Читать книгу Очарование тайны. Эзотеризм и массовая культура - Носачёв Павел - Страница 26

Не будет преувеличением сказать, что Майринк – эзотерический писатель по преимуществу. Более того, в кругах увлеченных эзотеризмом он почитается как гуру, зашифровавший в своих романах глубинное духовное содержание, почерпнутое из личного опыта. Начало широкой рецепции его наследия было положено известным правым эзотериком, одним из создателей интегрального традиционализма бароном Юлиусом Эволой. Он перевел несколько романов писателя на итальянский язык и издал в антологии своей эзотерической группы «Ур». В статьях, сопровождавших романы, Эвола назвал писателя «ни на йоту не отступающим от духа традиции»143. Некоторые еще при жизни Майринка воспринимали его как духовного учителя, этому были вполне объективные причины. Сам писатель вспоминает, что «с детства был глубоко убежден в существовании „потустороннего мира“»144, но убеждение это не было связанно с традиционным христианством – оно не трогало Майринка, о чем он не раз открыто высказывался, безапелляционно заявляя: «…по моему личному мнению, всё – всё! – связанное с теизмом, является блуждающим огоньком, который вводит нас в заблуждение»145. А в своих художественных произведениях (например, в «Белом доминиканце») он издевался над официальным христианством. Незадолго до смерти, в 1927 году, писатель принял буддизм северной школы, правда официально такого направления в его время не существовало, и это наименование вполне можно понять как европейский буддизм, то есть то сложное эзотерическое мировоззрение, которое сформировалось у Майринка.

Обычно процесс духовного перерождения писателя связывается с ярким событием, происшедшим с ним на Успение Богородицы 1891 года и изменившим всю его жизнь. Приведем воспоминания Майринка об этом in extenso:

Я положил прощальное письмо, которое написал матери, в конверт и взял револьвер, лежавший передо мной на столе. Я намеревался отправиться в свое путешествие через Стикс, отказаться от жизни, которая казалась мелкой и никчемной, без всякой надежды на утешение. В этот момент «Лоцман146, носящий покров невидимости», как я с тех пор называю его, поднялся на борт корабля моей жизни и повернул штурвал. Я услышал шорох у двери на лестничной площадке, а когда обернулся, то увидел, как что-то белое просунули под дверь через порог в комнату. Это была печатная брошюра. То, что я положил револьвер, взял брошюру и прочитал название, не было вызвано ни возбуждением любопытства, ни каким-то тайным желанием отсрочить свою смерть – мое сердце было пусто. Я прочитал: «О жизни после смерти». «Странное совпадение!» Эта мысль попыталась шевельнуться в моем сознании, но первое слово едва сорвалось с моих губ. С тех пор я не верю в совпадения, я верю в Лоцмана… Брошюра была посвящена спиритизму, в основном описывала переживания тех, кто провел важные исследования в этой области… Я просидел без сна всю ночь, пока не забрезжил рассвет, и жгучие мысли, до тех пор чуждые мне, кружились и кружились в моем мозгу. Могли ли ошибаться такие выдающиеся ученые? Это было неубедительно. Но в таком случае, что за странные, непостижимые законы природы, издевавшиеся над всеми известными нормами физики, проявили себя? В ту ночь жгучее желание увидеть эти вещи своими глазами, пощупать их своими руками, проверить их подлинность и постичь тайны, которые должны скрываться за ними, тлело до тех пор, пока не вспыхнуло неугасимым раскаленным добела пламенем. Я взял револьвер, на время оказавшийся ненужным, и запер его в ящике стола; он до сих пор у меня. Он весь заржавел, барабан больше не будет вращаться, он никогда больше не будет вращаться147.

После этого случая Майринк, как одержимый, начинает искать истину в эзотерических учениях. Он вспоминает, что посещал все возможные спиритические сеансы, просиживая на них целыми ночами, познакомился с каждым медиумом, выписывал себе любую доступную литературу, касавшуюся эзотеризма и в первую очередь йоги, интерес к которой возник у него благодаря знакомству с теософией. За последующие после обращения десять лет он стал членом большинства эзотерических сообществ: масонской ложи Древнего и изначального устава Мемфиса-Мицраима, ордена иллюминатов, братства древних обрядов Святого Грааля на Великом Востоке Патмоса. Ударившись в теософию, он учредил в Праге ее ложу «Голубая звезда», в ряды которой ревностно вербовал адептов. За усердие Анни Безант приняла его во внутренний круг адьярского сообщества, он был близко знаком с секретарем общества Д. Р. С. Мидом. В течение тринадцати лет Майринк поддерживал тесный контакт (фактически был в ученичестве по переписке) с лидером мистической розенкрейцерской секты Йоханесом, чей центр располагался под Дармштадтом, секта сочетала христианство и индуизм, именно наставления Йоханеса сыграли значительную роль в духовной практике Майринка. Но все эти поиски привели его к твердому убеждению в том, что подавляющее большинство современных эзотерических сообществ представляет собой смесь мошенничества, фарса, китча и непритворного психического расстройства, а время, потраченное на них, он назвал «семь лет сизифова труда»148. Из всех спиритических сеансов, на которых он присутствовал, лишь один был по-настоящему реальным, но, как он пишет: «…того, что я видел, для меня достаточно»149. Известно, что на сеансе, проходившем у известного спиритического барона Альфреда Шренк-Нотцинга, будущего основателя парапсихологической лаборатории в Мюнхене150, Майринк умудрился украсть часть эктоплазмы, материализованной медиумом, на поверку то оказалась химически обработанная марля. Близкое знакомство с теософией привело его к убеждению, что Безант и ее соратники сами толком ничего не знают, а общение со Штайнером (он в те годы еще был генеральным секретарем германской секции теософского общества) вылилось в то, что писатель сделал его прототипом для своего персонажа брата Иезекииля, проповедника-экстатика, заики из «Зеленого лика»151.

