Читать книгу Фельдмаршал в бубенцах. Книга вторая - Нина Ягольницер - Страница 6

За окном тускло светила луна, похожая на кусок залежалого сыра. Годелот, по-турецки сидя на койке, штудировал докторскую рукопись. Она содержала от силы полсотни листов и была уснащена множеством рисунков, но продвигался шотландец медленно, поскольку едва ли не каждый абзац заключал в себе очередную невероятную выдумку.

Поначалу Годелот сгоряча решил, что автор – обычный врун с отменно подвешенным языком. Но не зря же доктор Бениньо так превозносил нелепую книжонку… Кроме того, еще отец однажды поведал Годелоту, что Земля имеет форму шара – так утверждал капитан, под командой которого Хьюго в молодости совершил немало подвигов. Впрочем, при вопросе о подвигах отец поскучнел и быстро перевел разговор на другое…

Но автор с забавной фамилией Коперник подтвердил странный рассказ отца насчет шара, и это уже внушало некоторое доверие. Однако далее шла сущая околесица. Оказывается, Земля вращалась вокруг Солнца, хотя глаза всегда говорили Годелоту иначе. А звезды вовсе были огромными и раскаленными, но гнездились где-то в несусветной дали, потому казались такими крошечными и не давали ощутимого тепла. Впрочем, в это поверить было проще, ведь даже часовня в Кариче казалась сущей букашкой, если глядеть на нее с холмов близ леса.

Около двух часов ночи любой свидетель, случайно заглянувший в каморку Годелота, немедля уверился бы, что шотландца постигло помрачение. Посреди комнатенки на табурете стояла свеча, изображавшая Солнце. Развешанные на стенах камзол, шляпа и мушкет, а также в причудливом беспорядке лежащие на полу сапоги и перчатки означали звезды и планеты. Сам же Годелот шагал вокруг «Солнца», вращаясь вокруг собственной оси и представляя собой земной шар.

Это странное занятие оказалось невероятно увлекательным. Рассматривая иллюстрации в рукописи и пытаясь вообразить описанный там невероятный мир, Годелот едва замечал, как летит время. Сон сморил его лишь под утро, когда было сожжено несколько свечей, а рукопись дочитана до последней страницы…

…Той ночью, однако, худо спалось не одному Годелоту. На утреннем построении Марцино, мрачный, словно грозовая туча, поочередно оглядывал однополчан, а перед самым завтраком подошел к шотландцу.

– Здорово, Мак-Рорк, – пробубнил он, отчего-то неловко отводя глаза, – тут такое дело… Послушай, – он слегка понизил голос, – выручи деньгами. Мне бы всего-то дукатов десять.

Годелот усмехнулся, удивленный не так просьбой, как тем, что недавний недруг обращается именно к нему:

– Десять дукатов? Марцино, не сочти меня скупердяем, но у меня таких денег не водится.

Однако тот лишь досадливо поморщился:

– Да будет тебе! Я ж в долг прошу, не подаяния на выпивку клянчу. Меня нешуточно припекло, Мак-Рорк, помоги, как соратник, Христом прошу!

Годелот посерьезнел:

– Марцино, я не девка, чтоб для гонору ломаться. Были бы у меня десять дукатов – дал бы. Только у меня жалованье не больше твоего, а то и поменьше. И от него уже едва ли треть осталась.

Марцино посмотрел на шотландца долгим тяжелым взглядом, а потом процедил сквозь зубы:

– Ну, прости, раз так.

И молча отошел. Однако подросток ощущал, что тот не поверил и, похоже, затаил обиду. Вот черт… Все только начало налаживаться. Но десять дукатов… Господи, с чего чудак взял, что у новобранца можно занять такую сумму? Неужели у прочих его однополчан такое сумасшедшее жалованье? Еще немного поразмыслив над странными притязаниями Марцино, Годелот постарался выбросить из головы нелепый разговор, но все равно чувствовал, как тот неприятным осадком лег куда-то на дно души.

