Читать книгу Ловчие - Никита Калинин - Страница 5

Выкуривая одну за одной, от затяжки к затяжке я возвращался к гулкой, как удар в колокол, мысли.

Я убил человека. Он спас меня, вытащил из машины, уходящей в полынью, а я его толкнул на вращающийся диск циркулярной пилы. Кажется, хруст человеческих рёбер до сих пор звучал где-то в среднем ухе…

Конечно, можно было списать всё на пса в голове, и притом смело. В действительности ведь так и вышло – действовал-то не я! Точнее, не по своей воле! Я на такое не способен, нет. Ни за что. Никогда.

Я успокаивал себя, как мог, но что-то не позволяло вот так, запросто напялить белое пальто и включить над головой нимб невинной жертвы. Что-то колючее со всех сторон, но в то же время очень хрупкое – совесть. Разбить её, если решиться, можно бы легко. Но я всё ещё считался со своей совестью. Иначе не оказался бы в этом поезде.

Состав настукивал извечную колыбельную уже достаточно далеко от Питера, но мне до сих пор мерещилось влажное ледяное дыхание Финского залива меж вагонными стыками. Питер как бы говорил мне: «не возвращайся». Ставший родным город отвергал меня, изрыгал, как нечто чужеродное и опасное.

Нхакал ещё дремал, но я уже чувствовал его близкое пробуждение. Шесть часов прошло с момента, когда я в очередной раз сбежал из больницы, на этот раз решив не дожидаться визита «воробья» с «мятым». А уверенность, что придут именно эти двое, была почти мистической. Как и в том, что теперь у полиции более чем достаточно поводов, чтобы отправить меня в СИЗО. От побега меня не удержало даже мокрое драное пальто да тонюсенькие больничные штаны в качестве одежды. Когда принимаешь определённые решения, уже не до мелочей вроде воспаления лёгких.

Куда я ехал – не знаю. Тысячи рублей, что нашлась вдруг в другом кармане, рядом с ещё одной вкусно пахнущей травами визиткой, хватило на билет до какой-то станции меж двумя столицами. Какой именно, я не запомнил – выбрал наугад. Да ещё на пачку любимых сигарет с недорогой зажигалкой. Остальное я опять отдал какому-то бедолаге возле вокзала, который хрипло выкрикнул мне вслед: «Благодарю!».

На визитку я даже не глянул, сунул обратно в карман. И только тут, меж вагонами, вспомнил, что купюра в тысячу рублей вроде как была сухой…

– Следующая ваша, – предупредил молодой контролёр, опять зыркнул на мои больничные штаны, на рассечённое лицо, поморщился от дыма и вышел. Хорошо хоть впустил – поверил в чушь, которую я нёс. Я внимательно смотрел ему вслед, а до этого – в глаза. Теперь я многим всматривался в глаза…

Очень хотелось, чтобы станция оказалась безлюдной, да ещё и посреди чащи. Так было бы проще: ушёл в лес, чтоб не видел никто, да и замёрз на хрен. Замерзать не больно – замерзал как-то в армии. Страшно – да. Но умирать вообще страшно. Целый год вон тренировался, через день напиваясь до беспамятства, а толку-то…

Ничего иного я не заслуживал. Одно дело убить убийцу – это справедливая месть! Лишить же жизни спасателя… большей низости и выдумать-то сложно!

Но когда поезд за моей спиной тронулся, я оказался посреди раскидистой деревни, разрезанной напополам железной дорогой. Огляделся – кругом дома, заваленные снегом по самые окна, а то и выше; печные трубы дымят сизо, воздух колючий, пахнет берёзовыми дровами, прям как в далёком сибирском детстве. Ничего другого не оставалось: я укутался в бесполезное сырое пальто, поднял отвороты к ушам и пошагал, куда глаза глядят, твёрдо решив не попадаться на глаза местным и успеть до полного пробуждения нхакала. После бегства отмеченного эта тварь наверняка затребует крови и неизвестно что ещё заставит меня сделать…

Я шёл по улице, уставившись под ноги. Впереди, в каком-то километре-двух за деревней, сплошным тёмным пятном виднелся лес. Издали он даже походил на родной бор, в котором я провёл свои самые светлые дни, собирая ягоды и грибы в таком количестве, что даже заядлые собиратели смеялись: «А пацану-то леший помогает!».

– Здрасьте! – вдруг прошепелявил кто-то.

