Читать книгу Плексмус, или Сказка для 40-летних детей - Николай Николаевич Янтков - Страница 3

Плексмус так интересно рассказывал, и мы настолько были увлечены разговором, что не заметили неизвестно откуда появившихся у нас на пути двух дружелюбных дровосеков с вязанками сухих дров.

Они сидели у дорожной развилки, с аппетитом уплетая с расстеленной на пне котомки нехитрый деревенский завтрак. Дровосеки были очень похожи друг на друга, наверное, братья-близнецы. Картину довершали одинаковые серые шапочки, красные футболки, клетчатые куртки и синие брюки, заправленные в крепко сшитые ботинки из грубой воловьей кожи.

– Доброе утро, – тоже хором поприветствовали их мы. Приятного аппетита!

– Спасибо, – дружно кивнули, улыбаясь, они, дожёвывая свой завтрак. – Хотите?

Похоже, тот факт, что рядом со мной стоит нечто в длинном колпаке с помпоном и тоже разговаривает с ними, их нисколько не смутил. А то, что мальчик вылез из чащи и сам по себе гуляет где-то далеко в лесу без взрослых – и подавно.

«Может, здесь это обычное дело? – подумал я. – Местные мальчишки уходят в лес погулять ещё до рассвета, чтобы время от времени выйти из чащобы к работающим дровосекам, поздороваться с ними и уйти обратно в чащу. Традиция такая. Может, даже хороший знак: встретишь вот так в тёмном дремучем лесу с утра пораньше неожиданно ниоткуда возникшего мальчика в компании с приведением – значит, хороший, удачный день будет, много дров нарубишь. С перепуга. А встретишь того же мальчика тёмным вечером, тоже хорошо: быстрее до дома добежишь».

– Нет, спасибо, – вежливо отказался я. – Мы идём к Стене-мыслеплюйке, вы не подскажите, какой дорогой нам идти: по левой развилке или по правой?

– Туда, – также хором ответили братья и дружно ткнули пальцами в разные стороны.

Мы с Плексмусом озадаченно посмотрели друг на друга.

– Куда туда?

– Туда, – так же дружелюбно улыбаясь, ответили дровосеки, по-прежнему показывая пальцами в разные стороны. И, пока мы, раздумывая, что это было, разглядывали развилку, они быстро свернули свой не очень обильный завтрак и разошлись в разные стороны в лес, где вскоре опять застучали топоры.

– Что это было? – спросил я Плексмуса, – Ты же у нас всё знаешь. Это такие местные шутки, или они просто не хотят нам помочь?

– Нет, тутошний народ обычно очень дружелюбный, и всегда охотно помогают, насколько я помню рассказы бывалых плексмусов. Тут, видимо, всё дело в носках-перевёртышах.

– Это как? – удивился я.

– Ты никогда не видел носков-перевёртышей? – в свою очередь удивился Плексмус.

– Я тебе даже больше скажу: я не то, что не видел, я никогда о них и не слышал, а до знакомства с тобой вообще не подозревал об их существовании.

«Похоже, меня в Задупленьи ждёт ещё много сюрпризов», – подумал про себя я.

– Так и что это за композиторы такие, перевёртыши твои?

– Ну, во-первых, они не мои. А во-вторых, тут вот какая штука. Носков, как правило, два, левый и правый, верно?

– Верно.

– Но обычно ты не можешь никогда с уверенностью сказать, что вот этот – точно левый, а вот этот – железно правый, поскольку они совершенно одинаковы. Их разделение на левый и правый чисто умозрительное. Так что, пока ты не наденешь один на левую ногу, а второй – на правую, они остаются просто носками без, скажем, явно зримых политических признаков, – сострил Плексмус.

– Согласен. И что?

– Не перебивай, слушай. Время от времени на небольшую местную носочную фабрику поступает сырьё из нитей, изготовленных из льна, выращенного на самом дальнем поле, у склона спящего вулкана. Может, из-за близких термальных вод и бьющих неподалёку горячих минеральных источников, может, из-за каких-то идущих внутри вулкана непонятных химических и магнетических процессов или по ещё по какой пока невыясненной причине, но нить эта иногда начинает обладать странными свойствами, и тогда получаются носки-перевёртыши.

