Читать книгу Женская месть - Нора Робертс - Страница 4

Джакир, 1968 год

Свернувшись калачиком, Адрианна наблюдала за тем, как стрелки часов приближаются к полуночи. От волнения ей не удавалось уснуть. Ее день рождения. Ей исполнится пять лет. Перевернувшись на спину, она восторженно обхватила себя ручонками. Дворец был погружен в глубокий сон, но через несколько часов встанет солнце и муэдзин поднимется по ступенькам мечети, чтобы призвать правоверных на молитву. И тогда по-настоящему начнется день, самый замечательный день ее жизни.

Днем будет музыка, подарки и блюда с шоколадом. Все женщины наденут свою самую красивую одежду, и будут танцы. Придут все. Бабушка будет рассказывать ей истории. Тетя Латифа, которая всегда улыбается и никогда ее не ругает, приведет Дуджу. Фавел, которая так заливисто хохочет, тоже придет с детишками. Адрианна улыбнулась. Женская половина будет звенеть от смеха, и все будут говорить ей, какая она хорошенькая.

Мама пообещала ей, что это будет совершенно необычный день. Ее особенный день. С позволения отца днем они пойдут на пляж. У нее есть новое платье, очень красивое, из полосатого шелка всех цветов радуги. Прикусив губу, Адрианна повернула голову и посмотрела на мать.

Фиби спала, и в лунном свете ее лицо казалось мраморным и наконец-то спокойным. Адрианна обожала спать в этой огромной мягкой кровати, хотя это позволялось ей очень редко. Это было настоящим подарком. Она прижималась к матери, а Фиби обнимала ее обеими руками и рассказывала о таких местах, как Нью-Йорк и Париж. Иногда они вместе хохотали.

Осторожно, чтобы не разбудить мать, Адрианна протянула руку и погладила ее волосы, которые так ее завораживали. Разметавшись по подушке, они напоминали огонь, роскошное, жаркое пламя. В свои пять лет Адрианна уже чувствовала себя маленькой женщиной и завидовала волосам матери. Ее собственные волосы были густыми и черными, как у всех остальных женщин Джакира. Только у Фиби были рыжие волосы и белая кожа. Только Фиби была американкой. Адрианна была наполовину американкой, но Фиби напоминала ей об этом, только когда они оставались одни.

Такие разговоры вызывали гнев ее отца.

Адрианна научилась избегать тем, способных разгневать отца, хотя она и не понимала, почему при напоминании о том, что Фиби американка, его взгляд становился жестким, а губы сжимались в тонкую линию.

Мама была кинозвездой. Адрианна не понимала, что это означает, но ей нравилось, как это звучит. Кинозвезда. Когда она слышала это слово, ей представлялись красивые огни в темном небе.

Раньше ее мать была звездой, но теперь она была королевой, первой женой Абду ибн Файзала Рахмана аль-Джакира, правителя Джакира, шейха шейхов. Ее мать, обладательница больших синих глаз и мягких полных губ, была красивейшей из женщин. Она возвышалась над другими женщинами в гареме, и в ее присутствии они напоминали мелких суетливых птиц.

Адрианне лишь хотелось, чтобы ее мама была счастлива. Она отчаянно надеялась на то, что теперь, когда ей исполнилось пять лет, она сможет понять, почему ее мать так часто грустит и плачет, думая, что ее никто не видит.

В Джакире женщин было принято ограждать от всего. Те, кто принадлежал к королевскому дому Джакира, не должны были работать или хоть о чем-то волноваться. Им давали все, в чем они нуждались, – чудесные комнаты, сладчайшие духи. У ее матери была красивая одежда и драгоценности. У нее было «Солнце и Луна».

Адрианна закрыла глаза, пытаясь себе представить на шее матери ослепительной красоты ожерелье – сверкающий бриллиант «Солнце» и мерцающую бесценную жемчужину «Луну». Фиби пообещала, что когда-нибудь их будет носить Адрианна.

