Читать книгу Небо на цепи - Нина Парфёнова - Страница 5

Лерка вошла в дом, облегчённо вздохнула в его прохладе после прожаренной солнцем улицы. После двадцати лет, прожитых на Севере и в Городе, она никак не могла опять привыкнуть к этой постоянной изнуряющей жаре. И метания между домом и больницей оптимизма никак не добавляли. Тётка по-прежнему отказывалась есть что бы то ни было. Лерка опять принесла обратно вчерашний бульон и фруктовое пюре, готовить еду ей было тяжело, но она ежедневно обречённо приходила на кухню, вставала к плите и тупо готовила то, чем можно было накормить отца и тётку. Дни сливались в длинную череду, даже боли никакой она не ощущала, только телефонные разговоры немного разбавляли серую пелену безвременья. Ещё были сны. Иногда она просыпалась от детского восторга, вызванного захватывающим наслаждением полёта – она летала, ощущая тёплое ласкающее прикосновение воздуха к лицу и поднимаясь всё выше над горами и морем. Ещё не открывая глаз в предутренней темноте, ощупав живот и убедившись, что всё в порядке, чувствовала, как ноют плечи, словно она и вправду летала. Или всё-таки летала?..

Сегодня во сне она собиралась в ресторан, мучительно размышляя, с кем оставить на вечер Лизу. Там, за дверью, её уже ждали, и она знала, кто. Ей надо было спешить, она так соскучилась… Оглянувшись, увидела, что за плечом стоит мама и с интересом молча наблюдает за её сборами. Тут она поняла, что ей совершенно нечего надеть и вопросительно взглянула на маму. Та глазами показала на комод, стоявший у стены. Лерка потянула на себя ящик и увидела целый ворох совершенно новых платьев. Она начала перебирать их и вдруг перед ней развернулось платье, при виде которого даже дух захватило. Это было не просто платье – мечта! Приталенное платье-футляр с открытыми плечами было нежным и очень женственным. Тонкий бежевый бархат, сверху золотистое кружево. Платье словно светилось изнутри.

– Мама, можно его примерить?

Мама всё так же молча улыбнулась и кивнула. Лерка потянула платье к себе и вдруг поняла, что просыпается. Ещё качаясь на волнах перехода от сна к яви, подумала о том, что ещё не скоро ей доведётся надеть такое платье…

Оно весь день стояло у неё перед глазами, вызывая улыбку в самый неожиданный и неподходящий момент. Вот и сейчас она с трудом сдержала желание раздражённо швырнуть сумку с полными еды контейнерами на пол. Лерка поставила сумку на стол и прислушалась. Отец был не один. Она покачала головой – не иначе, опять Леонид-Силуан нас навестил. Пару дней назад, так же, вернувшись из больницы, Лерка увидела у отца на столе несколько упаковок с ампулами. Она повертела вскрытую уже коробку, прочитала название и криво усмехнулась. Это был тот самый треквоседин13, наркотик, из-за которого погибла медсестра Аня, а Володя огрёб кучу неприятностей. Он сейчас даже из Города выехать не может. Хорошо ещё, не посадили… Отец увидел, что она держит в руках, сказал напряжённо:

– Из портовской больницы принесли, врач знакомый выписал…

Лерка покивала, достала ампулу.

– Хорошо… Не так больно тебе будет. Поставить укол?

Отец отрицательно помотал головой.

– Не надо пока, мне поставили уже.

Надо же! Леонид прямо на все руки мастер, и лекарство достать, и укольчик сделать…

Из комнаты отца доносились негромкие голоса, собеседники были увлечены разговором и даже не услышали, что она пришла. Лерка привалилась плечом к стене. Это, несомненно, был Леонид, его приятный поставленный голос звучал отчётливо и… убедительно, что ли…

– Ты, Семёныч, одно пойми. Я не видел ещё человека, который говорит, что не боится смерти. Когда наступает этот момент, все боятся. Очень. Но… Есть одно, что нужно осознать. Страшит не сама смерть, а неизвестность. Что за чертой дальше – мы не знаем, и этого боимся, именно этот страх доводит до агонии.

