Читать книгу Мультисенсорный музей: междисциплинарный взгляд на осязание, звук, запах, память и пространство - Нина Левент - Страница 4

От запрещенного до неуместного: в поисках правильного прикосновения

В музеях всего мира – даже там, где нет такого прописанного правила, – нам дают понять, что трогать экспонаты запрещено. Организации тратят немало денег на то, чтобы навязать это правило видимыми и невидимыми способами: с помощью простой веревки, датчиков, которые начинают пищать, если кто-то слишком близко подходит к экспонату, перепада высот на полу или стекла, под которое прячут экспонат. Причина проста: за вычетом перевозок, чаще всего произведения искусства подвергаются порче из-за того, что люди нарушают запрет на прикосновение, – а восстанавливать повреждения подобного рода очень дорого. Из инструкции Музея Гетти легко можно понять, что посетители обычно пытаются делать с экспонатами: «ЗАПРЕЩАЕТСЯ трогать картины: пальцами или ногтями можно испортить слой лака или краски. ЗАПРЕЩАЕТСЯ трогать рамы: пальцами можно повредить непрочную позолоту и очень старое дерево. ЗАПРЕЩАЕТСЯ трогать мебель и скульптуры: после прикосновений на дереве и на камне остаются пятна, а в металл въедаются отпечатки пальцев. ЗАПРЕЩАЕТСЯ выдвигать ящики, поднимать крышки, садиться на стулья, кресла и столы. Если вы используете коляску для передвижения, следите, чтобы подножка не задевала стены и мебель»[92].

Все эти правила четко указывают на потребность, глубоко укорененную в человеческой природе, – потребность ощупывать предмет, чтобы получить о нем информацию. Первые музеи XVII–XVIII веков, возникшие на базе частных коллекций, удовлетворяли эту потребность, призывая посетителей трогать экспонаты. По словам социолога Констанс Классен, «экскурсия по музею, проводимая куратором, походила на осмотр дома, какой мог бы предложить хозяин. Посетителям музея, как вежливым гостям, полагалось проявлять интерес и воодушевление, задавая вопросы и трогая демонстрируемые предметы»[93]. Переход к современным бесконтактным музеям произошел по нескольким причинам: контролировать поток бескультурных посетителей стало невозможно; приемы экспонирования улучшились, а электрический свет отменил необходимость брать предметы в руки, чтобы как следует их разглядеть; зрение начало играть особую роль в культурном дискурсе XIX века (см., к примеру, работы Чарльза Дарвина, Макса Нордау и Зигмунда Фрейда).

Получается, прикосновение исчезло из музейного опыта? Если под прикосновением подразумевается контакт определенной части тела (руки) с объектом, то ответ на этот вопрос должен быть утвердительным. Однако осязание – это гораздо больше, чем только прикосновение руками.

Во-первых, телесные ощущения, которые посетитель может испытывать в музее, бывают не только тактильными. В школе нас учат, что существует пять чувств; однако, немного понаблюдав за собой, легко заметить, что наше тело – источник гораздо более богатых ощущений, которые отнюдь не ограничиваются тактильным восприятием. В то время как вы читаете этот текст, ваше тело находится в определенном положении. Сидите ли вы в кресле положив ногу на ногу или лежите на диване, вы прекрасно знаете, как расположено ваше туловище, ваша голова, ваши конечности, пальцы и ступни. Вы все это знаете, хотя ваши глаза заняты чтением и большая часть вашего тела, скорее всего, находится вне вашего поля зрения. Чувство, которое сообщает эту информацию мозгу, называется проприоцепция и возникает благодаря особым рецепторам, находящимся в мышцах и сухожилиях. Благодаря проприоцепции мы осознаем, насколько согнуты наши суставы, находятся ли части нашего тела в движении или покое и – до определенной степени – как наше тело расположено в пространстве[94]. В то же время, проприоцепция не отвечает за такую информацию, как расположение нашего тела относительно земного притяжения (вертикальное, горизонтальное или под наклоном). Для этого мы используем другие ощущения, называемые вестибулярными: они связаны со специальными рецепторами, расположенными во внутреннем ухе, рядом с органом восприятия звуков. Кроме того, в восприятии нами собственного тела участвуют различные висцеральные ощущения, от ритмического сокращения грудной клетки во время дыхания до сердцебиения, от пищеварения до неспецифических болей. Все эти элементы восприятия, связанные с физиологией нашего организма и с вегетативной нервной системой, известны как интероцептивные ощущения и отличаются от тактильных ощущений, проприоцепции и вестибулярных импульсов[95]. Когда мы ходим по музею, все эти ощущения сообщают нам некую информацию, хотя руки могут и не принимать в этом участия.

