Читать книгу Балтийское небо - Николай Чуковский - Страница 6

Оказалось, что во вторую эскадрилью сейчас отправляется грузовая машина, и дежурный усадил Лунина рядом с шофером. Лунин оглядывался по сторонам, стараясь понять, где они едут. Он понимал только, что они находятся к северу от города, между городом и финскими войсками, наступавшими с севера по Карельскому перешейку и остановленными на линии Сестрорецк – Белоостров. Понимал он также, что приближается к морю.

Они без конца ехали мимо опустевших дач с пылающими кустами георгинов у веранд. Иногда дачи пропадали и начинались картофельные поля, где женщины копали картошку. Лунин все глядел вперед, все ждал, что увидит море, но уже наступали сумерки, а моря все не было. Так и не увидев моря, они въехали на аэродром.

Это был, конечно, не аэродром, а просто поляна в еловом лесу, на окраине пустого дачного поселка, приспособленная для взлета самолетов. Лунин, несмотря на сумерки, опытным взглядом сразу заметил все самолеты, стоявшие в разных местах по краям поляны под широкими лапами елей. Их было всего шесть – истребителей «И-16».

Шофер показал Лунину тропинку к командному пункту Рассохина, и он пошел туда один, таща свой чемодан. Командный пункт помещался на краю аэродрома, в землянке, покрытой дерном, купол которой едва возвышался над землей. У входа стоял краснофлотец в металлическом круглом шлеме, с автоматом на животе. Он попросил Лунина подождать и нажал кнопку звонка.

Через минуту из землянки вышел крепкий, плотный человек очень маленького роста, в летном комбинезоне, с непокрытой головой. «Вес пера», – подумал Лунин. Лицо маленького человека было чем-то озабочено, и он оглядел Лунина не без досады.

– Старший лейтенант Кабанков, – представился он, однако, вполне вежливо. – Комиссар второй эскадрильи.

Лунин пожал ему руку и назвал себя.

– Вы к капитану? – спросил Кабанков.

– К капитану Рассохину, – сказал Лунин.

На маленьком твердом лице Кабанкова опять мелькнуло выражение досады. «Я, кажется, не вовремя», – подумал Лунин.

– Вы из дивизии, товарищ майор? – спросил Кабанков, медля у входа.

– Из дивизии, – ответил Лунин и сразу почувствовал, что Кабанков неверно его понял. Он хотел сказать, что приехал из штаба дивизии, а Кабанков решил, что он – представитель штаба дивизии. Но поправиться Лунин не сумел.

Кабанков повел его вниз, толкнул дверь, провел темным подземным коридором, пол которого был устлан досками; под досками хлюпала вода. Кабанков открыл еще одну дверь, и они очутились в маленькой комнате, тускло освещенной керосиновой лампочкой с закопченным стеклом, висевшей на стене. Сладковато пахло сосновой смолой. Потолок был низок, Лунин почти задевал его фуражкой. Комната имела и вторую дверь, и два летчика в комбинезонах стояли возле этой двери и хмуро прислушивались к тому, что за ней происходило. При появлении Кабанкова и Лунина они обернулись.

– Кабанок, ты видел его? – шепотом спросил один из них, мальчик лет девятнадцати, простодушный на вид, с круглыми, девичьими щеками.

Кабанков кивнул.

– Правда, что он прожил еще минут двадцать?

– Не знаю… Минут восемь, может быть… – шепотом ответил Кабанков, подходя к двери. – Он захлебнулся кровью. У него грудь прострелена навылет в двух местах. Когда его вынимали из самолета, кровь била между губами фонтаном.

– Он помнил что-нибудь? – спросил молоденький летчик с детским любопытством.

– Ничего не помнил, – ответил Кабанков.

– Перелетел через море с простреленной грудью! – сказал молоденький летчик. – Шел прямо за капитаном и Серовым и ни разу не сбился. Я видел, я сзади всех шел, за Байсеитовым. А ведь он уже умирал…

– Техник его на аэродроме только тогда начал догадываться, когда увидел, что он идет на посадку, не выпустив шасси, – сказал второй летчик, доселе молчавший.