Но все эзотерические искания не отбили у Майринка веры в реальность иного мира, напротив, они в итоге привели к уникальному опыту, результат которого преобразил его. Обычно, рассуждая об эзотеризме, говорят о его идеях, культурных влияниях, но крайне редко открыто пишут о личном опыте, а если и пишут, то производит это смешанное впечатление. Майринк, как хороший писатель и достаточно искренний человек, изложил свой первый опыт со свойственной ему прямотой:

Однажды зимней ночью… я сидел на скамейке у Влтавы. Позади меня виднелась старая мостовая башня с большими часами. Я сидел там уже несколько часов, завернувшись в шубу, но все еще дрожа от холода, глядя в серовато-черное небо, делая все возможное, чтобы достичь того, что миссис Безант описала мне в письме как внутреннее видение. Напрасно. С самого раннего детства я был на удивление лишен способности, присущей многим людям, которые могут, закрыв глаза, представлять себе картинку или знакомое лицо… я привык мыслить словами, а не образами. Я сел на скамейку с твердым намерением, что больше не встану с нее, пока мне не удастся раскрыть внутреннее ви́дение. Примером для меня был Гаутама Будда, который сидел так под деревом просветления. Конечно, я продержался всего около пяти часов, а не как он, днями и ночами. Внезапно я задался вопросом: который сейчас час? В тот самый момент, когда я оторвался от созерцания, вдруг я четко и с такой ясностью, какую не мог припомнить, увидел огромные часы, ярко сияющие в небе. Стрелки показывали без двенадцати минут два. Это произвело такое глубокое впечатление, что я ясно почувствовал, как мое сердце билось необычайно медленно, будто чья-то рука крепко сжимала его. Я обернулся и посмотрел на башенные часы, которые до этого были у меня за спиной… Часы, точно такие же, как те, что я видел в небе в своем видении, показывали без двенадцати минут два152.

Сразу за этим событием последовало множество подобных и еще более необычных видений, причем Майринк подчеркивает, что они не были следствием самогипноза или транса, он все контролировал и осознавал.

Этот ясновидческий опыт вместе с переживанием реальности Лоцмана определил его последующую жизнь. Непоколебимая вера в то, что события неслучайны и его ведет некая внутренняя (а по его убеждению, Лоцман находится именно внутри человека) духовная сила, руководила им всегда, но это вовсе не значит, что верить было просто. Майринк пишет о вере:

И чем более пламенными были мои надежды, тем больше уверенности было в том, что они рухнут. Это было самым ужасным. Люди, пережившие сильное землетрясение, говорили мне, что нет ничего страшнее, не существует более леденящего душу переживания, чем чувствовать, как земля, которую с самого раннего детства ты считал абсолютно незыблемой, уходит у тебя из-под ног. Нет! Есть нечто еще более ужасное: видеть, как угасает твоя последняя надежда153.

Убеждение в том, что внутри человека и есть основа его духовной жизни и источник истинного бытия, сопряженное с постоянной практикой йоги, оформило опытную основу мировоззрения Майринка, а изучение различных эзотерических доктрин, как новых, так и старых, облекло эти внутренние импульсы в концептуальную форму, самым завершенным выражением которой стали его романы.

Но в истории Майринка не все так однозначно. Многие упоминали о свойственной ему иронии и склонности мистифицировать все вокруг, превращать свою жизнь в собрание анекдотов, материалом для которых зачастую были его эзотерические увлечения. Не зря еще в Праге вокруг него держался имидж черного мага, который, кстати, и заинтересовал его будущую вторую жену. Когда ведущий специалист по каббале, основатель первой научной школы в ее исследовании, Гершом Шолем прочел «Голема», то не мог скрыть раздражения. Шолем был убежден, что в романе

излагаются скорее индийские, нежели еврейские идеи… предполагаемая каббала, которая пронизывает книгу, страдает от передозировки мутной теософией мадам Блаватской. Но несмотря на всю эту муть, в «Големе» царит неподражаемая атмосфера, сочетающая в себе неисследимую глубину, редкий дар мистического шарлатанства и непреодолимое желание эпатировать буржуа154.

Основанием для такой характеристики стал не только опыт прочтения романа. В 1921 году снедаемый любопытством Шолем встретился с Майринком в его доме в Штарнберге. Шолем вспоминает, что Майринк зачитывал ему отрывки из своих текстов, заявляя, что не понимает ни слова из того, что в них написано. А потом резко спросил ученого: знает ли тот, где обитает Бог? На что специалист по каббале привел изречение рабби Менахем-Мендля из Коцка, говорившего, что «Он обитает там, куда Ему позволят войти». На это Майринк, пристально посмотрев на него, заявил: «В спинном мозге». Это добило исследователя окончательно. Правда, позднее, когда Шолем познакомился с учением о кундалини, он несколько изменил свое отношение к Майринку. Но впечатление от той встречи дает повод задуматься о том, насколько глубоко и серьезно Майринк относился к эзотеризму.

Наверное, убеждения человека и его искренность наиболее проявляют себя в момент кончины, и в этом плане завершение земного пути Майринка – наглядный пример. Он умер, сидя в позе лотоса, в полном сознании, намеренно отказавшись от приема обезболивающих, так как всю жизнь был против любых одурманивающих средств и гипнотического воздействия, считая, что все нужно принимать осознанно. Жена, провожавшая его, вспоминает, что после смерти писателя все окружавшие его «были глубоко поражены радостью от того, что его дух так гармонично покинул тело»155.