Читать книгу Сборник лучших рассказов - Николай Углов - Страница 14

Расставаясь, мы обещали писать друг другу.

Но жизнь завертелась, закрутилась.

Вспомнил об обещании, когда было уже поздно.

Недавно, копаясь в архивах и просматривая старые фотографии, обнаружил пространное письмо ко мне старого, ещё с детских времён, товарища. Как я забыл про него? Читал его письмо, глотая слёзы. Талик Нестеров так и написал в конце:

– Коля! Вот и вся моя жизнь уместилась на шести листах бумаги. Больше я никогда не осилю сей труд! Пишу тебе – и плачу, плачу, плачу. Рука дрожит, глаза не видят – только водка, периодически наливаемая в гранённый стакан, поддерживает моё желание изложить тебе свою жизненную эпопею.

Талик Нестеров четыре года был со мной в детдоме села Вдовино Новосибирской области. Это был худенький веснущатый мальчуган с чуть оттопыренными ушами. Был немногословен, скромен, никогда, в отличие от меня, не хулиганил, хорошо рисовал и был особенно удачлив в рыбалке. Койки наши в детдоме стояли рядом и мы очень подружились. Вечерами долго не могли заснуть, перешёптываясь и обсуждая прошедший день, и строя планы на будущий. Жизнь в детдоме бурлила. Мы многое узнали, многому научились. Это была настоящая школа жизни, подготовившая нас к новым испытаниям.

Прошло много лет. Я долго разыскивал адрес Талика и, наконец, написал ему письмо. Он не отвечал. Написал ему ещё раз – нет ответа. Уже начал забывать о письмах ему, как пришло это пространное письмо от Нестерова:

– Живу в Новосибирске. За приглашение приехать в Кисловодск к тебе на постоянное жительство большое спасибо, но такой я тебе, думаю, не буду нужен, т. к. пью горькую. Родился я в Кисловодске по адресу: Горный переулок 24. Круглый замкнутый со всех сторон двор с одним входом. Рядом маленькая каменистая речка Ольховка – там мы ловили раков. Небольшой мостик через неё. Карачаевский райисполком с двором, заросшим густой травой, сиренью и каштанами. Когда отца посадили в Пятигорскую тюрьму «Белый лебедь», то мы стали голодать. Я ходил в тот большой двор собирать белые грибы. Прятал их в штаны с резинками внизу, чтобы не отобрали старшие ребятишки. Там я никого не помню – все знали только отца. Он был знаменит. Отец работал в штабе В. К. Блюхера. У нас было много их совместных фотографий – они очень дружили. Когда Блюхера расстреляли, то вскоре посадили и отца. Теперь он ежедневно в «Белом лебеде» ожидал расстрела. Отца нещадно пытали и били НКВД-эшники, добиваясь какого-то признания. Но что он мог признать, когда не было никакого заговора против советской власти и товарища Сталина? Отца сильно покалечили и выбили один глаз. Спасли от расстрела отца немцы. В 1942 году они заняли Пятигорск и освободили всех арестованных. Отец каким-то путём добрался до Канады и стал жить в Торонто. После прихода красных нас с матерью сослали в Сибирь, где мы с тобой и встретились в детдоме. До детдома я жил в соседней деревне Жирновке – побирался с матерью, голодал, замерзал, ночевал в копнах и стогах сена и соломы. Ночами пробирался в свинарник и подъедал остатки картошки и отрубей, а на машинном току женщины давали мне льняное семя. Нам приходилось есть кошек и собак, а также человечину. Мать заболела шизофренией, ушла в тайгу и навечно пропала. Меня, уже замёрзшего и не шевелившегося, подобрал Костя Поляков и отвёз во Вдовинский детдом. Там не принимали детей «врагов народа», но Костя был сыном председателя Жирновского сельсовета и ему как-то удалось уговорить директора детдома Микрюкова.

Далее Талик подробно описывал свою теперешнюю жизнь, вспоминал Кисловодск, друзей, приглашал меня приехать в Новосибирск, чтобы посетить речку Шегарку и Вдовино, «связавшую нас взаимотрагической судьбой» и где прошло наше детство.