– Да как, Лёнька, не бояться, когда не знаешь, что тебя ждёт… И думаешь об этом, думаешь…

– Именно так – думаешь… Страх смерти переживает наш ум. Он живёт один раз, и когда мы подходим к этому моменту, он начинает подогревать агонию, нагнетать весь этот ужас. Но можно подготовить человека, спокойно уйти без страха, когда придёт время. В Тибете так делают. Надо знать, какие процессы в теле происходят. Смерть – это не боль. Мы чувствуем своё бессилие. Но принять её надо. Абсолютного принятия, пока мы думаем и боимся, не происходит. Мы ведь каждый день умираем, когда спим, и каждое утро возрождаемся. Только, когда спим, помним того себя, который заснул. А когда рождаемся снова, не помним! Просто не помним предыдущую жизнь.

– Говорить-то можно что угодно, а вот поверить… Я всю жизнь атеистом был, не верил ни в Бога, ни в чёрта, ну разве что, в погоду и стихию…

– А ты направь свои мысли в это русло. Не называй Богом, назови тем, кто вызывает шторм… Шторм – это ведь тоже в какой-то мере смерть. Тут вот о чём нужно знать. Смерть – это просто переход в другую жизнь. Не надо её бояться. Можно уйти в сознании, но надо отпустить страхи. Это целый процесс – изживание своих жизненных привязанностей. Да, парализует конечности, да, ещё что-то, ты понимаешь, что это происходит, даже эйфорию чувствуешь, но не боль. Это сродни приятному сну, когда ты проваливаешься куда-то, потому что энергия опять собирается туда, откуда она развернулась, всё постепенно отключается, всё, и ты ушёл. И даже видишь, куда ты идёшь. Всё будет спокойно, насколько это возможно. И ты почувствуешь такую силу любви, как будто тебя обнимает кто-то, ласковую такую силу. И потом, мы же будем рядом. Я буду рядом, Лера будет рядом, вот увидишь, всё пройдёт без боли, спокойно…

Наступила тишина. Оба молчали. А Лерка глотала слёзы, в голове вдруг ворохнулось что-то старое, давно забытое:

А «жизнь» – только слово,

Есть лишь любовь, и есть смерть…

Эй! А кто будет петь,

Если все будут спать?

Смерть стоит того, чтобы жить,

А любовь стоит того, чтобы ждать…14

В этот момент она испытывала острую благодарность Леониду, не вспоминая о том ужасе, что ей пришлось пережить несколько месяцев назад, когда его подопечный Вадим чуть не убил её. Только тонкие неровные шрамы на запястьях напоминали сейчас об этом, и всплывал перед глазами тот огромный гостиничный номер, и Володя склоняется к ней, лежащей у него на коленях… Она прикусила зубами мякоть ладони, сдерживаясь, чтобы не застонать от боли и тоски, тихонько отошла от отцовской спальни. На кухне она присела на табурет, долго смотрела в окно. Ветер шевелил листья яблонь и слив, солнечные пятна прорывались сквозь кроны деревьев, слепили глаза… Снова рассматривала шрамы на запястьях, интересно, почему они не загорают? Выделяются белыми полосками на загоревших руках. За этим занятием её и застал показавшийся в дверях Леонид.

– Валерия? Вы здесь? А мы не слышали, что Вы пришли, заболтались с Евгением Семёновичем… Здравствуйте!

– Здравствуйте. Да я только зашла, вот, опять полную сумку еды обратно принесла. Тётя Таня есть отказывается, слабая совсем стала, но ни в какую не ест… Не знаю, что делать… Выпишут её на днях, что толку, врачи лечить пытаются, а она отказывается…

– Жить не хочет, понятно. Может быть, мне с ней поговорить? Хотя бы попробовать убедить еду принимать?