Вторая причина, по которой осязание на самом деле остается частью музейного опыта, менее очевидна и обусловлена особенностями нашего восприятия, которое мультисенсорно по своей природе. Запрет на прикосновения не мешает посетителям задействовать сразу несколько органов чувств при осмотре музея. Даже когда мы вынуждены держаться поодаль от картины или скульптуры, – то есть вроде бы имеем возможность воспринимать объект только визуально – наш мозг выстраивает модель рассматриваемого объекта, не ограниченную лишь одной модальностью. Это происходит потому, что человек воспринимает мир комплексно, связывая воедино информацию, поступающую от разных чувственных стимулов, с движениями тела. Наш мозг постоянно обрабатывает сенсорную и двигательную информацию, формируя из нее картину окружающей действительности. Как утверждает интегративная теория оптимального мультисенсорного восприятия, при создании этой картины вклад каждого сообщения оценивается в соответствии с его надежностью[96]. Таким образом, мы можем воссоздать прикосновение с помощью зрения или слуха, а наше тело предчувствует тактильные ощущения, когда мы оказываемся рядом с объектом, который хотим потрогать. Мы можем испытывать вестибулярные ощущения или чувствовать сенсорно-моторные импульсы просто глядя на подвижные произведения искусства (или даже на произведения, которые изображают движение). Кроме того, как уже было сказано выше, в музее мы постоянно испытываем и другие телесные ощущения.

Если расширить понятие прикосновения, включив в него телесные ощущения и мультисенсорное восприятие, можно выдвинуть две гипотезы.

Во-первых, хотя музей ограничивает тактильное восприятие, это не отменяет других способов телесного взаимодействия с искусством.

Во-вторых, если бы нам разрешили трогать объекты, не факт, что восприятие стало бы более точным. В этой главе мы рассмотрим оба этих предположения, а также обсудим, что в таком контексте представляет собой музейный опыт незрячих людей.

Проприоцепция и интероцепция в восприятии искусства

Одно из свойств искусства, наделяющее его ценностью в наших глазах, – способность вызывать сопереживание. Рассматривая фигуративное искусство, мы часто идентифицируем себя с главным персонажем картины или скульптуры и размышляем, каково было бы оказаться на его месте, в то же время или в такой же ситуации. Это эффективный способ опосредованно испытать то же, что испытывают другие человеческие существа, безопасный и безболезненный способ исследовать, словами Ротко, «трагедию, экстаз и отчаяние». Мы испытываем эту эмпатию всем телом, когда исследуем глазами экспонат. Реакция на произведение искусства имеет не только интеллектуальную, но и физическую составляющую. В тех случаях, когда визуальное восприятие невозможно, решением может стать предложить посетителю принять такую же позу, как у фигур на картине или у скульптуры, и сопроводить это рассказом об изображенном. Когда человек знает и чувствует, что его тело расположено ровно так же, как и у изображенных персонажей, дистанция между ним и произведением искусства сокращается. Тело посетителей, как сказал бы философ Морис Мерло-Понти, оказывается в пространстве и времени самого искусства.