Я и сам давно хотел осуществить эту поездку, тем более у меня там проживал ещё один детский товарищ – Костя Чадаев, ещё более близкий, чем Талик. С ним мы учились в одном классе во Вдовино, затем в восьмом классе районного села Пихтовка – это в пятидесяти километрах от Вдовино. В сестру Кости – Ирку я был влюблён, а с Костей мы однажды чудом выжили, прошагав эти пятьдесят километров ночью в лютый мороз. Спас нас, уже замёрзших и не шевелившихся, проезжавший на санях почтальон.

И вот я в Новосибирске в квартире Чадаева. Встретились, обнялись, прослезились, выпили по рюмашке коньяка. Костя красивый мужчина небольшого роста, басистый, прямой нос, серые глаза, всё такой же ёжик волос. Он женился на Вдовинской однокласснице Вере Марченко, есть сын и дочь. Работает кочегаром в котельной. Ненавязчиво, чтобы не обидеть, расспрашиваю:

– Костя! Почему кочегар – не пойму. Ты же был отличник! Где-нибудь учился?

– Нет. А зачем? Что бы это мне дало? Мы изгои общества. Нас стараются не замечать, о нас не говорят и не пишут. Все репрессированные стараются не вспоминать об этом и не рассказывают никому о своём прошлом.

– Но в Новосибирске, говорят, каждый второй или сидел, или был репрессирован. Да и вся Сибирь такая! Зачем же «опускать лапки» – надо пробиваться, бороться, учиться.

– Свою биографию не скроешь! Эти «кроты» из КГБ всё разнюхают. Они нас за людей не считают и перекроют все каналы к хорошей профессии и карьере. Ты же сам рассказывал, что хотел стать лётчиком и получил «от ворот поворот». Так что эта проклятая коммунистическая власть в России на века.

– А в Пятигорск после освобождения почему не поехал? Ведь многие наши вернулись и неплохо устроились. Правда, мой друг Вовка Жигульский пьёт тоже – горюет за отца, мать, бабушку, проклинает власть.

– Может, я не такой, как все. Как я могу туда вернуться? Там мне коммунисты и НКВД-эшники растоптали и изгадили душу, исковеркали всю нашу семейную жизнь. За что посадили отца? В плен попал. Ну, и что? Это война. А нас-то: малолетних детей и маму за что выслали в Сибирь? Сволочная власть! Нет, Николай, никогда в России не будет правды, ибо мы – русские, такие все! Дорвался до власти – забыл про народ! А вообще – что бередить душу? Жизнь уже закончилась.

– Ты что, Костя? Нам же по пятьдесят! Самый расцвет! Много ещё впереди хорошего.

– Нет! Я уже отжил своё! Давай, езжай к Талику Нестерову – проведай его. Я не поеду. Был недавно – не хочу расстраиваться. На «дне» он!

– Костя! Что с вами творится? Владимир Жигульский, ты, Талик Нестеров – вы же все в школе были отличниками! Вас всех хвалили на всех собраниях – ставили в пример, на вас равнялись, а теперь? Почему сдаётесь?

– Николай! Не береди душу. Я всё сказал. Давай закончим разговор на эту тему. Возьми вот этот листок с адресом Талика.

Крайне огорчённый, попрощался с Чадаевым Костей, и поехал к другому другу.

Еле разыскал общежитие Талика. Он был уже под хмельком и не узнал меня. Постарел, поседел, в очках, руки трясутся. В единственной комнате кавардак, грязно, на полу скорлупа яиц, таз с мочой. Я вытащил бутылку водки, колбасу, батон. Талик с жадностью выпил, заговорил:

– Колька! Углов! Неужели это ты? Как ты меня нашёл?

– Талик! Расскажи о себе!

– После освобождения переехал в Новосибирск. В Кисловодск не поехал – не было денег, да и особого желания. Поначалу был под надзором комендатуры, ежемесячно отмечался. По истечении 10 лет нашей Шегарской эпопеи был амнистирован в связи с указом Верховного Совета и получил документ за подписью УВД. Отслужил в Чите три года. Теперь вот видишь – живу в общаге. Дали его от станкостроительного завода имени А. И. Ефремова, где проработал грузчиком, плотником, столяром 32 года. Заработал на сквозняках кучу болячек: хронический бронхит, хондроз и прочее. Теперь перебиваюсь «шабашками» – кому стекло вставить, кому замок, дверь-окно починить. Дают на бутылку – и хорошо! День прошёл. Друзья у меня такие же. Прожил 16 лет с одной женщиной – детей не было. Дали ей общежитие – ушла от меня. Живу уже восемь лет один. Иногда хожу к ней на третий этаж смотреть телевизор. Злая и жадная старуха. На книжке тысячи, а двадцать копеек не даст никогда.