– Спасибо Вам за помощь… А Вы уже уходите?

– Собираюсь.

– А давайте чаю все вместе попьём, с папой?

Он кивнул. Она неловко поднялась с табурета, покачнулась, Леонид поддержал её за локоть. Лерка аккуратно высвободила руку и начала собирать на поднос чайные принадлежности.

– Поможете?

Он подхватил поднос и понёс в спальню, где их встретил полусидящий на высокой подушке отец. Он спросил:

– Ну, что там Таня?

– Что Таня… Капризничает и есть отказывается…

Евгений Семёнович покачал головой и ничего не сказал. Лерка, расставляя на столе чайные приборы, вдруг вспомнила:

– Пап, а я всё забываю спросить, а что на нашивках нарукавных верхний ромбик означает?

Отец, удивился такой смене темы разговора.

– Ну, ты даёшь, дочь моряка…

– Чего ты, как-то никогда не задумывалась.

Он покачал головой.

– Да уж. Это же «петля Нельсона».

– Нельсона? Адмирала Нельсона?

– А что, есть другой Нельсон на флоте? Его после какого-то выигранного морского боя пригласили на приём к королеве. А за год до этого в битве на Канарах потерял правую руку. Собираясь на приём, он попросил перевязать пустой рукав кителя и свободный конец засунуть в карман. Получилась петля в виде ромба, это стало модным, и офицеры британского флота на кителя такую нашивку нацепили, «петлю Нельсона». Потом это и флоты других стран переняли. А уж под петлёй полоски означают корабельный чин и звание – у капитана четыре, у старпома три и так далее…

– Понятно, – протянула Лерка. – Надо же, сколько всего мы не знаем…

– А ты, Лера, вообще-то, интересовалась чем-то, помимо книг, спорта, пионерии и комсомола и своей журналистики? Да ладно, глаза-то не таращь, я же тебя не обвиняю. Я всё понимаю, это твоя жизнь, она такая же важная, как моя для меня… Вот ты же не знаешь, правда, что я в твоём Северореченске бывал?

– Пап, правда, что ли? Когда? И вообще, ты же даже на вопросы не отвечал раньше, говорил – вон, в шкафу Конецкий стоит, читай… Тебе тоже всегда некогда было…

Евгений Семёнович кивнул.

– Ну, да… Некогда… Вот так живёшь, спешишь всё куда-то, работаешь до изнеможения, наблюдаешь в стекло рубки за фарватером, буи только взглядом отсчитываешь… А потом понимаешь, что даже с родными людьми поговорить по-человечески не успел… Ладно. «Солёный лёд»15 помнишь?

– Пап, ну, чего ты глупые вопросы задаёшь? Как я могу не помнить…

– Ну, да, ну, да… Это лето 1964 года. Тебя ещё и в проекте не было. Мы с Мариной только познакомились, жениться собирались. Надо было денег зарабатывать, дом этот перестраивать, то да сё… А тут по всему побережью начали команды набирать для перегона судов на Север, по Северному морскому пути. Ну, я и записался матросом. Собрали нас всех в Измаиле, по судам распределили, их из Венгрии пригнали самоходом по Дунаю. Конецкий пишет, что они наш караван в Архангельске ждали, там контора была – Экспедиция спецморпроводок речных судов. Они-то из Ленинграда туда немецкие самоходки грузовые, СТ-276, привели, а мы «пассажиров» венгерских гнали, теплоходы серии «Дунай». А на перегонах команды неполные, человек десять-двенадцать, работа на износ, хорошо ещё, второй дек, ну, палуба, где пассажиры обычно едут, закрыт. Там ни драить, ни обслуживать не надо. Машинное отделение, трюм, ну и верхний дек, где рубка, там только и надо было работать. Да камбуз ещё, есть-то и на перегоне надо… Ну, мы и поплыли из Измаила – тот ещё был маршрут! По Дунаю в Азовское море, потом по Дону через Ростов-на-Дону, потом Волго-Донской канал, оттуда через Волго-Балтийский канал в Ленинград, а уж оттуда на Архангельск! Можете себе представить это путешествие?

