Читать книгу В спецслужбах трех государств - Николай Голушко - Страница 5

После окончания учебы в средней школе мой выбор профессии определился одним – прочитанной в ранней молодости юридической литературой, которая стала невольным наследством погибшего в годы войны дяди Якова, прокурора района.

Почему Томский университет? Томск был близок к Казахстану, поэтому я решил искать счастья в сибирском городе. Отец уговаривал поступать в Омский сельхозинститут, хотел видеть во мне агронома, продолжателя его хлеборобского труда. «Вот, в районе появился молодой специалист-агроном, ему дали сразу дом и мотоцикл, да и Омск недалеко, – убеждал он меня. – Агроном в селе – это интеллигенция, не пропахший соляркой механизатор».

В тяжелом положении пребывали колхозники. Даже после войны было трудно выезжать за пределы своих сел и деревень; их повзрослевшим детям не выдавали паспорта. Некоторые жители многих аулов были вообще не паспортизированы. Мне с трудом удалось получить паспорт после окончания школы, чтобы уехать для поступления в вуз. Спасло то обстоятельство, что мне было семнадцать лет и я еще не был поставлен военкоматом на учет.

Когда я сказал отцу, что после юридической подготовки можно стать судьей или прокурором, как его родной брат Яков, у него не осталось аргументов для возражений. Я тогда не представлял себе славу юридического факультета Томского университета. Уже студентом я узнал, что в 1898 году в Императорском томском университете был открыт юридический факультет – первый на территории от Урала до Тихого океана. Его открытию в Сибири предшествовало специальное постановление Государственного совета и указ императора Николая II.

Для меня, жителя степей, Томск стал местом, где я впервые увидел железнодорожный вокзал, белоснежное здание университета, многоэтажные дома, трамваи, молодежный город, в котором каждый четвертый житель – студент, где я нашел талантливых преподавателей.

Я не представлял себе трудностей, с которыми столкнулся при поступлении в университет. В нашей семье сохранялся украинский уклад, а главное – украинский язык, впитанный с молоком матери, естественно, далекий от литературного. При сдаче экзаменов явно выделялось мое произношение с украинским акцентом. Вступительный конкурс среди десятиклассников достигал 17 человек на одно место при общем наборе 75 студентов на первый курс. В те годы при поступлении на учебу имели льготы молодые люди, отслужившие в армии или получившие двухлетний производственный стаж работы. Меня же при прохождении конкурса выручили высшие баллы на экзаменах по сочинению, литературе, истории, географии и четверка по иностранному языку. Студентами стали выпускники школ, набравшие не менее 23 баллов из 25, а льготники – не ниже 20. Из этого видно, что страна готовила специалистов, делая упор не только на талантливых десятиклассников, но и на тех, кто приобрел бесценный трудовой стаж или воинский опыт. Потом я узнал, что среди сокурсников, кроме меня, из Казахстана были Альберт Черненко, медалист, окончивший школу в Семипалатинской области, и Римма Виноградова из Караганды.

В казахстанские вузы поступить было сложно. Землячка, выпускница нашего факультета Анна Рабец (доктор юридических наук, профессор), вспоминает о предпринятой ею попытке поступить в Алма-Ате: «Оглядев меня сочувственно, секретарь приемной комиссии, по национальности казах, в момент развеял мои иллюзии на сей счет: чтобы поступить, по крайней мере надо быть казашкой, но этого у меня нет; можно также иметь большие деньги, но, судя по моей внешности ученицы школы-интерната, этого никогда не было; можно говорить по-казахски, но этого я не умела; наконец, надо хоть черненькой быть, но и тут неудача: я блондинка от природы».

Итак, мне семнадцать лет, я стал студентом. Проживаю в университетском общежитии вместе с ровесниками, поступившими в университет сразу после школы: Бессоновым, Лебедевым, Петелиным, Гуриненко, Власовым. Все они, как и я, дети военных лет из самых простых трудовых семей. Кем они стали? Владимир Лебедев из Алтая – доктор юридических наук, автор многих учебных пособий по трудовому праву, профессор Томского университета; Альберт Петелин – кандидат юридических наук, был деканом юридического факультета Омского университета; Анатолий Гуриненко – из Хабаровска, человек с поэтическим даром, работал в Министерстве юстиции СССР; Владимир Власов много лет возглавлял прокуратуру Новосибирской области; Юрий Бессонов – военный прокурор, защитил кандидатскую диссертацию и преподавал юридические дисциплины в военных училищах.