Я кивнул на автомате и прошёл ещё шагов десять, прежде чем остановился и обернулся. Краснощёкая ватага детей, заботливо запакованная мамками в шарфы-шубы-шапки, прокатилась мимо чуть ли не кубарем, визжа и смеясь так задорно, что улыбнулся даже я.

– Он!..

– Да не…

– Да он! Сказано же: на дурачка похож. И лицо в крови. Фу!

Вспомнив про нхакала, я отвернулся и ускорил шаг, но дети обогнали меня и преградили путь. Ничего не оставалось, кроме как смотреть на них по очереди, недоумевая от сути их спора: вовсю обсуждалась степень моего соответствия «дурачку». Самому старшему из ватаги было не больше десяти. И все – мальчишки.

Денису сейчас было бы столько же…

– Вам чего надо? – от холода язык слушался плохо.

– Вас, Константин Николаевич, – растолкав остальных, важно заявил щуплый, с тоненьким голоском и раскосыми глазками то ли бурятик, то ли казашонок.

– Меня?..

– Правда, на дурачка похож, – заключил другой и показал отсутствие двух передних зубов. Но тут же схлопотал по плечу.

– Во, видел? – сжал розовенькую варежку в кулак бурятик, что обратился ко мне по имени-отчеству. – Нам сказали вас проводить!

– Куда проводить? Кто сказал?

– Пойдёмте, пойдёмте! А то замёрзните. Пацаны! – взвизгнул раскосый «главарь», и я вдруг понял, что это девочка. – Алга за мной!

Детьми невозможно было не очароваться. Глядя на них, я позабыл про всё на свете, ненадолго поверив, что всё ещё может быть хорошо, и что это не конец. Ведомый кучкой звонко смеющихся ребят, словно в сказку попавший, наслаждался всем, как в первый раз: хрустом снега, их дурашливой игрой, первозданной тишиной, которая на пару с усиливающимся морозом довлела на деревней, изредка нарушаемая перекличкой собак.

Но когда мы очутились на самой окраине, возле одинокого пролеска из застывших сосен, я остановился как вкопанный. В реальность меня вернул рык и скрежет когтей по камню постамента. Нхакал проснулся: проклятые угли уже шарили из темноты, а первый пробный щелчок вспорол благодатную зимнюю тишину тупым зазубренным когтём.

Собаки смолкли во всей деревне, а мне захотелось сжаться до ничтожных размеров, исчезнуть, сгинуть, и чтобы всё это было не со мной. Но от себя не убежать.

Я оглянулся и понял, что остался один. Крича и смеясь, дети бежали обратно, вверх по улице, а меня бросили возле старого-престарого тына, что петлял между соснами и нередко устало на них приваливался. Я и забыл, что бывают такие заборы – из прутьев ветлы и ивы.

– Ну?.. Чего встал? – за тыном неожиданно возник дедок. Маленький какой-то, белее снега вокруг. И я готов был поклясться, что это его голос скрипел в моей голове, когда я тянулся к бычьей шее лысого.

– Давай-давай в избу! Иго вернётся – не отбрешешься от игры снежки или ещё чего!

Я нетвёрдо шагнул к калитке и понял, что не всё так просто. Что нхакал не хочет, чтобы я шёл туда. Меня уже знакомо потянуло прочь – я вдруг ощутил, услышал, почуял: лысый в аэропорту! За стойкой, тварь чешуйчатая, а в руках держит спасительный билет! Ещё немного, и его унесёт в Азию самолёт!

Дед молчал. Смотрел на меня с прищуром и покусывал единственным зубом верхнюю губу – приценивался. Точно так же оценивали меня дети пару минут назад – насколько я похож-таки на дурачка. Прошлый раз я не послушал дедка, и получилось то, что получилось… Но что, если я и ему нанесу вред? Что, если тварь с иглами заставит меня убить и его, а?..

Дед как будто бы знал, о чём я думаю, и кивал, пристально глядя, моим мыслям. Будь что будет. Не знаю как, но этот старик хотел помочь тогда и хочет помочь сейчас. К тому же явно не похож на человека, который боится смерти. С ней под боком он каждый вечер спать ложится.

– Иду, – сипло выдавил я, сделал шаг к калитке и…

Не смог сделать второй. Ноги как окаменели, я ощутил себя игрушкой на пульте управления, о которой вдруг вспомнили и включили побаловаться! Иглопёс не хотел, чтобы я пересёк черту калитки! Но он был слаб после того, что натворил под Литейным мостом, и поэтому надолго его воли надо мной не хватило.

