фанерные таблички: «Закрыто». Едва пробило восемь утра, залив тонул в пелене метели. Над городком повисло угрюмое небо. Мачты рыбацких лодок, в порту, скрипели под южным, ледяным вихрем. В отдалении, за серыми скалами, закрывавшими выход в пролив, ревело море. Сквозь пургу едва пробивался неверный, мигающий свет маяка.

На полированном серванте, в столовой, сложили прошлогодние, иллюстрированные журналы, с черно-белыми снимками президента и сеньоры Перон. Едва слышно хрипело радио:

– Пятница, девятое июля. Аргентина празднует День Независимости. Сегодня вечером в Буэнос-Айресе состоится торжественный концерт, в Театре Колон и прием, в резиденции главы страны. Продолжается блокада западной части Берлина… – ложка застучала о фаянсовую чашку. Полковник Горовиц усмехнулся:

– Мы здесь тоже словно в блокаде. Порт закрыт, аэродром не работает… – их рейс, приземлившийся в Ушуайе в среду вечером, судя во всему, стал последним на ближайшее время. В переданной вчера по радио метеосводке, говорилось о метелях, морозах в минус десять градусов по Цельсию и опасности схода лавин, на горных дорогах.

Питер, размеренными движениями, намазывал масло на поджаренный тост:

– Вообще ничего не работает. Мы вовремя прилетели, ничего не скажешь. Хорошо, что застали прокатную контору открытой… – виллис, как и обещали, снабдили цепями на колеса. С хозяином конторы объяснялся сеньор Геррера, он же брал номер, в единственном пансионе городка. Обрадовавшись неожиданным постояльцам, хозяйка выдала им ключи от комнат с камином. В шкафу Питер нашел старомодные грелки. Горячая вода шла из крана исправно, но батареи грели еле-еле. Владелица пансиона экономила на угле, для отопления номеров.

В столовой было еще холоднее, при разговоре изо рта вырвался пар. Они сидели в толстых, непромокаемых куртках, подбитых овчиной, в вязаных шапках. Меир бросил взгляд на проблески седины, в двухдневной щетине кузена:

– Впрочем, у мистера Фельдблюма, в его хасидском обличье, тоже хватало седых волос, в бороде. Мы с Питером ровесники, нам всего тридцать три года. Ничего, скоро все закончится, Марта вернет себе старшего сына. Они поселятся на Ганновер-сквер, у них родятся еще дети…

Ночью, в промерзшей, несмотря на грелку, кровати, Меиру снилась заснеженная, голая равнина. Над головой, играли всполохи северного сияния, на горизонте он видел странные скалы:

– Я насчитал семь вершин, но это был не Эллсмир, не Арктика. На острове я ничего подобного не встречал… – в ушах бился странно знакомый голос:

– Я верю, что она жива, жива. Один раз я не успел, Меир, но теперь обязательно успею… – о его щеку потерлась нежная, детская щечка. Серо-синие глаза, в длинных ресницах, серьезно взглянули на него:

– Но она не Ева, она младше Евы, и не похожа на нее… – девочка обхватила Меира ручками за шею:

– Я буду скучать, папа… – он пощекотал ребенка:

– Хорошее, или плохое, милая… – малышка, мимолетно, улыбнулась:

– Нельзя говорить плохое, папа. Только хорошее… – глаза девочки стали совсем серыми, туманными. Она, рассеянно, добавила:

– Я буду скучать… – в метели он тоже видел серые, словно свинец, глаза. Звучали выстрелы, к небу поднимался столб огня, издалека доносился женский крик. Меир, тяжело дыша, поворочался. Сердце, бешено, колотилось, из приоткрытой двери в соседнюю комнату слышалось спокойное, сонное дыхание Питера.