По виду – носки и носки, как и все остальные. Есть одно «но»! Если ты надеваешь условный левый носок на левую ногу, а условный правый носок на правую, то ты говоришь только правду, если наоборот – правый носок на левую ногу, а левый на правую, ты всё время врёшь. Причём в обоих случаях внутренне ты уверен, что говоришь только правду, поэтому нисколько не смущаешься в обоих случаях, каким бы честным человеком ты не был в реальной жизни. Так что даже самый честный человек может врать, не моргнув глазом.

Отсюда, когда ты разговариваешь с кем-то, ты сам не знаешь, ты говоришь правду или врёшь. И человек, видя, что ты в носках, тоже не знает, верить тебе или нет.

– Вот это ты конкретно замутиииил…! – выдохнул от изумления я.

– Погоди, это ещё не всё, – обнадёжил Плексмус. – Ты-то в свою очередь тоже видишь, что человек, с которым ты разговариваешь, тоже в носках!!! А посему ты не можешь дать гарантию, не врёт ли и он, и отсюда любое общение становится очень непростым. Ибо человек, который сам по себе честен (а таких, надо отдать должное, большинство), надев носки, и не зная, будет ли он сейчас говорить правду, или врать без зазрения совести, не желая портить себе репутацию, начинает изначально говорить весьма витиевато, чтобы в случае чего его нельзя было припереть к стенке.

– Забавно – я такое, о витиеватости, слышал от своей сестры Юрико. В западной культуре принято говорить прямо, что нужно и каковы ожидания. Считается невежливым транжирить время собеседника попусту.

Ты никогда не замечал, что в английском, например, нельзя спросить : «Не хотите ли чашечку чая?» Там, если дословно перевести английскую фразу “Would you like a cup of tea?”, она будет звучать как «Вы хотели бы чашечку чая?» Чётко, ясно, без обиняков.

Юрико же учила японский, какое-то время даже жила на востоке и рассказывала, что в японской культуре, наоборот, считается невежливым говорить напрямую, что нужно. Ибо это подразумевает, по их мнению, что этим самым, то есть прямым текстом, ты даёшь человеку понять, что он недостаточно умён, чтобы догадаться, что имеется в виду. Красиво, да? Какая забота!

А теперь давай посмотрим на всю эту японскую витиеватость и заботливость под углом того, что сказал ты. Может, всё гораздо проще: ничего там они себе не подразумевают, а могут тоже запросто носить под кимоно носки-перевёртыши из льна, собранного у священной горы Фудзи! И тогда, чтобы не прослыть лжецами, японцы вынуждены говорить весьма витиевато, как и местные жители Задупленья, чтобы в случае чего их тоже нельзя было припереть к стенке. Только последние носят носки-перевёртыши открыто, а японцы – втихую.

– Очуметь, – ошалело сказал Плексмус. – Японцы-задупленцы! То-то у них глаза такие узкие: чай, из дупла на яркий дневной свет смотреть ещё и не так сощуришься!

– Да, жизнь действительно полна сюрпризов! Ну, да бог с ними! Идзанаги и Аматэрасу с ними, как говорится! Но тут вот какая забавная штука получается: одежда главнее своего хозяина! Ты только подумай, носки правят человеком! Носки!!! То есть, не ты, а одежда за тебя решает, кто ты и что ты.

– Вот новость! – пренебрежительно фыркнул Плексмус. – Для некоторых людей давно важнее, что на тебе надето, чем кто ты и что ты. Если на тебе пиджак или часы не той фирмы, то и говорить с тобой не о чем. Никогда не замечал?

– Нее, бог миловал, – отмахнулся я.

– Ещё столкнёшься с таким, – успокоил Плексмус. – Секодравы довольно многочисленный народец, ещё попадутся.

– Кто-кто попадётся? Секодравы?

– Ну, да: дровосеки, обычно – открытый и прямой, честный народ. А эти двое что-то темнят и явно врут, по крайней мере один из них. Кто они после этого? Секодравы!

– Секодравы, значит, говоришь? Забавно. Я теперь тоже врунов буду звать секодравами. И я тут же живо представил себе, как говорю своему другу Вовке: «Ну, твой знакомый и секодраааав!»

– Ладно, с секодравами будем разбираться по мере их появления в нашей жизни. Нам-то теперь что делать со всем этим знанием? – спросил я. – По какой дороге идти?