Когда она вырастет. Уютно прижавшись к боку матери, убаюкиваемая ее ровным дыханием и мыслями о завтрашнем дне, Адрианна представляла себе, как она вырастет, превратится из девочки в женщину и будет носить никаб. Когда-нибудь ей выберут мужа и она вступит в брак. В день свадьбы на ней будет «Солнце и Луна», и она станет хорошей и плодовитой женой.

Она будет устраивать вечеринки для других женщин и подавать им покрытые глазурью пирожные, а слуги будут обносить их подносами с шоколадом. Ее муж будет красивым и могущественным, как ее отец. Возможно, он тоже будет королем и будет ценить ее превыше всего.

Погружаясь в сон, Адрианна наматывала на средний палец прядь своих длинных волос. Муж будет любить ее так, как она хотела, чтобы ее любил отец. Она подарит ему замечательных сыновей, много замечательных сыновей, и другие женщины станут смотреть на нее с завистью и уважением, а не с жалостью. Они не будут жалеть ее так, как жалеют ее мать.

Неожиданно ее разбудил свет, проникший в комнату из коридора. Дверь приоткрылась, впустив в комнату косой луч, тут же превратившийся в жирную полосу, рассекшую спальню на две части. Сквозь прозрачный полог, окутывающий кровать подобно кокону, она увидела тень.

Сначала она ощутила любовь, отчаянный прилив, который она легко узнавала, но в силу малолетства не понимала. Затем нахлынул страх, который следовал по пятам за любовью всякий раз, когда она видела отца.

Она знала, что он рассердится, увидев ее в кровати матери. В гареме сплетничали, не стесняясь в выражениях, и она знала, что после того, как врачи сказали, что у Фиби больше не будет детей, отец приходит к ней очень редко. Адрианна подумала, что, возможно, он хочет только посмотреть на Фиби, потому что она такая красивая. Но когда он подошел ближе, страх комом поднялся к ее горлу. Она стремительно и бесшумно выскользнула из кровати и присела на корточки в густой тени за ней.

Абду, не сводя глаз с Фиби, отдернул полог. Он не позаботился о том, чтобы закрыть дверь. Никто не осмелился бы его побеспокоить.

Лунный свет озарял ее волосы, ее лицо. Она выглядела как богиня, как и тогда, когда он впервые ее увидел. Ее лицо заполнило экран своей удивительной красотой и яркой чувственностью. Фиби Спринг, американская актриса, женщина, которую мужчины желали и одновременно боялись из-за ее роскошного тела и невинных глаз. Абду был мужчиной, привыкшим к обладанию всем самым лучшим, самым большим, самым дорогим. Он возжелал ее так, как никогда не желал ни одну женщину. Он ее разыскал и начал ухаживать за ней так, как это нравилось западным женщинам. Он сделал ее своей королевой.

Она его околдовала. Из-за нее он предал свое происхождение, отрекся от традиций. Он взял в жены западную женщину, актрису, христианку. Его постигло наказание. В ней его семя произвело на свет лишь одного ребенка, к тому же это был ребенок женского пола.

И все же она пробуждала в нем желание. Ее лоно было бесплодным, но его манила ее красота. Даже после того, как его восхищение сменилось отвращением, он продолжал ее желать. Она его опозорила, запятнала его шараф[3], его честь, своим невежеством в отношении ислама, но его тело по-прежнему ее жаждало.

Глубоко погружая свой жезл в других женщин, он занимался любовью с Фиби, ощущал аромат кожи Фиби, слышал крики Фиби. В этом заключался его тайный позор. Он мог ненавидеть ее уже за одно это. Но он презирал ее за то, что она опозорила его публично, родив ему одну-единственную дочь.

Он хотел, чтобы она страдала, чтобы она за все заплатила, так же, как страдал и платил он. Он сдернул с нее простыню.

