Читать книгу Прощай, Германия! - Николай Прокудин - Страница 6

Глава, в которой наш герой осваивается на новом месте, заводит себе друзей и приобретает влиятельных врагов.

Получив в штабе округа предписание, Эдуард отправился к новому месту службы в пулеметный полк. Размещался этот полк недалеко от города, добираться до него оказалось недолго, и Громобоеву стало понятно, почему его так активно пытались спровадить на Север: еще бы – эта должность была явно тепленьким местечком. Часть, расположенная рядом с Питером, в которой все подразделения неполного кадрового состава – это санаторий, а не служба! Конечно, есть и неудобства (как же без них), предстояло ежедневно добираться в часть с четырьмя-пятью пересадками на общественном транспорте по городу и пригороду: трамвай, метро, автобус, еще автобус, опять автобус, но это мелочи жизни. Такая ситуация должна быть временной, ведь когда-нибудь да выделят заслуженному ветерану квартиру в гарнизоне…

Впоследствии наш капитан изредка шиковал, опаздывая утром после ночных кутежей, и, зацепив мотор в городе, подкатывал к КПП на лихаче, на глазах изумленных сослуживцев, но быстро понял, что так жить нельзя, на капитанскую получку в такси не наездишься («наши люди на такси…» и так далее по цитате управдомши, героини любимой кинокомедии «Бриллиантовая рука»). Накладно! Ведь здесь, в России, офицеру не платили двойной оклад плюс чеки Внешпосылторга, поэтому следовало жить по средствам. Значит, автобус – лучший друг военного!

В первый день Эдик некоторое время метался в поисках полка – никто не знал, где именно находится этот военный поселок. Спешащие на работу граждане отправляли совсем в другое место, чаще к одноименной станции метро. Наконец Громобоев вспомнил, что сменщик майор Мураковский дал ему свой домашний адрес и там были написаны номера автобусов. Отыскал в бумажнике записку, но даже с ней проблема не решалась, саму остановку, откуда отправляются эти автобусы, еще предстояло найти!

В итоге, немного поплутав, капитан выбрался из города на пригородном ЛАЗе, благо дорогу подсказал майор-пехотинец. Сначала Эдуард почти час трясся в рычащем автобусе, потом пересел в другой, такой же старый и не менее скрипучий и трясучий драндулет ЛиАЗ. Примерно через два часа он очутился в глухом лесу (так ему на первый взгляд показалось), где в воздухе замечательно пахло молодой хвоей, а узкое шоссе терялось под зелеными лапами теснившихся к обочинам раскидистых елей.

Поселок с одной стороны граничил с густым хвойным лесом, с другой – его теснила березовая роща. Деревья торчали всюду и в самом поселке: между домов и вдоль дорожек росли ели, сосны, березки и осинки. Лес стоял кругом, и, казалось, разбросанные среди могучих стволов несколько пятиэтажных панельных коробок да с десяток одноэтажных бараков времен войны словно грибы выросли из земли. Чуть поодаль виднелось лоскутное садоводство с «фанерными» домиками на клочках земли.

«Надо бы и себе участок попросить, – подумал Эдуард и улыбнулся. – Заведу кусты смородины и малины, посажу огурчики и помидоры».

Капитан показал упитанному дежурному прапорщику предписание и прошел через калитку КПП в часть. Огляделся: асфальтированные подметенные дорожки, покрашенные в красный и белый цвета бордюры, подстриженная трава – все как обычно в Советской армии. Сразу за воротами на постаменте возвышалось свежевыкрашенное зеленой краской семидесятимиллиметровое орудие времен Великой Отечественной войны. Отлично сохранившийся раритет, что говорит о славной боевой истории пулеметного полка.

Далее за огромной раскидистой черемухой, накрывавшей своими ветвями пушку, и стоящими ровным рядом несколькими роскошными елями спряталось двухэтажное здание штаба, покрашенное в розоватый цвет, и по бокам плаца две трехэтажные темно-желтые казармы. Замыкал асфальтированный квадрат желтоватый корпус столовой. Цветовая гамма как в дурдоме…

«Надеюсь, что ошибаюсь», – подумал Эдуард.

Начальник политотдела отдельного полка губастый подполковник Орлович встретил Громобоева слащавой улыбкой на одутловатом лице, выразил восхищение подвигами, долго жал руку и с интересом расспрашивал о войне. На огонек по зову шефа сбежались политотдельцы. Эдик рассказал пару страшных историй, пару веселых, пару грустных, потом перешли к делам. Орлович спрашивал капитана об элементарных вещах, которые наш капитан, увы, не знал или знал, но забыл. Подполковник начал хмуриться, кручиниться и под конец беседы не выказывал никакого оптимизма в отношении прибытия нового подчиненного.

– Я кое-что запамятовал, – оправдывался Эдик. – Контузия, ранения, госпитали, да и длительный отпуск подействовал расхолаживающим фактором, но я все в памяти восстановлю и наверстаю.

– Ну-ну, надеюсь, пора вспомнить о службе, иначе мы не сработаемся, – промямлил еле внятно подполковник. – Завтра встречаемся в Ленинской комнате батальона, начнем ее ремонтировать. Плакатным пером писать умеете?

– Увы…

– Понятно. А рисовать?

– С таким же успехом. И почерк у меня ужасный.

– Ладно, дам вам клубного писаря и личного художника. Срок окончания работ – через две недели.

