Читать книгу Лестница Иакова - Николай Пернай - Страница 11

Книга первая
За чёрным окном – море тюльпанов
Володя

Оглавление

1952–1953

Бельцы

После того, как дружки Жорки Рыжего побили братьев Белооченковых, мы стали остерегаться. Такого ещё не было, чтобы чужие на нашей территории обижали наших пацанов.

– Мы с Сашкой шли себе по улице, – рассказывал Гриня, старший из братьев. – Поймали нас в конце улицы Островского. Там, где колодезь и кустики у забора… Мы пошли было к ведру у колодца – водички попить. Из-за кустов встали трое. Мы поначалу – ноль внимания: не в сад же чужой полезли – колодезь-то общий, при дороге. Ну, а эти трое – к нам. Наставили ножики и говорят: «Деньги есть?» А откуда у нас деньги? «Гони деньги!» – кричат. «Нету» – отвечаю. Мы в одних трусах, и так видно, что при нас ничего нет. Они давай нас бить по морде. Потом спрашивают: «Жора, что делать с этими мудаками?» Выходит еще один. Роста небольшого, в шароварах, синей майке. Голова рыжая, морда конопатая. «Я, – говорит, – знаю, что делать». Подошел ближе, вытащил из кармана финак, сует мне в нос и спрашивает: «Вы пионэ-э-эры?» «Какие, – говорю, – такие пионэры?» «Красные ошейники носите?» Мы молчим: когда в школу ходим, конечно, надеваем галстуки. А сейчас – лето: никто в них не ходит. «Молиться умеете?» Мы молчим. «Отче наш знаете?» Опять молчим: откуда нам знать, мы в церковь не ходим. «Значит, вы пионэры… Навроде жидов. Значит, должны нам денежку платить. А кто не платит, тому мы делаем обрезание, как жидам». Тут Жорка подал знак дружкам, и с нас начали сдергивать трусы. Я не выдержал, вырвался, кому-то дал в рожу, и – ходу. Сашка за мной. Еле ноги унесли.

Братья Белооченковы были пацаны правильные – во вранье не замечены. И не хилые: Грине было тринадцать, Сашке, как мне, – двенадцать.

– Жорка – что ли бандеровец? – спросил Володя. Про бандеровцев, которые у пионеров вырезают на спинах кресты, мы слышали от взрослых. Правда, видеть их не приходилось.

– Не знаю. Вроде бы, нет. Но большие пацаны говорят, с ним лучше не связываться.

– Они, взаправду, хотели сделать обрезание?

– Не знаю …

– Верно, попугать хотели?

– Вот нас и попугали.

О Жорке Рыжем мы слышали, но почти ничего не знали. Появился он в нашей магале недавно. Было ему лет пятнадцать. Нигде не учился, не работал. Жил в том месте на улице Островского, о котором рассказывал Гриня, с глухой, молчаливой бабкой в старом доме, расположенном в глубине неогороженного участка, на котором росло несколько ореховых деревьев, одичавших яблонь и вишен. Слышали, что он был связан с какими-то урками, те вроде кого-то где-то раздели. Но то слухи.


Мы с Володей раньше бывали на той улице, однако после грининых рассказов, решили обходить опасные места стороной.

Володя Хлыстун был неходячий. Калека. Надо бы написать – колясочник, но в те времена ни у кого из неходячих колясок не было. Отец его, дядя Ваня, из досок сколотил ящик, приспособил к нему два колеса от велосипеда и большую скобу. Доски покрасил в зеленый цвет – получился возок. Вроде коляски. В этом возке, взявшись за скобу, Володю возили его мама – тетя Настя, иногда Гриня или Сашка. Чаще, конечно, я.

Дядя Ваня шоферил. В будние и выходные дни был в рейсах. Часто по нескольку дней. Он работал на трехтонном грузовике «зис» и возил грузы по всей Молдавии. Но случались и недолгие рейсы с коротким плечом, например: загрузка у каменоломен известняка и выгрузка у ближнего села Стрымба, где работали дорожники. И тогда дядя Ваня приезжал на обед домой, а после обеда брал беспомощного Володю на руки и сажал в кабину. Рядом разрешалось садиться мне. Дядя Ваня заводил мотор, и мы ехали в небольшое путешествие. Сделав несколько рейсов, мы съезжали к стрымбецкому озеру, и дядя Ваня заливал в радиатор, из которого уже валил пар, прохладную воду. Потом вдруг говорил мне:

– Ну-ка, Павлуша, садись на моё место.

