Читать книгу Призрачный замок феи Морганы - Нина Запольская - Страница 4

Когда капитан закончил повествование, женщины плакали: миссис Трелони вытирала слёзы крохотным носовым платочком, а у мисс Сильвии в глазах сверкали непролитые слёзы.

– Какая грустная история, – сказала миссис Трелони. – И как жестоки испанцы – я всегда это говорила. Взять хотя бы этот последний вопиющий случай с ухом капитана Дженкинса…

Капитан не знал, что на это ответить. А поскольку, дорогой читатель, этот «случай с ухом» будет иметь дальнейшее упоминание в нашей истории, то я осмелюсь сделать одно небольшое отступление…

В марте 1738 года морской капитан Роберт Дженкинс появился на заседании Палаты общин английского парламента со стеклянной бутылью в руках. В бутыли, наполненной спиртом, плавало человеческое ухо. Капитан рассказал, что 9 апреля 1731 года его бриг «Ребекка» (кстати сказать, нелегально торговавший ромом в карибских владениях Испании) на обратном пути в Англию был остановлен для таможенного досмотра испанским военным кораблём «Ла Исабела». Капитана Дженкинса под дулами мушкетов заставили встать на колени, а когда он попытался протестовать, испанский офицер отрезал ему ухо, посоветовав доставить этот «трофей» королю Георгу и сказать, что то же самое случится и с ним (то есть, с королём), если он (то есть, король) будет пойман на контрабанде.

Сразу по прибытии в Англию капитан Дженкинс подал на высочайшее имя официальную жалобу по поводу этого инцидента. Однако история долго не получала никакого развития, а ухо долго ждало своего часа в бутыли со спиртом, пока, наконец, Дженкинс не решился поведать о своём несчастье британским парламентариям.

Его выступление перед Палатой общин вызвало бурную реакцию депутатов. Ухо Дженкинса потрясло воображение политиков, особенно оппозиции, и стало символом негодования всей передовой английской общественности. Было ли это в действительности ухо капитана, и потерял ли Дженкинс своё ухо действительно в ходе испанского обыска, так и осталось невыясненным, однако влияние этого сморщенного объекта на Историю оказалось невероятно велико…

– Но что же это получается? – вдруг спросила миссис Трелони, она неожиданно успокоилась и перестала возмущаться жестокости испанцев. – Значит, где-то эти сокровища инков есть?.. Так много золота…

И точно новая идея загорелась у неё в мозгу и нетерпеливо засверкала во всегда холодных глазах.

– Боюсь, что должен вас огорчить, – сказал капитан мягко. – Слухи о высоком качестве инкского золота сильно преувеличены. Чисто золотых изделий было мало, украшения больше делались из низкопробного сплава золота и других металлов.

И капитан стал рассказывать дамам, что индейцы использовали сочетания разных металлов с золотом в одном изделии, создавая богатство цветовых оттенков. Перуанские ремесленники того периода, а особенно индейцы чиму и инки, были куда искуснее мастеров Старого Света. Они чередовали сплавы так, что цвета плавно переходили из одного в другой, без заметных и явных границ. Этот чрезвычайно эффектный художественный приём, сослужил, однако, плохую службу многим прекрасным творениям ювелирного искусства доколумбовой эпохи. Ещё в 1519 году испанский король Карл V выпустил указ, предписывающий отправлять подобные изделия, поступающие к испанцам в счёт уплаты податей, на переплавку. Ведь без этого нельзя было узнать пробу золота и определить его стоимость.

Миссис Трелони смотрела на капитана во все глаза, и ему почему-то стало понятно, что она теперь уж точно от него не отстанет.

– И всё же, Дэниэл, что вы думаете об этой шкатулке? – спросила хозяйка.

Капитан молчал, его вдруг неприятно поразила эта настойчивость. Потом он, как будто, вспомнил о чём-то и обратился к Сильвии:

– А что, мисс Трелони, не дадите ли вы поглядеть мне на давешние камушки…

Морскую гальку достали. Капитан взял её в горсть, подошёл к окну, ближе к свету, и стал перебирать. Выбрав одну гальку, он вернулся к столу, на котором стояла шкатулка. Покрутив гальку, он вставил её в пустое отверстие на крышке шкатулки, с самого начала так заинтересовавшее его.

Тотчас же раздался металлический звон, и шкатулка вдруг на глазах у всех рассыпалась. Углы её распались, крышка с зеркалом отскочила, и на столе перед потрясёнными героями очутилась плоская геометрическая фигура – деревянная «выкройка» шкатулки, состоящая словно их двух слоёв, лежащих друг на друге и скреплённых с одной стороны железными петлями, как книжным переплётом. Капитан взял верхний слой и перевернул, как книжную страницу.

С внутренней стороны «выкроек» такой неприметной с виду шкатулки было нечто. Капитан присвистнул, быстро глянул на дам, заметно смутился и проговорил:

– Нам нужен Томас Чиппендейл…

Тут же послали за Томасом, а чтобы скрасить ожидание, миссис Трелони пригласила капитана обедать. Но наслаждалась обедом только она одна. Капитан почти не ел, он что-то рассказывал дамам с лёгкой усмешкой, от чего в суховатом его лице отчётливо проступало что-то неизъяснимо печальное. Мисс Сильвия переводила глаза, полные какой-то ненавистью или обидой, с тарелки на мать, потом на капитана и опять на тарелку. Миссис Трелони ничего не замечала.