Подполковник сухо пожелал успехов в работе и отправил капитана в танковый батальон принимать дела.

Едва Эдик вышел из штаба полка, как столкнулся нос к носу с рябоватым майором в годах. Громобоев попытался обогнуть его, но тот намеренно заслонил проход.

– Какие нахальные капитаны пошли! Не приветствует молодежь старых майоров…

– Привет, – буркнул Эдик и посторонился.

Но майор с колючими глазами и не попытался пройти, продолжая цепляться:

– А честь отдать? Забываем воинский этикет, ротный?

– Год как замкомбата, – буркнул Громобоев. – Поэтому даже перед старыми майорами не гнусь и не козыряю…

– О! Ба! Коллега! Наслышан, наслышан! – сменил тон и заворковал майор. Он даже радушно улыбнулся. – Ах, я обознался, лишь вчера вернулся после уборочной страды из Курской области, и мне сказали, что прибыл новенький, вместо Сани Мураковского! Это я для порядка выступаю: всех старших лейтенантов и капитанов здороваться приучаю, чтоб не забывались. Тебе, естественно, можно мне честь не отдавать!

– Естественно, я и не думал…

– Ну ты нахал. Мог бы из уважения к моим сединам и поприветствовать. Ах, какой ершистый. Ладно, ладно, шучу. А я майор Веселухин. Зовусь Владимир Васильевич! Для тебя можно просто – Володя. Уверен, сработаемся и позже познакомимся поближе…

– Полагаю, что так и будет, – ответил Громобоев и, попрощавшись, поспешил к себе в подразделение.

В батальоне его встретили довольно приветливо, как оказалось, предшественник в письме с фронта в красках обрисовал, кто к ним едет вместо него.

– К сожалению, я не танкист, а пехотинец, а в последние годы – горный стрелок, – попытался объясниться с комбатом Эдуард. – Виноват, но меня к вам распределили.

– Не журись! Сработаемся, – хлопнул капитана по плечу комбат подполковник Туманов. Комбату форма была к лицу, он был настоящим военным: молодцеватый, подтянутый, с решительным взглядом.

– Ерунда, мы из тебя сделаем настоящего танкиста, – заверил начальник штаба Шершавников. Этот майор с лицом, вырубленным словно из гранита, решительно достал из стола стаканы, дунул в них (едва не проткнув громадным носом-рубильником стеклянное дно), затем, словно фокусник, буквально из ниоткуда материализовал бутылку водки. Быстро манипулируя всеми этими предметами, начштаба при этом продемонстрировал крепкие руки настоящего молотобойца.

– Верно, прямо сейчас и начнем знакомство-инструктаж, – ухмыльнулся зампотех Изуверов и тоже громко дунул в немытый стакан. – Станешь у нас настоящим бронелобым!

Этот усатый зампотех пришелся Эдику по душе больше всех: улыбчив, молчалив, обаятелен, воспитан. Жаль только, он много курил гадостные дешевые сигаретки. Комбат с начштаба постоянно спорили по пустякам, а Изуверов больше помалкивал и при этом лишь хитро щурил свои карие глаза.

Одной бутылкой ограничиться не удалось, и ознакомление с жизнью танкистов для Эдика затянулось до полуночи…

Как-то так получилось, что с самого начала служба в Союзе не задалась и все пошло кувырком. Одно дело – война, где могут за героизм терпеть на майорской должности не специалиста, но зато бравого вояку, и совсем другое дело – мирный ратный труд в глубоком тылу. Тут нужны иные знания и умения, а их-то нашему капитану явно недоставало.

Конечно, Эдуарда порадовали некоторые обстоятельства: батальон был неполного состава, офицеров полный комплект, солдат в пять раз меньше прежнего, наряд дежурным по полку раз в две недели. Служить можно…

Сначала Громобоев навалился на Ленинскую комнату. Комбат выделил солдата-недомерка, который умел сносно и почти без ошибок писать по-русски, потому что был действительно русским в основном нерусском по национальному составу батальоне.

Этот Кашкин был, как говорится, тормознутым: буквально засыпал на ходу, часто на полуслове задумывался и замирал, все у него валилось из рук и делалось сикось-накось.

Непутевый молодой боец только прибыл из учебного полка из соседнего гарнизона и, казалось, был словно заморожен. Однажды он возьми да и выкинь такой фортель…

Дело было так. Батальон заступал в наряд, солдат не хватало, и, как Громобоев ни пытался отбить бойца, все равно недотепа Кашкин попал в состав караула. Как назло, по закону подлости, и Эдуард в последний момент был назначен дежурным по полку вместо прихворнувшего Изуверова. Внезапно среди ночи в дежурку ворвался взводный Раскильдиев. Узкие глаза лейтенанта-азиата заметно расширились, и в них стоял ужас. С порога он завопил:

– Солдат пропал!

– Кто? Как пропал?

– Ваш Кашкин ушел с поста! Разводящий со сменой прибыл, а его нет на месте!

Эдик бросил ключи от сейфов на стол помощнику и со всех ног помчался к охраняемым складам – солдата на посту действительно не было. Ни солдата, ни автомата. А с автоматом еще и шестьдесят патронов. Забили тревогу, вызвали комбата, начальника штаба, подняли батальон по тревоге. Обыскали полк, обошли казармы, столовую, клуб – Кашкин словно провалился сквозь землю, нет нигде. Доложили командиру полка, в штаб округа. Пока докладывали, им позвонили от соседей – из учебного полка.