Это был человек несколько постарше, высокий, худощавый, слегка сутулившийся, с добрым, грустным и умным лицом.

– Круг над аэродромом сделал правильно, но шасси не выпустил и самолет посадил на брюхо, – продолжал он. – Шасси у него в порядке – значит, просто сил не хватило. Он потерял сознание, только когда посадил. Замечательно посадил! Костыль немного сбил в сторону. Техники за ночь исправят, и к утру самолет будет цел.

– Все равно летать на нем некому, – сказал Кабанков.

Он слегка приоткрыл дверь и заглянул в щелку. Все сразу замолчали. Он приоткрыл дверь шире.

Лунин тоже заглянул в дверь и впервые увидел капитана Рассохина.

Рассохин сидел за столом. На столе стояла большая керосиновая лампа, и лицо его было хорошо освещено. Широкие скулы, рыжие брови, шероховатая кожа с крупными веснушками – из тех лиц, которые называют конопатыми. К маленьким, подвижным, широко расставленным голубым глазам со всех сторон сбегались сухие, как щепочки, морщинки. Ему, пожалуй, лет тридцать. Деревенское, крестьянское лицо. И в то мгновение, когда Лунин его впервые увидел, на этом лице было только одно выражение – бешенство.

Появившихся в дверях Кабанкова и Лунина Рассохин не заметил, – может быть, потому, что слишком яркий свет лампы на столе мешал ему. Он глядел только на человека, стоявшего перед ним по другую сторону стола. Глядел с бешенством.

Это был смуглый красавец, сухощавый и прямой, горбоносый, черноволосый, с черными бровями, сросшимися на переносице. Из-под этих бровей он прямо смотрел в лицо Рассохину. В руках он держал свой летный шлем, теребил и мял его. Каждые полминуты он оглядывался, словно боялся, что кто-то стоит у него за спиной, хотя за спиной у него никого не было.

– Ты бросил его аккуратненько, – говорил Рассохин, с ненавистью глядя ему в лицо. – Ты его ведомый и должен был смотреть, чтобы никто не зашел к нему в хвост. А ты аккуратненько бросил его.

– Я сбил «Юнкерс», – сказал горбоносый, глядя на Рассохина прекрасными, слегка навыкате глазами.

– Плевать я хотел, что ты сбил «Юнкерс!» – крикнул Рассохин. Он побледнел от гнева, и все щербинки у него на лице стали еще заметнее. – Ты погнался за «Юнкерсом», а его застрелили. Не бывает таких случаев, когда можно оставить ведущего! Не бывает!

– Я сбил «Юнкерс», – повторил горбоносый упрямо и обернулся.

Он, видимо, уже очень много раз повторял эту единственную фразу.

Рассохин ударил веснушчатым кулаком по столу. Он хотел крикнуть, но бешенство перехватило ему горло, и он почти прошептал:

– Пошел вон!

Горбоносый свернул свой кожаный шлем в жгут и вышел из комнаты, протискавшись между Кабанковым и Луниным.

– Капитан, – сказал Кабанков, видимо страдавший, что все это происходило при постороннем человеке. – К вам прибыл товарищ майор из дивизии.

Рассохин, жмурясь от света лампы, глянул в дверь и тут только увидел Лунина. Заметив майорские нашивки у него на рукавах, он неторопливо встал со стула и оказался человеком среднего роста, очень плотным, широким. Он глядел на Лунина с тем же выражением бешенства, с каким только что глядел на горбоносого.

– Явился в ваше распоряжение, товарищ капитан, – сказал Лунин, вытягиваясь и поднося руку к фуражке.

Рассохин не сразу понял и долго рассматривал сопроводительную бумажку, выданную Лунину в штабе дивизии. Наконец догадался и сел. Лунин снял фуражку и вытер платком вспотевший лоб.