Проприоцепция (то есть восприятие положения тела в пространстве) находится в центре проекта Эрвина Вурма – серии так называемых одноминутных скульптур, которая началась в 1980-х и пополняется новыми работами по сей день. Автор предлагает случайным прохожим позировать в течение одной минуты с каким-нибудь бытовым предметом. Эти живые скульптуры, в их неподвижности и объемной массивности, являются аналогами более традиционных скульптурных форм. Этот проект не только критически работает с темой постоянства и материальности скульптуры, но и дает людям возможность на себе ощутить позы скульптур. Таким образом, идентификация с работой переводится из интеллектуальной плоскости в плоскость ощущений.

Подобное можно сказать и о перформансе Энтони Гормли «Один и другой», который был показан в 2009 году. В рамках перформанса обычные люди по очереди проводили час на пустующем постаменте в северо-западном углу Трафальгарской площади. Всего в акции приняло участие две тысячи четыреста человек, ставших живыми скульптурами и коллективным портретом современной Великобритании. В этом случае мы наблюдаем аналогичную ситуацию: воплощение экспоната в собственном теле может открыть новые грани рефлексии, что в свою очередь способно глубоко повлиять на наше восприятие искусства. Мы становимся не просто зрителями, а полноценно переживающими субъектами, наделенными собственными представлениями об искусстве – не только на высоком когнитивном уровне, но и на более базовом, чувственном уровне, который оказывается очень богатым по своей природе.

К не-тактильным телесным ощущениям апеллирует также искусство, основанное на биологической обратной связи (biofeedback). За последнее десятилетие датчики, регистрирующие физиологические сигналы, сильно усовершенствовались: сейчас они дешево стоят, могут использоваться многократно и не нарушают кожный покров. В спортивном оборудовании простая металлическая рукоятка используется для измерения пульса, нагрудная лента – для измерения частоты дыхания, а несколько многоразовых электродов – для измерения электрической активности кожи (то есть ее электрической проводимости, зависящей от потоотделения). В этих показателях проявляются интероцептивные ощущения. Изначально они привлекли внимание художников потому, что демонстрируют физиологическое и психологическое возбуждение. Примером такой работы может служить инсталляция Шона Монтгомери «Эмерджентность», выполненная в смешанной технике. По словам художника,

«…когда зритель прикасается к инсталляции, по его телу проходят электрические импульсы, порожденные ударами его пульса, которые инсталляция распознает и оцифровывает. „Эмерджентность“ синхронизирует свою электронную пульсацию с сердцебиением зрителя и запускает мигающий свет и звуковое сопровождение, которое отражает интимное взаимодействие человека и устройства»[97].

Подобное искусство ориентируется на человеческое тело; оно предназначено для тела и безусловно может заинтересовать публику с различными особенностями чувственного восприятия.

Одна из последних теорий в области когнитивной нейронауки утверждает, что произведения искусства, обращающиеся к биологической обратной связи, сложнее, чем кажется на первый взгляд: они не только отражают субъективные состояния возбуждения. Анил Сет и другие исследователи из Университета Суссекса[98] предположили, что интероцепция может способствовать восприятию действительности и ощущению себя в мире (имеется в виду ощущение «присутствия», которое в наше время используется также для оценки правдоподобия виртуальной реальности). Ученые предложили модель описания под названием «интероцептивное предсказательное кодирование». В рамках этой модели выдвигается такая гипотеза: реалистичное ощущение присутствия возникает благодаря способности мозга предсказывать интероцептивные сигналы организма. А вот патологическая неспособность точно предсказать интероцептивные сигналы может быть причиной психиатрических нарушений, связанных с ощущением присутствия, – деперсонализации (потери субъективного ощущения реальности Я) и дереализации (потери субъективного ощущения реальности мира). Согласно этой гипотезе, искусство, апеллирующее к интероцепции, может спровоцировать особенно сильные ощущения, формируя то, как посетитель воспринимает реальность. Важно отметить, что такой вид искусства не обязательно должен быть визуальным: учащенное сердцебиение и изменение электрической активности кожи может быть передано с помощью звуков (медицинские приспособления биологической обратной связи обычно устроены именно так).