– Чей боец Кашкин? Ваш?

– Наш, – отвечает командир полка полковник Плотников.

– Можете не искать, он у нас, на губе сидит.

– Как он у вас оказался? – выдохнул с облегчением комполка.

– По старой памяти в гости наведался. Он ведь у нас полгода учился.

– Оружие и патроны на месте? Все при нем?

– Автомат на месте, но пять патронов он успел расстрелять.

– В кого?..

Сердце командира полка неприятно сжалось, и воздуха стало катастрофически не хватать.

– В свинаря пальнул.

– Убил наповал? – охнул Плотников. – Ранил?

– Не попал, – радостно сообщил командир соседнего полка. – Нам и вам обоим повезло!

Командиру сразу полегчало. Конечно же замечательно, что солдатик нашелся, а тем более здорово, что и автомат с патронами оказались при нем, – не придется выставлять кордоны и заслоны по дорогам и лесным проселкам в поисках вооруженного дезертира.

– Сосед, не томи! Рассказывай по порядку, что произошло…

Из рассказа командира танковой учебки, а позднее в ходе проведения дознания выяснился весь ход событий. Непутевый Кашкин некоторое время мок под моросящим дождем на посту, передвигаясь по периметру, но вскоре это дело ему надоело. Замутненную нездоровыми мыслями голову вдруг осенило: в руках автомат с патронами, и теперь можно сполна рассчитаться со своими старыми обидчиками. Что это были за обиды, он и сам толком не мог припомнить, но какие-то обиды точно были. Солдат закинул автомат за спину и пошагал по ночному шоссе.

До танковой учебки было идти километра три, и через полчаса он достиг дыры в знакомом заборе. Кашкин пришел к свинарнику, постучал в дверь, потом в окно, попросил отворить. Время было позднее, первый час ночи, и его, вполне естественно, послали по-русски на три буквы, да еще добавили несколько крылатых и обидных выражений сексуального характера. Свинарь натянул ватные штаны, накинул бушлат и направился к выходу, чтобы выйти и набить морду незваному и наглому визитеру, но, на свое счастье, не успел дойти. Кашкин на мат в свой адрес рассердился, снял автомат с плеча, дослал патрон в патронник и дал очередь в запертую дверь. Замок разлетелся, но внутренний деревянный накидной засов уцелел. Солдатик толкнул ее плечом, но массивная дверь, сбитая из толстого бруса, не поддалась. А свинарь мгновенно рухнул на пол и змеей уполз в самый дальний угол помещения. Кашкин обошел свинарник по кругу, понял, что спланированная месть не удалась, и отправился сдаваться. Пришел к казармам, на удачу ткнулся в первую попавшуюся дверь. В том подъезде размещались трибунал, особый отдел и военная прокуратура. Капитан-особист дремал в дежурке, услышал шорох, скосил глаза и увидел перед собой вооруженного солдата.

– Тебе чего?

– Сдаюсь… – простодушно ответил солдат и громыхнул заряженным автоматом о письменный стол. Рядом положил ремень с подсумком и запасным магазином. – Сыро на улице, я промок и замерз…

Разбирательство этого неприятного инцидента было скорым, шумным, но не очень суровым. Ночного стрелка Кашкина поместили в психушку, освидетельствовали, обнаружили недостачу «масла» в мозгу, отсутствие нескольких «болтов» и «шурупов», подлечили и благополучно списали. Начальник караула вместе с начальником штаба батальона и командиром роты Меньшовым получили по строгому выговору. Эдику на сей раз повезло, даже замечания не заработал, как вновь прибывший в часть. Но своей боевой единицы он лишился, и другого солдатика комбат ему уже не выделил.

– Хватит тебе прапора-комсомольца! Колотитесь сами, а то я вижу, что работа в Ленкомнате разлагающе на солдат действует!

Все оставшееся время ведения ремонта Громобоев вместе с малорослым прапорщиком Юриком Онопкой сами колотили щиты, грунтовали, размечали стены, вешали наглядную агитацию, вырезали картинки, клеили, а потом принялись писать тексты. И тут пришла на помощь и взялась за дело присланная на подмогу из клуба ефрейтор Любаша, внештатный полковой писарь. Примерно к началу зимы начальник политотдела принял работу. Подполковник Орлович хмыкал, качал головой, ворчал, но согласился, что при отсутствии средств, наверное, лучше не сделать.

Первое время после возвращения с войны Эдика вызывали и приглашали выступать в школы, рассказывать о войне, но потом в управление кадров пришло письмо бывшей жены с жалобой. Мол, подал на развод, скрывается от уплаты алиментов, ребенка не воспитывает. Гнусная ложь! Явно теща и гадюка-сестра подучили: деньги он переводил регулярно через финслужбу, подарки привозил, виделся с дочкой каждый месяц.

Штабные велели разобраться с морально-неустойчивым офицером. Первая реакция командования – вызов на ковер.

Командир полка Плотников и начпо Орлович распекали более часа, грозились снять с должности и исключить из партии. Дали неделю подумать. Но тут как раз ко времени пришел второй орден, бродивший где-то несколько месяцев в поисках хозяина, и меры дисциплинарного воздействия отменили. По партийной линии пожурили, ограничившись заслушиванием. Разговоры о моральном облике прекратились, обстановка понемногу успокоилась, политическое начальство вроде даже забыло о существовании проштрафившегося капитана.