Лерка с Леонидом смотрели на него во все глаза, Лерка только рукой пошевелила – продолжай, мол…

– Да, что там, я так красиво рассказывать не могу, вон, Конецкого читайте…

– Пап, ну вот, опять… – Лерка аж в ладоши хлопнула, – опять к Конецкому отправляешь?

– А куда вас отправлять… Лёнька вон по Севморпути плавал, знает, а у тебя фантазия богатая, ты почитаешь, представишь. В тот год тепло было, льдин и айсбергов не попадалось. Всё относительно спокойно прошло. Только вот… Посмотри-ка вон там, на полке, должна быть такая зелёная тетрадка общая…

Лерка порылась на полке, вытянула снизу, из-под книг, потрёпанную тетрадь, подала отцу. Он полистал её, открыл страницу, заложенную старой открыткой.

– Ага, вот… В том перегоне кого только не было, одних писателей-мореманов двое – Конецкий и даже сам Наянов16. Они всё написали:

«Те же, кто ходили в море выше семидесятой параллели и на Арктику, смотрели не стылыми глазами, обязательно согласятся с писателем в том, что лёд за бортами может «бормотать, жаловаться», даже «всхлипывать», а у льдин могут быть «мокрые зелёные животы», что штормовая «зыбь горбатая и зелёная», а корабли на ней «подхалимски кланяются волнам, на миг застыв в нерешительности» при «судорожных вздрагиваниях палубы»…17

Он закрыл тетрадку, задумался. Потом, отложив её в сторону, закончил:

– А в Северореченске мы пробыли всего вечер. Пароходы сдали, по знаменитой деревянной лестнице на площадь поднялись и сразу на железнодорожный вокзал уехали. Помню только, что площадь деревянными плахами вымощена, так удивительно! Вот я удивился, когда ты туда уехала! Носит, думаю, нашу семью с юга на север… – Он помолчал, вздохнул тяжело – Устал я, идите, ребята, от меня, спать буду… – И отвернулся к стене.

Лерке совсем не хотелось обсуждать с Леонидом рассказ отца, она проводила его до калитки и ушла в беседку, включив там слабую лампу, неярко осветившую её любимое кресло. Сгущались сумерки, по саду бродили тени. Лера снова думала о том, что она совсем ничего не знает о своей семье, а скоро и спросить будет не у кого. Про маминых предков она почти ничего не знала, за исключением того, что мать тоже была из потомственной флотской семьи, родители и деды её гоняли караваны барж по огромным сибирским рекам… А вот она, Лерка, совсем по-другому видит мир и совсем по-другому живёт, хотя страсть к перемене мест, к путешествиям и непередаваемому запаху дороги у неё в крови… Живот ходил ходуном, она обхватила его и уже привычно начала шёпотом успокаивать малышку: «Ну-ка, давай спокойнее, я никуда не собираюсь ехать, мы здесь побудем пока, будем папу ждать здесь, а там видно будет…»

От калитки послышался звонок. Господи, она даже застонала, ну, кто там ещё… Ничего хорошего от неожиданных визитов ждать не приходилось. Лерка тяжело поднялась и медленно пошла к калитке.

– Иду, иду, не звоните, пожалуйста, больше! – Крикнула тому, кто ещё раз нажал с той стороны на кнопку звонка.

А за калиткой стоял… Лерка даже присвистнула! Увидеть Мишу Миронова она совсем не ожидала! Шесть лет не прошли даром ни для одного из них…

– Что, Миша, изменилась я? Ты так меня рассматриваешь, что мне даже страшно…

Он опомнился и помотал головой.

– Нет, Лера, совсем не изменилась. Ты всё такая же…

Она засмеялась

–Ну да, ну да! Каждый день в зеркало смотрюсь и думаю – вот ни сколько не изменилась, хотя, порой даже не узнаю себя, особенно в этом состоянии. Пойдём, раз уж приехал, что мы на пороге-то…

В беседке она, как школьница, сложила руки на столе.

