Читать книгу Испанский сон – 1. El sueño español - Нина Русанова - Страница 4

Нину привезли сюда против её воли. Никто её мнения не спрашивал. А если бы даже и спросил, то это всё равно ничего бы не изменило: она не могла ни принимать таких решений сама, ни влиять на выбор других.

Трудно сказать, понравилась ли ей эта страна. Она ведь толком её не видела. Да и что можно увидеть, находясь целый день дома?

Запомнился переезд. И не просто запомнился. Нина, в буквальном смысле слова, была раздавлена им. Внутри у неё будто что-то сломалось. Шутка ли: вдруг сорваться с насиженного места вместе с детьми, чемоданами, игрушками… с какими-то книгами, с какими-то чашками… – со всеми вещами, которые были когда-то так привычны, так дороги… А те, другие вещи, что тоже были так дороги и так привычны когда-то, почему-то бросив…

Какие-то таможни, склады, коробки… Перелёт. (Ни летать, ни ездить Нина не любила. Ничего хорошего это не сулило.) Потом опять коробки, склады, таможни… Они ещё долго потом ей снились. Новая (а на самом деле старая) холодная абсолютно чужая (и в самом деле чужая) квартира… В которой ей не было места. Нигде ей не было места.

И это «нигде» так болело, так давило, ломило и выкручивало…

И Нине так хотелось плакать. Но она не могла.

Сегодня был особенно нервный и какой-то совершенно бестолковый день. Нина чувствовала себя – буквально – издёрганной, раздёрганной на ниточки.

С утра делали уборку. И Нине пришлось мотаться с места на место, из комнаты в комнату, и везде она чувствовала себя… и везде была она – лишней, везде и всем мешала.

Потом в доме были гости – дети. Таких гостей Нина не любила. Особенно мальчишек. По опыту она знала, что ничего и никого хуже гостей-детей нет. Только гости-мальчишки. Всё перевернут вверх дном, понатопчут, понакрошат везде кексов… Убирайте потом за ними! Ползайте и вытаскивайте отовсюду конфетные обёртки, отмывайте-отдирайте шоколадные следы-«кометы»… Расставляйте потом всё по местам… нет-нет да и не досчитаешься какой-нибудь книжки-игрушки. Даже Люба, уж на что ко всему привычная, а и она говорила: «Этих мальчиков надо было удавить ещё в колыбели».

Среди гостей был мальчик Яго. Его Нина не любила больше всех. Кажется, что не любил его никто. Но, по непонятной причине, все почему-то приглашали этого Яго в гости.

Он был неряшлив, некрасиво ел, швырял еду, рвал книжки, ломал игрушки, бил детей, не слушался никого из взрослых. Он строил Нине рожи, кривлялся и пританцовывал, напевая басом «О-о-оh!.. Sexy lady!..», любовался на своё отражение в стеклянных дверцах шкафа, припадая к нему с поцелуями (а ведь до этого, только что, он ел печенье!) и с не детскими совершенно придыханиями.

Потом гости ушли, но пришлось утешать Анхеля, младшего: Яго порвал его рисунок, уронил (нарочно!) самолёт из конструктора Lego, ударил его самого да к тому же, оказывается, втихаря – ещё до того, как порвал, уронил и ударил – наговорил бедному мальчику кучу всяких гадостей.

Ясно, что присутствие Яго в детской компании ни к чему хорошему не приводит, не приводило и не приведёт никогда. И зачем, спрашивается, приглашали?

Анхель всё никак не мог успокоиться, жаловался, плакал… Его утешали как могли, но он всё жаловался, всё плакал…

И пришлось Нине допоздна, снова и снова, всё это выслушивать.

Глава семейства давно уже носился с идеей «подарить», «отдать» всё «детское», всё «девчачье» содержимое шкафа, с пеной у рта убеждая, уговаривая всех: «Пока это хоть кому-нибудь нужно!» Ну что тут скажешь? Мальчишка он и есть мальчишка. Ничего-то ему не нужно, ничего-то не жалко. И никого. Вот и давит. Только она, Нина, одна она всех жалела.

Вот, например, совсем недавно она лишилась друга – плюшевой своей собаки. Белой и пушистой, с красными ушами в белый горошек и такими же лапами. Собаку подарил бывший ухажёр. Даже не бывший, а несостоявшийся: так, навязался провожать, сначала до метро, потом в метро… У метро её и купили. Ухажёр купил. Цветов не было. Поздно. И зачем купил? Сразу мог догадаться, что ничего ему не светит.

Симпатичная такая собака. Она долго стояла у Нины в шкафу… И вот, собаку унесла сопливая девочка по имени Жудит. Анхель сказал: «Жудит она нравится. Давай подарим?» Как тут устоишь? И Жудит унесла собаку к себе. Унесла насовсем. Унесла, прижимая ручонками к груди, и была – судя по тому, как порозовело её худенькое личико, по тому, как округлились, как засияли тёмно-серые в обрамлении длинных чёрных ресниц глаза, по тому, как широко и беззубо ощерился рот, – совершенно счастлива!