Но острому на язык Эдику тихо не сиделось. Хотя по службе особых претензий к Громобоеву не было, но, как говорится, язык – враг мой. Раз отпустил шуточку по адресу замполита полка, в другой раз надерзил командиру части, даже с несколькими генералами умудрился поссориться…

Военная жизнь шла своим чередом. Обычная каждодневная армейская рутина: наряды, дежурства, караулы, стрельбы, тактические занятия, вождение, обслуживание техники. После настоящей войны – скукотища!

Как вдруг в высших партийных кругах страны активно заговорили о политических изменениях, о демократизации в армии, пошла череда всяких исторических пленумов, конференций, съездов. Войска лихорадило, не успевали менять на стендах портреты высшего политического и военного руководства.

Целый месяц полк готовился к отчетно-выборной партийной конференции. Разумеется, коммунистической партии, кроме КПСС, легально иных партий еще не было, тем более в армии. Солдаты красили заборы и бордюры, белили и драили казармы. Командиры ожидали посещения высокого начальства и опасались, как бы чего не вышло…

И надо же было Громобоеву в этот «исторический» момент вляпаться с неудачным вложением средств. На последние «фронтовые» деньги его угораздило по неопытности купить старенький, ржавый «Москвич-406», да еще и с проблемными документами. Капитану однажды надоело прыгать с автобуса на автобус, решил перейти в класс автомобилистов. Теперь Эдику было не до службы. С этим раритетным авто он возился, боролся за его «живучесть», вместо того чтобы заниматься подготовкой к проверке и оформлять отчетную документацию.

Громобоев зашкурил корпус, снял многолетнюю ржавчину, покрасил машину в несколько слоев халявной танковой краской. На кой ляд Эдуарду сидеть в кабинете и бумагу марать писаниной, когда в личной машине карбюратор чихает, коробка скоростей барахлит, да еще и резина лысая. Увы, но после разгульной жизни наступило затяжное безденежье, и этому довольно активно поспособствовала фронтовая жена, которая любила выпить марочного вина, покурить и снова выпить. Но о семейных проблемах чуть позже…

В ходе партийной конференции всем заместителям комбатов предстояло выступать в прениях по докладу важного генерала, а свой текст в духе руководящих документов о ходе перестройки Громобоев даже и не продумал, не успел. Не до того! И вот теперь, уже сидя в зале полкового клуба, пока генерал монотонно бубнил, читая по бумажке, капитан с горем пополам набросал несколько фраз о повышении боевой готовности, о перестройке, расширении гласности, об ускорении и демократизации. Конечно же выходило, что батальон давно перестроился и ускорился, а что касается гласности…. Эх, какая может быть гласность в армии, а тем более демократизация? Вот именно, никакой!

Эдик мельком взглянул на докладчика – этот начальник Громобоеву категорически не понравился. Ну прям какой-то очень типичный генерал. Фактурный! Большеголовый, крутолобый, с квадратной челюстью, крупным и мясистым носом, большими глазами навыкате, плечистый, животастый. А главное – мордатый! Ох, какая у политического начальника была отвратительная рожа! И особенно Эдуарду не по сердцу была ахинея, которую нес этот политический генерал.

– Товарищи офицеры! Как вы знаете, недавно прошла XIX Всеармейская партийная конференция. Мы не знали, как провести демократично выборы делегатов на конференцию от нашего округа, ведь и мы в политуправлении еще только учимся демократии, поэтому делегатов назначили, но из числа самых достойных коммунистов.

Майор Холостяков, начальник штаба пулеметного батальона сокращенного состава, сидящий рядом с Эдиком, недовольно хмыкнул и произнес:

– А мы, выходит, менее достойные, второсортные…

Генерал, естественно, этой тихой реплики не услышал и продолжал бубнить текст по бумажке:

– Всего на конференцию было делегировано десять человек. Могу перечислить по фамилиям, но я думаю, вы доверяете выбору Политического управления округа.

– Доверяем! – воскликнул из президиума секретарь парткома.

– Конечно, не надо перечислять, – поддержал парторга помощник по комсомолу полка.

– А почему не надо? Можно и услышать, – громко возразил Холостяков. Ему особо бояться было нечего, весь его батальон помещался в чемоданчике, который хранился в секретной части. Он встал и, заметно нервничая от своей неслыханной дерзости, спросил: – Товарищ генерал, разрешите заодно еще и задать вопрос, волнующий простых офицеров!

– Задавайте! – буркнул генерал Никулин, недовольный неплановым вопросом с места. – Если этот вопрос так волнует…

– Товарищ генерал, народ интересуется, а генералы за перестройку или нет? Вот лично вы поддерживаете ее?

Никулин нахмурил брови и, строго посмотрев на выскочку, ответил твердо:

– Поддерживаю! Удовлетворены?

– Удовлетворен! – ответил Холостяков и уселся на свое место.

Затем генерал порылся в бумагах и, поморщившись, перечислил всю достойнейшую и проверенную бравую десятку делегатов: от командующего округом до секретаря партийной комиссии учебной дивизии. Этот список фамилий, за исключением командующего, офицерам полка ничего не говорил. Знакомых имен не было.