Меир нашарил на столике сигареты:

– Кричали на русском языке, это я разобрал. Что мне делать, в СССР? Я никогда там не был. И кто эта девочка… – выпив остывшего кофе, из термоса, он присел в постели, натянув на плечи одеяло:

– Я просто волнуюсь. Рауфф и сеньор Ланге, то есть Макс, могут появиться в Ушуайе хоть завтра. Мы при оружии, но они тоже, наверняка, приедут не с пустыми руками. Мы сильно рискуем. Едва Рауфф опишет нас Максу, как тот поймет, кто мы такие. Надо быстрее убираться отсюда… – вечером они поужинали в пансионе. Все городские заведения стояли закрытыми:

– Зима, туристов нет… – извинилась хозяйка, – но вы не волнуйтесь, готовлю я недурно… – за действительно хорошим рагу, из свинины, с бобами, Питер тихо заметил:

– Ты обратил внимание на судно, в порту? То, что стояло отдельно от рыбацких лодок… – корабль назывался «Звезда юга». Надпись на корме сообщала, что судно приписано к Ушуайе. На мачте сиротливо повис мокрый от снега аргентинский флаг.

Меир отрезал себе немного зачерствевшего хлеба:

– Обратил. Это не просто судно, Питер, а ледокол, пусть и малого тоннажа. Я больше, чем уверен, что владеет им тоже сеньор Ланге, или кто-то из его сотрудников, так сказать… – времени выяснять имя хозяина ледокола у них не оставалось. Меир налил себе еще крепкого кофе:

– Я так и не поговорил с Мартой насчет Мэтью. Хотел, но не успел, из-за суматохи с Рауффом… – на краю стола лежал аккуратно запакованный сверток, с сэндвичами.

Хозяйке они сказали, что намереваются осмотреть окрестности. Привозить палатку они не стали, но Меир забросил на заднее сиденье виллиса рюкзаки, с притороченными к ним спальными мешками. На карте они отметили точку рандеву, с остальной группой. Осушив третью чашку кофе со сливками, Питер закурил:

– Сэндвичи у нас получатся такими, как по дороге в Ставело… – он взглянул на Меира, – ты тогда разогревал сыр, от гастрономии Фошона, над огнем спиртовки… – Меир вспомнил свой сон:

– Он говорил, что один раз не успел. Голос был знакомый, но кто это? Я тоже не успел, в Ставело, и потерял отца. Но сейчас мы успеем, обязательно. Максимилиан понесет наказание, а я вернусь домой и восстановлю свое доброе имя. Я не погибну на краю земли, оставшись для своей страны якобы предателем. И вообще, мне надо вырастить Еву… – Меир решил поговорить с Мартой при встрече:

– Я ей расскажу о письмах так называемого Аарона, о свидании Мэтью и советского агента, в Розуэлле. Мэтью не должен уйти от ответственности, не должен сбежать в СССР. Я вернусь домой, буду работать в Секретной Службе, воспитывать Еву. Понятно, что больше детей у меня не появится… – отогнав мысли о неизвестной девочке, из своего сна, Меир взглянул на часы: «Пора ехать».

Питер сверился с картой, в походной сумке:

– До гостиницы сеньора Ланге тридцать километров, но по такой дороге и такой погоде, мы весь день будем наверх карабкаться. Шоссе все обледенело, тоже, как в Ставело… – Меир подумал:

– Мы тогда лежали рядом в окопе и сейчас остались рядом. Правильно Марта сказала, война не закончится, пока жив последний нацист… – он потушил сигарету:

– Вообще, если нам удастся, так сказать, поговорить с Рауффом с глазу на глаз… – полковник не закончил. Кузен покачал головой:

– Безнадежно. Думаю, Адель давно мертва. Но ты прав, пусть он, по крайней мере, признается, где он бросил труп бедной девочки. Кларе станет легче, с могилой, куда можно прийти… – за дверью пансиона бушевала метель. Надвинув шапку на глаза, замотавшись до носа в шарф, Меир подергал цепи, на колесах:

– Прорвемся. Хотя танк здесь бы больше пригодился… – по брезенту виллиса хлестал снег. Кузен кинул между сиденьями термосы:

– Спиртовка у нас есть, сухой суп, кофе и шоколад, тоже. Правда, шоколад скоро станет льдом… – он завел машину:

– Ничего, мы разогреем плитки… – виллис, зафырчав, пополз по безлюдному городку, к выезду на северное шоссе.