Не чуя ног от радости, я садился на место шофера, дядя Ваня рядом.

– Бери руля. Заводи …

Руль казался громоздким, как колесо телеги. Я судорожно обхватывал это колесо и нажимал на кнопку стартера.

– Газу дай …

Я с трудом доставал правой босой ногой до педали газа. Жал.

– Не так сильно… Теперь сцепление… Коробку передач передерни… Отпускай сцепление… Газ…Поехали…

Но мотор почему-то тут же глох.

– Давай, снова… Только плавнее…

Я всё повторял, отжимал сцепление плавно, и – вот это, да-а-а-а-а! – машина ехала. А я управлял ею.

– Молодец, хлопец… теперь руля выворачивай вправо…

Мы ехали несколько минут вдоль озера, пока не показывался шлях.

Так повторялось несколько раз, и дядя Ваня говорил:

– Ты чувствуешь машину. Быть тебе шофером.

Мы с Володей были рады еще потому, что в таких поездках видели новые места и много интересного.


Я с нетерпением ждал очередного приезда дяди Ваниной машины МШ 64–58. Это всегда было событием. Подрулив к дому, Володин отец резко осаживал своего «зиса», глушил мотор. Потом, не спеша, громко хлопая дверкой, соскакивал со ступеньки и весело говорил:

– Здорово, хлопцы! А кто сегодня поедет со мной в Реуцел, мешки с зерном возить?

Мы с Володей были всегда готовы.


Обычно летом я пас Флорику, но в то лето я часто прибаливал, и отец привёз из ближней деревни Пырлица парня лет шестнадцати, который согласился за меня пастушить. Его звали Гица, он был молдаванином, но по-русски говорил вполне прилично. Утром чуть свет он укладывал в торбу еду и уходил с нашей Флорикой на пастбище. Вечером после захода солнца Гица заводил корову в сарай, и его звали за стол – с нами ужинать. После ужина мы с ним укладывались: я на кровати на набитом сеном тюфяке, Гица на софке на таком же тюфяке. Гица начинал рассказывать что-нибудь, чаще всего это были молдавские сказки про находчивого крестьянского парня Иона. Повествование шло то на русском, то на молдавском языке. Запомнилось, как в одной сказке волшебный петух говорил боярину:

Ку-ку-ри-гу, боермарь!

Дас пунгуца ку дой бань.

(Кукареку, боярин!

Подай монетку в два бани.)


Петух в той сказке был какой-то особенный, бессмертный: его убивали, а он всё оживал, неожиданно являлся и снова кричал своё «кукуригу».


Поскольку Гица взял заботу о Флорике на себя, я оказался свободен, и мы с Володей на возке путешествовали по городу и окрестностям. Володя так же, как я, был книгочеем, но без посторонней помощи добраться до городской библиотеки не мог. Обычно раз в неделю мы ездили в библиотеку – это было далеко. Получив книги – выдавали каждому не больше двух названий, – в изнеможении добирались домой, прятались где-нибудь в холодке под акацией и каждый уединялся и погружался в любимый процесс. Читая, мы могли не разговаривать несколько часов.


Какой болезнью болел мой друг, я не знал. Не знали этого и его родители. Года четыре назад их семья приехала в наш город с Украины. Им сказали, что у нас есть хороший еврейский доктор, специалист по ревматизмам. В то время Володя немного ходил, с трудом переставляя, как ходули, высохшие ноги. Показали его знаменитому еврею, но тот не сказал ничего обнадеживающего. Через год Володя уже не ходил. Возили его и в деревню Обрежа к известной знахарке бабе Лиде. Та сказала, что болезнь не отступит, и дальше будет хуже.