– Вы летчик? – спросил Рассохин, разглядывая лысеющую голову Лунина и всю его несколько грузную фигуру.

– Летчик, – ответил Лунин.

Глаза Рассохина сузились и стали насмешливыми:

– Из гражданской авиации?

– Из гражданской.

– На истребителях летали?

– Очень мало. В запасном полку.

– В бою были?

– Не приходилось.

О своем участии в Гражданской войне Лунин поминать не собирался.

– Так вас к нам на пополнение? – спросил Рассохин уже совсем издевательски. – Вместо Никритина?

Лунин молчал.

– Почему же вас одного? – продолжал Рассохин. – Нас осталось пять человек. Они вам об этом не говорили?

Лунин молчал.

Рассохин тоже замолчал и задумался. И вдруг сказал совсем по-иному, спокойно и без всякой насмешки:

– Дадим товарищу майору самолет Никритина. А, Кабанок?

– Другого нет, – сказал Кабанков.

– Байсеитов! – крикнул Рассохин.

Горбоносый летчик вошел в комнату, вытянулся и уставился на Рассохина черными упрямыми глазами.

– Вот майор Лунин будет летать на самолете Никритина, – сказал ему Рассохин. – Но я тебя ему не дам! Ты его погубишь. Ты, Байсеитов, всякого погубишь! Я тебя никому не дам, я тебя себе возьму. Ты будешь моим ведомым вместо Серова.

Байсеитов ничего не сказал и только посмотрел себе через плечо, как будто искал кого-то у себя за спиной.

– А вам, майор, я, так и быть, отдам Серова, – продолжал Рассохин. – Он мой ведомый с первого дня войны и ни разу меня не подвел. – Голос Рассохина стал мягким. – Серов!

Вошел один из тех летчиков, которые слушали за дверью, – тот, что постарше, сутуловатый. Он казался неуклюжим в своих огромных мохнатых унтах.

– Ну, Коля, мы с тобой расстаемся, – сказал Рассохин. – Теперь твоим ведущим будет майор Лунин. Он прибыл к нам командиром звена, на место Никритина.

– Есть, товарищ капитан, – сказал Серов.

Видно было, что он огорчен. Но, вероятно, он не хотел обидеть Лунина и вдруг улыбнулся ему доброй улыбкой.

– Ужинать, – сказал Рассохин, посмотрев на часы.

В столовую пошли вчетвером: Лунин, Серов, Байсеитов и младший лейтенант Чепелкин – тот молодой летчик с девичьими щеками, который расспрашивал Кабанкова, сколько минут прожил Никритин после посадки. Байсеитов шел немного в стороне от остальных и вдруг запел с легким кавказским акцентом:

Он все еще внутренне хорохорился и, видимо, ожидал, что товарищи с ним заговорят. Но все молчали, замолчал и он. Через каждые несколько шагов он поворачивал голову и глядел назад.

Лунин нес свой чемодан и ни с кем не заговаривал. Он понимал, что все они думают о погибшем. Один только Серов искоса поглядывал на него.

– Извините, товарищ майор, – спросил он наконец, – вы тот известный летчик Лунин?

Лунин никогда не считал себя известным и решил, что Серов принял его за кого-то другого.

Серов смутился, но все-таки неуверенным голосом назвал один перелет, еще конца двадцатых годов, и спросил, не участвовал ли в нем Лунин. Лунин подтвердил, что участвовал.

– Ну, вот видите, я же сказал, что это вы! – воскликнул Серов обрадованно. – Никакого другого Лунина нет. Я многих ваших учеников встречал. Вы тот самый известный Лунин.

Возле столовой их обогнал Рассохин. Он очень спешил. Но, поравнявшись с Луниным, спросил:

– Вы вологодский, майор?

– Вологодский.

– Я сразу узнал. С первого слова. И я вологодский. Земляки.

– Я тоже сразу узнал, – сказал Лунин.