Пришёл Томас, нескладный, полноватый, в старенькой своей одежде, с исцарапанными руками и обвязанным пальцем. Он посмотрел на выкройки шкатулки, – будем для простоты так называть эти деревянные фигуры, – и попросил лупу. Лупа нашлась в кабинете покойного сквайра. Томас рассмотрел развёрнутые выкройки и сказал заинтересованно:

– Это явно две части одного рисунка, выполненного в технике маркетри3…

Он ещё раз посмотрел на выкройки и продолжил:

– И, посмотрите, этот мозаичный набор украшен ещё перламутровыми круглыми вставками… А поверху маркетри сделан ещё один небезынтересный приём – «графьэ»… Это когда металлическими штихелями вырезают шрифт или другой рисунок, а потом в желобки втирают чёрную мастику. И вот это уже что-то из ряда вон выходящее, потому что здесь не один шрифт, а несколько. Да ещё они так затейливо перемешаны, что прочитать, конечно, ничего нельзя… Смотрите сами…

И Томас с чрезвычайным удовольствием принялся рассказывать:

– Вот это старинный испанский шрифт явно монастырского происхождения. Тогда писали очень старательно и искусно!.. А вот тут, сбоку, другой шрифт: это круглый, крупный французский площадной шрифт ХIV столетия. Здесь некоторые буквы даже иначе писались, чем у публичных писцов… Вот он, рядом, смотрите. Написано плотно, но с замечательным чутьём… Просто прелесть!… Э, да вот необыкновенный и чистейший английский шрифт: здесь всё изящество, буковки – точно бисер! А вот явная вариация, но уже французская, и тут вдобавок есть росчерк… А уж это такая вещь, что такой шрифт ни с чем не сравнить… Так что, кажется, душу бы за него отдал!..

Глаза Томаса Чиппендейла сияли, он, вроде, как и ростом стал выше. Женщины глядели на Томаса изумлённо, а капитан улыбался. Он знал за другом такую особенность, когда тот молчит-молчит, да как заговорит… И тогда уже и в звуке его голоса, и в глазах, и во всём облике заключено было не меньше красноречия, чем в голосе. И откуда он только слова такие брал?..

Тут же миссис Трелони, явно воодушевившись, заказала Томасу реставрацию двух стульев эпохи королей Тюдоров, которые запомнились капитану своим великолепием и неудобными прямыми спинками. Поэтому завтра же Томас с инструментами должен прийти в дом работать!

Капитан улыбнулся и подумал, что страсть – это единственный фактор, доводы которого всегда убедительны. И человек бесхитростный, но увлечённый страстью, может воодушевить скорее, чем красноречивый, но, увы, равнодушный…

Выкройки стали крутить снова, то раскладывая, то опять складывая. Потом все принялись за подзорную трубу, опять вертели и вытягивали её по разному, только что не нюхали и не тёрли, да и то потому, что никому это и в голову не приходило – труба и так была, как новенькая.

Затем капитан взял пенковую трубку, – все смотрели за его сильными руками как зачарованные, – и стал рассказывать:

– Пенка (ударение тут ставится на первый слог) – один из самых пористых минералов в природе. Существует поверье, что пенка, а по-другому «афродит» или «сепиолит» – это застывшая белая морская пена… На самом же деле, это всего лишь окаменелые раковины мельчайших морских созданий, упавшие на дно много миллионов лет назад. Залежей пенки на земле совсем немного, издавна её достают в определённых местах с большой глубины, и размер блоков сырой пенки не крупнее головы младенца. Материал этот в силу своей пористости впитывает из табака влагу и дёготь, делая дым прохладным и сухим. Из-за этих свойств со временем пенковые трубки окрашиваются в красивые медово-коричневые тона с улучшением своих вкусовых качеств… А из этой трубки, судя по всему, совсем не курили… Мне кажется, она не предназначена для повседневного курения…

С этими словами капитан стал рассматривать трубку внимательно со всех сторон – резьба была бессюжетная, просто какие-то изогнутые, извилистые арабески. Потом он разъединил чашку трубки с чубуком, и тоже осмотрел, даже потряс чубук и мундштук и заглянул внутрь чашки – ни печатей, ни надписей на трубке не оказалось. Так и не обнаружив ничего, он положил трубку на стол и тяжело вздохнул.

После этого все опять взялись за манускрипт. Капитан, зная, что на пергаменте можно писать с обеих сторон и, кроме того, его можно использовать повторно, предложил манускрипт рассмотреть в лупу досконально. Потом документ смотрели на просвет над пламенем свечи, потом нагревали у камина. Потом капитан, вспомнив, что где-то читал, попросил принести лимон и молоко – манускрипт по выборочным местам тёрли лимонным соком, смачивали молоком, и опять грели у камина. Всё оказалось тщетным.

И тогда Томас, до этого бесстрастный, вдруг вскричал:

– Ах, Дэниэл!.. Ну, сделай же ещё что-нибудь!..

– Что?.. – воскликнул капитан, он едва сдерживал раздражение. – Что мне ещё сделать?.. Постоять на голове, помахать руками, попрыгать?.. Точно – сейчас мы все попрыгаем!..

Атмосфера в комнате накалилась. И тогда мисс Сильвия, всё время молчавшая, вдруг сказала:

– Надо начать всё сначала… Давайте посмотрим, что мы имеем…

И она достала мешочек покойного отца.