– Сейчас к телеге вернутся дровосеки с новой охапкой дров, нужно задать им обоим какой-нибудь вопрос замудрёный, чтобы по ответу было сразу видно: вот это – дровосек, говорящий правду, а вот это – секодрав.

– Хотя нет, даже легче, – продолжил Плексмус, – нам можно любому из них задать два простых вопроса, или один сложный, опросить одного дровосека достаточно. И всё будет понятно. Первый – любой вопрос, по которому станет ясно, перед нами дровосек или секодрав. Например: «Ты – балерина?» Если перед нами дровосек, он ответит «нет», секодрав ответит «да». Тогда можно задавать вопрос про дорогу, и сразу понятно, что, если это дровосек, то он покажет правильную дорогу, и идём по ней. Если это секодрав, то неправильную, и идём по другой. Всё очень просто, мой юный друг.

– Не совсем, – возразил я. – А вдруг ни одна из дорог не ведёт к стене, и на обоих дровосеках надеты носки-перевёртыши, то есть, они оба секодравы, и они, зная, что ни одна из дорог не ведёт к стене, показали разные по виду, но одинаковые по сути, ложные дороги? То есть, они оба соврали нам и оба показали неверную дорогу? Что тогда? Тогда спросив любого, балерина ли он, любой ответит «да», они же оба секодравы, и мы, понимая, что перед нами секодрав, и он врёт, радостно решим, что второй-то честный, и пойдём по неверной дороге, которая нас никуда не приведёт.

– А ты умён не по годам, – удивился Плексмус. – Такого варианта я не предусмотрел. То есть, они оба нам соврали?

– Ну, да! А есть ещё вариант, когда на вопрос, не балерина ли он, этот бородатый дровосек нам радостно ответит «Нет!», понимая, что он – никакая не балерина. Ведь он, скажем, считает себя не балериной, а нежной ранимой феей. Как тогда быть? Ведь он не соврал, по сути, но и правду не сказал. Тут нужно ещё и подумать, что спросить, не каждый вопрос подойдёт.

Плексмус призадумался.

– Слушай, а ведь может быть и того хуже!

– Куда уж хуже-то? Человеку врать – как дышать!

– А вот глянь: вот мы с тобой до этого рассматривали только вариант, когда на человеке не те носки надеты не на те ноги, и он поэтому врёт, а сам свято верит, что говорит правду. И поэтому даже самый честный человек может врать, не моргнув глазом, поскольку он не осознаёт, что врёт, так?

– Так! И что?

– А возможен ведь вариант, когда человек не говорит правду, и понимает, что он врёт, но ничего с собой поделать не может – на нём же носки надеты! Представляешь, какая у него в тот момент в душе может разыгрываться глубокая драма? Так и до раздвоения личности недалеко!

– Слушай, Плексмус, и так голова кругом. Вот, реально, не до внутренних нравственных терзаний. Нам, кроме своего перепутья, ещё в те дебри залезть недостовало. Лучше давай придумаем, что спросить.

Он озадаченно почесал в затылке, потом просветлел лицом: – Знаю! Мы спросим обоих сразу. И тогда, если они на вопрос, балерины ли они, оба ответят «да», тогда наше дело труба, надо будет искать третью дорогу. А если ответят вразнобой, один скажет «да», другой «нет», нам повезло, и одна из этих дорог наша.

Тут как раз подошли оба дровосека с новыми охапками дров, которые они сгрузили на телегу. Сначала Плексмус, извинившись, и сославшись на слабое зрение, спросил, сколько на развилке дорог, две? Один из братьев сказал «да», второй сказал «нет». Сразу стало понятно, что первый дровосек, а второй – секодрав.

Мы оба облегчённо вздохнули. Нам пвезло.

Теперь стало возможно спросить любого из них, какая из дорог ведёт к стене. Дровосек покажет нужную, и идём по ней. Секодрав покажет ложную, и идём по другой.

И уже через несколько минут мы радостно топали по левой развилке. Плексмус с интересом рассматривал окрестности, что-то насвистывая себе под нос, а я шёл, и очень надеялся, чтобы один из братьев, несмотря на свой рост и внешний вид, не оказался таки, втайне, хрупкой нежной балериной.

Хотя бы даже и в глубине души.