Фиби проснулась в полном смятении с испуганно бьющимся сердцем и увидела мужа, который стоял в полумраке над ее постелью. Вначале она подумала, что это сон, в котором он вернулся к ней, чтобы снова любить ее так, как когда-то любил. Затем она увидела его глаза и поняла, что это не сон и не любовь.

– Абду. – Она вспомнила о ребенке и быстро огляделась. Постель была пуста. Адрианна исчезла. Фиби возблагодарила за это Небеса. – Уже поздно, – начала она, но ее горло так пересохло, что с губ сорвался лишь еле слышный шепот.

Пытаясь защититься, она уже начала пятиться от него, скользя по шуршащим под ней атласным простыням и одновременно сжимаясь в тугой комочек. Он ничего не ответил, а лишь молча сорвал с себя свою белую джалабию.

– Пожалуйста. – И хотя она понимала, что мольбы бесполезны, из глаз хлынули слезы. – Не делай этого.

– Женщина не имеет права отказывать мужу в том, чего он желает.

Лишь глядя на то, как дрожит на подушках ее роскошное тело, он вновь ощутил себя хозяином своей собственной судьбы. Кем бы она ни была прежде, теперь она была его собственностью и принадлежала ему так же, как перстни с драгоценными камнями и лошади в конюшнях. Он схватил ее за лиф ночной сорочки и подтащил к себе.

Скорчившаяся в тени кровати Адрианна начала дрожать.

Ее мать плакала. Они боролись и выкрикивали слова, которых она не понимала. Ее отец стоял обнаженный в тусклом лунном свете, и его темная кожа блестела, покрытая тонкой пленкой пота, причиной которого была похоть, а не жара. Она еще никогда не видела обнаженного мужчину, но это зрелище ее нисколько не испугало. Она знала, что такое секс, как и то, что мужской орган отца, который выглядел таким твердым и угрожающим, может быть погружен в ее мать для создания ребенка. Она знала, что это приятно и что женщины жаждут этого больше всего на свете. За свою юную жизнь она уже слышала это не меньше тысячи раз, потому что в гареме только и делали, что говорили о сексе.

Но ее мать больше не могла иметь детей, и если это так приятно, почему же она плачет и умоляет его оставить ее в покое?

Женщина должна с радостью встречать мужа, явившегося на свое супружеское ложе, подумала Адрианна, и ее глаза наполнились слезами. Она должна предлагать ему все, чего он пожелает. Она должна ликовать от того, что ее желают, что она может стать сосудом для его детей.

Она услышала слово шлюха. Оно было ей незнакомо, но в устах ее отца прозвучало очень мерзко, и она знала, что теперь его не забудет.

– Как ты можешь так меня называть? – голос пытающейся вырваться Фиби сорвался на рыдания. Когда-то его объятия доставляли ей наслаждение и она любовалась его мерцающей в лучах лунного света кожей. Теперь она ощущала только страх. – Я ни разу не была с другим мужчиной. У меня никого не было, кроме тебя. Это ты взял в жены другую женщину, даже после того, как у нас родился ребенок.

– Ты ничего мне не дала. – Он намотал на руку ее волосы, зачарованно и одновременно с отвращением глядя на их огненный блеск. – Дочь. Это хуже, чем ничего. Один ее вид напоминает мне о моем позоре.

И тут он ее ударил с такой силой, что ее голова запрокинулась назад. Даже если бы она была проворнее, бежать ей все равно было некуда. Его удар был таким сильным, что перед ней все поплыло. В приступе ярости и похоти он сорвал с нее ночную сорочку.

Она была сложена как богиня – предел мечтаний для любого мужчины. Ее полные груди подымались и опадали от тяжелого дыхания, а сердце бешено колотилось от ужаса. В лунном свете ее белая кожа сияла, и на ней уже отчетливо виднелись кровоподтеки от его пальцев. У нее были округлые бедра. Когда она была охвачена страстью, они умели двигаться стремительно, точно и бесстыдно, встречая каждый толчок мужчины. Желание мучительной болью сводило его внутренности. В своей жестокой борьбе они сбили со столика лампу, усеявшую пол мелкими осколками.