На свет опять были извлечены кружева, забытые всеми, как явная безделица. Моток развернули и тщательно рассмотрели. Это были самые обычные довольно широкие брабантские кружева длиною чуть более фута. Искусной рукой юной кружевницы в вязь кружева была вплетена золотая площёнка – тонкая нить из золота, которую отбили ювелирными молоточками, отчего она поблёскивала неодинаково. Но площёнка виднелась только в середине кружевной ленты, а по краям золотое плетение обрывалось, будто осыпалось. К тому же кружево было безнадёжно испорчено: в середине кружевного полотна, среди площёнки, виднелись разновеликие дырочки, словно сожжённые искрами треснувшего от невыносимого жара полена. Что же, очень естественное дело, когда сидишь рядом с камином…

Кружево покрутили ещё немного, а потом капитан и Томас Чиппендейл распрощались с дамами. Капитан был задумчив и сосредоточен. Томас уходил, весь переполненный мыслями о завтрашней работе: он перебирал в уме список инструментов и материалов, которые ему понадобятся. Миссис Трелони пошла к себе явно под впечатлением новых фактов и каких-то своих соображений.

А мисс Сильвия была просто в отчаянии, белый свет ей был не мил: она заметила, что капитан Линч разговаривал всё время только с матерью и за весь вечер не посмотрел на неё ни разу…

Томас и капитан молча шли к порту по тёмным улицам. Потом капитан, не говоря ни слова, остановился, подошёл к светящемуся окну таверны и вытащил из-за обшлага письмо восхитительной миссис Белью. Оно было написано лёгким изящным почерком и надушено. У капитана от этого щемящего аромата что-то сжалось внутри. Содержание было такое: «Мой сказочный! Ты вернулся, а между тем даже не написал мне ни строчки, ни словечка… Я начинаю сердиться… Если ты хочешь загладить свою вину, приходи завтра ко мне. Муж уезжает в имение на несколько дней, с собою берёт всю прислугу. Со мною останется только Сьюзен, моя горничная… Надеюсь, твои оправдания будут такими же весомыми и пылкими, как всегда. Твоя М.»

Прочитав письмо, капитан грустно улыбнулся и, скомкав бумагу в тугой шарик, бросил на замусоренную землю под окна. Томас по своему обыкновению ничего у друга не спросил. Не то, чтобы Томас был невнимателен к делам капитана, нет. Просто всё внимание его всегда будто было поглощено чем-то таким, что и сказать, право, затруднительно. Да и он сам – проси его, не ответил бы на это ничего.

Когда друзья прилично отошли от таверны, из уличной тьмы появился некто в чёрном плаще, подошёл под окна, наклонился и, что-то явно подобрав с земли, в тот же миг опять растворился в темноте.

Капитан стоял на кухне и смотрел на большой котёл с водой, стоящий на плите. Под котлом не было огня, но он знал, что вода в котле давно уже кипит: низкий белый пар широкой вуалью поднимался над чёрной поверхностью котла и уходил в воздухоочиститель, мерно рокочущий в тишине. Он дотронулся до котла, собираясь переставить его, но тот вдруг опрокинулся и выплеснул кипящую воду на керамогранит пола. И тогда прямо под плитой он увидел голенького младенца – мёртвое тельце девочки лежало, всё скорченное. В ужасе от случившегося, он бросился на колени, заплакал, завыл по-звериному, стискивая руками голову, словно хотел раздавить, словно хотел оторвать её, и проснулся…

Капитан лежал на постели, по щекам его текли слёзы.

Он встал, утираясь, и вышел на палубу. Рассветало, и наступало такое время, когда над землёй вот-вот должно было взойти солнце. Встретившись со спокойным взглядом вахтенного матроса, он очнулся от сонного наваждения, как-то сразу успокоился и пошёл к себе.

Позднее он послал матроса к прекрасной миссис Белью с запиской такого содержания:

– «Очаровательница, прости, прости! Я всё время занят неотвязными делами и не смогу прийти к тебе. С трепетом склоняюсь к земле и целую кончики твоих туфель, хотя мой взгляд, и мои губы, и само моё сердце хочет подняться выше… И ещё чуть выше… Д. Л.»

Да-а, мужчины ХVIII века умели сочинять письма.

Днём миссис Трелони опять пригласила капитана в свой дом. Как она ему объяснила, чтобы познакомиться с ловким человеком, которого посоветовал ей любезный банкир Саввинлоу для розысков убийц покойного мужа. Ну, и чтобы дать совет, разумеется… Но если бы даже миссис Трелони ничего капитану не объяснила, он всё равно пришёл бы, потому что его неудержимо влекло в этот дом, а почему – он и сам не понимал, настолько смутны и неясны были его чувства.

Когда капитан появился в доме, он и миссис Трелони, разговаривая о погоде, присели в гостиной в ожидании ловкого человека. Скоро к ним присоединилась мисс Сильвия, которая была в очень простом и милом платье. Она сухо поздоровалась с капитаном и села возле матери.

Ждали недолго, ровно в назначенное время Роберт Эрроу появился. Это был высокий мужчина с тонкой талией, узким и длинным лицом, крепкими белыми зубами и глубоко посаженными колючими глазами. Голос его звучал тихо, вкрадчиво, с хрипотцой. Парика он не носил.

Мистер Эрроу был ловкий человек. И не потому, что он отличался своей особой сноровкой, а потому ловкий, что от слова «ловить». Так мы и будем его называть – ловкий человек: он же не полицейский, и не судейский, и не детектив, в самом деле, хотя бы потому, что детективов в ХVIII веке ещё не было.

Мистер Эрроу сразу поразил миссис Трелони своим профессионализмом – он спросил, кто нашёл тело несчастного. Узнав, что тело несчастного обнаружили все трое собравшихся, но только в разное время, а первой – мисс Сильвия, он захотел побеседовать со всеми. Ответы на свои вопросы он записывал в тоненькую книжечку маленьким графитным нюрнбергским карандашиком, которые начали производить в Германии не так уж и давно. И этим карандашиком он потряс миссис Трелони ещё больше – она сразу поняла, что дело поимки убийц мужа находится в надёжных руках.