Самых высоких научных достижений из моих однокурсников добились Николай Витрук, избранный членом Конституционного суда России, доктор юридических наук, и Юлия Борисова (Гавло), доктор юридических наук.

Студенческие годы – это романтическая поэма в жизни каждого из нас. Жили коммуной, в складчину, в основном на стипендию, но весело и беззаботно.

Наша университетская газета публиковала часто студенческий юмор. Вспоминается, как в ней определялись степени изношенности студенческих носков: предпоследняя – когда сквозь них видны пальцы ног, и последняя – когда бросишь носки вверх, и они прилипают к потолку.

На четвертом курсе моя студенческая работа по анализу концентрации финансового капитала в ведущих капиталистических странах получила вторую премию на городском конкурсе научных работ. Дипломную работу защитил по тематике соотношения дознания (курировалось МВД) и предварительного следствия, входившего в компетенцию прокуратуры. Еще на последнем курсе университета при подготовке дипломной работы я обосновывал целесообразность создания единого и самостоятельного следственного ведомства в стране, отдельного от принадлежности следствия к МВД, КГБ или прокуратуре. Знание предмета помогало мне и в зрелые годы, в период обсуждения этих вопросов во время депутатства, стоять на этой точке зрения.

Перед распределением на работу я был приглашен в Томское управление КГБ, где прошел собеседование и медицинскую комиссию. О родственниках расспрашивали до третьего колена. В то время сотрудники государственной безопасности в моем киношном, периферийно-романтическом воображении казались таинственными и засекреченными – высокие, стройные и бесстрашные герои в привлекательной военной форме. Попасть на работу в КГБ без партийной рекомендации или райкомовской комсомольской характеристики было трудно или просто невозможно. Как успевающий студент, комсомольский активист и спортсмен (был членом комсомольского бюро факультета, входил в сборную команду университета по лыжам), я шел в числе первых на государственную комиссию по распределению молодых специалистов. Когда мне предложили выбор работы, представитель отдела кадров Томского управления КГБ на комиссии заявил, что меня они берут к себе.

Направление в органы госбезопасности из нашего выпуска получил также Павел Ковалев, член партии, бывший моряк.

По-разному в будущем сложились наши судьбы. Вместо практической работы нас решили направить снова на учебу, теперь в двухгодичную Могилевскую школу подготовки оперативного состава КГБ. Выпускники школы в те годы распределялись на службу в республики Прибалтики и западные регионы Украины и Белоруссии. Я отказался от учебы в Могилеве по нескольким причинам: надоело за студенческие годы ходить в кирзовых сапогах, но главное заключалось в том, что в мае 1959 года мы с Женей, моей однокурсницей, поженились, создали семью, и на два года не хотелось расставаться с молодой супругой, переходить на курсантское, казарменное положение. Конечно, мотивы моего отказа были не самыми патриотичными. Но, к моему удивлению, в управлении КГБ меня не осудили, не ругали, не уговаривали, а просто дали понять, что можешь катиться на все четыре стороны. Такое отношение к молодому специалисту было объяснимым: начиналось широкое, более чем на миллион человек, хрущевское сокращение Вооруженных сил, которое затронуло кадры органов госбезопасности.

В январе 1959 года на очередном съезде КПСС Никита Сергеевич Хрущев в своей традиционной манере говорил о необходимости укрепления органов государственной безопасности, не допуская мысли об их сокращении, что, по его выражению, «было бы глупо и преступно». Но уже в феврале на встрече с избирателями Хрущев публично поделился идеей «разумно сократить КГБ». Он заявил, что руководство Коммунистической партии уверено в своем народе, поэтому «мы и внутренние силы – наши органы государственной безопасности – значительно сократили, да еще нацеливаемся их сократить». «В КГБ, – говорил Хрущев, – проводятся значительные мероприятия по сокращению численности органов, учитывая исключительно благоприятную внутриполитическую обстановку в стране». Но объемные сокращения перекинулись на армию – в этом решении отчетливо проявился волюнтаризм Хрущева. В своих речах он преувеличивал достигнутые успехи в создании ядерного и ракетного потенциала: «наши ракеты могут сбить муху в космосе», поэтому военный флот и авиация утрачивают свою мощь и пойдут на демонтаж.

