Читать книгу Смерть во сне - Никита Божин - Страница 1

По Варшавскому мосту, от Тересполя в сторону Бреста, медленно проезжал автомобиль. Водитель равнодушно смотрел вперед, лишь изредка переводя взгляд на спокойную реку, названную Западный Буг, узнавая в очертаниях береговой линии, густо покрытой желтеющими деревьями, что-то похожее на речку, протекавшую недалеко от его родного дома, но мельче. Между ними много общего, и изгибы будто одинаковые, и вода точно так же переливается под блеском рассветного солнца. Даже цвета природы по берегам и вся несложная композиция удивительно похожи. На минуту могло показаться, что ехать больше никуда не нужно, вот же оно, все здесь. Но на самом деле это только воображение, и от Бреста предстоит преодолеть еще часов девять-десять пути, прежде чем долгая дорога приведет к дому.

С некоторыми нюансами пройдя пограничный пункт со стороны Польши, на белорусской стороне, напротив, все происходило быстро и легко. До поездки у водителя в голове рисовалась устрашающая картина, как злые, грубые пограничники начнут вести себя до крайности невежливо, будут тянуть время, с излишним усердием обыскивать машину, намекать на взятку, и все это действо развернется на фоне обшарпанного КПП. Разумеется, он предрекал, что ветхое здание ни разу не ремонтировалось со времен Советского союза, а при одной только мысли о Советском союзе у водителя набирался целый рой самых искренних негативных фантазий и даже страхов, подкрепленных богатым потоком разнообразных страшилок, излучаемых от той части информационного поля, которой он отдавал предпочтение. В конечном итоге он ненавидел прошлое страны так, будто когда-то в нем жил.

С другой стороны, он обожал и обожествлял будущее, которое его ждет, и ревностно любил сладкое настоящее, в котором он уже благоухает от непрерывного счастья. С недавних пор он проживал на территории европейского государства, всем сердцем к нему проникаясь и отдаваясь восторгу от каждого дня своего пребывания на желанной земле. Человек без колебаний и сомнений верил в светлую Европу с праведными гражданами, с формальной бюрократией, без коррупции, криминала, пороков и лжи и жил с этим светлым образом. Он походил на фанатика, который верит в своего лидера, что бы тот ни пропагандировал, и даже если он живет в доме желтого цвета, скажет лидер, что дом синий, – и дом станет синим. Так он верил в чудеса о крае на земле, где все совершенно и идеализированно, а высшие ценности непоколебимы и вечны. На все неудобное умело закрывал глаза, а где надо – приоткрывал. Несмотря на хитрую позицию, перед собой он честен, во что верил – с тем и жил, немножко навязывая свою точку зрения всем несогласным.

Вопреки всем домыслам о белорусской границе, он строго по времени электронной очереди прошел пограничный контроль, а пограничники, кроме того, вели себя сугубо профессионально, оставаясь спокойными и допустимо вежливыми. От безвредной обыденности происходящего водитель испытал странный дискомфорт. Сегодня не получится подкрепить мысли насчет одичавших белорусов да заодно с ними русских и украинцев, так как в своем представлении народы особо не делил, смешивая в одну кучу, и всегда стеснялся отношения к ним, но, тем не менее, из рук в руки пограничнику он передал именно российский загранпаспорт, – о другом паспорте он пока только трепетно мечтал. Зато когда это случится, когда настанет час гордо вручить пограничнику свой новенький европейский паспорт, он и по-русски говорить откажется, подчеркивая приобретенную идентичность.

– Староверин Илья Владимирович, – прочел его данные пограничник, сверив фотографию в паспорте с держателем того самого паспорта, вернул документ обратно, проставив въездной штамп, пожелал доброго дня и пригласил следующего человека к окошку.

Илья саркастично улыбался, отойдя от окошка, предвкушая необоснованно строгий досмотр своего автомобиля, но и здесь его ждал своего рода сюрприз, так как не успел он хорошенько пофантазировать, как начнет дерзить молодому заносчивому лейтенанту, поливая его знаниями законов и порядков, как и здесь его с богом отпустили, пожелав хорошей дороги.

Интересно, давно у них все так? – думал он про себя, уже отъехав около километра от пропускного пункта, постепенно набирая скорость. Путь предстоит неблизкий.