– Я ответил на ваши вопросы? – поинтересовался генерал Никулин.

– Частично, – кивнул неугомонный майор. – Почему именно они?

– Он у нас правдоискатель, товарищ генерал, – буркнул командир полка. – Лучше бы секретную документацию привели в порядок, товарищ майор.

– А я сейчас ведь на партсобрании и спросил товарища генерала по-товарищески, как коммунист коммуниста, – развел руками Холостяков. – Имею право? Верно?

Генерал пренебрежительно скривил губы, недовольно кивнул и пожал плечами, мол, понимаю, все в духе демократизации.

– Верно, товарищ коммунист, мы на партийном собрании. Я вам по-товарищески и ответил. Но вы все равно не удовлетворены?

– Так точно! – подтвердил майор. – Минимум информации – одни фамилии. Биографии бы их почитать, с послужным списком ознакомиться: участие в боевых действиях, награды…

Офицеры зашушукались, довольные репликой товарища.

– Поверьте мне, майор Холостяков… – продолжил докладчик, нахмурив густые брови.

– Коммунист… – напомнил майор, все больше наглея.

– Хорошо, пусть будет коммунист Холостяков… – буркнул генерал Никулин.

– Причем ваше недостойное поведение и даже вопрос о пребывании в рядах партии, товарищ майор, может быть рассмотрен на ближайшем собрании! – вякнул начальник политотдела.

– С чего это вдруг? – удивился Холостяков.

– Слишком часто по утрам бываете с запашком! Я все примечаю. А в свете борьбы с пьянством и алкоголизмом…

– Не будем сейчас уходить в сторону от повестки дня из-за одного говорливого индивидуума, – остановил генерал разошедшегося подполковника Орловича. – Позже разберетесь в персональном порядке. Мы не допустим никаких идеологических диверсий со стороны незрелых личностей, которые пытаются свернуть нас с пути, намеченного руководством партии. Этим людям явно не нравится перестройка! Я вижу, что именно вы-то как раз и не перестроились, товарищ майор!

– Приступим к прениям! – прочувствовал ситуацию и оборвал возникший шумок в зале секретарь собрания, пропагандист полка. Он вскочил со стула и звонко постучал карандашом по графину. – Товарищи офицеры! Вернее, товарищи коммунисты! Внимание! Тихо! Прошу тишины в зале! Ведите себя прилично! Повторяю, переходим к прениям! Слово предоставляется…

И далее пошло тихо и мирно, по заранее спланированному сценарию.

Одним за другим выступили политотдельцы и замполиты батальонов, говорили правильно, толково, по бумажкам, наконец, дошла очередь и до Громобоева.

Капитан одернул китель с орденскими планками, встал и не спеша вышел к трибуне. Эдуард немного поговорил о боевой готовности, о дисциплине и вдруг его как черт дернул за язык, он не смог удержаться от ехидного замечания и сделал небольшое лирическое отступление:

– Товарищ генерал! Вернее, товарищ коммунист Никулин! Вот вы в своем выступлении обронили…

– Я ничего не ронял! – сказал, как отрезал, генерал.

– Э-э-э… Обмолвились, что аппарат политуправления не знал, как провести демократическим путем выборы на партийную конференцию. Это удивительно и даже странно слышать нам, рядовым коммунистам. Не знали… тогда спросили бы у нас, у низов, мы бы, может, подсказали как. Даже я мог бы предложить элементарное решение: не десятерых из десяти кандидатов выбирать, а каждая партийная организация выдвинула бы по одному делегату и в итоге провести конкурс, кто больше наберет голосов. Да и другие могли бы быть варианты. Стоит ведь только немного подумать…

Произнося последнюю фразу, Громобоев скосил глаз на генерала и понял, что ляпнул явно лишнее. Генерал-майор Никулин напыжился, побагровел и стал похожим на огромную вареную свеклу. Эдуард испугался, что высокое начальство сейчас хватит апоплексический удар и он окажется виноватым в смерти заместителя члена Военного совета.

– Капитан! – рявкнул генерал.

– Коммунист Громобоев! – подсказал кто-то из задних рядов.

– Товарищ коммунист, мы примем к сведению ваше замечание о развитии внутрипартийной демократии и подумаем над вашим предложением. А после окончания партсобрания мы встречаемся в Ленинской комнате вашего батальона…

Конференция была на грани срыва, генерал был явно разъярен. Теперь выступление каждого коммуниста обозленный Никулин прерывал сердитыми замечаниями, резкими, нелицеприятными репликами. В тесном зале запахло грозой, и далекие раскаты грома слышны были каждому сидевшему. Атмосфера собрания наэлектризовалась, и вокруг президиума, казалось, искрило.

В завершении собрания генерал Никулин произнес несколько реплик о нездоровой обстановке в полку, о зазнавшихся и зарвавшихся, о личной нескромности некоторых коммунистов, захлопнул папку, резкими порывистыми шагами направился к выходу. Позади высокого и породистого генерала семенил на коротких ножках пухлый начальник политотдела. Рядом они выглядели довольно комично. Следом за руководством потянулись все прочие бойцы идеологического фронта, тихо перешептываясь в ожидании жестокой взбучки.

Громобоев никуда не спешил, поэтому успел перекинуться парой фраз с Холостяковым, посмеяться над недавним инцидентом, затем подошли несколько офицеров и пожали руку Эдику в знак восхищения его неслыханной дерзостью. Однако командир полка Плотников прервал восторги и громко рявкнул: «Громобоев! А ну, ко мне!»