Володе шел семнадцатый год, но он весь высох, руки и ноги истончились и стали как у десятилетнего, грудь сузилась и стала бочкообразной, спереди вырос горб, стриженая под ноль голова вытянулась тыквой, а лицо покрылось мелкими морщинами, из-за чего многие незнакомые люди принимали его за гнома-старичка. Единственное, что у него росло, и довольно быстро, – половые органы.

Во время купания в Рэуте, где все были голышом: и дети, и взрослые мужики, – я видел петушки у мальчишек и большие причиндалы у мужиков. Но то, что при мне по малой нужде вытаскивал из шаровар мой старший товарищ, поражало воображение. Глядя на мой разинутый от удивления рот – всё же разница в возрасте у нас была приличная, – Володя тихо матерился: ему самому всё это было не в радость.


Мы с Володей изъездили нашу магалу Пэмынтены, потом Тиоссы, Цыганию, центр. Бывая в разных местах и встречаясь со многими людьми, мы часто ловили сочувственные взгляды. Володю жалели, и нас никто никогда не трогал и не обижал.

Во время непогоды мы прятались под большим козырьком крыши их дома, или у нас под орехом. Играли в шашки. Почти всегда мой старший товарищ меня обыгрывал. Когда приходили братья Белооченковы или Комары (на самом деле, Скомороховы), играли в домино.

Но самым любимым занятием оставалось чтение. Мне нравились книжки про путешествия, таинственные острова, капитана Немо, Робинзона Крузо. А у Володи уже был другой интерес: он почитывал французские романы, иногда что-то пересказывал из Мопассана, Гюго. Совсем недавно одолел серию книг «Человеческой комедии» Бальзака.

– Вот это книги! – говорил он. – Всем книгам книги. Таких я еще не читал.


Шло время, летние деньки становились короче. Мы продолжали вольные разъезды по нашей магале, со временем совсем забыв о том, что где-то существует опасность.

Я толкал коляску с Володей. Было жарко.

– Попить бы, – сказал Володя, увидев впереди слева колодец. Подъехали. На деревянной колоде стояло пустое ведро, к которому для крепости была приклепана гнутая железная полоса, а дужка была прикована к цепи, навитой на барабан ворота. Я спустил ведро в деревянный сруб. Вода была близко. Ведро наполнилось, и я поднял его. У нас не было ни кружки, ни стакана. Я поднес ведро к коляске, Володя наклонил свою костистую голову и стал жадно пить из ведра. Кожа на спине его натянулась.

Вдруг чья-то рука резко опустилась на его голову и надавила так сильно, что Володя захлебнулся. Чей-то пьяный голос сверху прорычал:

– Пей, сучья морда! Пей! – и тут же отвратительно завоняло сивушным перегаром.

Перегарный голос принадлежал незнакомому парню, который подошел сзади. Его красное – от жары ли, от выпивки ли – лицо было перекошено злобой.

– Пей, вонючий карлик! Пей из нашего колодца! – свирепо приговаривал пьяный незнакомец, пытаясь глубже утопить Володину голову в ведре; было непонятно, почему он так злобится.

Я дёрнул ведро, и Володя, мотнув головой, сбросил пьяную руку, выпрямился и закашлялся. А чуть отдышавшись, он откинул своё хилое бочкообразное туловище назад, набрал в легкие воздуха и, не говоря ни слова, плюнул прямо в морду обидчика. Тот, видимо, не ожидал отпора от убогого калеки и отступил на шаг, вытирая плевок на кирпичной щеке.

В это время подошел еще один. Приземистый крепыш с ярко-рыжей шевелюрой, конопатый. По-видимому, это был сам Жорка. От него тоже несло перегаром.

– Значит, ты плюёшься, гном? – сказал Жорка. – Пьёшь мою воду, пидорас?.. И плюёшься?.. Калека двадцатого века…

Он резким движением схватил скобу и вдруг одним махом перевернул коляску вместе с седоком вверх дном.

Сделав дело, он взял под руку своего дружка:

– Пошли, Джон.

Пошатываясь и мерзко сквернословя, они двинулись по дороге. Поравнявшись с кустами, свернули. И вскоре пропали.