Выехав на трассу после Бреста, он внимательно следил за дорожными знаками, в частности отдавая должное внимание знакам, ограничивающим скорость, так как заранее ознакомился с системой штрафов в Белоруссии и не очень-то хотел попадаться и платить. Хотя чего скрывать, где-то на поверхности колебалось желание повести себя немного иначе, нежели в странах Евросоюза, и дать жару, немного выплеснув наружу русскую удаль. В этом порыве он совсем не стеснялся своего происхождения, но подумывая про возможный штраф, предпочитал потерпеть, хотя бы пока не доедет до России.

Временно вернуться на родину Илью Староверина вынудило одно обстоятельство, даже, говоря точнее, давление со стороны матери, не оставляющее иных путей, кроме как все же приехать вопреки небольшому желанию и паре десятков причин не совершать поездку.

На родине у Ильи находится при смерти отец. Он уже несколько лет болел, с переменным успехом то подлечивался, то снова чувствовал ухудшение. Несмотря на потрясения, все годы борьбы остался мужественным и стойким человеком, не поддаваясь апатии и излишней драматичности. Но каким бы он ни был богатырем, годы шли вперед, здоровье слабело, убавлялись силы, стихали повседневные радости, и, в конце концов, желание бороться за жизнь в постели и на таблетках иссякло. Владимир Николаевич Староверин начал серьезно сдавать, время от времени проходя лечение в больнице, находясь по две недели то дома, то на стационаре, а все равно становилось ясно – скоро умрет.

Матери, Ольге Григорьевне Старовериной, одна местная провидица почти с точностью до минуты нашептала дату и время смерти мужа, а та, будучи женщиной верующей не только в бога, но и вообще во все, что сама не могла логично объяснить, уверовала и словам ведуньи, да и более того, сама она сердцем чуяла, что мужа ее со дня на день не станет. Это страшное предчувствие посильнее многих, и, говорят, родные умеют его ощущать и жить с ежеминутной тревогой до самого исполнения гнетущего пророчества.

Илья вполне себе любил своих родителей на расстоянии, в меру одаряя их вниманием, совершая дежурные звонки раз в месяц, иногда (крайне редко) посылая деньги и даже открытки, как это делали его коллеги по работе. Но прежде чем рассказать о том, что происходит с ним сейчас, гораздо важнее будет немного вспомнить о жизни и пути юного Илюши, кем он был, куда шел и кем в итоге стал.

Илья Староверин – младший ребенок в семье бывшего плотника и рабочего завода Владимира и бывшей учительницы младших классов, а впоследствии продавца в нескольких самых разных магазинах Ольги. Родители у него самые обычные, положительные, ничем плохим не примечательные, к детям своим отнеслись с должным вниманием и заботой, дав каждому образование. Долгие годы помогали деньгами, теперь занимаются воспитанием внучки и прочими неотъемлемыми в жизни вещами и хлопотами. Нельзя сказать, что они когда-то жили богато, но и не бедствовали. Только поженившись, не имея детей, Владимир с Ольгой построили небольшой дом на месте старой избы предков отца в селе, граничащем с городом, и постепенно домик этот расстраивали. К сегодняшнему дню площадь составляла сто двадцать квадратов. Кроме того, к дому прилегал значительных размеров двор с беседкой, а рядом – гараж, баня, сарай, подвал, врытый в землю, и, как водится, огород и сад на девять деревьев. Дети росли в благополучных условиях, испытывая тяготы лишь в период конца 80-х, начала 90-х, но после начала 00-х все пошло гладко и строго в положительную сторону.

Отец Илюши почти всю жизнь оставался человеком мягким, даже излишне добрым, но при этом обладал заметной долей равнодушия и рассудительности. Черствость настигла его лишь в последние годы, изматывая суетой бесконечных больниц, собирания бумаг, общения со множеством посторонних людей, разъездов, вынужденного ухода с работы и прочих невзгод, ограничивающих привычный образ жизни. Всю свою жизнь Владимир Николаевич предпочитал все больше молчать, даже на больших застольях, но в то же время не замыкался, а оставался по-житейски мудрым и порядочным человеком. Друзей и знакомых у него было много, так как по части своей профессии в этих краях его знали как толкового мастера, пусть не гения, но настоящего умельца. Вдобавок к локальной узнаваемости, он много времени своей молодости помотался в командировках по центральной России, а также дважды заезжая за Урал, однажды посещая Архангельск, Вологду и Петрозаводск, время от времени бывая на юге страны. Поговаривали, что, несмотря на спокойный характер, у женщин он пользовался вниманием, а потому, вроде бы как, могли быть у него дети как раз и за Уралом, и в Ростове, Вологде и даже в Юрмале, где он тоже был однажды, но по путевке. Впрочем, слухи эти ни разу так и не подтвердились документально, и сколько раз жена его не пытала на этот предмет, он так и не сознался, всякий раз называя догадки чушью.