– Вы что себе позволяете на собрании? – грозно спросил Плотников. – Это что было такое?

– В смысле? А что было?

– Хамство и бестактность! Зачем весь этот балаган? Я вас спрашиваю!

– Так ведь мы не на служебном совещании сидели, а на партийном собрании. А он такой же коммунист, как и я.

– Кто он? – выпучил глаза раскрасневшийся командир полка. Полковник Плотников нервно закрутил вздувшейся шеей, широко разинул рот, словно рыба, выброшенная на берег, глубоко и прерывисто дыша. Казалось, что его душит форменный галстук и не хватает воздуха.

– Как кто? Генерал Никулин…

– Вот именно! Он – генерал! Первый заместитель члена Военного совета округа! А вы имеете наглость насмехаться! Да я тебя!..

– И ничуть я не насмехался, а по-товарищески высказал свое мнение!

– Как-как? По-товарищески? С генералом? Какой он тебе товарищ!

– Да? Разве? Не товарищ? Ведь мы даже обращаемся друг к другу по уставу: товарищ полковник, товарищ генерал, а вовсе не господин генерал.

– Демагог! Я имею в виду, что он в первую очередь начальник! Высокого ранга!

Командир полка затряс кулаками, топнул ногой и взвизгнул:

– Вот прислал бог подарок из Афгана! Нахал! Осмелели там на войне! Обнаглели! Вот твой предшественник Саша Мураковский был настоящий замполит, не то что ты! Марш с моих глаз долой!

– Меня прислал вовсе не бог, а управление кадров….

В эту минуту вбежал пропагандист с воплем:

– Громобоев! Срочно в батальон! Ты почему до сих пор тут?

Эдуард развел руками и ухмыльнулся:

– А где мне быть? Не видишь разве – я с командиром полка разговариваю.

– Нашел с кем разговаривать, когда тебя там…

Полковник Плотников вскинул брови и накинулся на новую жертву:

– Это как понимать ваши заявления? Что за разговорчики? Как это о чем говорить с командиром?!

– Виноват, товарищ полковник! Оговорился! Но там генерал-майор грохочет громом и метает молнии, а виновника грозы в казарме нет. Заместитель члена Военного совета генерал Никулин срочно требует подать ему Громобоева.

Из дальнего угла коридора послышалась фраза, вполголоса произнесенная Холостяковым:

– Забавно звучит, первый заместитель… члена! Военного совета… Это когда самому сил не хватает, то член приглашает первого заместителя или второго?

Молодые офицеры громко рассмеялись, но мгновенно притихли, опасаясь гнева руководства…

В батальонной Ленинской комнате стояла гнетущая тишина. У входной двери в одну шеренгу выстроились начальник политотдела полка, его заместитель, партийный и комсомольский вожди, чуть поодаль топтался и крутил носом без вины виноватый комбат подполковник Туманов. Больше в казарме не было ни одной живой души, даже дневального убрали. Едва Громобоев вошел в Ленинскую комнату, комбат погрозил ему кулаком и на цыпочках выскользнул прочь, подальше от опасного места. На высокопоставленный политический аппарат у подполковника Туманова была давняя и стойкая аллергия.

Капитан нервно потоптался с минуту у входа, но сумел подавить невольную дрожь в коленках, сделал пару шагов вперед и начал наблюдать за противником. Эдик ощущал себя тореадором на арене, а генерал Никулин виделся ему огромным разъяренным быком или даже скорее этаким Минотавром. Не помешало бы заполучить красный плащ, как положено тореро для корриды, и, главное дело, остро заточенную шпагу, чтобы поединок был безопаснее. Но, увы, не было ни того ни другого, а голыми руками сражаться с огромным человекобыком смертельно опасно, ввиду неравенства весовых категорий.

Генерал переходил от одного плаката к другому, от щита к щиту, молча читая лозунг за лозунгом. Пауза слишком затянулась, и атмосфера в маленьком закрытом помещении все более накалялась. Наконец, начальник не выдержал и обратил на Громобоева гневный взор. Капитан в ответ смело посмотрел на Никулина, выдержал взгляд, но во рту и даже в горле невольно пересохло. Генерал-майор еще раз огляделся и вновь уставился, не мигая, глазами налитыми кровью, прямо как удав на кролика. Его лицо побагровело, и казалось, еще чуть-чуть, и Никулина либо действительно хватит удар, либо генерал не выдержит и хищно бросится на капитана. Порвет руками или загрызет!

– Что это? – с дрожью в голосе, еле сдерживая очередной нахлынувший приступ гнева, спросил Никулин. – Капитан, я вас спрашиваю, что это такое?

– Ленинская комната, – обреченно ответил Эдуард. Минута бравады окончилась, наступил час расплаты.

Ноги вновь начали невольно подрагивать, по волосам к шее и далее под рубашкой медленно поползла мерзкая и липкая капелька пота, которая заскользила по позвонкам и устремилась вниз, к копчику. Громобоев поерзал, передернул плечами и решил, что пора отвлечься. Лучший способ – это шевелить пальцами ног. Этот прием отвлечения от неприятностей ему рассказал в училище замечательный преподаватель тактики и настоящий боевой полковник Богданов, который, будучи лейтенантом, в свою очередь позаимствовал этот способ у шутника-приятеля.