Рассохин опять улыбнулся, прибавил шагу и убежал от них. Он, видимо, хотел смягчить резкость, с которой встретил Лунина. Но глаза его по-прежнему были насмешливы.

Столовую они называли по-морскому – камбуз. Этот камбуз находился в маленькой дачке с кривыми березками перед верандой, белевшими во тьме. Внутри окна были затемнены синей бумагой, сияла керосиновая лампа, освещая два небольших стола, стоявших в виде буквы Т. Накрыто было на шесть человек. Байсеитов, Чепелкин и Серов уверенно сели на свои места – в самом конце.

– Хильда! – крикнул Чепелкин. – Поскорей!

Лунин колебался, не зная, какое из свободных мест нужно занять. Серов указал ему стул между собой и Байсеитовым. Хильда, девушка-эстонка, маленькая, с беленьким милым личиком, как у куклы, внесла поднос с тарелками. Полк первые месяцы войны провел в Эстонии и вывез ее оттуда.

Она остановилась в дверях, смотря на Лунина, сидевшего между Байсеитовым и Серовым. В глазах ее был ужас.

– Лейтенанта Никритина не будет? – спросила она.

Серов отвернулся.

– Не будет, – ответил Чепелкин угрюмо.

Слезы побежали у нее по лицу, и она не могла их вытереть, потому что руки ее были заняты. Она поставила поднос на край стола, закрыла лицо фартуком и убежала на кухню. Но через минуту она вернулась, умытая, спокойная, и поставила перед каждым тарелку мяса с рисом.

Ели молча все, кроме Байсеитова, который, ни к кому в отдельности не обращаясь, все пытался завести разговор.

– Ничего нет лучше вольной охоты! – говорил он, блестя глазами. – На охоте сам себе господин. Почему нас теперь не пускают на охоту? Эх, поохотился я на немцев в Эстонии! Немецкие мотоциклисты едут цепочкой по дороге из Пярну в Таллин. Я выскакиваю из-за леса, пикирую, бью по передним. Передние валятся, загораживают дорогу, задние налетают на передних, валятся тоже. Каша! Я бью прямо в кашу!..

Он захохотал, потом обернулся и посмотрел, нет ли кого-нибудь у него за спиной. Все молчали, и он продолжал:

– Легковые машины! Люблю гоняться за легковыми машинами. В легковой машине едет какой-нибудь начальник. Гоняешься за ней, бьешь в нее – она вся как решето. Переворачивается вверх колесами. Хорошая охота!

Он опять захохотал, опять посмотрел через плечо. Никто не сказал ни слова. Он встал, оставив почти все в тарелке, надел шлем и вышел. В дверях он столкнулся с Кабанковым. Они молча пропустили друг друга. Кабанков сел на свое место – рядом с пустым стулом Рассохина. Он был так мал ростом, что ноги его не доставали до пола.

– Хильда! – крикнул он. – Давай, пожалуйста!

Он подогнул под себя правую ногу и сел на нее. Сидя на ноге, он казался выше. Хильда принесла ему тарелку с мясом и взяла тарелку Байсеитова.

– Байсеитов ничего не ел? – спросил Кабанков, торопливо глотая.

– Ничего, – ответил Чепелкин. – Он нам рассказывал, как он любит вольную охоту.

– Вольную охоту всякий любит, – сказал Кабанков.

– Он сбил «Юнкерс», – мягко сказал Серов. – Я сам видел, и посты подтвердили. Он погнался за ним, догнал и сбил возле Ораниенбаума. «Юнкерс» шлепнулся в воду как раз против пирса.

– Я не сомневаюсь, что он сбил «Юнкерс»! – сказал Кабанков сердито. Да разве так надо сбивать? Нет, не так. Надо так сбивать, чтобы при этом не погиб твой товарищ, который, к тому же, лучше тебя…

– Это верно, – подтвердил Чепелкин.