«Избой» это язык не поворачивался назвать: домина в два этажа, добротный, с резной деревянной отделкой под дуб, с большими окнами в навесных ставнях, с черепичной крышей в цвет сосновой хвои. Один фундамент чего стоил: четверть метра бетона, и это над сугробами-то!

– Входи, входи… – скрипел дед в унисон двери, пропуская меня вперёд.

Внутри было тепло, светло и очень вкусно пахло травами. И сразу закралось ощущение чего-то неправильного, какой-то нестыковки. Я трясся на пороге, озираясь по сторонам, как в музее Пушкина, по стенам которого висели постеры «Металлики».

– Ну? Колбаса где? – дед обошёл меня – маленький, по грудь! – и проковылял к деревянному грузному столу, на котором стоял ноутбук.

– Какая?

– Кака-кака… Краковска! – ноут пискнул, выходя из спящего режима.

Я хлопал глазами, ничего не понимая. Меня нехило так трясло, и совершенно точно поднималась температура. Дед отвлёкся от экрана и посмотрел на меня удивлённо:

– Я ж тебе дважды написал: купи краковской колбасы. А то у Нюрки-то в магазине нет её. Не возют. Я уже лет пять, как её не ел.

Рука сама нащупала в сыром кармане сухой бумажный прямоугольник. Я вынул визитку, которая пахла точно так, как пахло в этом доме – душистыми травами. И на ней ведь действительно было написано ровно то, что он сказал. Слово в слово.

– Даже денег дал. Что за молодь така, а! – негодовал дед, а сам вовсю листал ленту соцсети.

Я решил ничему не удивляться. Да и сложно было, после всего-то, что со мной произошло. Скинул изодранное пальто, предусмотрительно вынув портсигар, огляделся в поисках вешалки.

– Нет вешалки. Гостей не привечам. Брось в угол, я сожгу потом. Садись, Котенька, – он указал напротив себя, забавно проглотив букву «с» в моём имени, – чаю попей. Грейся-согревайся. Привыкай-осматривайся. Скоро поужинаем, поговорим. Ты садись, садись…

Я сел. Чай под самым носом бил ароматом душицы и саган-дайля, а на вкус оказался чуток горьким, словно бы в него добавили щепотку полыни. Я взял кружку обеими руками и отпил чуть ли не половину, прежде чем увидел, что на её боку красовался Байкал – моя родина.

Лицо хозяина было – сплошь белая борода. Он бы великолепно вписался в образ этакого былинного мудреца, если бы не одна деталь: густые длинные волосы – в таком-то возрасте! – на затылке перехватывала в «конский хвост» тугая толстая резинка.

– Вот! Нашёл! – дед воссиял и улыбнулся во все свои… во весь единственный зуб. – Молодь сейчас это слухае?

Хиленькие динамики ноутбука с ходу не справились с тембром Муслима Магомаева. Дед всё ещё сиял, ожидая то ли подтверждения, то ли благодарности, а когда звезда эстрады семидесятых ворвался в припев, он сгрудил вьющиеся белые брови и со знанием дела начал подпевать:

– …преданным ска-ала-ам… ты ненадо-олга-а… подаришь при-ибо-ой!..

Я просто пил чай. Вариант, что я уже почти замёрз, лёжа где-то в снегу, никем не найденный, а это всё просто-напросто результат агонистической работы моего мозга, мне даже нравился. Всё сходилось: я никак не мог отогреться, постоянно и крупно дрожа, вкус чая был ну очень уж специфическим, а хозяин «избы» вёл себя как родной дедушка Шляпника из книги Льюиса Кэррола. Я бы даже не удивился, начни он сейчас отплясывать на столе камаринскую.

Да, я буду просто пить чай. Потому как с каждым глотком в меня втекало умиротворение. Жуткая мстительная тварь даже не думала щёлкать там внутри или рыть когтями свой постамент. Казалось, она медленно окуналась в дрёму. Чай усыплял её!

– Не ты первый, Котя. Не ты последний.

Дед выключил музыку, стал вдруг серьёзным, даже мрачным. Слез со скамьи и пошёл куда-то, а вернулся уже с обещанным ужином. Я не верил во всё это, стараясь не расслабляться. И он будто бы это почувствовал.

– Держать псину надо было тама. Тут – не надо. Тут я.