Воспользовавшись вторым днем неожиданного отпуска, Годелот постарался улизнуть после завтрака из трапезной, не попавшись на глаза капралу. Уединившись в своей каморке, он принялся писать ответ Пеппо, но уже на первых строчках понял, что задача эта не из простых. Рассказать нужно было невероятно много, при этом избежав долгих разглагольствований – ведь писать следовало на малом листе, который легко будет спрятать. Существенно осложнялось все еще и тем, что Годелот не представлял, кому предстоит прочесть письмо вслух. Но у Пеппо, несомненно, имелся надежный человек…

Годелот вдруг с досадливым удивлением ощутил где-то глубоко внутри острый укол обиды. Неужели Пеппо завел новых приятелей?

И пусть мыслишка была пустая, а обида и вовсе ребяческая, но шотландец на миг почувствовал, что прежнее одиночество никуда не исчезло, лишь притупленное наладившимися отношениями с однополчанами.

Пробормотав что-то невнятно-бранное, Годелот вернулся к письму. Сосредоточиться, впрочем, не удавалось. Из головы не шел портрет Пеппо, так неожиданно обнаруженный вчера среди записей доктора Бениньо. Сюда же примешивалась нотка беспокойства – не заметил ли врач того, что документы были переворошены? Годелот складывал их второпях и запросто мог что-то перепутать… Чего доброго, доктор подумает, что шотландец нарочно рылся в его бумагах.

Подросток отложил перо и задумался: а ведь, говоря по правде, именно это и нужно было сделать. Едва ли портрет втиснут в подшивку просто из уважения к автору… Наверняка на вощеную зеленую нить нанизано еще немало интересного. Стало быть, нужно снова постараться остаться в кабинете доктора в одиночестве, и уж теперь Годелот будет знать, что искать.

***

Марцино смертельно тосковал на часах. До шести было далеко, Венеция раскалилась под неистовым летним солнцем, а в переулке, где солдат нес свое бдение, воздух замер густой и тягучей массой.

Денег Марцино так и не добыл, а потому весь мир, от герцогини, сидящей на своих бесполезных грудах золота, и до голубя, вальяжно шагавшего по кромке противоположной крыши, казался солдату ненавистным скопищем насмехающихся над ним ублюдков.

Слева послышались чеканные шаги – Дюваль обходил дом по периметру. Зрелище долговязой фигуры швейцарца только всколыхнуло раздражение: Шарль Дюваль всегда источал столь лучезарное жизнелюбие, что на его фоне Марцино казался себе еще более закоренелым неудачником. Меж тем швейцарец приблизился и, оглядев пустой переулок, остановился подле однополчанина:

– Здоро́во. Ну и пекло, а? – лицо Дюваля, смятое жарой, выражало флегматичную покорность судьбе, – я б за кружку холодной воды душу сейчас продал.

– Отвяжись, Шарль, – пробормотал Марцино, перехватывая мушкет, и снова уставился на голубя, все так же бродившего по краю крыши. Но Дюваль только приподнял брови:

– Э, приятель, ты чего в штыки-то?

Марцино в ответ лишь мрачно вздохнул, и швейцарец шагнул чуть ближе:

– Да на тебе лица нет… Что случилось?

Марцино поморщился. Откровенничать с Дювалем не хотелось, они никогда не были дружны, но накипевшее раздражение само рвалось наружу.

– Да Мак-Рорк, пащененок… Попросил у него с утра взаймы. А тот чуть в лицо не рассмеялся.

Дюваль выглядел озадаченным:

– Взаймы у Мак-Рорка? А много попросил?

– Всего-то десять дукатов, – отрезал Марцино и сплюнул.

Швейцарец широко усмехнулся:

– Тут и я б не утерпел. Десять дукатов! Вот так они у мальчишки в кармане и валяются!

Марцино вспыхнул:

– Да ты погляди на него! У него перчатки не хуже капральских!

Дюваль покачал головой:

– Так Мак-Рорк в городе недавно! Он в кости не играет, по девкам пока не бегает, вот деньги и водятся. Погоди, еще через месяцок освоится – тоже без гроша сидеть будет, как все.

Марцино же зло оскалился:

– Мне позарез деньги нужны, Дюваль! Но Мак-Рорк-то прочим парням не чета! Неужели не мог у папаши попросить? Я же в долг!

– Э-э! – предостерегающе протянул швейцарец, – ты того, потише, приятель!