Застыв от ужаса, Адрианна увидела, как он вонзил пальцы в полные белые груди Фиби. Ее мать сопротивлялась, умоляя ее пощадить. Мужчина имел право бить свою жену. Она не имела права отказывать ему в супружеской постели. Таков был закон. И все же… Адрианна крепко зажала уши ладонями, чтобы не слышать криков Фиби, когда он навалился на нее и начал с силой погружаться в нее снова и снова.

С мокрым от слез лицом Адрианна заползла под кровать. Она зажимала уши ладонями с такой силой, что это причиняло ей боль, но все равно слышала сопение отца и отчаянный плач матери. Кровать над ней тряслась и скрипела. Она свернулась в клубочек, пытаясь стать как можно меньше, такой маленькой, чтобы ничего не слышать и даже не существовать.

Она еще никогда не слышала слова «изнасилование», но после этой ночи отлично знала, что это такое.

– Эдди, ты такая молчаливая.

Фиби медленными плавными движениями расчесывала длинные волосы дочери, ниспадавшие ей до самой талии. Абду презирал это прозвище и терпел более официальное имя Адрианна только потому, что в жилах его первого ребенка текла смешанная кровь. Тем не менее мусульманская гордость заставила его распорядиться, чтобы его дочери дали настоящее арабское имя. Поэтому во всех официальных документах «Адрианна» было записано как Ад Рияд Ан. Далее следовала уйма имен семьи Абду. Фиби повторила ласковое прозвище и спросила:

– Тебе не нравятся твои подарки?

– Они мне очень нравятся.

На Адрианне было ее новое платье, но оно ее уже не радовало. В зеркале она видела лицо матери рядом со своим собственным. Фиби тщательно замаскировала кровоподтек макияжем, но Адрианна его все равно видела.

– Ты сегодня очень красивая. – Фиби развернула дочь к себе и обняла девочку. В другой день Адрианна, возможно, и не обратила бы внимания на то, как крепко она ее к себе прижимает, не услышала бы в голосе матери ноток отчаяния. – Моя родная маленькая принцесса. Я так тебя люблю, Эдди. Больше всего на свете.

От нее пахло теплыми ароматными цветами, как в саду. Адрианна вдохнула запах матери и прижалась лицом к ее грудям. Она поцеловала их, вспомнив, как жестоко обращался с ними прошлой ночью ее отец.

– Ты не уедешь? Ты меня не бросишь?

– Как тебе такое могло прийти в голову? – Фиби со смехом отстранила ее от себя, чтобы посмотреть ей в лицо. Когда она увидела слезы, ее смех оборвался. – О, моя малышка, что все это означает?

Адрианна уронила голову на плечо Фиби, чувствуя себя глубоко несчастной.

– Мне приснилось, что он тебя прогнал. Ты уехала, и я больше никогда тебя не видела.

Ладонь Фиби замерла, затем снова начала гладить ее по волосам.

– Малышка, это был просто сон. Я никогда тебя не оставлю.

Адрианна забралась к матери на колени и позволила ей себя покачивать и успокаивать. Сквозь кружевную резьбу ставен в комнату проникали косые лучи солнца, расчерчивая ковер причудливыми узорами.

– Если бы я была мальчиком, он бы нас любил.

Гнев поднялся в ее душе так стремительно, что Фиби ощутила его вкус даже во рту. Почти тут же он сменился отчаянием. Все же она была актрисой. По крайней мере она могла прибегнуть к своему таланту для защиты своего ребенка.

– Что за глупости, да еще в день рождения. Маленький мальчик – это совсем не интересно. На него даже не наденешь красивое платье.