Как использовать мультисенсорное восприятие в искусстве

Боди-арт[99] представляет собой наглядный пример того, как визуальный опыт формирует телесные ощущения. Давайте рассмотрим знаменитый перформанс Джины Пане под названием «Сентиментальное действие» (1973). Во время перформанса художница до крови втыкала себе в руку шипы роз. В конце Пане бритвой вырезала у себя на ладони розовый бутон. Бросалось в глаза, что зрители перформанса испытывают боль и страх, – настолько, что теперь схожие изображения широко используются в нейронауке при изучения эмпатических реакций. Например, Алессио Авенанти с коллегами[100] измеряли возбудимость нервной системы, демонстрируя испытуемым видео, где в руку незнакомого человека глубоко втыкали иглу. Это зрелище провоцировало уменьшение сенсорно-моторной возбудимости; схожая реакция появляется, когда люди непосредственно испытывают боль[101]. Такой реакции не наблюдалось, когда испытуемым демонстрировали видео, в которых игла протыкала помидор или мягкая ватная палочка касалась руки человека. С помощью нейровизуализации (функциональной магнитно-резонансной томографии, или фМРТ), нейробиолог Таня Зингер и её коллеги[102] измерили мозговую активность женщин, которые наблюдали, как их партнерам-мужчинам причиняют боль. Исследования показали, что при непосредственных болевых ощущениях и при эмпатическом переживании боли приходят в активность одни и те же области мозга: передняя островковая доля, передняя поясная кора, ствол мозга и мозжечок. Эти зоны используются во время аффективной обработки боли. Таким образом, наблюдения за человеком, которому причиняют боль, могут вызвать у нас эмпатическое сенсорное и аффективное переживание боли. Судя по всему, при этом активируются те же участки мозга, что и при реальных болевых ощущениях[103].

От перформанса Пане остались только фотографии, возможность потрогать их ничего не даст незрячим посетителям. Тем не менее они наверняка испытают сильные ощущения, если им устно опишут суть перформанса, в то же время прикасаясь к их рукам. Дополнят картину характерные для перформанса Пане звуки и, возможно, запах крови. Последние исследования в области нейровизуализации показывают, что подобная стратегия может оказаться весьма эффективной. Невролог Энтони Ланг со своими коллегами[104] проверили, могут ли восклицания, связанные с ощущением боли, вызывать у наблюдателей эмпатическое переживание боли. Испытуемым давали также послушать звуки, которые обычно оценивают как положительные (например, смех) или отрицательные (например, храп), но не связанные с физическими мучениями. Выяснилось, что только восклицания, связанные с болью, вызывают активацию областей мозга, обычно задействованных при переживании аффективной боли: вторичная соматосенсорная кора, передняя поясная кора, мозжечок и др. Получается, что зрительное и слуховое восприятие чужой боли активирует одни и те же участки мозга. Таким образом, подобное переживание оказывается мультисенсорным.

Разумеется, переживание боли в боди-арте – только один из множества примеров того, как мультисенсорное восприятие искусства может вызывать телесные ощущения. На выставке Энтони Макколла Five Minutes of Pure Sculpture («Пять минут чистой скульптуры»), показанной в августе 2012 года в берлинском Музее современного искусства Гамбургер Банхоф, были представлены световые инсталляции в темном зале, наполненном водяной пылью. На пол с потолка проецировались простые белые фигуры, и лучи света в воздухе образовывали нечто наподобие твердых скульптур. Все посетители неизменно пытались потрогать границу тени и света, словно она была осязаемой. Люди проходили сквозь скульптуры, таким образом еще раз осознавая, что те не имеют материальной формы. Тем не менее, ощущение, будто их можно потрогать, было слишком сильным, и посетители все равно протягивали руку в попытке это сделать. Было бы интересно создать аналогичную сенсорную игру для незрячих и слабовидящих людей, используя вместо света, например, струи горячего воздуха, которые рука может ощутить, но не пощупать.