Машина едва ни ткнулась решеткой радиатора в еле видный за метелью, высокий столб. Питер заглушил мотор:

– Вообще зря мы не взяли рацию. Джон говорил, что в Сан-Тельмо, в армейских лавках, ему предлагали десантный комплект. Сейчас бы связались с северной группой… – Меир подышал на обледеневшее стекло:

– Северная группа, южная группа… – полковник, слегка, усмехнулся, – объединенные силы союзников в составе шести человек… – он, внимательно, рассматривал столб:

– Я уверен, что сеньор Ланге имеет в своем распоряжении инженеров. В конце концов, у него в руках кузина Констанца, хотя она не станет работать на нацистов. В общем, эфир он слушает, даже в такую погоду. Твой, то есть наш общий знакомый, далеко не дурак… – приоткрыв дверь виллиса, Меир впустил в машину злую поземку:

– Здесь написано, что мы приехали в отель «Горный приют». Ворота, кстати, открыты, но виллис туда не проберется, двор завалило снегом… – по карте выходило, что они поднялись на полкилометра над уровнем моря. Питер включил фонарик:

– Тридцать километров заняли у нас три часа. Словно мы ехали на паровой тележке, создании знаменитого инженера, сэра Майкла Кроу… – несмотря на полдень, фонарик еле справлялся со снежной полутьмой. До озера Фаньяно оставалось еще столько же:

– Горы на северном берегу выше… – Питер помнил карту, – там вершины в полтора километра. Здесь хребет снижается, идет к побережью океана… – машину они не заперли:

– Потом мы час провозимся с ключами, по такому морозу… – Питер помахал руками, в кашемировых перчатках, – кроме гуанако, здесь никого не водится, а они живут на равнинах… – миновав скрипящие, сделанные в альпийском стиле, ворота, они остановились на заваленном сугробами дворе. Гостиница, трехэтажное шале, под остроконечной крышей, темнела черными провалами окон. Меир задрал голову:

– В фонарях нет лампочек. Генератор либо еще не работает, либо его вообще не поставили… – путь к крыльцу занял у них полчаса:

– Здесь снег не убирали с начала зимы, – вполголоса, сказал Питер, – вообще непохоже, что «Горный приют» готов гостеприимно распахнуть двери для гостей… – входную дверь забили крест-накрест, толстыми брусьями.

Обернув руку полой куртки, Меир, аккуратно, высадил стекло, в окне, выходящем на просторную террасу:

– Предполагалось, что здесь разобьют газон, – поднял бровь Питер, – дети устроят игры в крокет, а постояльцы, в креслах, будут потягивать кока-колу… – ручка окна повернулась. Они, осторожно, залезли внутрь.

Гостинице осталась только кое-какая отделка. Меир оглядывал стойку темного дуба, для портье, большие часы, на пьедестале, сваленные в углу, блестящие медью, багажные тележки:

– Сеньор Ланге может открываться к Рождеству, только сначала надо протопить здание. В подвале, наверняка, стоит котел… – они спустились и в подвал, наткнувшись там на запертую дверь. Обойдя все три этажа, вернувшись в вестибюль, Питер отхлебнул кофе, из термоса:

– Надо ехать дальше, полковник Горовиц. Это обманка… – он указал на беленые стены, – «Горный приют» отвлекает внимание от истинного пристанища нацистов. Шоссе ведет на север, на берег озера Фаньяно… – Меир курил, привалившись к стене:

– Ты прав. Более того, нам не стоит здесь вообще болтаться. Рауфф дал нам указания, как сюда проехать. Максимилиан, в первую очередь, отправит своих людей в «Горный приют», в погоне за нами… – Питер пожал плечами:

– Может быть, и нет. Может быть, он решит, что сюда мы точно не заглянем, опасаясь той самой погони. Но надо себя обезопасить, избавиться от виллиса, то есть оставить машину рядом с воротами… – поплевав на пальцы, Меир, бережно, потушил окурок:

– Пепла вроде не насыпал. Смешно, мы бросаем машину, разбили окно, а я забочусь о пепле и окурках. Старые привычки никогда не умирают… – у них обоих была отличная десантная подготовка и опыт боевых действий в горах:

– Просто если… – начал Питер. Меир оборвал его:

– Я все понимаю. Дорога здесь одна. Столкнись мы, лоб в лоб, с колонной машин СС, мы и минуты не протянем. Пешком больше шансов уйти. Пусть фон Рабе ищет нас в горах, хоть до конца дней своих… – вылезая в окно, Питер пробурчал:

– Очень надеюсь, что этот конец близок. Пошли, разгрузим виллис, подгоним его к воротам… – приоткрыв дверь машины, Питер потянул носом:

– Странно, запах другой. Словно рыба, но откуда у нас рыба… – Меир подумал, что на пол виллиса намело необычно много снега:

– Как будто кто-то шире распахивал дверь, и вообще сидел в машине… – серо-синие глаза обшаривали приборную доску. Меир облизал почти обледеневшие губы:

– Питер, брось рюкзаки. Смотри… – на месте водителя, поверх какой-то записки, тускло блестела медь. На старой, пожелтевшей бумаге извивалась цепочка. Потянувшись, подцепив ее лезвием ножа, Меир поднял с сиденья медвежий клык, реликвию Холландов.

Завывала метель, ноги, по колено, проваливались в снег.

Собираясь в Буэнос-Айресе на юг, Питер с Меиром надели легкие, но прочные армейские ботинки, британского выпуска:

– Вообще Джон говорил, что в военных лавках здесь торгуют даже русскими вещами… – вспомнил Питер, – наверняка, тащат товар из Германии. Хотя сейчас продолжается блокада, переход между зонами оккупации закрыли… – читая в газетах о происходящем в западном Берлине, Питер чувствовал какую-то гордость:

– Там есть и часть моей работы, – думал он, – после гибели Стивена и Абрахама, пришлось взять на себя руководство воздушным мостом, хоть я и штатский человек. То есть теперь штатский… – Марте, он, конечно, никогда бы такого не сказал. Питер не считал нужным упоминать о своих заслугах:

– И вообще, нельзя говорить о заслугах, – сердито думал он, – я выполнял долг порядочного человека. Так же, как с Густи и маленьким Вороном. Понятно, что дети должны расти в семье. У нас с Мартой и так есть ребенок, то есть двое… – Питер надеялся, что сеньор Ланге, или Максимилиан, держит племянника при себе:

– Марта уверена, что фон Рабе ничего не сделает с мальчиком. Конечно, не сделает, но Теодору-Генриху скоро шесть лет. Нельзя, чтобы он рос в окружении нацистов, слышал от них ложь, о своих родителях. Его отец и дед отдали жизни за другую Германию. Ребенок должен об этом знать. Не говоря о том, что ему нужна мать… – Марта, в Буэнос-Айресе, свернула газету. Жена, задумчиво, подперев щеку рукой, взглянула на него. Зеленые глаза ласково заблестели:

– Это все ты, милый… – маленькая рука легла поверх листа, – Берлин не голодает, в том числе, благодаря и тебе… – он только, смущенно, что-то пробурчал. Питер не любил разговоров о службе в армии, о кресте Виктории, и других наградах:

– У Волка не было никаких наград, если не считать советских медалей, а он сделал гораздо больше, чем я. Гольдберг вообще только после победы начал получать ордена. У него и военного звания нет. И Волк тоже не был офицером… – он подумал, что надо поговорить с Мартой.