– А ты мне рот не затыкай! – на челюсти Марцино взбухли желваки, – Мак-Рорк себя королем держит, как же, полковничий сынок! А на какой конюшне Орсо его на свет…

Распалившийся Марцино, вероятно, сказал бы еще немало, но в этот миг за его спиной щелкнула дверь, и на крыльце собственной персоной показался полковник. Солдат захлебнулся словами, меняясь в лице. Дюваль, разом побледнев почти до синевы, отступил назад и поклонился. Полковник же спокойно оглядел обоих жерлами темных глаз:

– Дюваль, за время вашей беседы в окна северной стороны сумели бы влезть как минимум шесть человек. Ночной караул вне очереди. Налево, марш! Марцино, извольте явиться ко мне сразу же по смене с поста.

С этими словами Орсо спустился с крыльца и зашагал по переулку, словно уже забыв о подчиненных.

Глядя в удаляющуюся спину Дюваля, Марцино ощутил, что ему хочется задрать голову и оглушительно завыть. День, так паршиво начавшийся, обещал вовсе закончиться катастрофой.

***

К двери полковничьего кабинета Марцино подходил, будто ноги его были раздроблены «испанскими сапогами», и каждый шаг причинял адскую боль. Сейчас его вышвырнут из полка. Спасибо, если уплатят хотя бы жалкие крохи августовского жалованья. Ему останется лишь ползти на поклон к другим кондотьерам, забыв о благах герцогского особняка, и, вероятнее всего, месить кровавую грязь на ближайшей военной склоке. А как же ему оставить Венецию?.. Господи, ну почему он не послушал Дюваля!

А рука уже поднялась, и одеревеневшие пальцы дважды стукнули в дверь.

– Прошу, – отозвался голос Орсо.

Войдя, Марцино поклонился и застыл, чувствуя, как по лицу градом течет пот. Орсо же, обозрев жалкий вид подчиненного, подошел ближе и ровно произнес:

– Итак. Подходя к двери, я слышал последние фразы вашего с Дювалем разговора. Факт нарушения устава болтовней на посту будет наказан отдельно. Сейчас же меня интересует та любопытная фраза, которую вы позволили себе относительно меня и моего предполагаемого родства с новобранцем Мак-Рорком. Извольте объясниться, Марцино.

Солдат хорошо знал своего командира… Эти прямые вопросы предполагали столь же прямые ответы. Хитрить с Орсо было бесполезно. Оставалось истово повиниться и надеяться, что командир обойдется лишь личной местью, назначив порку до полусмерти.

Вздохнув, Марцино начал:

– Мой полковник. Я признаю свою вину в клевете. Но появление Мак-Рорка в отряде и ваше ему… покровительство вызвало слухи о том… что он… что вы… – солдат сбился, густо покраснел, тут же побледнел, ощущая, будто тонет в отхожем месте прямо под бесстрастным взглядом полковника, – словом… Пошли слухи, что Мак-Рорк приходится вашему превосходительству побочным сыном.

Произнеся это, Марцино уже почуствовал, как пол крошится под ногами, увлекая его в бездонную пропасть. Он ожидал пощечины, взрыва ярости или немедленного вызова капрала с приказом о наказании. Но Орсо все так же пристально и спокойно смотрел Марцино в глаза.

– Хм, – произнес он наконец, – вот как… Что ж, ваша откровенность подкупает. А сейчас извольте подробно объяснить, зачем вам понадобились деньги, которые вы пытались занять у Мак-Рорка.

Марцино задохнулся. Пот стекал в глаза, жег веки, а руки были прижаты к бокам, и утереть лицо не удавалось. Но отступать было некуда, и он снова заговорил:

– Мой полковник. Дело в том, что у меня… в городе… у меня есть дочь. Ей всего два года. Мы не венчаны с ее матерью. Но я же… Словом, они моя семья. И я почти все жалованье отдаю им… Но дети… они быстро растут. Моей дочке нужна одежда. А недавно она болела. Нужно было много денег на врача… У меня долги… Виноват, мой полковник.

Окончательно смешавшись, он вытянулся в струну и, окаменев, смотрел куда-то поверх полковничьего плеча.

Орсо же помолчал, а потом вдруг сказал:

– Вольно, Марцино. Успокойтесь, вас эдак хватит удар.

Ошеломленный солдат переступил с ноги на ногу, а полковник опустился в кресло и проговорил:

– Вот что, рядовой. Сначала о деле. За разговоры на посту и распускание сплетен, а так же грязные слова, порочащие честь командира – пятнадцать плетей и неделю ночных караулов со следующего понедельника.