Первой мистер Эрроу расспрашивал мисс Сильвию. Он пристально посмотрел на девушку и тихо спросил:

– Скажите, мисс Трелони, когда и где вы обнаружили тело своего отца?..

– Я нашла его лежащим на полу в кабинете в среду на этой неделе, – ответила Сильвия, голос её был едва слышным и ровным.

– А зачем вы пошли к нему в кабинет? – спросил мистер Эрроу.

– Отец просил позвать его сразу же, как придёт капитан Линч, – ответила Сильвия и посмотрела на капитана тёмными бездонными глазами: казалось, она молила его о чём-то.

– Дверь в кабинет была закрыта или открыта? – спросил мистер Эрроу.

Его хриплый мерный голос начинал наводить на присутствующих ужас или сонную оторопь, он словно погружал их всех опять в кошмар недавнего прошлого. Миссис Трелони судорожно хрустнула стиснутыми пальцами и заметно сжалась в своём кресле.

– Сначала она была закрыта, потом открыта, – ответила Сильвия уже шёпотом, она была белее снега.

– То есть, вы приходили к кабинету несколько раз? – мистер Эрроу вопросительно возвысил интонацию.

Тут в гнетущей тишине раздался твёрдый голос капитана, и это разрядило, наконец, атмосферу.

– Мистер Эрроу, вы пугаете женщин! – сказал капитан. – Оставьте ваши судейские штучки для бродяг, воров и нищих… Вас пригласили в приличный дом, где недавно потеряли отца и мужа, причём пригласили специально, как раз для того, чтобы во всём разобраться. И мы с охотой вам расскажем всё без ваших допросов…

Мистер Эрроу смешался, опустил глаза и кисло, виновато улыбнулся. Он развёл руками и проговорил:

– Ах, простите, капитан Линч, забылся… Люблю, понимаете, встречаться с противником лицом к лицу, брать за грудки и тут же определять, из какого он материала сделан…

– Вот и любите в каком-нибудь другом месте, – ответил капитан, которого не просто было пронять какими-то улыбками.

Он стиснул челюсти, немного помолчал, прикрыв голубые глаза белёсыми ресницами, потом посмотрел на Сильвию ободряюще и спросил:

– Мисс Сильвия, так вы приходили к отцу несколько раз?.. Вы нам про это не говорили!..

И столько заботы было в его голосе, что мисс Трелони, казалось, ожила, её глаза странным образом засияли, и она сказала, явно приободрённая:

– Я совсем забыла, да и разговора не было… И потом… Это так ужасно! Папа лежал там такой брошенный, такой одинокий… А потом у меня потемнело в глазах… Да, я приходила к нему несколько раз. Сначала дверь была закрыта, но он всегда разрешал мне стучаться, он не сердился… Я постучала, он крикнул, что сейчас занят, что у него дядя Джордж, который уже уходит… А второй раз, когда я толкнула дверь…

– Как дядя Джордж? – вскричала, не выдержав, миссис Трелони, она была, казалось, в ужасном недоумении. – А почему Джордж не сказал нам потом?.. И как он вошёл?.. Надо сейчас же допросить слуг!..

Вызвали слуг, всех по одному – разговаривал с ними капитан, не доверяя уже мистеру Эрроу. Тот молча сидел на стуле и только быстро записывал что-то в свою книжечку.

Первым вошёл дворецкий Диллон, благообразный, как архиепископ. Он величаво прошествовал от двери и остановился точно посередине гостиной. Это был мужчина лет шестидесяти, ростом не меньше шести футов, крепко сбитый, с густыми бакенбардами. Он производил впечатление солидного слуги, но этот внушительный вид немного портили его голубые глаза – они слишком умно и оживлённо поблескивали. Отвечал он неторопливо и с большим достоинством.

Капитан спросил его:

– Скажите, любезнейший, вы помните утро того дня, когда умер хозяин?..

– Да, сэр, очень хорошо помню, – ответил дворецкий и добавил. – У меня превосходная память, сэр…

Капитан улыбнулся и спросил:

– Расскажите, пожалуйста, чем вы занимались в тот день?.. Это вы обычно открываете дверь посетителям и впускаете их в дом?..

– Да, сэр, – согласился дворецкий Диллон. – Это моя обязанность. Если, конечно, я не занят по дому где-нибудь наверху и не проверяю, всё ли готово к столу.

Капитан приподнял брови.

– А когда вы заняты, кто открывает двери? – спросил он.

– Тогда открывает лакей Джим Эверсли, – ответил дворецкий.

– А если и он занят и не может открыть двери? – спросил капитан.

– Тогда экономка миссис Сиддонс или горничная, сэр, – ответил дворецкий.

Капитан негромко хмыкнул и спросил:

– А в тот день вы открывали кому-нибудь?..

– Да, сэр, – согласился дворецкий. – Сначала я открыл мистеру Саввинлоу, банкиру, и проводил его в кабинет хозяина, а ближе к обеду пришли вы, сэр… А потом я был занят в столовой и на кухне…

И тут миссис Трелони опять вскричала:

– Как мистеру Саввинлоу? Так мистер Саввинлоу приходил к нам в тот день?.. Что же он ни словом не обмолвился?..

Она была явно шокирована. Капитан выжидающе посмотрел на неё.

– Надо спросить его при случае, – не могла успокоиться хозяйка. – И почему он не зашёл ко мне?.. Целый день у нас были посетители, а я об этом ничего не знаю…

Капитана, казалось, волновали сейчас совсем другие вещи.

– А кто закрывал за банкиром? – с интересом спросил он.