Услышав это, Адрианна захихикала и еще теснее прижалась к матери.

– Если я надену платье на Фахида, он будет похож на куклу.

Фиби сжала губы и попыталась не обращать внимания на пронзившую ее боль. Сын второй жены Абду родился после того, как она потерпела неудачу. «Какую еще неудачу», – тут же одернула она сама себя. Она начинала думать, как мусульманская женщина. Как можно было назвать неудачей изумительного ребенка у нее на руках.

Ты не дала мне ничего. Девочку. Это хуже, чем ничего.

«Это все, – яростно возразила ему про себя Фиби. – Я дала тебе все».

– Мама?

– Я задумалась. – Фиби улыбнулась, опуская Адрианну на пол. – Я думала о том, что тебе нужен еще один подарок. Тайный.

– Это секрет?

Адрианна захлопала в ладоши, забыв о слезах.

– Сядь и закрой глаза.

Адрианна с готовностью повиновалась, ерзая на стуле в тщетных попытках набраться терпения. Фиби прятала среди своей одежды маленький стеклянный шар. Ввезти его в страну было совсем нелегко, но она научилась проявлять изобретательность. Привезти таблетки тоже было трудно. Маленькие розовые таблетки, позволявшие ей проживать каждый день. Они притупляли боль, и на сердце становилось легче. Они были лучшими друзьями женщины. Видит Бог, в этой стране женщине были необходимы все друзья, которых ей только удалось завести. Если бы таблетки нашли, ей бы грозила публичная казнь. Без них ей вряд ли удалось бы здесь выжить.

Замкнутый круг. Единственным, ради чего она жила, была Адрианна.

– Держи. – Адрианна опустилась на колени возле стула. Шею девочки окружало ожерелье из сапфиров. Такие же сережки-гвоздики блестели у нее в ушах. Фиби думала, надеялась, что маленький подарок, который она протягивала Адрианне, станет для нее важнее украшений. – Открывай глаза.

Это была совсем простая вещица. До смешного простая. В Штатах во время праздников ее можно было купить в тысячах магазинов всего за несколько долларов. Глаза Адрианны широко раскрылись, как если бы она держала в руках настоящее волшебство.

– Это снег. – Фиби еще раз перевернула шар, взметнув белые хлопья. – В Америке зимой идет снег. Во всяком случае, в большинстве мест. На Рождество мы украшаем деревья – вот точно такие же, как здесь, – красивыми фонариками и разноцветными шарами. Эти деревья называются сосны. Однажды я ехала со своим дедушкой вот на таких же санях. – Прижавшись щекой к волосам Адрианны, она смотрела на запряженную в сани миниатюрную лошадку внутри стеклянного шара. – Когда-нибудь, Эдди, я тебя туда повезу.

– Это больно?

– Снег?

Фиби снова засмеялась и встряхнула шар. Сцена снова ожила, и снег закружился вокруг наряженной елки и маленького человечка в красных санях позади аккуратной коричневой лошадки. Это была иллюзия. У нее ничего не осталось, кроме иллюзий и маленького ребенка, которого она должна была защитить.

– Нет, он холодный и мокрый. Из него можно лепить. Снеговиков, снежки, крепости. Деревья в снегу очень красивые. Видишь? Совсем как здесь.

Адрианна тоже наклонила шар. Маленькая коричневая лошадка замерла, приподняв переднюю ногу, а вокруг ее головы плясали крошечные белые хлопья.

– Это красиво. Красивее моего нового платья. Я хочу показать его Дудже.

– Нет. – Фиби знала, что произойдет, если о шаре узнает Абду. Это был символ христианского праздника. После рождения Адрианны он стал религиозным фанатиком, помешанным на традициях. – Не забывай, что это наша тайна. Ты можешь смотреть на шар, когда мы одни. Но никогда и ни за что не доставай его при других людях. – Она забрала у девочки шар и спрятала его в ящик. – А сейчас пора праздновать.