– Есть, мой полковник, – хрипло обронил Марцино.

– Далее, – отмахнулся Орсо, но тут же сделал паузу, – Марцино, я не терплю, когда кто-то лезет в мои личные дела. Но я вижу, у нас с вами похожие неурядицы. Вы понимаете, о чем я?

Солдат торопливо кивнул, а полковник продолжал, будто говорил о самых обычных вещах:

– Не держите зла на Годелота, у него и правда, не водится больших денег, и на то у меня есть причины. Годелот рос без должного моего участия. Он своенравен, дерзок и самоуверен. Более того, я склонен подозревать, что он завел неподобающие знакомства. А потому он не получает ни гроша сверх жалованья, деньги могут сильно испортить юнца в таком городе, как Венеция.

Но ваши нужды я нахожу серьезными. И посему я предлагаю вам следующее соглашение. Завтра Годелот собирается в район Каннареджо, якобы в госпиталь для бедных, сделать пожертвование. Он уже испросил разрешения капрала. Я хочу, чтоб вы явились к госпиталю раньше него и убедились, что он действительно пришел помолиться, положить деньги в кружку и отправиться восвояси, а не измыслил отговорку для каких-нибудь авантюр. Проследите за ним, останьтесь незамеченным и доложите мне о результатах. В случае успеха вы незамедлительно получите от меня требующиеся вам десять дукатов, даю вам в том слово чести.

Орсо несколько секунд молчал, давая подчиненному время осмыслить его слова, а затем вкрадчиво добавил:

– И еще. Имейте в виду: если Годелот узнает о вашем участии в своей эскападе, а тем более, о моей роли в ней, он не сумеет это скрыть, даже стремясь не выдавать вас. Он юн и горяч. И вы, полагаю, догадываетесь, что в таком случае мне несложно будет превратить вашу службу в ад.

Марцино вытянулся до хруста в спине:

– Мой полковник… Доверьтесь мне. Клянусь, я выполню все в точности и с величайшей осторожностью!

Орсо неспешно кивнул:

– Великолепно. Я надеюсь на вас. Ступайте, Марцино. И имейте в виду – Годелот молод, но не глуп. Не вздумайте его недооценить, он наблюдателен и не особо доверчив. Удачи вам.

…Выходя от полковника, Марцино был готов оттолкнуться сапогами от каменного пола и взлететь. Бездонная пропасть по невероятной удаче обернулась торной дорогой. Теперь оставалось не сплоховать…

***

Сегодня Годелот с нетерпением ожидал нелепой перевязки и поминутно поглядывал на часы. Он не знал точно, чего именно ждет от новой встречи с Бениньо, но намеревался быть внимательней и попытаться понять, играет ли врач какую-то свою таинственную роль в хитросплетении интриг полковника.

Часов около семи вечера шотландец постучал в уже хорошо знакомую массивную дверь. Бениньо незамедлительно отозвался на стук:

– Добрый вечер, Годелот, – он жестом пригласил юношу войти, и тот заметил, что врач, обычно безупречный, нынче выглядит уставшим и слегка помятым, – о, вы принесли рукопись? Значит ли это, что вы ее уже прочли, или же она показалась вам излишне скучной?

Годелот поклонился:

– Господин доктор, я читал этот труд всю ночь и к утру закончил.

– Поразительное усердие, – в суховатом голосе Бениньо вдруг послышалась мягкая усмешка, – снимайте колет. Головные боли не усилились? Тошнота?

– Нет, господин доктор, разве что ссадина на голове досаждает.

– Что ж, это пустяки, только будьте поосторожней с гребнем.

Бениньо заканчивал перевязку, когда в его апартаменты постучался лакей, бесстрастно выслушал распоряжение подать ужин и удалился. Врач же, ополаскивая руки в фаянсовом тазу, сообщил шотландцу:

– На следующей неделе я сниму вам швы. Похоже, с вашей головой тоже все обошлось. К службе вы годны, только в бане не злоупотребляйте горячей водой, заживающим ранам она не на пользу. И немедля дайте мне знать, если вам станет хуже.

– Благодарю вас.