– Я уже не закрывал, сэр, – ответил дворецкий. – Закрывал уж, верно, Джим… Меня позвала миссис Сиддонс, экономка, она спрашивала меня про столовое серебро…

Позвали экономку миссис Сиддонс, женщину внушительных размеров лет пятидесяти, кряхтевшую при ходьбе, но, тем не менее, олицетворяющую собой образец здоровья: у неё были превосходные, чуть тронутые сединой чёрные волосы и розовые щеки. Голос у неё был тихий, уважительный, как раз такой, каким и должна обладать идеальная прислуга. Передник и чепец её поражали белизной.

Экономка сообщила, что вниз не спускалась, что целый день занималась делами по дому и что увидела мёртвого хозяина вместе со всеми.

Лакей Джим Эверсли был довольно симпатичным молодым человеком лет двадцати пяти, крупным и немного неловким от застенчивости, с приятным лицом и честными карими глазами.

– Джим, кажется, это ты закрывал за мистером Саввинлоу, банкиром, в день смерти мистера Трелони? – спросил капитан, он решительно избегал произносить словосочетание «в день убийства».

– Да, я, сэр, – согласился слуга. – Закрыл и не успел отойти и двух шагов из прихожей, как в дверь позвонил лорд Джон Грей и попросил доложить о себе… Потом вышел хозяин, то есть покойный мистер Трелони, и сам проводил посетителя к себе в кабинет…

Миссис Трелони на это уже ничего не сказала – она замкнулась в отрешённом и обиженном молчании. Брови её остались поднятыми, губы скорбно поджались… Теперь ещё и сэр Джон, горестно думала она, не приличный дом, а проходной двор какой-то…

Лакей Джим ничего интересного больше не сообщил, кроме того, что за лордом Греем он уже не закрывал, и что хозяин, надо думать, выпустил посетителя, верно, в дверь под лестницей.

Следом вошла приятная семейная пара Тредуэлл – садовник с кухаркой, чувствовалось, что они всегда и везде ходят вместе. Садовник был невысокий простоватый мужчина, он переминался с ноги на ногу и виновато моргал глазами. Его жена, круглолицая и опрятная женщина, спрятав под передником пухлые руки, добродушно улыбалась во весь рот. Садовник сказал, что он целый день был в саду, особенно с утра, что ничего не видел и не слышал, и говорил он с такой искренностью, что ему поверил бы даже лондонский судья.

И тут капитан спросил у него с удивлением:

– А как оказалось, почтеннейший, что под окнами кабинета хозяина в тот день была помята и подавлена клумба?.. И когда её помяли?.. Может, накануне?..

Садовник крякнул и заморгал глазами пуще прежнего.

– Дык… Стал быть, – забормотал он. – Дык, её ж помяли в тот же день, стал быть… И какая собака успела подсуетиться, не пойму… Только-только я вернулся из лавочки – глядь, все цветы дочиста истоптаны…

– Так, значит, вы отлучались из сада, милейший? – капитан улыбнулся.

– Дык, я же на минутку, за табачком, – сказал садовник, он ни капельки не смутился и не потерял искренности в голосе. – Табачок ведь у меня кончился-то…

– А вы кого-нибудь видели в лавке? – почему-то спросил капитан.

– Дык, конечно ж, видал… Старого знакомого видал, моряка с «Фортуны», – садовник явно обрадовался тому, что кто-то сможет подтвердить его слова. – Ну, мы с ним, стал быть, и перекинулись парой слов об ухе Дженкинса… А потом подошла соседская горничная за нитками – хозяйки вышивать хотели, да нужной нитки не окажись, а рисунок вышивки сложный, затейливый… Цвету разного много, да вот, как на грех, то есть, нужной нитки у них, да и не окажись… Мы потом все вместе эту проклятущую нитку выбирали – до чего же цвет непонятный, стал быть…

– Понятно, Тредуэлл, спасибо, – сказал капитан, улыбаясь.

Жена садовника – добродушная толстуха, обладавшая истинно девонширским хладнокровием и невозмутимостью, сообщила, что с кухни не отлучалась, а когда начался переполох в доме, она выбежала вместе со всеми так быстро, что не сняла с плиты молочко, которое совсем дочиста выкипело к тому времени, когда она опять воротилась на кухню… Пропало молочко-то…

Глэдис – новая горничная миссис Трелони – была существом своеобразного обаяния, которое заключалось в отсутствии каких бы то ни было ярких черт в её внешности: пушистые тёмные волосы, бледные голубые глаза и невыразительный рот. Казалось, что всем своим видом она мягко сливается с окружением. Дворецкий вызвал её в гостиную скорее для порядка. Она ничего не могла сказать по существу и вскоре ушла, бросив заинтересованный взгляд на капитана, что было замечено даже миссис Трелони. Мисс Сильвия проводила служанку в спину недобрым взглядом.

Миссис Трелони, между тем, сочла своим долгом пояснить:

– Это моя новая горничная, мистер Эрроу… Старую горничную, Мэри Сквайерс, нашли убитой на утро после похорон мужа. Это так ужасно, я была привязана к бедняжке. В доме она не ночевала, постель её осталась не тронутой… Утром все сбились с ног, её разыскивая – Мэри была очень порядочной женщиной и не позволяла себе отлучаться по ночам.

– Интересно, – пробурчал себе под нос мистер Эрроу, что-то записывая в книжечку.

Потом все, – капитан, обе леди и мистер Эрроу, – прошли в кабинет с тем гнетущим чувством, которое вселяет в людей присутствие смерти. В кабинете было душно, как в любой комнате, окна которой долго не открывали. Остановившись в дверях, стали вспоминать, как всё было. В кабинете ничего не убирали с тех пор, – миссис Трелони не позволила, – только затёрли кровь возле стола. Рассказывал капитан, дамы иногда вставляли замечания.