Дядя Джованни поставил в Мейденхеде памятный камень, в честь погибшей дочери:

– Теодор позаботится о мемориале для Мишеля, на Пер-Лашез. В Мон-Сен-Мартене появится памятник Виллему и Тони. Юный барон все сделает, можно не сомневаться. Но надо, чтобы и Максим знал, что память его отца чтут. Надо добавить на камень имя Волка… – Марта не упоминала о таком, но Питер видел, что она думает и о первом муже:

– В Берлине она ездила мимо виллы фон Рабе, то есть бывшей виллы, ходила мимо руин Бендлерблока. Могилы Генриха и его отца не сохранилось… – по словам Джона, заговаривать о мемориале, для участников июльского заговора, было преждевременно:

– Посмотрим, что случится потом, – заметил герцог, за кофе и коньяком, – но пока пусть все остается как есть. Мюллера это тоже касается… – Питер, недовольно, отозвался:

– Насчет Мюллера я согласен. Беглых нацистов, все равно, никто, кроме нас не ищет, – он криво улыбнулся, – наоборот, их нанимают на работу… – прозрачные глаза кузена похолодели:

– В организацию генерала Гелена берут только тех, кто прошел денацификацию, Питер… – отрезал он, – нам нужны люди с военным опытом, люди… – Питер допил коньяк:

– Преследовавшие коммунистов и расстреливавшие евреев, не стесняйся… – герцог покраснел:

– Все члены СС признаны военными преступниками и подлежат наказанию. Они находятся в тюрьмах, а потом… – Питер махнул рукой:

– Потом они отсидят свои пять лет, то есть уже отсидели, учитывая постоянные амнистии. Выйдя на свободу, они найдут теплые места, в министерствах и ведомствах будущей западной Германии. И, кстати, евреев и партизан расстреливало не только СС, ты сам это отлично знаешь… – Питер помнил витиеватый, русский мат тестя:

– Власовские подонки сейчас все, как один, кричат, что перебежали на сторону Гитлера, ради борьбы с коммунизмом. Их вообще признали частью вермахта и даже не судят… – Федор Петрович ловко раскупорил бутылку водки:

– Когда и если меня рассекретят, если можно так выразиться, ноги моей на их сборищах не будет. В довоенные времена мои встречи с такими тварями всегда заканчивались дракой… – он повертел под носом у Питера крепким кулаком:

– Я и не шестом десятке смогу пару человек сбить с ног, не сомневайся… – Питер вытер мокрое лицо обледеневшим рукавом куртки:

– Пока что нас ветер сбивает с ног. Интересно, на восточном берегу такая же погода, или у них теплее, из-за озера? Главное, чтобы они не нарвались на нацистов. Но Марта в авангарде, а она очень осторожна… – Питер отогнал от себя мысли о жене:

– С ней все будет хорошо, – уверенно сказал он себе, – сейчас надо разобраться с клыком… – клык лежал во внутреннем кармане его куртки. Он тронул за плечо идущего впереди кузена:

– Распадок по правую руку, давай перекурим… – лицо полковника тоже залепил снег. Карту, взятую с пассажирского сиденья виллиса, Меир сунул себе в карман:

– Впрочем, это даже не карта, а набросок. Но все, в общем, понятно… – на бумаге отметили и треугольник, изображавший «Горный приют», и тропинку, где карабкались они с Питером. Обледеневшая, усеянная камнями, опасная дорожка вела вверх. Если верить бумаге, они шли ко входу в пещеру. Привалившись к скале, немного защищающей от ветра, Питер закрыл ладонями огонек зажигалки:

– Осталось метров двести, не больше, но это еще час, если принимать во внимание наши рюкзаки… – рюкзаки, спиртовка, и вещевой мешок, с провизией весили килограмм сорок. Меир допил кофе, из термоса:

– Но мы не зря все тащим. Если это индейцы, нам надо завоевать их расположение, вручить подарки. Инуиты так всегда делают, мне на острове Эллсмир рассказывали… – Питер хмыкнул:

– Одно понятно, нарисовали карту и следили за нами не нацисты. Но как у них оказался клык Джона… – Меир почесал голову, под вязаной шапкой:

– Джон, кстати, и не говорил, где оставил реликвию. Я заметил, что он не носит клык, но ничего не спросил… – Питер положил руку на воротник свитера:

– С крестиком мне спокойнее. Федор Петрович не взял сюда икону, оставил образ на острове, с родовым клинком. Но Степан прилетел с медальоном, он его никогда не снимает. И Джон не снимал клык, но зимой сорок пятого, когда он пришел в Мон-Сен-Мартен, больным, у него не было при себе реликвии… – услышав его, кузен кивнул:

– Это я помню. Тогда мы решили, что он где-то потерял вещицу… – Питер помолчал:

– Мой тесть тоже всем говорил, что крестик бабушки Марты он потерял, на гражданской войне… – Меир взглянул наверх:

– Ладно, пока мы не доберемся до авторов карты, мы, все равно, ничего не узнаем… – у входа в пещеру они оказались даже меньше, чем через час. Метель немного стихла, но к вечеру стало холоднее. Над хребтом, в чернильном, прояснившемся небе, зажигались колючие звезды. Шале отсюда казалось детской игрушкой, домиком, возведенным из конструктора. Брошенный виллис застыл черной точкой у ограды. Питер всмотрелся в дорогу, ведущую на север:

– Вроде бы не едет никто. Виллис к завтрашнему дню завалит снегом, да и сейчас его с шоссе не видно… – он хмыкнул:

– Кстати говоря, на Огненной Земле живет мало индейцев. Тысяч пять, не больше. Их убивали, при колонизации… – Меир приложил палец к губам:

– Тише… – издалека раздавались голоса, они уловили гул костра:

– Но надо еще пройти по пещере, – вздохнул Питер, – то есть проползти… – они с кузеном стояли в начале узкого, с низким потолком хода. Полковник Горовиц сбросил рюкзак:

– Давай я первый, у меня есть опыт тренировки в пещерах… – Питер отозвался:

– У меня тоже, но ты прав, ты меня легче. Меньше опасности, что ты застрянешь… – таща за собой вещи, зажав в зубах фонарики, они исчезли из вида.

Питер вдохнул знакомый ему по виллису запах сушеной рыбы.

Бойкая ручка протянулась к немного обгорелой палочке:

– Juan quiere… – мальчик, усевшийся на коленях у Питера, картавил. Нечесаные, спутанные локоны, падавшие на загорелую шейку, испачкали Питеру пальцы:

– Это зола, из костра, его мажут золой… – Питер, осторожно, коснулся волос малыша:

– Он, на самом деле, белокурый, словно лен… – через разводы золы и краски, на лице ребенка, в свете огня, блестели прозрачные, светло-голубые глаза. Сняв поджаренный кусочек трески, он вцепился в рыбу острыми зубками:

– Juan hambre… – выхлебав деревянную миску сваренного Питером супа, из концентрата, парнишка умял половину плитки шоколада. Как и предсказывал Меир, индейцы обрадовались подаркам:

– Но Лола сказала, что мы гости, а, значит, нас обязаны накормить… – их угостили вяленым мясом гуанако и кашей, из бобов. Хуан, как называл себя мальчик, не преминул приложиться и к миске с кашей. Получив шоколад, дети, сначала, неуверенно, рассматривали плитки. Крепкий мальчик, по виду лет пяти, первым положил в рот кусочек. Мальчик расплылся в улыбке:

– Abuela, sabroso… – Лола, как представилась пожилая, почти седая женщина, кивнула на ребенка: – Молочный брат его, старший. Мой внук… – малыш тоже называл Лолу бабушкой. Перекинувшись с женщиной несколькими фразами, по-испански, Меир подозвал Питера:

– Клык и карту оставила именно она. Нас видели, в Ушуайе, на базаре… – в четверг в городе собирался рынок. Питер вспомнил:

– Мы, действительно, прошлись по рядам, но я не хотел маячить в людных местах. Я даже не помню, были ли там какие-то индейцы… – оказалось, что их заметили. Лола курила короткую трубку, но приняла и пачку местных сигарет:

– Мы сразу поняли, что вы не оттуда… – она дернула головой на север, – когда нам оставили Хуана, то обещали, что за ним приедет отец… – Питер, осторожно, поинтересовался:

– Сеньора Лола, что за люди, о которых вы говорите, с севера… – темные глаза индианки словно подернулись льдом:

– Incubos… – коротко сказала она, добавив еще пару слов, на местном языке. Меир попытался выяснить, что имеет в виду женщина. Кузен повернулся к Питеру:

– У нее в народе так говорят, ее племя называется она. В общем, Лола утверждает, что они все трупы, притворяющиеся живыми… – Лола выпустила клуб ароматного дыма:

– Los que estan vivos, estan muertos… – Питер не нуждался в переводе:

– Те, кто живы, мертвы… – племянник, маленький Джон, сонно жуя, прикорнул у него под боком, – но ведь и те, кто мертвы, живы. Кто бы мог подумать, что Лаура выжила… – Лола рассказала о женщине, оставившей в племени ребенка, две зимы назад. Питер, сначала, решил, что перед ним внук дяди Джованни:

– Нет, не сходится. Лауру арестовали весной сорок третьего года. Но если Мишель нашел ее, в Германии, если им удалось встретиться… – только услышав от Лолы имя матери маленького Джона, Питер понял, о ком идет речь:

– Марта говорила, что Эмма познакомилась с герцогом летом сорок четвертого года, когда он тайно приехал в Берлин. Потом они встретились во Франкфурте, случайно, но дом Марты и Эммы разбомбили, они потеряли друг друга… – Питер был уверен, что фон Рабе ничего не сделал бы с племянником:

– Но Эмма не хотела, чтобы ее дитя воспитывали нацисты. Она отдала ребенка Лауре, Лаура бежала, добралась до индейцев… – Меир, тихо, подошел к костру. Присев рядом, полковник нежно погладил ребенка по голове:

– Джон ничего нам не говорил… – Питер вздохнул:

– Он и в детстве такой был, скрытный. Ты тоже о Тессе не рассказывал… – он подумал:

– Да и я, молчал, о встрече с Мартой, в Рётгене. То есть не обо всем упоминал… – на шее мальчика виднелась медная цепочка клыка. Поворочавшись, раскинув ручки, он пробормотал:

– Juan duerme… – Меир улыбнулся:

– Durme, durme, милый, как в песне поется. Только там о девочке, но и ты не узнаешь ни горя, ни невзгод, наследный герцог Экзетер… – Питер прикрыл ребенка курткой:

– Джон такого и представить не мог, конечно. Эмма, наверняка, на озере Фаньяно. Мы пристрелим мерзавца Воронова, и они обо всем забудут… – наклонившись, Меир прикурил от уголька:

– Но Лола не знает, что случилось с Лаурой. Она увидела, что Мишель мертв… – Питер помолчал:

– Этого она знать не может. Пусть она хоон, шаман, как это называется, но я не верю в такие вещи. Надо сказать дяде Джованни, что Лаура может быть жива… – в стеклах пенсне кузена отражались языки костра. Меир глубоко затянулся сигаретой:

– Надо. Насчет всего этого… – он повел рукой, – Лола велела отправляться на рандеву. Она и малыш пойдут с нами… – Питер даже закашлялся:

– Зачем? Пусть остаются здесь, в пещере безопасно. Потом мы заберем маленького Джона… – Меир пошевелил палочкой угольки:

– Ее не переубедить. Она сказала, что мальчик должен увидеть мать… – Меир вспомнил:

– Она что-то пробормотала, на своем языке. Но объяснять отказалась… – он помялся:

– И еще, Лола говорит, что сейчас нам понадобится ее помощь… – пламя, затрещав, рванулось вверх, к низкому, темному своду.