Годелот неловко замолк. Ему показалось поначалу, что Бениньо, сам заговоривший о рукописи, согласится ответить на несколько вопросов… Их, конечно, было несметное множество, но хотя бы самые важные… Однако врач, похоже, окончил разговор, и шотландцу оставалось только удалиться. Пауза затягивалась, и Годелот, смутившись, поклонился:

– Не буду вам мешать, господин доктор. Доброй ночи.

Бениньо же, бросив на стол полотенце, обернулся:

– Вы спешите? Заняты в ночном карауле?

– Нет, господин доктор, мой караул завтра в полдень.

– Великолепно. Тогда, Годелот, я хочу предложить вам составить мне компанию за ужином. Мы обсудим прочитанную вами книгу, наверняка, вам многое показалось в ней необычным.

Шотландец онемел. Личный врач герцогини, высокообразованный и самый влиятельный в доме человек, после хозяйки, запросто предлагал ему сесть с ним за один стол для почти что дружеской беседы…

– О… – пробормотал он, заливаясь краской, – господин доктор, я право… Я не уверен, что могу…

– Бросьте, Годелот, – врач уже сноровисто раскладывал свои склянки, крючки и ножницы по целой батарее ящичков, – мне самому тоскливо есть в одиночестве, а к общему столу спускаться смысла нет, там я тоже, скорее всего, буду один. Даже полковник Орсо уехал по делам. Вашему капитану я пошлю с лакеем записку. Прошу. Моя, с позволения сказать, трапезная там.

…«Трапезная» Бениньо помещалась в одной из башенок особняка и оказалась небольшим округлым помещением с высоким стрельчатым окном и занятно выложенной мозаикой пола.

За стол шотландец садился, словно всходя на эшафот. Филигранное серебро он прежде видел только издали на графской кухне, где над ними колдовала пожилая судомойка. Да и старомодные те вещи, достояние предков, были куда проще. Здесь же на вышитую скатерть было боязно положить руки, огоньки свечей рассыпали нарядную радугу по изящной чеканке на приборах, а тяжелый серебряный кувшин для вина был украшен сложнее, чем резные двери церкви. Из всех блюд Годелоту был знаком только хлеб, да и тот был непривычно белым и сплетенным в затейливые фигурки.

Бениньо же вел себя так, словно всю жизнь ужинал исключительно с военными из низших чинов. Он неторопливо орудовал ножом и причудливым двузубым прибором, невзначай позволяя шотландцу присмотреться и скопировать его движения.

Поначалу Годелот был уверен, что провалится сквозь мозаичный пол вместе со стулом. Но врач затеял малозначащий и легкий разговор, и постепенно подросток почувствовал себя чуть свободнее. Бениньо же, хоть и держался совершенно естественно, казалось, незаметно вел Годелота под руку, не позволяя ему попасть впросак. Демонстративно беря со стола нужный нож, он спокойно замечал: «Попробуйте куропатку. Филомена просто волшебница, можете мне поверить». Указывая на то или иное блюдо, рассказывал его историю, и оказывалось, что какая-нибудь незамысловатая морковь запросто могла заводить собственный герб и чеканить на нем свои бесчисленные подвиги.

Что говорить, ужин был великолепен, изысканное вино врач, не скупясь, сам подливал Годелоту в бокал, и подросток не заметил, как язык у него постепенно развязался, и вскоре он уже легко и охотно рассказывал сотрапезнику о своем детстве и умерших родителях. Шотландец спохватился, лишь дойдя до прежнего сеньора, и почти с испугом понял, что не слишком следил за ходом беседы… Однако Бениньо и не собирался расспрашивать ни о графе Кампано, ни о пасторе, ни о других важных для Годелота материях. Отодвинув тарелку, он спокойно заметил:

– Вы сыты, друг мой? Прекрасно. Сейчас нам подадут десерт. Итак, прежде, чем мы приступим к обсуждению рукописи господина Коперника, я хочу задать вам важнейший вопрос: вы поверили в то, о чем он пишет?

Годелот помолчал. А потом, осторожно подбирая слова, начал:

– Господин доктор… Скажу вам честно, все, что написано в этой книге, удивительно. А большая часть и вовсе невероятна. Но… я знаю, что не всегда можно полагаться на то, что видят глаза, даже если это выглядит очевидным. Мне ведь тоже кажется, что кровь налита в мое тело, будто в жбан. Где треснет – там и протечет. Но врач моего покойного сеньора рассказал мне, что человеческое тело пронизано кровеносными… ну…

– …Сосудами, – подсказал Бениньо.