– Мистер Трелони был убит ударом ножа в затылок, – начал капитан. – Смерть после такого удара наступает быстро, вы же знаете, а если попасть в нужную точку, то мгновенно… Удар был сильный, мастерский, нож – самый обычный складной, матросский – его можно купить в любом порту. Такой нож есть у всех, и у меня имеется, да и у вас, мистер Эрроу, я думаю, тоже найдётся. Нападавший, на мой взгляд, подошёл к сквайру сзади – через открытое окно… Но на подоконнике следов не было… А вот на полу – не знаю, я тогда не вглядывался…

При этих словах капитана ловкий человек мистер Эрроу вдруг достал из кармана жюстокора4 футляр, вытащил из него лупу, быстро подошёл к окну и присел на корточки.

– Да, следы есть, – скоро пробормотал он, аккуратно перемещаясь на корточках вдоль подоконника. – Следы сапог, подкованых, с квадратными носками… Правая подковка стёсана слабее, чем левая… А впрочем, от окна нападавший шёл на цыпочках, а вот уже потом стал наступать на всю ногу…

Он так увлёкся, что, казалось, совсем забыл о присутствующих, которые слышали то его бормотанье, то лёгкий свист, то одобрительные восклицания. И всем на ум невольно пришло, что мистер Эрроу сейчас похож на чистокровную охотничью собаку, которая рыщет взад-вперёд по лесу, повизгивая от нетерпения… От окна мистер Эрроу переместился к столу.

Тут капитан счёл нужным пояснить:

– Сквайр лежал слева от стола… Очевидно, он что-то писал в это время…

– Очевидно, – невнятно, как эхо, отозвался ловкий человек и добавил. – Я вижу вытертую лужу чернил на столе…

Он замолчал, потом спросил вдруг:

– А бумаги были?..

Ответил ему капитан, дамы потрясённо молчали.

– Нет, – сказал капитан. – Бумаг на столе не было, только перо…

– А шум не слышали?.. – спросил мистер Эрроу, поворачиваясь к миссис Трелони.

– Видите ли, сэр, у кабинета толстые двери, – ответила та.

Минут десять, если не больше, мистер Эрроу продолжал свои поиски, тщательно измеряя расстояние между какими-то совершенно незаметными для всех следами на полу тряпочным портняжным метром, который он также выудил из кармана. Потом он перешёл к стене с секретерами, жестом остановив присутствующих, когда они потянулись, было, за ним от двери. Бумаги из секретеров всё ещё валялись на полу, часть ящиков по-прежнему была выдвинута.

– А что, всё-таки, пропало? – спросил мистер Эрроу, осматривая секретеры.

– Да, кажется, ничего, – недоумённо ответила миссис Трелони. – А впрочем, я не берусь судить о бумагах мужа…

– А мистер Трелони держал в кабинете деньги?.. – спросил мистер Эрроу, не оборачиваясь.

– Нет, наши деньги лежат в банке… Ну, может он и держал что-то для деловых расчётов, но это были, как правило, мелкие суммы, – ответила миссис Трелони.

– А были ли у него в кабинете какие-нибудь драгоценности? – опять спросил мистер Эрроу, продолжая упорно сверлить глазами выпотрошенные секретеры.

Тут миссис Трелони не выдержала.

– Ах, нет!.. Конечно же, нет… Говорю вам – ничего не пропало, – она повысила голос и подняла надменно одну бровь. – Вы можете сказать, в конце концов, что-нибудь по существу?..

Тут мистер Эрроу, наконец, повернулся к присутствующим.

– По существу? – переспросил он и тонко улыбнулся. – Могу, извольте… Убийца – невысокий человек, обут в подкованные сапоги с квадратными носами. Говорит эмоционально, с богатыми интонациями, сильно жестикулируя при этом, хотя в речи нет особой связности – он может запинаться, издавать лишние звуки и даже слова… Пишет плохо, а скорее, вообще не умеет… По натуре – открыт, наивен, доверчив и очень внушаем, быстро утомляется… Способен тонко чувствовать и переживать, легко огорчается и приходит в состояние ярости, и тогда уж действует по настроению. Умён и ловок… Искал в кабинете вашего покойного мужа что-то большое, похожее на толстую книгу или шкатулку… Спит на левом боку…

Сказав всё это тихим, размеренным голосом, мистер Эрроу сразу же откланялся. Приглашение потрясённой хозяйки отобедать он не принял, сославшись на срочные дела.

Сказать о том, что мистер Эрроу поразил всех, а особенно дам, своей основательностью, значит не сказать вообще ничего – весь обед женщины потрясённо молчали. После обеда, войдя в гостиную, миссис Трелони, наконец, изумлённо выговорила:

– Но как он узнал?..

Капитан с удовольствием улыбнулся.

– Это, кажется, было довольно легко, – ответил он. – Но чистому стечению обстоятельств убийца вашего мужа оказался левшой. Я сразу это понял, когда обнаружилось, что левая подкова на сапоге преступника оказалась более стёсанной, чем правая…

– Но речь и жестикуляция? – почти вскричала миссис Трелони. – А то, что не умеет писать?..

Капитан потёр переносицу.

– Ну-у, – сказал он задумчиво. – Это всё проистекает от предположения, что преступник левша… Если, конечно, мистер Эрроу правильно всё рассмотрел в свою лупу. Левши более эмоциональны, открыты, импульсивны… У меня одно время на корабле был плотник-левша, мистер Эрроу описал его портрет, один к одному… К тому же, у таких людей плохо получается с письмом, а при повальной безграмотности нашего народа легко предположить, что преступник писать уж точно не умеет вообще…

– Да, но что он спит на левом боку?.. – не сдавалась миссис Трелони.