Мы допили бутылку. Я дал денег – Талик оживился, и быстро принёс другую. Выпили – я сильно опьянел. Мне было искренне жаль друга, его изломанную судьбу и эту неприкаянную сегодняшнюю жизнь. Долго и бессвязно о чём-то говорили, заплакали, вспоминая горькое детство, обнимались и снова плакали. Я решился:

– Знаешь, Талик! Переезжай ко мне в Кисловодск! Я работаю руководителем, есть связи в исполкоме, пропишу тебя и дам малосемейку. Будешь работать у меня в домостроительном комбинате.

– Спасибо, Коля! Надо подумать. Сначала надо подлечиться, а я боюсь принимать лекарства – организм отравлен алкоголем.

– Ладно. Об этом мы ещё поговорим. Теперь расскажи об отце. Как он стал военным и попал к Блюхеру?

– Николай! У нас в семье все были военные. И я бы, наверное, тоже стал, если бы не ссылка. Дед мой был полковником царской армии и так же был в штабе Колчака. В 1976 году меня вдруг вызвали в областное УВД и сказали, что меня через Красный Крест разыскивает отец. Он живёт в доме престарелых в Торонто и желает иметь со мной переписку. Я растерялся, был ошеломлён и потрясён таким известием. Ведь сколько лет прошло! Но меня успокоили и сказали, что неприятностей никаких не будет, если не буду клеветать на советскую власть.

– Ну и что? Стал писать отцу?

– Написал одно письмо, а в ответ отец прислал десятки. Начал их ежедневно читать – тяжело было разбирать почерк, т. к. отец практически ослеп с одним глазом. Стал читать и пить, плакать, пить и плакать. И так несколько лет!

Мы выпили. Талик чуть успокоился и продолжал:

– Отец много писал о своих родителях. Его папа (мой дед) был ярый служака в царской армии, дослужился до полковника. Во время гражданской войны воевал против красных. Отступал до Иркутска со штабом Колчака. Рассказывал, как провели последнюю ночь в России: «Завтра чуть свет снимаемся на чужбину – в Маньчжурию. Красные хамы победили, но, думаю, ненадолго. Их было много, и они все поддались на обещания большевиков. Сидим в хате местного казака-атамана. Пьём самогон и поём наши грустные русские песни. Хозяйка угощает нас вкусными сибирскими пельменями…».

– Талик! Дед потом не объявился? А отец как попал в Красную армию?

– Не знаю. Дед так и пропал в Маньчжурии. А отец тоже дослужился до полковника, но теперь Красной армии. Служил под руководством Блюхера. Кстати, рассказывал, что прадед получил фамилию Блюхер от помещика, который дал своему крепостному, храбро воевавшему и вернувшемуся с войны с Георгиевским крестом. Помещик очень гордился своим смелым крепостным и на радостях дал ему фамилию Блюхер. Так он отметил его в честь какого-то знаменитого немецкого полководца. Отец очень дружил с Блюхером. Когда мы начали переписываться, отец долго не мог понять, как мы очутились в Сибири, а не в Кисловодске, где мы проживали. Я ему написал, что здесь мы не по своему желанию, а по нашей Конституции. Мы являемся его семьёй, т. е. я и мать должны провести в ссылке в глухой тайге 10 лет. Он опять усомнился, ссылаясь на ту же Конституцию: «жена не отвечает за мужа, брат за сестру, а сын за отца». Тогда я открытым текстом в письме подтвердил, что мы испытали на своей шкуре.

Бутылка закончилась. Мы замолчали. Я встал – надо было прощаться. Обнялись, вытирая слёзы. Неловко сунул ему в руки двести рублей – Талик с жадностью схватил их. Ушёл. Ушёл навечно.

Все мои друзья вскоре скончались. Сначала – в 52 года ушёл Костя, затем Талик, а потом и Владимир Жигульский.

Вечная память моим друзьям!