– Давай, Миша, рассказывай, что тебя сюда привело, шесть лет тебя не видно, не слышно было…

– Не хотел мешать твоей семейной жизни…

– А сейчас что изменилось? Вот ни за что не поверю, что, узнав мой адрес, ты не узнал о некоторых подробностях и пикантных нюансах моего существования… Миша, не смеши…

– Да вот, сам не знаю, что я здесь делаю… Но очень захотелось тебя увидеть. И ещё. Дело одно есть. Ты тогда в газете писала про поездку в горы… Помнишь фиолетовое ущелье?

Лерка от удивления уронила руки, осторожно кивнула. Конечно, она помнила. Они ехали на вездеходе на жадеитовое месторождение и свернули немного с дороги. Когда вездеход въехал в то безымянное ущелье, солнце почти скрылось за крутым склоном долины, последние лучи его скользили по стенкам гор. И снежники на вершине, и склоны были причудливо раскрашены – разные оттенки розового, сиреневого, фиолетового цветов бликовали и прятались за тенями.

– Это свинцовая руда, галенит. Она сама по себе, конечно, не такого цвета, серебристо-серая, с отблеском. Но, когда солнце на неё светит под определённым углом, всё вокруг окрашивается в фиолетовую гамму. Это ущелье находится на северном склоне Па-рейского кряжа и примыкает к жадеитовому месторождению. Там всего километров двадцать до северного шельфа.

Лерка приподняла брови.

– Свинцовое месторождение уходит в шельф?

Миша кивнул и вздохнул.

– Месторождение очень большое! Но! Сразу говорю – земля никому не принадлежит…

– Ну, насколько я знаю, шельф нельзя приватизировать! – уже включилась Лера.

– Но можно взять в аренду!

– Понятно, – Лерка постучала пальцами по столешнице. – А руда требует обогащения?

– Нет, Лера. Это же галенит, он содержит 87 процентов свинца. А остальное – серебро, платина и самородковое золото. А там ещё и сфалерит попутный есть в больших количествах, это цинк. Понимаешь, какая перспектива? Свинец – это аккумуляторные пластины, полупроводники, водопроводные трубы, керамика, а цинк – это радиоэлектроника, автомобилестроение, сигнальное оборудование, лазеры и даже LED-экраны… Я уж молчу про золото, серебро и платину…

– Миш, вот ты сейчас про все эти феерические перспективы рассказываешь беременной женщине которая ухаживает за умирающим отцом… Почему мне? Шёл бы со всем этим богатством к Елисееву, он бы впечатлился сильно и нашёл бы, наверное, что с этим делать.

– Нет, Лера, ни к какому Елисееву я не собирался и не пойду! Не хочу! У нас с ним психологическая несовместимость. И он же не главный, правда?

– Пошёл бы к главному, какие проблемы? – Она вздохнула. – – Вот вечно я оказываюсь между всех огней…

И тут Миша, вдруг произнёс:

– Лера ты же знаешь: «Но объясни – я люблю оттого, что болит, или это болит оттого, что люблю?»18

От неожиданности Лерка закашлялась:

– Миша, откуда?!

– Лера, ты же не одна музыку любишь, к тому же, помнишь, что я питерский.

Она хмыкнула.

– А ты где остановился? А то оставайся, если что, у нас комнат много…

– Нет. – Он помотал головой. – Я в гостинице. Ты подумай о том, что я тебе рассказал. Все документы я тебе отдам, но ни с кем общаться не буду, кроме тебя. Можно, завтра приду?

– Конечно, Миша, приходи.

Ночью ей снова снился смертельный, ползучий холод северных гор, тяжёлое дыхание близкого Ледовитого океана и сполохи северного сияния в чёрном предвесеннем небе… Было страшно, потому что с этим холодом нужно справляться в одиночку…