Исследования показывают, что подобный «предвосхищаемый» опыт ожидаемого прикосновения может быть закодирован в нашем мозге, возможно, даже на уровне отдельных нейронов. В 1970-х годах финские нейропсихологи обнаружили в мозге макак нейроны, которые реагируют мультисенсорным образом[105]. Эти нейроны активировались с помощью тактильных стимулов определенных участков кожи, но также и с помощью визуальных стимулов тех же самых участков. Например, если нейрон в мозге макаки реагировал на прикосновение к ее тыльной стороне руки, то он реагировал и в случае, если ученый просто подносил стимулятор достаточно близко к той же области (примерно на расстояние в 30 см). Позже были проведены более тщательные исследования, подтвердившие изначальные результаты: бимодальные зрительно-тактильные нейроны были обнаружены во множестве участков мозга макак[106]. Кроме того, поведенческие и нейровизуализационные эксперименты над людьми привели ученых к похожим выводам[107]. Если говорить о незрячих людях, интереснее всего вот что: аналогичные «предвосхищаемые» тактильные ощущения связаны не только со зрением, но и со слухом. У обезьян[108] и людей[109] звуки, раздающиеся поблизости от тела, вызывают активную обработку осязательных стимулов – мозг словно бы воспринимает эти звуки как тактильные ощущения. Проще говоря, наш мозг по-особому воспринимает пространство вокруг нашего тела: все, что мы видим рядом с телом или слышим поблизости, мы расцениваем как прикосновения к нашей коже. Это «прикосновение до прикосновения», вероятно, существует для того, чтобы мы могли предвидеть контакт с приближающимся предметом и вовремя увернуться или защититься. Кроме того, так мы можем точнее планировать взаимодействие с окружающим миром. Особое пространство вокруг нашего тела нейроученые называют периперсональным[110].

Значение периперсонального пространства для человеческого поведения и для искусства не ограничивается предвосхищением прикосновений. Сейчас перед исследователями человеческого поведения стоит такой вопрос: связано ли периперсональное пространство и ощущение, будто окружающая обстановка нас подавляет? Стелла Лоуренсо и ее коллеги из Эморийского университета в США выяснили, что у людей с более широким периперсональным пространством закрытые пространства вызывают более интенсивную клаустрофобию[111]. Стремясь исследовать подобные реакции, Вурм создал одну из своих работ для проекта «Я – дом?»: инсталляцию «Узкий дом», показанную в 2010 году в Центре современного искусства в Малаге в Испании. Художник воссоздал в натуральную величину дом, где провел детство, однако изменил его ширину: по мере того, как зрители продвигаются вглубь, пространство становится все уже. У посетителя возникает ощущение, будто дом смыкается вокруг. Когда мебель вторгается в периперсональное пространство, становится некомфортно, а в ванной посетителя охватывает настоящая клаустрофобия: чтобы стены не стиснули его со всех сторон, приходится изгибаться и уворачиваться. Именно это неприятное предчувствие – что дом слишком сузится и стены нас сожмут – и раскрывает смысл и выразительный потенциал работы.

Стены и предметы вокруг нас – не просто внешние стимулы, которые вторгаются в наше периперсональное пространство. Также они представляют собой визуальные подсказки, помогающие нашему телу ориентироваться в пространстве. Скульптор Ричард Серра знаменит своими масштабными скульптурами из стали, такими, как серия The Matter of Time («Материя времени»), представленная в Музее Гуггенхайма в Бильбао. Композиция состоит из восьми больших скульптур от 3,6 до 4,2 метров в высоту, созданных в 1998–2005 годах. Серра располагает огромные изогнутые пластины из кортеновской стали более или менее (но не совсем) параллельно друг другу, часто наклоняя их так, чтобы они не стояли перпендикулярно к полу. Художник показывает зрителю архитектуру, которая не соответствует нашим перцептивным ожиданиям и нашим привычным представлениям о рукотворном пространстве. Когда человек ходит по этим каньонам или узким коридорам, его охватывает легкое недоумение и головокружение; возникает потребность подержаться за скульптуру, чтобы сохранить равновесие. Очевидно, что Серру интересуют «физические особенности пространства… которое меняет форму непредсказуемым образом по мере того, как посетители проходят мимо них. Эти скульптуры производят неожиданное впечатление за счет пространства и собственной сбалансированности и создают головокружительное ощущение, будто сталь и пространство находятся в движении»[112]. Чтобы сделать произведения искусства доступными для любой аудитории, Серре, Вурму и другим скульпторам следовало бы указать, что их работы можно трогать, – судя по всему, те вполне выдержат осторожные прикосновения. Эстетические последствия таких прикосновений могут оказаться интересными и для самих авторов. Такие практики помогут правильной интерпретации искусства, поскольку смысл произведений передается именно через динамическое взаимодействие человеческого тела и скульптуры.