Эдик довольно быстро постиг тактику нервной нейтрализации и систематически ее реализовывал: сначала надо пошевелить большими пальцами обеих ног, затем мизинцами, потом оставшимися тремя, снова мизинцами, а в завершение мизинцем и безымянным и так по кругу. Громобоев не успел дойти до третьего упражнения, как генерал не выдержал эффектного молчания и взорвался, словно термоядерная бомба:

– Это не Ленинская комната, это сарай! Это даже не сарай, а хлев! Кто замполит батальона? – задал генерал ехидный и одновременно глупый вопрос, ведь он и без того знал ответ. – Где он? Бездельник!

– Капитан Громобоев, замполит этого батальона, – вякнул фальцетом пропагандист полка.

– Молчать! – рявкнул генерал. – Я не вас спрашиваю!

– Ну, я замполит батальона, – потерянно ответил Эдик.

– А без ну?!

– Я! Заместитель командира танкового батальона по политической части капитан Громобоев.

– Ах, так это и есть тот самый демагог!!! Болтать все мастера, а вот дело делать – на это вас нет! – И генерал ткнул указательным пальцем размером с хорошую сосиску в грудь Эдуарда, как раз в его орденские планки. Ноготь уперся в награды, и генерал, поморщившись, посмотрел на колодку с двумя орденами и медалями. Медаль «За отвагу», видимо, особенно бесила Никулина.

«Ишь, какой отважный нашелся! – мелькнула в голове у генерала мыслишка. – Да я тебя в порошок сотру! В бараний рог сверну!»

– Почему это хлев, товарищ генерал? У нас в Афгане все было гораздо скромнее и хуже… – начал оправдываться Эдик.

– Молчать! Хватит прикрываться своими боевыми заслугами! – яростно визжал Никулин, брызгая слюной. Ему было неприятно, что у него, такого видного, крупного мужчины, год уже как генерала, не было ни одной боевой медали, только несколько юбилейных и за выслугу лет, не говоря уже об ордене. А у этого молодого худосочного выскочки – даже несколько боевых наград.

– Стены и столы покрашены, стулья отремонтированы, новые плакаты на прошлой неделе повесили.

Генерал уперся тяжелым взглядом в капитана, как в пустое место, и смотрел, словно не понимал, что пытается объяснить ему этот никчемный, ничтожный человечек.

– Эй, подполковник! – обратился Никулин к начальнику политотдела. – Даю две недели, нет – неделю, на полное переоформление наглядной агитации. Ясно?

– Так точно! – подобострастно ответил Орлович.

– Мне приказ не ясен, – буркнул Громобоев.

– А вас, капитан Громыхалов…

– Громобоев, – поправил генерала Эдик.

– Какая разница, да хоть Громодуев! А если приказ будет не выполнен, громыхнешь с должности. Я тебе так громов дую!

– Не вы назначали меня, – буркнул Эдик, – не вам и…

– А я сниму! – заверил нахального капитана красномордый генерал. – Поверь! Каков наглец! Неделя срока – и ни днем больше! Полетишь с должности под фанфары и с барабанным боем!

Генерал хотел было еще раз ткнуть Громобоева в грудь, но передумал упирать пальцем в боевые орденские колодки и, чуть сместив направление, ткнул в пуговицу кителя.

На Эдика внезапно нахлынуло, сердце бешено заколотилось и в висках запульсировала кровь, его переполнило желание дать в морду, с размаху, с оттягом, завалить на пол и запинать этого мордатого и холеного начальника, брызгающего слюной. В мозгу промелькнула шальная мысль: «Эх, справиться с таким кабаном в честном поединке было бы нелегко, и если по-честному, то практически совсем не реально, но если неожиданно ударить хорошенько коленом по яйцам, и одновременно врезать справа с короткого замаха кулаком по носу, да подсечкой свалить с ног, то, может быть, все получится. Но, пожалуй, за мордобой, за драку с генералом судом чести офицеров не отделаешься – наверняка посадят!»

Капитан подавил внезапно нахлынувшее желание и лишь крепче сжал кулаки.

«А если просто послать на… Беззлобно, как само собой разумеющееся? Сказать небрежно: да пошел ты… И все. И самому почти сразу пойти тоже куда-нибудь подальше, например, обратно в Афган! Ах, досада, война для полка завершена, недавно вывели в Термез родной горнострелковый, возвращаться-то уже некуда… Но можно просто послать, хлопнуть дверью и уйти на гражданку, правда, выслугу на пенсию жалко, ведь осталось всего несколько лет потерпеть этот дурдом…»

Генерал не был ясновидящим, потому не мог прочитать мысли и заметить нахлынувшие чувства распекаемого им офицера и продолжал яростно бушевать:

– Исполнять! Немедленно! Подполковник Орлович, оставайтесь и работайте, можете меня не провожать! – рыкнул генерал в сторону начальника политотдела, хлопнул дверью и, громко топая каблуками сапог, покинул казарму.

В помещении повисла напряженная тишина, такая, что был слышен полет последней мухи под потолком, слишком зажившейся, почти до зимы. За окном продолжал громыхать громогласный голос Никулина, который за что-то распекал поспешивших за ним подручных, прибывших вместе с ним с Дворцовой площади.

Начальник политотдела и весь политический аппарат уставились на Эдика.