– А ты кто? – просипел я.

– Дед Пихто! – хозяин невесело хохотнул и глянул мне за спину.

Дверь «избы» с громким хлопком раскрылась, впуская внутрь снег, холод и нечто краснощёкое и раскосое.

– Де! Я дома!

– А вот и Иго… бей в набат.

Это была та самая девчушка, что привела меня сюда! Главарь банды. Она быстро скинула верхнюю одежду, бросив ту у порога, стянула обледенелые валенки, которые через секунду очутились по разным углам, и протопала к столу, оставляя на дощатом полу мокрые следы. Чай в моих руках как раз кончился, и я хотел было налить ещё, но дед остановил меня:

– Хвате. Или хочешь неделю сопеть в кровати?

– Де, а он тоже? – шмыгая носом, девчушка скинула полотенце с ужина, и то полетело на пол. Перед нами стояли три порции рыбы. Две – жареной. А одна – сырой.

– Тоже, – кивнул тот и посмотрел так, будто снова встречал меня у тына. – Ещё как.

Болтая ногами, девочка пододвинула к себе тарелку с сырой рыбой и принялась её поедать. Я смотрел на её зубки, в момент укуса становящиеся остренькими треугольниками, и не мог отвести взгляд. Было в ней что-то от… рептилии, что ли. Мир зарябил, как тогда, когда я глянул в окно своей квартиры на снегопад и услышал узбекские маты дворника Акбара.

– Может, объяснишь хоть что-то? – с вялой надеждой спросил я. Иго тоже посмотрела на деда так, словно объяснение интересовало и её.

– Отчего ж не объяснить, – задумавшись, дед смешно вытянул губы «дудочкой». – Ты не совсем обычный человек. Как и я. А она, – кивок в сторону Иго, – вообще другая.

– Без поллитра не разберёшь…

– Ты свои поллитра чужой кровью по снегу расплескал, малец! – надвинул брови хозяин, и мне вдруг сделалось не по себе. – Ты свои поллитра… – он осёкся, прожевал несказанное и придвинул тарелку поближе к смачно жующей девочке. – Кушай, цветочек мой, кушай…

Ужинали молча. Иго то и дело показывала мне язык, но я старательно делал вид, что не вижу, как иногда его кончик делился надвое. Рыба была вкусной и, главное, тёплой, но я всё ещё не мог отогреться. Дед почти не ел, листал ленту соцсети и иногда улыбался единственным зубом. Выглядело это, конечно, презабавно…

– Де, а он теперь наш? – беззастенчиво облизала тарелку девчушка.

– А как решит, цветочек. Вот поспит. Проснётся. Переборем ему ту гниль чужеродную да и спросим – наш он или нет. Всё, доня, – дед погладил девочку по спине. – Иди к себе. Завтра предпоследний день, ты же помнишь? Потом – спать.

– Но я не хочу спать! Витька и Кешка забудут меня! Как Толясик в прошлый раз! Опять драться придётся, чтобы главной стать!

– Позабудут, – кивнул дед. – А драться уже не придётся, поверь. Но чему быть, того не миновать, цветочек. Иначе никак. Ступай.

Она спрыгнула со скамьи, неловко увлекая за собой тарелку, которая едва не разбилась об пол, на что дед не обратил никакого внимания. Меня поразило, с какой любовью смотрел он вслед девочке. Ничего подобного я не встречал. Он прямо лучился теплом по отношению к ней!

– А тебе я вот что скажу, Котенька. Я старый, и мало что смыслю в том, что сделалось с нами. С такими, как мы. Века меняются, время иде, правила Извечной Игры хоть и на камне тёсаны, а тоже туда же. Да и забывать я стал многое… Потому ты должен помочь мне, чтобы я помог тебе. Мы вынем из тебя нхакала, но все эти ступени, числа, таланты… Я стараюсь, но… слишком давно я вне Игры. В моё время ничего этого не было. В моё время…

Взгляд его затуманился, и я вдруг понял, каким было его время. Былинным. Древним. Бок о бок с сущностями, которых сейчас принято считать потусторонними, сказочными или демоническими. На вид деду было никак не меньше восьмидесяти лет, да только от этой мысли мне становилось смешно. Он был старше. И этой деревни, на окраине которой жил. И даже леса, чьей хвоей укрыл от любопытных глаз свой дом.

– Теперь это и твой дом, Котя. Если ты того пожелае.