В любых делах человек он последовательный, уравновешенный, хозяйственный, но легкий на подъем. Последние восемнадцать лет отец работал на заводе, сменив кочевую бригадную жизнь на оседлую, чем в целом довольствовался, и работу вполне искренне любил. По части выпивки, вне командировок значительно этим делом не увлекался, только под старость стал баловаться да немного гнал для себя, дегустируя иногда излишне усердно и требовательно к продукту, с тем, что снятие пробы завершалось опьянением без изысков. Такого рода усердием он внес определенный вклад в ухудшение своего здоровья и приближение кончины. Последние полгода к алкоголю он не прикасался, а всю свою аппаратуру для самогоноварения предусмотрительно продал, когда понял, что жить остается совсем недолго, а жена потом не сможет ее грамотно оценить.

Что касаемо матери, в молодости она была боевая и напористая, став с годами более спокойной и домашней. Она чрезвычайно много знала, что касалось бытовых вещей, но еще больше не знала и стремилась узнать, общаясь с людьми. Говорила она много, любила перекинуться словом со всеми подряд, включая незнакомых, пересекшись с ними, скажем, на рынке в очереди за семенами, потому в масштабах маленького города ее в общих чертах знали едва ли не все жители. Одной странной особенностью, отличавшей ее от почти нормального человека, была излишняя суеверность и поиски тайных знаков. Помимо темных суеверий, она искренне верила в Бога, знала все праздники, всех святых, по уму всех поминала, читала молитвы и следила за лунным календарем. По части религии дома имелся роскошный красный угол с иконами, перед которым висела лампада. К изготовлению угла руку приложил и отец – по плотническому делу, но вообще творением не гордился. Сам по себе отец религию воспринимал прохладно, больше традиционно, по инерции, но к вере жены относился с пониманием, как и к вере вообще, почитая нужным креститься при входе в храм, биться яйцами на Пасху и соблюдать обряды, как того требовало общество, не видя в этом противоречий с отсутствием бога внутри себя. Но, возвращаясь к матери, важно добавить, что обладала она сложной наследственной чертой – мнительностью, которая сплеталась с привычкой накручивать себя по любому поводу. Например, мог Илья порезать палец, а она уже выстраивала в уме цепочку, что Илюша сейчас подцепит инфекцию, и палец-то ему раз и отрежут, а палец тот безымянный на правой рученьке, значит, и колечко не наденет, а следовательно, и жениться не сможет, а если и женится, то палец на другую руку придется примерять, а так не положено, выходит, жена помрет при родах, и станет он тогда вдовцом, а все потому, что колечко-то на безымянный палец левой руки преждевременно надето, и смерть ее лишь подтвердит, что сразу он надевал его на беду, да только уж женушка его на кладбище будет. Что-то схожее происходило с ней регулярно, и горесть эта, от которой она сама была не в восторге, передалась и дочери Ирине. Дочь, будучи человеком чуть более современным, слабость противную за собой хорошо осознавала, но побороть не могла, а после и сроднилась с ней.

