Читать книгу В тине адвокатуры - Николай Гейнце, Николай Эдуардович Гейнце - Страница 34
Часть первая
Жрецы Ваала
XXXIV
Следствие
ОглавлениеОбморок княгини Зинаиды Павловны был полупритворный, хотя неожиданная смерть мужа, надо сознаться, ее поразила.
Почти со дня брака с ним она не переставала в душе своей лелеять мысль об этой смерти.
Самая прелесть ее замужества заключалась для Зинаиды Павловны в сладкой надежде на скорое вдовство.
С годами эта мысль, вследствие крепкого здоровья князя, хотя за последние годы видимо ослабевшего, стала казаться ей все неосуществимее.
Первое время, сидя взаперти, в этой золотой клетке, как она называла усадьбу, княгиня страстно желала свободы, жизни, а это желание могло исполниться по смерти мужа.
Она страстно желала его смерти.
Более свободная за последние годы, она начала примиряться со своим положением и относиться индиферентнее к его существованию.
Вдруг – она вдова.
«Не поздно ли?» – мелькнуло в ее уме.
Она взглянула в зеркало.
Довольная улыбка, появившаяся на ее лице, красноречиво свидетельствовала, что она решила этот вопрос отрицательно.
Явившийся к ней после завтрака Гиршфельд застал ее уже полулежащею на кушетке в ее будуаре.
Перед ней на столе стояла хрустальная ваза с любимым ею лакомством – киевским вареньем.
– Свершилось, князя нет и ты вдова! – сказал он, входя, и подал ей руку.
Она потянула его к себе.
Он наклонился и поцеловал ее долгим поцелуем.
– Я сегодня заслужил вполне этот поцелуй… – сказал он, присаживаясь на кушетку.
Она вопросительно поглядела на него.
– Когда я говорил, что буду всегда стоять на страже твоих интересов – это была не фраза. Вот доказательство.
Он подал княгине похищенное им со стола покойного князя письмо княжны Лиды.
Резолюция на этом письме, написанная рукою князя, была следующая:
«Выдать не в зачет завещанного в приданое сто тысяч».
– Я не понимаю! – сказала она, пробежавши письмо и надпись.
– Если бы это письмо найдено было при всех, то хотя оно юридически не обязательно, но сто тысяч, во избежание пересудов и неприятных толков, пришлось бы выдать.
Княгиня, видимо, поняла, и лицо ее озарилось довольной улыбкой.
Она приподнялась с кушетки, обняла его за шею и звонко поцеловала в губы.
– Теперь же будущая госпожа Шатова может удовольствоваться завещанными ей двумя стами тысяч, если только завещание признают действительным.
– То есть как признают действительным? Разве может быть иначе?
– Это покажет вскрытие и следствие. Если признают, что князь покончил с собой сам, что он не был жертвой случайности или преступления, то завещание его, как самоубийцы, недействительно.
– А как же я? – встрепенула она.
– Для тебя-то это безразлично. По завещанию ты получаешь в пожизненное владение Шестово и в собственность капитал в пятьсот тысяч рублей. Доходы же с других имений и с капитала свыше миллиона рублей в государственных бумагах остаются неприкосновенными до совершеннолетия князя Владимира, так как именья и капитал завещаны ему. Опекуншей над сыном назначаешься ты и обязана эти доходы обращать только в государственные бумаги. Шестово после твоей смерти переходит в собственность князя Владимира. По закону же, если завещание будет признано недействительным, ты получаешь свою вдовью часть из имении и капиталов и становишься естественною онекуншей твоего сына – это выйдет много больше и лучше. С уничтожением завещания потеряет княжна Лидия – двести тысяч, а княжна Маргарита библиотеку. Последнюю ей можно и подарить! – усмехнулся он.
Она весело улыбнулась.
– Тебе необходимо будет взять поверенного… – продолжал он.
– Кто же, как не ты, будешь моим поверенным! – снова обняла его она.
Он поцеловал ее.
– Письмо это я уберу к себе подальше, – сказал он, пряча письмо княжны Лиды в карман.
– Ты хочешь сохранить его?
– Нет, конечно уничтожу.
В это время послышался звон колокольцев въезжавшего во двор экипажа.
– Надо идти! – сказал он, освобождаясь от ее объятий и подарив ее прощальным поцелуем.
Он сошел вниз.
На губах его играла торжествующая улыбка.
Приехал судебный следователь, Сергей Павлович Карамышев.
Гиршфельд застал уже его в зале, беседующим со становым и доктором.
Поодаль от них стоял, смотря в окно, фельдшер, призванный для предстоящего вскрытия.
– А княгиня? – обратился к нему Карамьгшев, пожимая руку.
– Я только что сейчас справлялся, она еще не оправилась от обморока и лежит у себя наверху, – отвечал он.
– Жаль Александра Павловича, хороший был человек, и какое совпадение: оба брата один за другим! – соболезновал Карамышев.
– Приступим, господа, чем золотое время терять, печалью не поможешь! – продолжал он и направился в кабинет.
Август Карлович высказал ему свое предположение, что князь отравился или отравлен сильным приемом опиума.
Составив протокол наружного осмотра трупа и всего кабинета, судебный следователь взял рюмку.
– А где же самый опиум? – обратился он к Голю.