– Нет, ты подумай! – продолжал Кабанков, обращаясь к Чепелкину. – Мы с июня сбиваем «Юнкерсы». Вся Прибалтика, от Восточной Пруссии до самого Ленинграда, усыпана обломками «Юнкерсов». Если бы мы за каждый сбитый «Юнкерс» платили жизнью товарища, так нас всех давным-давно и в помине не было бы.

Они замолчали, и слышно было только, как вилки стучат по тарелкам. Лунин понимал, что все они думают о Байсеитове.

– А ты заметил, как он оглядывался? – спросил Кабанков, взглянув на Серова.

Серов кивнул.

– Он даже за едой оглядывается, – сказал Чепелкин.

– Мы-то с тобой знаем, что это значит, – продолжал Кабанков, обращаясь к Серову. – Помнишь Кулешова?

Серов опять кивнул.

– А что это значит? – спросил Лунин.

– Это значит, что он смотрит, не заходит ли ему в хвост «Мессершмитт», – сказал Кабанков. И, видя, что Лунин не понимает, пояснил:

– Нервный тик.

– Он оглядывается через каждые сорок секунд, как в воздухе, – сказал Серов. – В воздухе нужно оглядываться не реже чем через сорок секунд, чтобы «Мессершмитт» не зашел тебе в хвост.

– Кулешов стал оглядываться в камбузе, и на другой день его сбили, – сказал Чепелкин.

Этого не следовало говорить. Кабанков хмуро посмотрел на него. Девичьи щеки Чепелкина порозовели. До конца ужина никто больше не произнес ни слова.

Когда они вышли из столовой, было уже совсем темно. Лунин, не спавший прошлую ночь, чувствовал себя усталым. Он засыпал на ходу. Летчики ночевали в соседней дачке. Эту дачку они называли тоже по-морскому – кубрик. Тут тоже горела керосиновая лампа, стояло шесть коек – три у одной стены, три у другой. Байсеитов лежал уже на своей койке и спал. Смуглое лицо его темнело на подушке.

Войдя, они сразу расселись по своим койкам и стали раздеваться, с наслаждением освобождаясь от унтов и комбинезонов. У них были крепкие, мускулистые молодые тела, широкие грудные клетки. Особенно крепок был маленький Кабанков – мышцы ходили у него под кожей, как канаты. Но лица у всех были серые от усталости. У них не было сил даже разговаривать. Раздеваясь, они уже засыпали.

Лунин поставил чемодан на пол и стоял в нерешительности. Две койки были свободны. Он не знал, какую из них можно занять.

– Та койка – капитана, – сказал Серов, заметив, что Лунин не ложится. – Хотя он ночует больше на командном пункте, но и здесь у него есть койка. А вы ложитесь на эту, товарищ майор.

Лунин сел на койку и расстегнул китель. Возле койки у изголовья стояла тумбочка, покрытая салфеткой. На тумбочке, на салфетке, блестело круглое зеркальце, лежали сложенные в треугольники письма, стояла фотография, потускневшая, смятая и потом разглаженная, на которой изображена была пожилая женщина в шерстяном платке. Лунин вдруг понял, чьи это вещи, чья это койка. Он встал и оглянулся, не зная, как поступить.

Под этой простыней прошлую ночь лежал летчик Никритин. В это зеркальце он смотрелся, это фотография его матери. Все уже спали, кроме Серова, который лежал на соседней койке за тумбочкой. Но Серов молчал. Лунин разделся, лег и укрылся простыней.

– Вот мы уже у самого Ленинграда, – сказал вдруг Серов. – Больше нельзя отойти ни на шаг.

– У вас есть в Ленинграде кто-нибудь из близких? – спросил Лунин.

– Нет, сейчас никого, – сказал Серов. – Уехала, – прибавил он, и голос его дрогнул от тревоги. – Я пришел на квартиру, а она уехала с детьми…

– Ваши дети? – спросил Лунин.

– Считайте, что мои…

– А сколько вам лет?

– Уже двадцать семь.

Лунин значительно старше, а детей у него нет.