Ирина старше Ильи всего на три года, но физически выглядела старше лет на десять. Природа распорядилась так, что от отца ей достался выдающийся для женщины рост, от матери – широкая кость и мощные скулы; от отца – темные волосы и карие глаза, а от – материи роскошные, волнистые волосы. Несмотря на бросающуюся в глаза массивность, в юности Ирина выглядела довольно красивой девчушкой, пусть и была немного полновата, но точнее даже сказать – крепка, она умела следить за собой и зачастую смотрелась выгоднее своих стройных белокурых конкуренток. Если кто-то пренебрегал правилами вежливого поведения и намекал на нюансы с массой, Ира могла отвесить хороший подзатыльник, да так, что не каждому парню под силу было стоически выдержать удар. В школе сестра училась неплохо, взяла серебряную медаль да и в университет поступила без каких-либо трудностей. Все вроде бы и ничего, но имелся изъян – характер. Как уж так получилось, что досталось всего по чуть-чуть и от всех, да не самого лучшего, а потому жила она в вечном поиске того, чего нет. Касалось это поиска мужчины, пристанища. Сама была не в меру строптива и требовательна, себя почитала особенной и не такой, как все. После университета помоталась она по городам, пожила у разных людей и в разных краях, побросало ее по работам, а все равно вернулась на родину, потрепав нервы семье, не давая спуску никому, кто был рядом. В итоге бунт ее продолжался до того, пока она не поддалась на ласковое давление матери в разговорах о старых девах и старородящих, и тогда, пообтершись в родном городке, – смирилась да с тем вышла замуж за местного паренька Федьку Мельниченко, которого не то что бы и любила, но и отвращение не испытывала, потому с ним и осталась. И с ним в супружестве появилась у них дочь Оксана, и все ничего, ведь и дом у Феди свой (что позволило Ире съехать от родителей, в чем видели интерес обе стороны), и вроде бы жили нормально. Но сошлись они с ним как-то очень уж хорошо, как детали в паз. Что она была мнительна, так тот еще больше, оттого начал у них общий комплекс на пару развиваться, и стали они жить и бояться, все ждать чего-то худого да, сами того не замечая, за пару лет совсем запугали себя и опасались всего на свете. Иришка прошлое и вспоминать не смела, как одна моталась по городам и вокзалам, как ночевала у каких-то людей да как попутками ездила, как работала по ночам и домой в глуши одна ходила. Чудо лишь, что ни разу с ней ничего не случилось. Она зареклась, что ребенку не даст того горя испытать и от себя не отпустит, да и матери с отцом при случае любила припомнить, как они ее, несчастную, прочь выпнули, и она по миру скиталась, пока приют у Феди не обрела. И хоть не так все было, а разговор нет-нет, да заходил, и как решила она в итоге, – нечего Оксане в миру делать, будет с ними жить, и им спокойно, и всем хорошо. А ребеночка-то мы защитим, – думала она, – а если второго родим, то и ему уголок сыщем, но куда попало не пустим, а ежели сын, так и от армии откупим, лишь бы ничего не случилось. Место всем хватит, в конце концов, кому потом все эти дома останутся?

Старший ребенок в семье Старовериных – сын Стас, названный в честь деда по отцовской линии. По замыслу носитель имени должен воплощать силу и крепость характера великого предка, пережившего революционные годы и гражданскую войну, с доблестью прошедшего войну Отечественную, так верили родители, нарекая первенца. Так, по крайней мере, считала мать. Стас на шесть лет старше Ильи, и потому всегда являлся тем самым человеком, кто мог заступиться за Илюшу в школе, на улице, да и вообще везде. Надо ли говорить, что именно старший брат первый угостил Илью алкоголем, сигаретами, делился прелестями времяпрепровождения с девушками, обучал нецензурным словам, показывал, как постоять за себя, как соорудить самопал, в общем, принимал самое активное участие в теневом воспитании брата, считая это прямой обязанностью, а предлагаемый путь – единственным, которого достоин мужчина. Стаса знала вся местная шпана и хулиганы, в этих кругах он состоял на неплохом счету. Строптивость характера и дурная воля быстро перевели его на сторону хулиганов, и в ней он рос, почти не меняясь. За годы юности Стас успел всерьез увлечься воровской романтикой, но после одного инцидента с милицией, когда чуть не попал под суд, к этой истории резко охладел, вынужденно оставив на память о том времени лишь самопальную татуировку на левом предплечье. Стас много дрался, выпивал, непрерывно отклонялся от норм поведения и уже точно не следовал тому, чему учили дома, но при этом к родителям относился с уважением, в отличие от сестры и младшего брата, в его жизни не случалось периодов, когда родители считались врагами. Чего у него не отнять при всех сложных задатках, семью он умеренно почитал и любил, и происхождением своим гордился тогда и по сей день. Будучи подростком, он даже на белой футболке вывел маркером свою фамилию на спине и так ходил, очень этим довольствуясь. Окончив девять классов, Стас поступил в Профессиональное техническое училище, после чего с радостью пошел в армию, откуда вернулся сержантом. После армии он заочно окончил областной институт по специальности «Юриспруденция», а вскоре перебрался в Москву, где проработал несколько лет в двух конторах, открыл в итоге ИП, с переменным успехом вел бизнес. Стас был женат, но скоро развелся. В браке у него родился ребенок, а до брака родился еще сын от другой девушки, которого искренне не признает, отчего уже который год находится в тяжбе по признанию отцовства. Сейчас Стас вроде бы состоит в очередных отношениях, но точный статус определить нет никакой возможности.