Последний взял с письменного стола пузырек коричневого стекла с ярлыком, на котором было написано: Tinctura opii, и подал его следователю.
Тот приобщил его к рюмке в качестве вещественных доказательств, опечатав их своею печатью.
Труп был раздет, внесен в залу и положен на приготовленный стол.
Вскрытие началось.
Предположение доктора оправдалось: князь умер от приема сильной дозы опиума.
Открытым оставался вопрос: сам ли отравился князь, или же был отравлен другим лицом?
Наступило время обеда, к которому вышла Зинаида Павловна – печальная, молчаливая.
Труп князя обмыли, одели и положили на стол.
Из залы доносилось уже монотонное чтение псалтыря.
Тотчас после обеда была отслужена панихида.
Карамышев решил вечером же приступить к допросу свидетелей. Гиршфельд предложил для этого свое помещение.
После панихиды была допрошена княгиня и вся домашняя прислуга, но в их показаниях не оказалось ничего существенного, или хотя бы мало-мальски разъясняющего это темное дело.
– Кто давал князю лекарство? – спросил судебный следователь княжеского камердинера Якова.
– Я-с! – отвечал тот.
– По сколько капель?
– Сперва по три, некоторое время по четыре, за последний же месяц по пяти.
– Расскажи, как и когда ты приготовлял лекарство!
– Во время общего обеда я стелил постель его сиятельству, наливал полрюмки воды и капал лекарство, которое и ставил на столик перед отоманкой около свечки, зажигал ее и затем уже опускал шторы.
– Знал ли ты, что это лекарство ядовито и опасно для жизни, если принять его более предписанного врачом?
– Знал-с. Мне об этом сколько раз и Август Карлович, и их сиятельство говорили.
– Не случалось ли тебе капнуть лишнюю каплю?
– Несколько раз случалось.
– Что же ты тогда делал?
– Я выливал лекарство в песочницу, вытирал начисто рюмку и начинал снова.
– Сколько капель налил ты князю вчера?
– Пять-с.
– Не ошибался?
– Нет-с, вчера с первого раза.
– Верно? Говори правду!
– Как перед Господом!
– Твердо, значит, помнишь?
– Твердо, как сейчас помню!
– Приготовив постель и лекарство, ты дожидался князя в кабинете?
– Да-с.
– Никуда не отлучался?
– Летом я носил на террасу трубку, которую их сиятельство изволили курить после обеда перед сном на вольном воздухе.
– Вчера носил тоже?
– Носил-с.
– Дверь кабинета оставлял открытой?
– Так точно.
– Когда ты вчера нес на террасу трубку, не встретил ли ты кого-нибудь шедшего по направлению к кабинету?
– Вчера их сиятельство Маргарита Дмитриевна попалась мне навстречу.
– Ее комната в той же стороне, где и кабинет?
– Так точно-с. Они, вероятно, изволили идти к себе.
– Чего я-то расспрашиваю? Придет же в голову такая глупая мысль! – подумал Карамышев и отпустил свидетеля, прочитав ему его показания и заставив расписаться.
Доктор Голь при допросе подтвердил показания Якова относительно количества капель прописанного им лекарства и того обстоятельства, что он действительно говорил, чтобы он был осторожнее, так как это лекарство – яд.
– Скажите, доктор, неужели усиленный прием опиума не сопровождается никакими предсмертными страданиями? – спросил Карамышев.
– Нет, человек просто засыпает мертвым сном.
– Сколько потребно капель, чтобы произвести смерть?
– Это относительно, смотря по организму принимающего.
– В данном случае?
– Капель двадцать пять, тридцать, так как князь принимал опий уже около года, следовательно, привык к нему, раствор же был сильный.
– Мог он почувствовать, приняв лекарство, что доза велика?
– И мог, и не мог. Скорее даже нет, так как лекарство, обыкновенно, глотают, следовательно язык – этот главный орган вкуса, почти не принимает участия.
– Можно ли предположить, что князь был психически расстроен?
– Он был странный человек, но если судить по этому, то каждый из нас сумасшедший по своему.
Так окончился допрос доктора.
Все клонилось к предположению о самоубийстве, так как не было никаких причин к совершению такого преступления над князем со стороны постоянного лица, не говоря уже о близких.
Одно показание Гиршфельда возбуждало сомнение.
Николай Леопольдович показал, что, уезжая третьего дня в Т., он оставил князя совершенно здоровым и веселым.
– Какие поручения дал вам князь? – спросил Карамышев.
– Отвезти письмо брату и фотографические виды племяннице.
– Из-за этого он посылал вас в Т.?
Гиршфельд вспыхнул.
– Он меня не посылал и посылать не мог. Я сам предложил исполнить эти поручения, а поездку предпринял, во первых, желая проехаться, а во-вторых, исполняя желание покойного князя, познакомиться с его больным братом, ныне тоже покойным, и племянницей.
– Извините! – пробормотал Карамышев. – Вам известно содержание письма, которое вы передали покойному князю Дмитрию? – продолжал он допрос.
– Я его не читая, но князь Дмитрий Павлович, прочитав его, сказал при мне своей дочери, что ее дядя собирается подольше погостить у них в половине будущего сентября, значит он писал, между прочим, и об этом.
Дело снова запутывалось, и главный вопрос оставался неразрешенным.