Капитан широко улыбнулся, отчего его челюстные складки проступили явственнее, а глаза заблестели.

– О, я думаю, это мистер Эрроу перед нами покрасовался… Хотя, конечно, левша должен чаще спать на левом боку, поджимая под себя левую, более сильную ногу…

И тут мисс Сильвия, оживившаяся после улыбки капитана, спросила:

– А почему убийца искал толстую книгу или шкатулку?..

– Потому что были распахнуты только большие ящики секретеров и стола, – ответил капитан. – Убийца явно искал что-то большое, например, шкатулку… Я сразу обратил на это внимание ещё в тот день…

Тут все вспомнили о шкатулке и о дяде Джордже, который был в тот злополучный день в доме, но ничего об этом не сказал. Немедленно за младшим братом покойного мистера Трелони был послан слуга, с наказом сей же час, если не раньше, явиться в дом.

Наконец, Джордж Трелони пришёл: ему было явно не по себе от столь неожиданного приглашения. Словно желая укрыться от глаз присутствующих, он поспешил сесть. Капитан опять удивился, как нелепо сидит на нём модный парик – он словно придавил собой тщедушную фигуру младшего Трелони.

– Джордж, – сказала миссис Трелони, чётко выговаривая слова и пристально глядя на деверя. – Мне стало известно, что ты был последним в кабинете несчастного Джона… Зачем ты к нему приходил?..

Если бы родственница зачитала Джорджу Трелони смертный приговор, то и тогда он, кажется, не был бы так напуган, как сейчас. Джордж Трелони побледнел, уменьшился в размерах ещё больше, глаза его забегали, пальцы заметались по вышитым полам жюстокора. Наконец, собравшись, он выдавил:

– Твои претензии, Гертруда, однако, странные… Я заходил к брату поговорить…

Он замолчал, потом добавил поспешно и словно бы даже с радостным облегчением:

– И вообще, после меня у Джона ещё был преподобный Уильям Батлер… Я сам его видел, когда уходил в дверь под лестницей…

Сказав это, дядя Джордж явно оправился от испуга и пришёл в себя.

И тогда миссис Трелони, слегка сбившаяся, впрочем, при упоминании о преподобном Батлере, громко спросила, нависая над щуплой фигурой родственника:

– А что тебе известно об испанском пергаменте?.. А?..

Дядя Джордж тихо ойкнул и начал быстро рассказывать, только спустя минуту он опять вдруг остановился.

Рассказ его начинался, как сказочная история – с трёх братьев. Старший брат Генри Трелони умер года два тому назад где-то в Вест-Индии, средним братом был недавно убитый Джон, младшим братом был он, Джордж Трелони. Будем называть его для краткости дядя Джордж, ведь должны же мы как-то различать братьев.

Вот на него-то теперь и смотрели собравшиеся напряжённо – дядя Джордж крутился, ёрзал на стуле, потел под тяжёлым париком, ему явно не нравился весь этот момент. Камзол свой он уже расстегнул, открыв взорам собравшихся великолепные кружева, прикрывавшие его грудь. Молчание становилось тягостным…

– Папаша под старость совсем сбрендил! – вскричал вдруг дядя Джордж, разозлившись. – Он владел такими сокровищами и всю жизнь хранил эту тайну, он хотел её нам завещать, видите ли!.. Думал порадовать, старый идиот! И перед смертью он отдал нам троим какие-то дурацкие вещи, в которых он спрятал приметы клада, чтобы мы все трое, сообща, этот клад разыскивали… У него были мушиные мозги – большей глупости я не встретил за всю свою жизнь!..

Дядя Джордж застыл. Рот его остался зиять темным отверстием. Он тяжело дышал, лицо налилось обидой и кровью.

Чуть успокоившись, он стал рассказывать дальше:

– Старший брат Генри, бывший тогда холостяком, сразу после смерти родителя уехал в Новый Свет… Кажется, Генри там женился, но связь мы с ним практически потеряли, а потом пришло известие о его смерти…

– Покойный мистер Трелони не потерял, – вдруг сказал капитан.

Все повернулись к нему, а дядя Джордж от резкости своего движения чуть не потерял равновесие, чудом задержавшись на стуле.

– Покойный посылал меня к семье Генри Трелони… Впрочем, вдову я не видел, – капитан был скуп на слова.

И тогда миссис Трелони спросила, повернувшись к деверю:

– Джордж, а что есть у тебя?.. Какие вещи дал тебе отец?..

Дядя Джордж молчал, сжавшись и уставившись в одну точку, он словно что-то силился сообразить. Наконец, он сдавленно выговорил:

– А что есть у тебя?..

– Джордж, не пори ерунду, – нетерпеливо сказала миссис Трелони, казалось, её навсегда покинуло английское хладнокровие. – Никто тебя не намерен обмануть. Сокровище большое – всем хватит…

Дядя Джордж заломил руки: казалось, он сейчас лишится чувств.

– Ах, если бы это знать наверное! – воскликнул он и уже спокойнее добавил. – У меня только середина манускрипта… Я его перевёл, по кусочкам отдавал текст разным людям… Там только описание сокровищ, которые ещё больше меня раздразнили… Начало и конец документа остались у моих братьев…

Сильвия встала и подала дяде воды. Всё время, пока он жадно пил, она стояла возле него и смотрела с жалостью. Потом забрала стакан и поставила его на подоконник.

– А ещё у меня есть кусок гобелена, – сказал дядя Джордж, вытерев рот кружевным платком: было видно, что он на что-то вдруг решился.

– Это всё? – спросила миссис Трелони строго.