В такой семье родился и рос Илюша, будучи самым младшим, ему как будто меньше всех досталось специфичной наследственности, но, в то же время, больше всех – внимания и заботы родителей, отчего вырос вечным хорошистом и умеющим приспосабливаться человеком. Как в школе, так и в жизни Илья мог должным образом подготовиться к испытанию, прилежно выполнив задачу, но если считал, что какое-то знание избыточно или неверно, очень быстро его отпускал и помнил лишь то, что должно было помочь продвинуться дальше, как в жизни, так и в не прикладном знании, для общего развития. С детства он ходил на всевозможные курсы, репетиторства, занимался в спортивных секциях, но недолго и безрезультатно. Родители обучали его всему, чему могли, а брат гарантировал патронаж на улицах. Илья рос в целом в комфортной среде, будучи ребенком не очень сильным, невысоким и без гениальных задатков, все его окружение помогло ему сформироваться во вполне себе готового для жизни человека. Подготовка к десантированию во взрослую жизнь проходила так резво, приоткрывая многообещающие горизонты, резонирующие с текущей жизнью, что Илья научился грезить о будущем, думать о карьере, о новых местах, о новом всем. В выпускном классе он наотрез отказался тратить время на пустые прогулки по природе и встречи со знакомыми, заменив их на зубрежку.

В отличие от Стаса, младший брат ощущал непреодолимое чувство стеснения за свое происхождение, всякий раз стараясь утаить, что сам родом из села, из рядовой семьи, чуть позже к этому прибавилось чувство стыда, что он русский, но стеснение о последнем факте от всех скрывал, особенно от Стаса. Илья настолько привык прятать настоящие чувства, что с годами это превращалось в комплексы, порождая новые формы травм, но ни он, ни окружение этого не понимали, а взрослому Илье еще предстоит бороться с ворохом внутренних проблем.

Окончив школу с результатом выше среднего, Илья интуитивно определил, что единственный город в этой стране, который он будет готов принять, должен быть непременно Санкт-Петербург. Только на Неве он ощущал особый дух и элитарность, с которой мечтал воссоединиться. Первый раз Петербург он посетил вместе с матерью в апреле, за пару месяцев до вступительных экзаменов. Туда и обратно они ездили на поезде, в плацкартном вагоне, и эти поездки жуть как не понравились Илье да настолько, что он устраивал матери сцены сродни истерике, насколько ему плохо и невыносимо ездить «так». Но всю поездку спас город, так ему сильно запавший в сердце с первых часов, и он понял, – «либо здесь, либо нигде». Родители оценили рвение сына и зареклись непременно обеспечить студенчество именно «там», а дальше как знать, ВУЗ окончит, закрепится, и будет все хорошо, а нет, – вернется на родину, дома всегда его ждут и даже, как будто тайком, желают, чтобы «там» не получилось.

На бюджетное отделение Илюша поступить не смог и, готовый впасть в депрессию, начал почти шантажировать родителей, что они должны помочь, обеспечить поступление хоть бы и на платной основе, как в итоге и получилось. Илья отучился пять лет, все годы направо и налево критикуя российское образование, университет и необходимость учебы здесь, высказывая это родителям. Все пять лет он проживал в общежитии, после чего съехал на съемную квартиру и еще три года прожил в окраинном районе на севере, к тому моменту окончательно развеяв для себя иллюзию о богемности бывшей столицы, разочаровавшись во всем и вконец разлюбив Россию. В те годы предпочитал не бывать на родине и все злые чувства копил в большом городе, а буквально после первой туристической однодневной поездки в Финляндию понял, что Европа – это все, для чего он рожден, и все, чего он желает. В результате Илья приложил массу усилий, изучив до высокого уровня английский язык, поступил на работу в филиал европейской компании в России, откуда добился перевода в офис, находившийся в Европе. День переезда он почитал высшим достижением в жизни, ощущая такой подъем, что, съезжая со съемной квартиры, с широты души отказался требовать обратно залог, как будто бросая его в лицо всей стране, которую покидал. Он обещал самому себе, что больше никогда не вернется в Россию, старясь избегать любых возможных, даже самых коротких выездов. Но подходящая смерть отца внесла коррективы в убеждения, и ему пришлось повиноваться. Но какой же он испытал стыд, когда брал две недели отпуска на работе, нехотя рассказывая коллегам, что вынужден ехать в свою страну, виновато опуская глаза, когда говорил, что умирает его отец. Но главное, не нашлось ни одного человека, кто хоть как-то бы упрекнул или даже подумал худо об Илье и этой поездке, и даже о чужой и далекой для всех России, но ему это пока понять было не дано.