В завершение разговора о телесных ощущениях и мультисенсорном искусстве хочется обратить внимание на следующий факт: моторная система и чувственное восприятие тесно связаны. В последние два десятилетия обсуждение того, что зрение и другие чувства вызывают реакцию двигательной системы, а также того, как мы используем свою двигательную систему для ознакомления с окружающей средой, велось прежде всего в контексте зеркальных нейронов и зеркальных систем мозга[113]. Однако теория о постоянном двунаправленном взаимодействии между восприятием и движениями тела сформировалась задолго до открытия зеркальных нейронов. Например, психолог Джеймс Джером Гибсон одним из первых заметил, что афферентный сигнал от рецепторов помогает двигательному исследованию среды и постоянно меняется под воздействием этого исследования[114]. А еще раньше французский психофизиолог Анри Пьерон высказал предположение: мы считаем, что имеем пять чувств только из-за того, что есть пять основных действий, с помощью которых мы активно познаем окружающий мир – смотрим, щупаем, слушаем, нюхаем и пробуем на вкус[115]. Роль двигательной системы для восприятия искусства подчеркивали и другие исследователи[116]. Соглашаясь с ними, мы также утверждаем, что сенсорно-моторное восприятие искусства может существовать в отрыве от визуальных стимулов. Используя эту особенность человеческого организма, многие звуковые художники создают произведения потрясающей силы и красоты – как, например, инсталляция FOREST (for a thousand years…) («ЛЕС (на протяжении тысячи лет…)») Джанет Кардифф и Джорджа Бёрса Миллера 2012 года. В этой работе, выставленной в настоящем лесу, стирается грань между звуками, которые исходят от окружающей природы и которые льются из динамиков. Инсталляция издает «звуки военных действий: пронзительный скрип, громкие взрывы, тарахтение пулемета. Потом – короткий, но жуткий вскрик, треск ломающегося дерева, голоса матери и ребенка, бряцание металла. Слышится пение, но вскоре стихает. А потом вы слышите шум ветра в кронах деревьев, стрекот сверчков и птичьи трели»[117].

Способность выносить суждения об искусстве, используя сенсорно-моторную систему, так же хорошо работает и в городской среде. Парадоксальным примером такого рода является большая инсталляция Дэйва Коула Cranes Knitting («Вязальная машина»), показанная в Массачусетском музее современного искусства (Mass MoCA) в 2005 году. Работа представляла собой два экскаватора на электронном управлении, которые вязали огромный американский флаг спицами размером с фонарный столб. Успех этой инсталляции у публики отчасти объяснялся тем, что две машины, предназначенные для громоздких и тяжелых работ, таких, как копание земли или подъем бетонных блоков, внезапно оказывались заняты типично женским, но в то же время механическим делом. Те, кто пробовал вязать, знают, что это ритмичный и монотонный процесс, который способен практически превратить человека в живую машину (и наоборот: в данной работе машины почти очеловечиваются). Если оставить в стороне интеллектуальный анализ работы – как размышление о скоротечности времени и национальной идентичности – именно сенсомоторные знания о вязании передают ее содержание. Непосредственно перед показом инсталляции можно было бы провести занятие по вязанию для зрителей: тогда смысл работы раскрылся бы через телесный опыт, что могло бы оказаться более эффективным, чем простое словесное описание. Кроме того, зрителям можно было бы предложить поуправлять спицами-гигантами, чтобы осознать сюрреалистический масштаб работы.