Хоть кто-то счастлив…

Несчастной была только сама Нина. Одна-одинёшенька в этом доме, в этом чужом городе, в этой странной стране с «кошачьим» названием… На всём белом свете – одна.

К тому же, Нина старела. Старела неотвратимо, неудержимо и необратимо… А все эти «красотка», «милашка», «всё та же» и «хорошо сохранилась» – уж Нина-то знала им цену! И возраст свой тоже знала она. Сорок лет, извините, это уже возраст… Да, она старела: от времени, от жары и от солнца, от которых летом здесь (даже дома!) некуда деться, и которые (сами знаете, как!) действует на кожу, на волосы, на глаза…

А зимой здесь в домах так холодно, что «русскому человеку и жить с непривычки нельзя»11. И от холода этого Нина, во что бы ни была она одета, стыла, застывала, впадая в некое подобие анабиоза, и подолгу стояла или сидела, молча, вперив стеклянный взгляд в одну точку, и всем казалось, что она, действительно, вот так, с открытыми глазами, спит и видит одной ей видимые и одной ей понятные сны…

Но на самом-то деле это была тоска.

Тоска. По той стране. По тому дому. По тому времени, когда она была ещё молода, когда она была ещё хоть кому-то нужна… Очень нужна.

Она – та, которая создана была для вечной юности, младости! – старела. Видимо, у неё закончился какой-то внутренний, отпущенный ей богом завод: лицо её приобретало какой-то противный желтоватый оттенок; волосы редели и тускнели; глаза блекли и видели всё хуже, особенно почему-то правый; руки и ноги – двигались, конечно, но уже совсем не так, как раньше…

И у неё давно уже сложилось ощущение, что она – давным-давно, очень уже давно! – никому не нужна.

Давно уже…

Нужно было задуматься о будущем. Пора. А думать о нём Нине так не хотелось…

Nina (им. сущ. ж.р. в ед. ч.) – по-каталонски значит «кукла»12. Странно, что узнала это она только здесь и только сейчас. Как странно всё… Думала ли она когда-нибудь?.. Могла ли предположить?.. Мог ли ей кто-нибудь сказать?.. Впрочем, мог бы и сказать… Ведь были же у неё какие-то знакомые каталонцы и раньше, в той ещё жизни… Так что же они молчали как рыбы?

А если бы и сказали? Услышала бы она их тогда? Поняла бы?

А если бы даже и услышала, и поняла… что бы это изменило?

Ведь она, собственно, и была-то – куклой. Самой настоящей куклой: с пластмассовыми руками и ногами, с нейлоновыми волосами. Когда-то она ходила, по-настоящему, механически поднимая-переставляя прямые ноги… И когда Нину наклоняли назад, глаза её закрывались… А когда снова ставили на ноги – открывались, и в пластмассовой Нининой груди перламутрово переливалось: «Ма-ма!..»

Кукла Нина. На «кошачьем» языке это и звучит-то, оказывается, примерно как «масло масляное»:

la nina Nina —

как короткая детская песенка-шутка, песенка-игра с избыточным повторением слов и слогов. Которую и дóлжно бы напевать весёлым кукольным голосом, но получается почему-то всё равно грустно…

Скоро и её, куклу Нину, вынут из этого шкафа со стеклянными дверцами и тоже – отдадут. Подарят. Домработнице Любе. Хозяйка и подарит.

Тоже, кстати, Нина… В честь неё и назвали когда-то. Лет сорок назад… Отдаст. Для Любиной внучки, которая «завсегда бежит-бежит на мысочках – встречать! и сразу – раз – в сумку: „Бабуй, тиво пинеса?“» – и которая «все куклы любит, все-все, хоть старые, хоть поломатые, хоть какие».

06.12.2012

*

Ниночка, приветствую. Прочитала твой рассказ Nina. Узнала себя. Сама в аналогичной ситуации. Очень наболело. Спасибо тебе.

14.01.2016

Люба Штейнгарт (28.03.1969—27.01.2021)

11

«Здесь у вас в комнатах теплее, чем за границей зимой, – заметил князь, – а вот там зато на улицах теплее нашего, а в домах зимой – так русскому человеку и жить с непривычки нельзя». – «Не топят?» – «Да, да и дома устроены иначе, то есть печи и окна». – «Гм! А долго вы изволили ездить?» – «Да четыре года. Впрочем, я всё на одном почти месте сидел, в деревне». (Ф. М. Достоевский «Идиот»)

12

(La) nina russa (кат.) – матрёшка (букв. «русская кукла»; соответственно, (la) nina russa nova – «новая русская кукла» или «новая матрёшка»).