Паша Ковалев после окончания Могилевской школы стал лейтенантом, и я еще успел поработать с ним в Кемеровском управлении КГБ. Вскоре он перевелся в КГБ Белоруссии по семейным обстоятельствам: его могилевская супруга была единственной дочерью прославленной белорусской партизанки. Судьба Ковалева оказалась трагичной: молодой офицер покончил с собой. Причину я толком не знаю. В жизни он был человеком честным, но горячим и резким, даже вспыльчивым…

Вспоминаю почти анекдотический случай, когда поведение Ковалева обсуждалось на парткоме за необдуманную реплику в адрес преподавателя Милехина. Последний настойчиво рекомендовал нам изучать труды В. И. Ленина, без чтения которых он не ложился спать. Ковалев тут же горячо отреагировал: «И я тоже. Как возьму в руки том Ленина, моментально засыпаю». Конечно же, о поведении молодого коммуниста стало известно в парткоме факультета. Ковалев вскоре «отомстил» преподавателю, когда Милехин стал хвалиться тем, что часто выступает перед населением с лекциями по различной тематике. «А лекции о геморрое тоже читаете?» – иронизировал студент. Интересно, как он и после этого прошел проверку в КГБ?

Оставшись без трудоустройства, испытывая горькое разочарование, мы с женой прибыли в ее родной город Кемерово и были не одиноки. В этом городе оказались томские однокурсники, которых я назову по достигнутому ими служебному положению: Михаил Шапошников – председатель Кемеровского областного суда; семья Бобылевых – Анатолий стал заместителем председателя Кемеровского облсуда, Валентина Вельдяскина (Бобылева) – начальником отдела Кемеровской областной прокуратуры; Юлия Кузнецова – член Кемеровского облсуда, Игорь Константинов, сотрудник прокуратуры, затем начальник следственного отделения в УКГБ по Орловской области.

Наша команда подобралась прекрасная, дружная, дерзающая, без блатных связей. Начинали рядовыми специалистами, стремились как можно быстрее приобщиться к практическим делам, войти в трудовую жизнь кузбассовцев.

После полуголодного студенчества, когда рыбные консервы в томате и плоская камбала в годы учебы казались нам деликатесами, пролетарский город Кемерово явился благодатным краем, где в отличие от соседних областей в магазинах можно было увидеть нормальный выбор продуктов.

Следователем прокуратуры Центрального района города меня благословил лично прокурор Кемеровской области Сатаров (в последующем прокурор Киргизской ССР). Я получил не только назначение на работу, но и небольшую материальную помощь, будучи оформленным по его совету как молодой специалист. О своей квартире и не мечтали, жили у родителей.

В Кузбассе шла напряженная трудовая жизнь: велись грандиозные стройки, создавался металлургической гигант Запсиб, вводились в действие новые угольные разрезы и шахты, современные химические предприятия.

Мы, начинающие сотрудники, столкнулись с исключительно сложной обстановкой в борьбе с уголовной преступностью. По уровню преступности область стабильно занимала высокие третье – четвертое места в стране. В те годы вступало в силу новое уголовное и процессуальное законодательство, более гуманное, чем прежде. Впервые предусматривалось условно-досрочное освобождение осужденных, в том числе за тяжкие государственные преступления. В местах расположения бараков «сиблагов», «южкузбасслагов» снималась колючая проволока и возникали поселки, превратившиеся в последующие десятилетия в современные города.

Хрущевская оттепель ощутимо коснулась меня на работе в прокуратуре.

Началось массовое освобождение осужденных из лагерей по отбытию ими двух третей наказания. Мне приходилось участвовать в заседаниях судов, когда выходили на свободу военные и послевоенные особо опасные государственные преступники, изменники Родины, каратели, полицаи, приспешники фашистов. Как-то пришлось заниматься материалами по досрочному освобождению из лагеря одного из заключенных, выходца из западных областей Украины. Я впервые тогда узнал, кто такие бандеровцы. Освобождался бандит, который по заданию ОУН проник на службу в милицию и сопровождал из села в районный центр семерых местных призывников на службу в Советскую армию. По дороге он расстрелял их. Пытаясь избежать ответственности, ссылался на то, что в лесу на них напала вооруженная банда, он отстреливался и чудом остался живым. Криминалистическая экспертиза показала, что все молодые призывники были убиты из автомата бандита. После войны с согласия Сталина была отменена смертная казнь, и этот убийца, отбыв небольшой срок, вышел на свободу.