Трогать или нет?

Если телесные ощущения не ограничиваются осязанием и представляют собой часть общего мультисенсорного опыта, то прикосновение – не обязательно лучший вариант для незрячих посетителей музеев. Несомненно, люди, которым зрение недоступно, натренированы и привыкли познавать окружающий мир с помощью осязания. Однако важно помнить: восприятие искусства порой кардинально отличается от любого повседневного опыта. Произведение искусства раскрывает свой смысл посредством особых, специально подобранных каналов коммуникации. Как правило, посмотрев на какой-либо бытовой предмет, мы можем предсказать, каким он будет на ощупь, поскольку с этим предметом мы уже не раз имели дело. Эта предсказуемость на уровне разных чувств обычно невозможна для произведений искусства. Таким образом, недостаточно просто разрешить незрячим посетителям трогать экспонаты: часто это вовсе не лучший способ понять их содержание. Поиск новых способов перевести одно ощущение в другое требует увлеченности, изобретательности и глубокого понимания, что такое чувства, – а также непоколебимого желания передать смысл и посыл, заключенные в произведении искусства.

Рассмотрим наглядный пример ситуации, при которой ощупывание предмета не дает возможности оценить произведение искусства по достоинству. Дуэйн Хансон получил заслуженную известность как автор гиперреалистичных скульптур, изображающих обычных людей. Фигуры домохозяйки с продуктовой тележкой или гуляющих туристов производят ошеломительный визуальный эффект, поскольку их чрезвычайно легко принять за живых людей (и они действительно изображают реальных моделей, отобранных в ходе специального кастинга). Если воспринимать эти скульптуры с помощью зрения, они вызовут желание прикоснуться к ним только по одной причине: чтобы удостовериться, что это действительно ненастоящие люди. Однако осязание не сможет передать это поразительное ощущение жизнеподобия. На ощупь лицо скульптуры будет совсем не похоже на человеческое, и тут не помогут такие яркие визуальные характеристики, как румянец на щеках и реалистичный оттенок кожи. Работы Хансона точно воспроизводят цвет и форму оригинала, но сделаны из стеклопластика и бронзы, иногда из полиэфирных волокон. Разумеется, эти материалы вызывают совсем не такие тактильные ощущения, как человеческое тело. Чтобы не потерялось ключевое свойство этого произведения – мимесис[118] – незрячим людям необходимо предложить какой-то другой способ познания.

Заключение: большие перемены начинаются с малого

Было бы хорошо, если бы музеи, приобретая произведение современного искусства, имели обыкновение уточнять у художника, можно ли трогать его работу. Достаточно просто составить анкету с набором стандартных вопросов и добавлять ее к остальной информации, которая обычно сопровождает экспонат: можно ли трогать объект? Если да, то всем или только незрячим и слабовидящим посетителям? Можно ли для кого-то делать исключение? Если нет, то как художник намерен передавать содержание работы с помощью альтернативных модальностей?

Если такая процедура станет обычной практикой, мы получим сразу два преимущества.

Во-первых, художникам придется самим думать о том, какими органами чувств можно воспринимать их работу (сейчас этим обычно занимаются музейные работники, а они склонны запрещать, а не разрешать). В конце концов, большинство произведений современного искусства находятся в частных коллекциях, и к ним постоянно прикасаются, – а когда нужно, реставрируют.

Во-вторых, в музеях будет появляться все больше экспонатов, доступных прикосновению, а значит, повысится общая осведомленность о проблемах и потребностях разных категорий публики.

Возможно, музейным педагогам было бы полезно узнать больше о том, какие чувства и ощущения на самом деле скрываются за широким термином «осязание», а также поразмыслить над тем, как каждое из этих ощущений помогает нам воспринимать музейные экспонаты. Несколько подобных примеров мы разобрали выше. Так мы сможем улучшить невизуальную коммуникацию между посетителями и произведениями искусства.