Володя, скрючившись, лежал не траве. На него опрокинулось ведро с водой, сверху лежала коляска со слабо вращающимися велосипедными колесами. Он был мокрый, но целый и невредимый. Когда я вернул возок на колеса и с большим трудом посадил в него моего друга – всё же он был нелегкий, – Володя спокойно сказал:

– Не пойму, чего эти пьяные хари к нам привязались. Наверно, колодец стоит в Жоркином дворе?


Долго после этого случая мы строили планы, как отомстить обидчикам. Мы перебрали массу вариантов: позвать старших парней и разгромить осиное гнездо, взять самопалы и самим их расстрелять, обманом завлечь их на нашу территорию и здесь толпой навалиться и… Но всё было забраковано: старших слишком долго надо уговаривать, из самопала можно не только поранить, но и убить, на такое мы бы не решились, заманить противников к нам тоже вряд ли возможно – они же не дураки…

Со временем обида притупилась, всё худое понемногу куда-то отодвинулось. Потом возникли новые печали.

С приближением осени Володина болезнь обострилась, он стал еще более худым, с трудом поднимал руки, не мог даже есть без посторонней помощи. С каждым месяцем ему становилось всё хуже. Однажды в ненастный день в начале зимы, он сказал:

– Мы уезжаем.

– Куда?

– На родину в город Сватово.

На тетрадном листе медленно, сильно кривя буквы непослушной рукой, он написал мне свой новый адрес.

И он, и я – мы понимали, что больше не увидимся.

Вскоре они уехали. Я написал другу два письма, но ответа не получил. Через три месяца я снова написал. Ответ пришел только через полгода от тети Насти: она писала, что Володя умер.


1956

Бельцы

Прошло года четыре. Я подрос, окреп. Привычно работал с железом – играл пудовыми гирями, по утрам и вечерам выполнял сложный, вычитанный в журнале, комплекс упражнений с тяжелыми самодельными гантелями. Больше года ходил к Кирсанову, известному в нашем городе тренеру по боксу, имел и победы, и поражения на ринге. Кирсанов изредка похваливал мои прямые справа. Сверстники посматривали на мою боксерскую стойку с уважением.

Как-то вечером шел с тренировки домой. На стенке старого клуба на улице Шевченко висела афиша, на которой было написано, что будет показан фильм «Смелые люди». У покосившейся клубной двери стояла толпа пацанят. Дяди Илюши, который обычно был и за киномеханика, и за билетера, почему-то не было. Вход в клуб закрывал своей фигурой невысокий парень с рыжей головой. В сумерках я не сразу узнал его. Это был, конечно, Жорка, которого я давно не видел.

Интересно, что ему надо от пацанов, подумал я, а когда подошел ближе, понял, что идет торг из-за денег. Сколько я себя помнил, билеты у дяди Илюши были по 20 копеек. В течение многих послевоенных лет цена сеанса не менялась, и все это знали. Но Жорка, по-видимому, решил спекульнуть.

– Дяденька, – канючил один из пацанов, – у меня всего 20 копеек. Только на билет. Больше нет.

– Билет подорожал. Гони 30 копеек, – отвечал Рыжий.

– У меня столько нет.

– Тогда стой, пропусти других.

Но у других было то же. Они понуро стояли и не знали, что делать: лишних копеек, видать, ни у кого не было.

Я подошел ближе.

– Зачем обманываешь пацанов? – спросил я у вымогателя.

– А ты кто такой?

Я вплотную подошел к Жорке. На удивление он оказался почти на голову ниже меня.

– Ты чо? – спросил он, отодвигаясь.

– Не тронь пацанов!

– Чо те надо, фраер?

– Не трррро-о-онь пацанов, падла! – всё больше свирепея, повторил я и, взяв за грудки, чуть приподнял Жорку.

– Ты чо, ты чо, ты чо… – засуетился Рыжий, вырываясь из моих рук, и, косолапо пятясь, быстро юркнул куда-то за угол клуба.

Я вошел внутрь помещения и увидел дядю Илюшу, который возился с аппаратурой. Увидев меня, он замахал руками:

– Подожди, я щас…

– Билеты будете продавать?

– Конечно.

– А почем?

– По 20 копеек.

Как всегда, дядя Илюша был наш человек.


Жорку Рыжего я больше не видел.

Лестница Иакова

Подняться наверх