Среди расследованных рядовых и сложных уголовных дел вспоминается такой эпизод. Я тогда только начинал работать районным следователем, когда в пригороде Кемерово было совершено преступление: женщина средних лет отсекла топором голову спящему мужу. Вместе с коллегами из милиции я осматривал место кошмарного происшествия и столкнулся с жуткой действительностью. На допросе арестованная женщина подробно рассказала о своей горестной жизни, тяжелом труде в годы войны, пьянстве и постоянных деспотических выходках мужа, давно возникших у нее намерениях его убийства как единственного способа избавиться от невыносимых издевательств. Показания этой несчастной женщины настолько потрясли меня (тогда 22-летнего следователя), что официальные протоколы допросов и другие процессуальные документы я оформил таким образом, чтобы можно было квалифицировать ее, безусловно, умышленные действия как убийство в состоянии аффекта, внезапно возникшего сильного душевного волнения. Преступница долго заучивала «собственные» показания, составленные мною. Я сам выступил в качестве прокурора, когда дело слушалось в народном суде, и просил определить обвиняемой условную меру наказания, с чем согласились народные судьи. Слухи об освобождении от тюрьмы и мягком приговоре суда распространились в городе, привлекли повышенное общественное внимание, в частности тем, что со ссылкой на этот прецедент некоторые женщины не побоялись угрожать своим «любимым» мужьям аналогичной расправой.

Спустя год с небольшим состоялось повышение в должности – назначение старшим следователем облпрокуратуры. При прокуроре области в тот период было шесть или семь таких следователей, которым поручалось расследование особо важных и сложных уголовных дел. В этой должности проработал два года. Находясь месяцами в постоянных командировках, расследовал несколько непростых уголовных дел: гибель шахтеров на шахте 5/7 в Анжеро-Судженске, которая произошла в день выполнения ими взятых рекордных обязательств в честь открытия очередного съезда КПСС; пожар на элеваторе в районном центре Ижморке, уничтоживший урожай всего района; хищения в системе Кемеровского горплодовощторга, где число обвиняемых было около 50 человек, а составленное мною обвинительное заключение зачитывалось в суде в течение нескольких дней.

В городе Прокопьевске у меня в производстве находилось уголовное дело о крупном хищении денежных средств на городской станции переливания крови. Вместе с областным прокурором докладывал первому секретарю обкома КПСС А. Ф. Ештокину о ходе расследования. Доклад был не совсем обычный; интерес партийных органов проявлялся в связи с намечаемым привлечением к уголовной ответственности должностных лиц из руководства города. Секретарь обкома остался доволен, рекомендовал мне проявлять принципиальность, выводить всех на чистую воду за причастность к преступным действиям, независимо от занимаемых высших руководящих постов. Узнав, что я являюсь комсомольцем, шутливо заметил: «Расследование по делу идет хорошо, но есть один серьезный недостаток: уж больно молод старший следователь». Это было мое последнее уголовное дело, расследованное в органах прокуратуры.

В те годы я активно участвовал в общественной и комсомольской работе, выступал в трудовых коллективах, рабочих общежитиях по проблемам борьбы с преступностью, пропаганде действующих законов, участвовал в инструктаже входивших в моду народных дружин и комсомольских оперативных отрядов. Это было замечено, и мне неожиданно поступило предложение возглавить кемеровский комсомол, стать первым секретарем горкома. С трудом я отказался от открывающейся комсомольской карьеры; помогло то, что должность предусматривала членство в КПСС. Тогда я близко познакомился со вторым секретарем Кемеровского обкома ВЛКСМ Валерием Рак-Рачек, ставшим на все годы моим коллегой по службе в КГБ и одним из самых доверенных и надежных друзей.