– Да, именно. И что кровь течет не наобум, а по точно установленному пути, хоть я этого и не вижу. Значит, весь мир тоже может быть устроен не так, как мне кажется. Я – военный, и я знаю, как стреляет аркебуза. А господин Коперник – астроном. И ему, вероятно, виднее, как движутся светила, – Годелот запнулся, снова смущаясь, – простите, – добавил он, – вероятно, весь это лепет звучит довольно жалко…

Бениньо же внимательно посмотрел в глаза подростка и вдруг улыбнулся незнакомой мягкой улыбкой:

– Вы зря рдеете румянцем, Годелот. Все, сказанное вами – не только не жалкий лепет, но поистине великие слова. Знаете, в чем трагедия нашего мира? Люди не хотят учиться. Они не желают высунуть хоть кончик носа из своей заплесневелой раковины и на миг допустить, что мир больше и диковинней, чем они привыкли думать. Любые открытия в нашем несчастном обществе прокладывают себе путь болью и подвергаются гонениям. Вы же – человек будущего. На вас и вам подобных зиждется надежда человечества. И все лишь потому, что вы готовы слушать, смотреть и рассуждать, а не лезете в ужасе под лавку при одной мысли, что облака не спрядены из овечьей шерсти. А теперь скажите, какие слова или факты показались вам неясными?

…За окнами сгустилась ночь. А пожилой врач и юный военный так и сидели за давно убранным столом, на котором виднелись лишь бесчисленные листы и чернильница. Свечи оплывали в шандалах, где-то далеко слышался плеск весел, голоса фонарщиков и уханье одинокой совы. А они все говорили и говорили.

Давно была забыта неловкость, они спорили, подчас перебивая друг друга, Бениньо хватался за перо и что-то рисовал, пояснял, размахивая руками, сыпал терминами и пенял Годелоту на незнание латыни, которое «пристало разве что деревенщине», забывая, что девяносто девять коренных венецианцев из сотни знали сей древний язык не лучше мальчишки-провинциала.

Они опомнились только к полуночи, когда Бениньо пришлось кликнуть лакея и потребовать еще свечей. Непринужденность была вспугнута, и Годелот снова ощутил себя не в своей тарелке. Однако время смущенного бормотания тоже осталось позади. Глядя, как врач зажигает свечи, шотландец проговорил:

– Господин доктор, позвольте спросить. Почему вы возитесь со мной? Почему оказываете мне эту честь, хотя я ничем не заслужил ее?

Бениньо спокойно поправил последнюю свечу и сел:

– Ну, это проще простого, Годелот. Я вас использую.

Услышав этот странный ответ, шотландец невольно моргнул:

– О… ну, это, по крайней мере, честно…

Врач же расхохотался:

– Друг мой, вы, как многие порядочные люди, отчего-то боитесь самых обычных слов. А меж тем все люди используют друг друга, и это правильно, дело лишь за способом и целью.

Видите ли, Годелот, я уже немолод. Семьи я не нажил, а единственного друга потерял много… очень много лет назад. Но с годами я узнал важную вещь: судьбе не по нраву стяжатели, и однажды она устает лить воду в бездонный колодец.

Я всю жизнь копил знания, не заботясь о том, чтоб с кем-то их разделить. Преподавать медицину мне казалось скучным, по натуре я более ученый, нежели наставник.

И лишь в последнее время я ощутил, что делаю что-то не так. В сущности, все мои знания и умения так и не принесли истинных плодов. Быть может, именно за это меня карает судьба, не позволяя мне открыть путь излечения ее сиятельства.

И тут, будто в ответ на мои раздумья, появляетесь вы. Юный, пытливый, распахнутый для свежего ветра. И потому я использую вас, Годелот. Вы – мой шанс извиниться перед судьбой. И я не стану скрывать, я толкаю вас на нелегкий путь. Ведь книга, которую мы сегодня обсуждали, запрещена законом и успела принести своему автору немало тревог. А потому будьте осторожны.

– А вы, – Годелот подался вперед, – вы не находите неосторожным доверять подобную книгу едва знакомому… хм… деревенщине?