Илья объезжал город Кобрин, стараясь сохранять максимальное равнодушие к местным пейзажам, расстилавшимся со всех сторон вдоль трассы. Он обещал себе, – как только проедет Тересполь, все восхищения прекратятся, и останутся только обыденное восприятие действительности и полное хладнокровие, в лучшем случае переходящее в критику. Внутри себя Илья старательно хотел победить человека, тоскующего по родине, влюбленного в ее обширные края, красивые панорамы, приятные глазу цвета и нежные повседневные картины. Он без колебаний открещивался от своего происхождения и почитал за правое дело такую перемену в себе и изменение статуса на гражданина и патриота другого государства, другого мира. Илья почти с презрением относился к истории России, которую толком не знал, но не было в его сердце более сильного чувства ненависти, чем ненависть к СССР и современной стране. Надо сказать, что из всей истории Илья только и мог ввернуть замечания про душащий свободу и погрязший в репрессиях СССР, и даже набираясь смелости думать о Второй мировой иначе, чем о войне за Отечество; до этого периода он знал такие имена как Петр I, Иван Грозный и Сталин, и на этом знания истории ограничивались. Про культуру России Илья слышал только слова хохлома и матрешка. Себя он классифицировал как либерала и свободомыслящего человека, а также сторонника принципов гуманизма, толерантности и свободы личности. Илья приписывал своей персоне исключительные качества, отделяющее его, почти европейца, от дикого народа постсоветского пространства (к слову, об этническом составе этого самого народа его знания ограничены лишь славянскими народами), и потому с насмешкой и внутренним чувством самолюбования смотрел на деревни, что стояли вдоль трассы. Он презирал ребятишек, игравших у дома в песке; насмехался над женщинами, синхронно крутивших педали велосипеда, направляясь в местный магазинчик за продуктами; презирал мужчин, которые поправляли забор у дома или на тачке вывозили сухую ботву из огорода, чтобы ее сжечь. Он смотрел на всех них свысока пролегающей трассы и не считал за людей. Ни одного из них. За всю долгую дорогу он успел прокрутить в голове множество самых одиозных мыслей, вплоть до той, что в любую секунду готов без объяснений развернуть машину и полететь назад, оставив отца, семью и родину, ведь, на самом деле, ему без них хорошо, а значит, и обратное верно. В своих заблудших фантазиях Илья представлял, как родители видят в нем врага и предателя и сдают его злобным людям из НКВД, не зная, впрочем, что такой организации давно не существует.

Показав российский паспорт на границе Белоруссии и России, Илья въехал на территорию своей страны, и здесь хочешь не хочешь, но сердце его екнуло, и возникшее волнение он насильно подавил, нажав на газ что было сил, и быстро разогнался за пределы ста сорока километров в час. Он летел по трассе в России, обгоняя фуры и неторопливых водителей и как будто даже наслаждался тем, что здесь-то он оторвется, здесь можно вести себя так, как хочется. Он не боялся штрафов, не боялся порицаний и, в общем, не боялся вести себя как последний человек. Дома можно.

Когда до родного города оставалось примерно пятьдесят километров, он, вопреки собственным надеждам, все отчетливее узнавал окружающие места. И как бы он ни пытался изображать удивление, граничащее с возмущением, как же тут все плохо, память не позволяла забыть те самые остановки вдоль дороги, кладбища, проезжие поселки и дорожные указатели то в одну деревню, то в другую. Где-то он даже бывал в подростковые годы. Вот и речка тянется по пути, тоже похожа на Западный Буг, но, вроде как, похуже она, грязнее да помельче, уж как-то он определил. И пока мчался Илья, обещал, как компенсацию, что притащился сюда, и будет здесь жить и вести себя так, как захочет. Очень уж остро ему захотелось показаться местным, порисоваться перед ними, вот я, из Европы, вот и машина у меня какая, вот и номера не ваши поганые, а со звездами, европейские. Вот и я сам, уже и два языка знаю и, если захочу, ни слова на русском не произнесу, понимайте меня, дикари, как хотите. А вот и девки все местные на меня глазеют, да все они курицы, пусть только смотрят, не больше, пусть обо мне грезят, а откажу всем им – ни чуточки внимании. Пусть местные мужики одичавшие смотрят на человека с большой буквы. Все увидят, кто я, все увидят, какой гость к ним в дыру пожаловал!