Неожиданно меня пригласили в Кемеровское управление КГБ. Работник отдела кадров сообщил, что из Томска поступили материалы моего личного дела, я зачисляюсь в резерв КГБ. Предложили пройти оперативную подготовку на курсах в Минской школе КГБ СССР, на что я дал согласие. Когда встал вопрос об увольнении из прокуратуры, то возразил прокурор Кемеровской области, ссылаясь на то, что я оформлен молодым специалистом, поэтому должен отработать положенные по закону три года. Спорить с прокурором области не стали, мои мечты стать разведчиком снова не состоялись. Я очутился заложником закона, согласно которому молодые специалисты ставились в особое положение.

Когда закончился трехлетний стаж работы в прокуратуре, то по решению обкома КПСС в феврале 1963 года меня перевели в управление КГБ сразу на должность старшего следователя. Я попросился на оперативную работу с понижением в должности. Выслуга лет и три звездочки за прокурорское звание при переходе в КГБ не учитывались, начинать приходилось с белого листа.

КГБ СССР в те годы возглавлял В. Е. Семичастный, проводивший линию на повышение авторитета органов, обновление кадров, устранение последствий культа личности и репрессий. Он подчеркивал, что дал себе клятву: «не допущу ни на йоту» того, что практиковалось в сталинские времена.

В ставшем родным для меня коллективе сотрудников Кемеровского управления начинал все сначала – с должности рядового оперативного уполномоченного в звании младшего лейтенанта. Моя последующая служебная деятельность, начавшаяся с третьего захода, все помыслы и поступки на протяжении тридцати лет были посвящены выполнению исключительных задач – обеспечению государственной безопасности страны.

Основным направлением, которым я стал заниматься в начале своей оперативной работы, было изучение политических процессов среди творческой интеллигенции и в высших учебных заведениях города Кемерово. В дальнейшем мне исключительно повезло. В управлении создавался участок чекистской работы по линии разведки – святая святых советской нелегальной спецслужбы. Выполнять эти задачи должен был один оперативный работник (подразделения разведки в областном управлении не было) со знанием иностранного языка, международного права, законодательства о гражданстве иностранных государств, а также с умением подбора кандидатов в разведчики-нелегалы.

В своей работе я замыкался непосредственно на Москву, на отдел, который возглавлял тогда легендарный чекист Павел Георгиевич Громушкин. Его отдел занимался выработкой легенд для советских нелегалов и документированием их жизни за границей. По изготовленным на Лубянке отделом Громушкина немецким документам известный советский разведчик Николай Кузнецов в годы войны вживался в образ обер-лейтенанта Пауля Зиберта. В 1948 году плодами труда Громушкина воспользовался знаменитый разведчик Абель, который прожил в США по таким гражданским документам более десяти лет.

Руководивший советской нелегальной разведкой в 19791991 годах Юрий Иванович Дроздов отмечал, что благодаря сотрудникам отдела Громушкина не было ни единого провала. Однажды в руки иностранной спецслужбы попали изготовленные Громушкиным документы. Они были отданы на экспертизу, которая подтвердила: документы подлинные, только никак не можем найти, когда они выдавались.

Громушкин – замечательный специалист, признанный художник, который создал галерею портретов разведчиков. Из-за секретности его творчество не афишировалось, хотя ему было присвоено почетное звание заслуженного работника культуры России. В 2008 году в Службе внешней разведки была открыта персональная выставка картин Павла Георгиевича, на ней я встретил ветерана спецслужбы, оставившего памятный след в моей жизни.

У меня все шло хорошо. По одной оперативной разработке, проведенной мною, из центра пришла невероятная для молодого сотрудника оценка: заслуживает представления к званию почетного сотрудника КГБ СССР.

Начальник управления Владислав Иванович Алешин лично помогал мне своими советами. Ранее он руководил в Туркмении организацией разведывательной работы, в том числе и по нелегальной линии. Пригласив меня к себе, ознакомил с документом, присланным из КГБ СССР, и с присущим ему юмором сказал: «Похвалу заслужил, а звание почетного сотрудника получишь после того, как им станет начальник управления». Спустя некоторое время Владислав Иванович принял в отношении меня другое невероятное решение: назначил заместителем начальника недавно созданного 5-го отдела по борьбе с идеологическими диверсиями спецслужб противника.

После моего отъезда из Кемерова работу по линии нелегальной разведки продолжал молодой чекист Александр Ковыгин, добившийся исключительных успехов. И к концу своей службы он, генерал-майор, станет одним из заместителей начальника советской нелегальной разведки.