Доктор Бениньо

Бениньо же лишь усмехнулся:

– Друг мой, я уже не в тех годах, чтоб бояться ареста. Вы же… Если вы столь умны, как кажетесь – вы и не подумаете меня предать, погубив при этом самого себя. Да и никто никогда ничему не научится, если все станут прятаться за шкаф. Так что… я рискнул. А жизнь все расставит по местам.

Годелот помолчал:

– Я не подведу вас, доктор, – сказал он наконец.

– Я и не сомневаюсь, – так же просто отозвался Бениньо.

***

Той ночью утомленный Годелот спал без сновидений. С самого утра голова раскалывалась то ли от недавней раны, то ли от переполнения мыслями. Вчерашний разговор с врачом, странные слова об использовании, о примирении с судьбой… Шотландец уже не знал, верно ли он понял доктора, и вообще, понял ли хоть что-то в круговерти иносказаний, завуалированных похвал и полуиронических наставлений Бениньо.

Совершенно измучившись, Годелот заставил себя отбросить эти бесполезные размышления и сосредоточиться на более насущной задаче: сегодня предстояло передать Пеппо письмо.

В половине восьмого утра Годелот выходил из особняка, когда сзади послышался оклик:

– Мак-Рорк, постой!

Замедляя шаги, шотландец поморщился, но догнавший его Марцино улыбнулся самым дружеским образом:

– Да погоди, я всего пару слов сказать! Прости за вчерашнее! Ей-Богу, так приперло – хоть в петлю, а ни у кого ни гроша! Семья у меня в городе, Мак-Рорк. За жилье не плачено, а хозяину-то какое дело? Ему вовремя деньги подавай.

Годелот примирительно покачал головой:

– Вот оно что… Я и не знал, что ты человек семейный. Нашел денег-то?

– Нашел, – кивнул однополчанин, – командир подсобил, храни его Господи. Ну, бывай, парень. Не держи на меня зла. Побегу, женушку порадую, она со вчера изводится.

Марцино унесся, а Годелот неспешно зашагал своей дорогой, поневоле ощутив легкое удовлетворение: новой войны с соратниками ему вовсе не хотелось, а будничная причина вчерашней выходки однополчанина сразу утихомирила досадный внутренний зуд, будто вынула занозу…

…Солнце входило в зенит, когда Марцино вновь постучался в кабинет полковника, на сей раз с видом самой ретивой исполнительности. Поклонившись, он вытянулся перед Орсо и отчеканил:

– Мой полковник. Задание ваше исполнил в точности и спешу вас успокоить: ничего дурного ва… эм… Мак-Рорк не учинял. Как и собирался, явился к госпиталю. Сначала в церковь вошел, постоял, глаза долу – все чин чином. Потом вышел – да к распятию. Там тоже помолился, подаяние в кружку опустил, а потом – вот чудак – под самый постамент бумажку подсунул.

Орсо усмехнулся:

– А это зачем?

Марцино же простодушно осклабился:

– Так поверье же, мой полковник. Дескать, если о ком очень скорбишь или тревожишься – надобно молитву о нем в каком-то святом месте оставить. Я слыхал, в Святой Земле прямо в песок на Голгофе письмеца кладут и кресты нательные в том песке купают – они враз чудотворными делаются. Вот. А потом он крестным знаменьем себя осенил – да и назад пошел. Я вернулся – он уже тут.

Орсо помолчал, а потом кивнул с видом полной удовлетворенности:

– Великолепно, Марцино. Вы сняли с моей души немалый груз.

Встав, он порылся в секретере, вынул горсть серебра и отсчитал двенадцать монет:

– Ваша награда и немного сверху. Дети и правда, быстро растут. И Марцино… Думаю, мне не нужно напоминать вам, что любая разговорчивость вам сильно повредит. Мой… ммм… отпрыск попал под мою опеку в непростом возрасте. Мне совсем не легко заслужить его доверие. И я не советую вам быть человеком, который усложнит мне задачу. Вы свободны, Марцино.

Солдат ушел, кланяясь и заверяя командира в своей вечной преданности. Услышав хлопок двери, Орсо расстегнул верхние пуговицы глухого дублета, потянулся и положил правый сапог на край стола.

– Ну, что ж, дорогой мой с ы н, – пробормотал он, – вот вы и попались…