– Что скажешь? – спросил подполковник Орлович. – Наговорился? Довыступался? Теперь исполняй приказ! И какой черт дернул тебя болтать о внутрипартийной демократии? Ведь я читал твои краткие наброски, в них не было ни слова…

– Экспромт! Не удержался… Так вышло…

Эдуард снял фуражку, почесал затылок и оглядел недавно приведенное в порядок помещение. Как раз именно то, что тут было раньше, могло называться сараем и бардаком, ведь предшественник, почти пенсионер, ленился и ничего не делал. А теперь тут вполне приличная обстановка! Кстати, эскиз Ленинской комнаты утверждал подполковник Орлович сам лично. И теперь этот начпо растерянно озирался и нервно теребил ухо.

– Ну, смотри, говорун, думаю, теперь тебе войдет ниже спины! Ладно, будем пытаться спасать ситуацию. Так-так-так… Что делать, что делать? – Подполковник схватился за голову. – Ну! Что молчишь? С чего начнешь-то?

– С денег, – ответил Громобоев. – Средства на ремонт есть?

– Нет!

– А на нет и суда нет. У меня тоже нет. – Эдик демонстративно вывернул карманы галифе. – Хрен с ним, пусть снимает…

Политотдельцы осуждающе покачали головой и засеменили к выходу, начпо Орлович матюгнулся и тоже вышел из казармы. А Эдуард в сердцах пнул стул, стоящий возле тумбочки дневального, и побрел ремонтировать недавно полученную служебную квартиру.

Неделя пролетела со скоростью экспресса. Громобоев велел солдатам покрасить с обеих сторон дверь, надраить мастикой полы, помыть столы и стулья, обновил подшивку газет, принес из дома шахматы. На этом косметика завершилась.

Комбат всю неделю хмурился и нервно курил, ждал повторного приезда генерала, начальник штаба Шершавников теребил свой большой нос и успокаивал Эдика, мол, ничего страшного, ну сошлют тебя обратно в Афган, так ведь это не страшно, не впервой, тебе ведь воевать привычно. Громобоев в ответ ухмылялся, часами размышлял, что можно предпринять, но умные мысли в голову не приходили. Делать было нечего, и, ожидая разъяренную толпу проверяющих, капитан привел в порядок документацию, ведь они в первую очередь сунут нос туда, полезут рыться в бумажках. На седьмой день его вызвал подполковник Орлович.

– Что будем докладывать? – спросил он Эдика.

– Доложите, что Ленкомната приведена в надлежащий порядок. Я сейчас велел подкрасить ножки стульев, вымыть пол, ну и вчера освежили побелку.

– А стенды?

– А что с ними? Наглядная агитация в соответствии с требованиями ЦК КПСС. Даже новое руководство повесил…

– Ого! – ухмыльнулся начпо. – Лихо ты, говори, да не заговаривайся!

– Портреты членов Политбюро вывесил, – поправился Громобоев.

– А я уже забеспокоился было, кто тебя знает….

Начальник политотдела снял трубку с аппарата и доложил в Политуправление округа о выполнении поставленной задачи. Дежурный ответил, мол, понял, передам генералу Никулину, и на этом разговор завершился.

Следующим утром в полк примчалась комиссия из округа и ретиво принялась «выкручивать» руки всем, но Эдику особо. Начпо собрал офицеров, положил фуражку на стол, выразительно повел глазами в ее сторону и сам же первым положил в нее червонец. Политотдельцы поняли, не маленькие. Эдуард бросил двадцать рублей, но его заставили добавить еще пятерку.

Застолье, конечно, вряд ли спасло бы Громобоева от скорой расправы. Выручило эхо войны – догнал второй орден Красной Звезды, который свалился как снег на голову. В канун празднования Дня Советской армии и Военно-морского флота СССР из управления кадров сообщили о награде и велели вручить в торжественной обстановке, пригласить школьников и армейскую прессу. Опять повезло!

Полк собрали в клуб, Громобоев пригласил бывшего подчиненного, Героя Советского Союза сержанта запаса из своего батальонного разведывательного взвода Юрку Жукова. Проверяющие политуправленцы были как раз на месте, и старенький полковник, кривя губы, бормоча что-то дежурное, лично вручил Эдуарду орден и даже обнял.

– С тебя причитается, капитан, – пробормотал ненавязчиво проверяющий, пожал руку и похлопал по плечу.

– Служу Советскому Союзу! – ответил Громобоев, сказал несколько слов благодарности правительству и сел на свое место.

Героический сержант запаса Жуков немного косноязычно поведал о том, как воевал батальон, ему долго хлопали, особенно бурно старались солдаты, а потом полчаса фотографировались с Героем. Затем торжественная часть плавно перешла в неофициальную: руководство и заслуженные боевые офицеры полка отправились в командирский зал полковой столовой на банкет. Эдуард решил проверяющих к застолью не звать, чтоб не давать повода наутро снять с должности за пьянство.

Командир полка налил полную кружку водки, положил в нее новенький орден.

– Пей, капитан! До дна!

Громобоев вздохнул, выдохнул, хорошенько отхлебнул и отставил кружку.

– Я же сказал – до дна! – не согласился полковник Плотников и велел допить.

Пришлось подчиниться. Затем пошли тосты сослуживцев, и далее было все как в тумане. Завершилось мероприятие полным провалом памяти.