В гареме было жарко, хотя вовсю работали вентиляторы, а узорчатые решетки на окнах защищали дворец от палящего солнца. Свет от затененных абажурами изящных ламп был рассеянным и мягким. Женщины были одеты в самые лучшие яркие платья. Оставив свои черные накидки и никабы у дверей, они в мгновение ока превратились из черных ворон в сверкающих павлинов.

Вместе с никабами женщины сбросили и молчание и принялись болтать о детях, сексе, моде и зачатии. В считаные секунды гарем с его затененными лампами и роскошными подушками наполнился тяжелым запахом женских тел и благовоний.

В силу своего высокого положения Адрианна приветствовала гостей, целуя их в обе щеки, после чего им подавали зеленый чай и приправленный специями кофе в крохотных чашках из тончайшего фарфора без ручек. Тут были ее тетки и двоюродные сестры, а также пара десятков принцесс рангом пониже, которые, так же как и остальные женщины, горделиво красовались своими драгоценностями и младенцами, двумя главными символами успеха в их мире.

Адрианне они казались очень красивыми, и она любовалась их длинными шуршащими платьями, переливающимися множеством цветов. Из-за ее спины Фиби наблюдала за парадом костюмов, как будто позаимствованных из восемнадцатого столетия. Бросаемые в ее сторону сочувственные взгляды она принимала с таким же стоическим выражением, как и злорадные. Она отдавала себе отчет в том, что она здесь чужая, западная женщина, которая не сумела подарить королю наследника. Она постоянно напоминала себе о том, что это совершенно неважно, принимают они ее или нет, коль скоро они добры к Адрианне.

И тут ей было не в чем их упрекнуть. В отличие от нее Адрианна была во всех отношениях одной из них.

Они жадно набросились на буфет, пользуясь пальцами так же часто, как она пользовалась маленькими серебряными ложечками. Если они, растолстев, переставали влазить в свои платья, им покупали новые. Фиби думала о том, что вылазки в магазины позволяют арабским женщинам убивать время так же, как ей это позволяла делать маленькая розовая таблетка. Эти смехотворные платья не мог увидеть никто из мужчин, за исключением их мужей, отцов и братьев. Покидая гарем, они закутывались снова, скрывая свои лица и волосы. За его стенами необходимо было помнить о существовании аурата – того, что никому показывать нельзя.

Не надоедает же им играть в эти игры, – устало размышляла Фиби. Со всей этой хной, духами и сверканием колец. Неужели они и в самом деле считают себя счастливыми? Ведь даже она, которой уже давно ни до чего нет дела, отчетливо видит на их лицах скуку. Она молила Бога о том, чтобы никогда не увидеть ее на лице Адрианны.

Даже в своем юном пятилетнем возрасте Адрианна считала, что обязана позаботиться о том, чтобы всем ее гостям было удобно и чтобы они не скучали. Теперь она говорила по-арабски. Язык мягко и музыкально струился из ее уст.

Адрианна так и не решилась признаться матери в том, что говорить по-арабски ей гораздо проще, чем по-английски. Она думала по-арабски и даже чувствовала по-арабски. Как мысли, так и чувства ей вначале приходилось переводить на английский, чтобы затем донести их до матери.

Она была счастлива в этой комнате, заполненной женскими голосами и женскими духами. Тот мир, о котором ей изредка рассказывала мать, был для нее не более чем сказкой. Снег был чем-то, танцующим внутри маленького стеклянного шара.

– Дуджа!

Адрианна промчалась через всю комнату, чтобы поцеловать свою любимую кузину. Дудже было почти десять лет, что, к зависти и восхищению Адрианны, делало ее почти женщиной.

Дуджа обняла ее в ответ.

– Какое у тебя красивое платье.

– Я знаю.

Но Адрианна не удержалась от того, чтобы не провести ладонью по рукаву платья кузины.