– Почти, – ответил дядя Джордж и потупился.

– Сейчас ты у меня получишь, – голос миссис Трелони был суров.

Дядя Джордж сложил умоляюще руки, он чуть не плакал.

– Ах, Труда, поверь, я же и сам не знаю! – вскричал он. – Говорю же тебе – папаша перед смертью совсем сбрендил, что твой ребёнок… Нёс какую-то чепуху, подмигивал, метался по постели… Он надавал нам кучу всякой ерунды, Джону – какие-то морские камушки, кружева, мне всучил две свечки. При этом он мерзко хихикал так, что я готов был убить его на месте тут же!.. Он точно был доволен собой!

– Где эти свечки? – почти в один голос вскричали все. – Они сохранились?..

Дядя Джордж приосанился.

– Конечно, сохранились, – сказал он. – Я берег эти два ничтожных подсвечника, как нищий не бережёт свою последнюю монету. Даже свечек не зажигал… Сохранились… Они у меня дома… Я их принесу…

Услышав это, собравшиеся, почти хором, в чисто английской манере, сказали всего одно слово, а вернее всего одну букву:

– О!..

И, договорившись встретиться завтра утром, они разошлись.

Однако же, каковы братья, думала миссис Трелони, готовясь ко сну. И муж-покойник… Таким тихоней прикинулся…

Она нанесла себе под глаза смесь розового масла. Миссис Трелони, как истинная женщина, конечно же, пользовалась всякими эссенциями и ароматическими смесями. Особенно она любила свой собственный бальзам с эфирным маслом розы, состав которого она не сообщала никому, даже Саре Уинлоу, но кожа миссис Трелони после этого бальзама, – прямо на следующее утро, – становилась упругая и гладкая, как у младенца.

Что? Вы мне не верите?.. Так попробуйте сделать что-нибудь сами с маслом болгарской розы!..

Убаюканная розовым благоуханием миссис Трелони сладко заснула. Ей снились далёкие дивные страны, роскошные сады и то, о чём она наяву никогда не давала себе смелости подумать…

****

На следующий день все собрались опять, даже дядя Джордж не опоздал и ничего с ним не случилось. Он принёс с собой обещанные «дурацкие вещи»: пергамент, кусок гобелена и два подсвечника. Сначала капитан развернул гобелен, и все столпились вокруг него, всматриваясь.

На куске гобелена, явно прерванном со всех четырёх сторон, словно это был фрагмент чего-то большого, были изображены две горы или две скалы, называйте, как хотите. С правой горы, где-то с её середины, падал водопад. Водопад особенно удался гобеленному мастеру: был он полноводным, пенистым, и шум его, казалось, чудился даже неискушённому зрителю. У подножия гор зеленела трава, кое-где виднелись деревья, лежали камни, текла небольшая речушка – пейзаж, как пейзаж, ничего особенного. И гобелен отложили и занялись подсвечниками.

Это были две парные горгульи5 из олова, именно парные, а не одинаковые. Они, казалось, смотрели на собравшихся и злобно посмеивались, причём одна смотрела направо, вторая налево. Когтистые лапки этих химер, которые всегда по канону сидели на крышах готических соборов и зданий, тоже были подняты не одинаково, а обязательные их атрибуты – крылья – струились за спиной, как демонические плащи. Особенно мастеру удалось выразить бесовскую сущность горгулий – ну просто твари, причём твари явно себе на уме.

Капитан подумал, что подсвечники эти, конечно, не ничтожные, как изволил вчера выразиться дядя Джордж, а высокого мастерства предметы, хоть и сделанные, что странно, из олова. Потому что из олова отливалась, в основном, посуда, которую не нагревали на огне, а здесь из олова были отлиты подсвечники, которые в любую минуту могли расплавиться от догорающей свечки. Они явно были предназначены не для каждодневного пользования… Здесь было о чём задуматься…

И все задумались, и в задумчивости принялись разглядывать новую часть манускрипта, ещё раз удивившись тонкости материала. В новой части манускрипта они увидели тот же неясный шрифт, те же потёки по краям – больше рассматривать было, собственно, нечего. Дяде Джорджу дали для ознакомления новую для него часть документа. А пока он жадно рассматривал пергамент своего среднего брата, капитан попросил у Сильвии шкатулку и все остальные «дурацкие вещи».

Потом капитан продемонстрировал то, что они успели обнаружить. Рассыпавшаяся шкатулка потрясла воображение дяди Джорджа, подзорная труба, в которую ничего нельзя было разглядеть, озадачила, а кружева новый член «розыскного общества» небрежно отложил в сторону, вопросительно посмотрев на капитана.

В это время тот раскрыл на столе «выкройки» шкатулки мозаичным набором вверх, пристально их рассматривая. Затем он взял подсвечники и поставил их на круглые большие украшения из перламутра. У него получились две крестообразные, скреплённые между собой «выкройки», в самых крайних точках которых – справа и слева – стояло по подсвечнику.

– И что удивительно, основание подсвечников пришлось точно по размеру перламутровых вставок, – пробормотал капитан задумчиво.

Он развернул химер от себя спинами, потом опять крутанул к себе бесовскими харями – хари взирали на него и ухмылялись.

– Что такого сложного мог придумать старый джентльмен, каких нагородить тайных шифров? – с досадой проговорил он. – Ведь не тамплиер же он, в самом деле!..

И все с капитаном согласились.

– Ну, конечно же, не тамплиер, что тут говорить, – сказали присутствующие на разные голоса и посмотрели на него с надеждой.

И тогда капитан всё так же задумчиво спросил у миссис Трелони:

– И где, хотел бы я знать, та часть документа, которая предназначалась вашему покойному супругу?..