– Это бархат, – с важным видом пояснила Дуджа. То, что тяжелая ткань была невыносимо жаркой, было сущим пустяком по сравнению с отражением, которое она увидела в своем зеркале. – Отец купил его для меня в Париже. – Она повернулась вокруг своей оси – стройная смуглая и черноволосая девочка с изящными чертами лица и большими глазами. – Он пообещал взять меня с собой, когда поедет туда в следующий раз.

– Правда? – Адрианна подавила вспышку зависти. Ни для кого не было секретом, что Дуджа – любимица своего отца, брата короля. – Моя мама там была.

Потому, что у нее было доброе сердце, а еще потому, что она была очень довольна своим бархатным платьем, Дуджа погладила Адрианну по волосам.

– Ты тоже туда когда-нибудь поедешь. Может быть, когда мы вырастем, мы поедем вместе.

Адрианна почувствовала, что кто-то дергает ее за подол платья. Опустив глаза, она увидела своего сводного брата, Фахида. Она подхватила его и осыпала поцелуями его щечки, отчего малыш зашелся в счастливом хохоте.

– Ты самый красивый малыш в Джакире.

Будучи всего на два года младше, он был очень тяжелым, так что Адрианне пришлось поднатужиться. Слегка пошатываясь, она донесла его до стола, чтобы выбрать ему вкусный десерт.

Других малышей тоже тискали и играли с ними. Ровесницы Адрианны и даже девочки помладше суетились вокруг мальчиков, гладили их и баловали. С рождения женщин учили посвящать свое время и энергию ублажению мужчин. Адрианна понимала только то, что она обожает своего младшего братишку и хочет, чтобы он улыбался.

Для Фиби это было невыносимо. Она наблюдала за тем, как ее дочь прислуживает ребенку женщины, которая заняла ее место в постели и сердце ее мужа. Для нее не имело ровным счетом никакого значения то, что согласно местным законам мужчина имеет право на четырех жен. Это был не ее закон и не ее мир. Что с того, что она прожила в нем уже шесть лет. Она знала, что, даже проведи она здесь шестьдесят лет, все равно все вокруг останется чужим. Она ненавидела эти запахи, густые липкие ароматы, которые необходимо было терпеть один бесконечный день за другим. Фиби потерла пальцами висок, в котором уже начинала пульсировать боль. Благовония, цветы, смешивающиеся ароматы духов.

Она ненавидела эту жару. Эту безжалостную жару.

Ей отчаянно хотелось пить, но вместо кофе или чая, которые подавались в изобилии, она предпочла бы вино. Всего один бокал прохладного вина. «Изнасилования здесь позволяются», – подумала она, прикоснувшись к синяку на щеке. Изнасилования – это в порядке вещей, вино – нет. Порки и никабы, призывы к молитве и многоженство, но ни капли искрящегося шабли или сухого сансера.

Как могла показаться ей красивой эта страна, когда она впервые попала сюда в качестве невесты? Она смотрела на пустыню и море, на высокие белые стены дворца и считала все это самым загадочным и самым экзотическим местом в мире.

Тогда она была влюблена. Она до сих пор влюблена.

Тогда Абду заставил ее увидеть красоту своей страны и богатство ее культуры. Она отказалась от своей собственной земли и ее обычаев, чтобы попытаться стать такой, какой хотел ее видеть он. Но оказалось, что он хотел женщину, которую увидел на экране, символ сексуальности и невинности, которые она научилась играть. Но Фиби оказалась простой смертной.

Абду хотел сына. Она подарила ему дочь. Он хотел, чтобы она стала мусульманкой, но она была продуктом своего воспитания, и этого было не изменить.

Она не хотела об этом думать – о нем, о своей жизни, о боли. Она сказала себе, что примет всего лишь еще одну таблетку, только для того, чтобы хоть как-то вытерпеть остаток этого дня.