Читать книгу Короли и капуста (сборник) - О. Генри - Страница 10

Во главе повстанческой партии стоял храбрый Гектор[95] и просвещенный Тацит[96] южных республик, дон Сабас Пласидо. Он был путешественник, солдат, поэт, ученый, государственный деятель и знаток искусства – просто удивительно, как могло заинтересовать его столь малозначительное явление, как скучная жизнь его далекой родины.

– Нашла на него тогда фантазия поиграть в политическую интригу, – рассказывал потом один из близких друзей Пласидо. – Это было для него то же самое, что открыть новый темп в музыке, новую бациллу в воздухе, новый аромат или рифму, или новое взрывчатое вещество. Он выжмет из этой революции все эмоции, какие только можно, а через неделю вовсе забудет о ней и отправится на своей бригантине обшаривать моря и океаны, дабы пополнить свои и так уже всемирно известные коллекции. Коллекции чего именно? Рог Dios! Да всего – начиная от почтовых марок и заканчивая доисторическими каменными идолами.

Однако, как для революционера-любителя, великолепный Пласидо затеял совсем неплохую бучу. Простые люди восхищались им – они были очарованы его блеском и польщены тем, что он проявил интерес к такой безделице, как его родная страна. В столице многие откликнулись на призывы его помощников и стали на сторону дона Сабаса, однако регулярная армия осталась верна правительству, что несколько нарушило планы заговорщиков. В прибрежных городах также происходили оживленные стычки и перестрелки. Поговаривали, что революционерам помогает и фруктовая компания «Везувий», которая, как строгая классная дама, всегда была где-то рядом и нередко с укоризненной улыбкой грозила пальчиком: «Анчурия, не шали, будь послушной девочкой!» Было точно известно, что два парохода компании – «Странник» и «Сальвадор»[97] – занимались перебросками повстанческих войск вдоль побережья.

Но в Коралио на данный момент никаких восстаний или волнений не было. Здесь была традиционно сильна власть военных, и все революционные брожения были до поры до времени прочно закупорены в бутылках. А потом пошли слухи, что революционеры повсюду терпят поражение. В столице одержали победу президентские силы, и прошел даже слух о том, что предводителям повстанцев пришлось бежать, и что за ними была отправлена погоня.

В небольшой конторе, где в Коралио помещался телеграф, все время толпились чиновники и законопослушные граждане, ожидая новостей из столицы. Однажды утром телеграфный аппарат стал резко отстукивать свои точки и тире, и тотчас оператор громко и отчетливо произнес:

– Телеграмма для el Almirante, дона сеньора Фелипе Каррера!

Тут же послышалось шарканье ног, раздался ужасающий грохот ножен, и адмирал, который, конечно же, ждал в своем любимом углу, кинулся к оператору за телеграммой.

Она тут же была ему вручена. Он медленно прочитал послание по слогам и обнаружил, что это и есть его первый официальный приказ, который гласил следующее:

«Немедленно направляйтесь со своим судном к устью реки Рио-Руис для перевозки говядины и других продуктов в казармы Альфорано.

Генерал Мартинес».

Родина впервые обратилась к нему с просьбой о помощи, однако, что и говорить, особой воинской славы это задание не сулило. Но все же родина обратилась к нему, и сердце адмирала переполняла радость. Он потуже затянул ремень, на котором висела его абордажная сабля, растолкал свою спящую команду, и в какие-нибудь четверть часа «El Nacio-nal» уже быстро шел вдоль берега к югу, используя для своего передвижения силу навального ветра[98].

Рио-Руис – это небольшая река, впадающая в море на расстоянии десяти миль от Коралио. Вообще та часть побережья является дикой и пустынной. В ущельях Кордильер Рио-Руис кипела холодным непокорным потоком, но, миновав наконец горы, разливалась она по низине широко и привольно; здесь текла она к морю спокойно и важно.

Через два часа «El Nacional» вошел в устье реки. На обоих ее берегах заняли позицию толпы огромных тропических деревьев. Над водой поднимался пар, роскошный тропический подлесок не умещался на земле – корни, ветки и лианы нависали над рекой и тонули в ней. Шлюп тихо скользнул в устье, а там ожидала его еще более глубокая тишина. Рио-Руис встретила путников тенью и прохладой, воды реки сверкали и искрились, отражая зеленые, коричневые, желтые и ярко-красные цвета великолепных джунглей, но не было там никакого движения, и стояла такая безмятежная тишина, что слышно было даже, как тихо шуршит о нос судна спешащая к морю вода. Шансы добыть в этой безлюдной местности говядину или другие продукты казались крайне призрачными.

Адмирал решил бросить якорь, и на скрежет якорной цепи лес мгновенно отозвался звонким и шумным эхом. Река немедленно пробудилась от своей сладкой утренней дремы. В кронах деревьях раздались крики попугаев и хриплый лай бабуинов, все вокруг зажужжало, зашипело и загудело – животный мир пробуждался от утреннего сна; на мгновение показалась что-то большое, темно-синее – верно, испуганный тапир пробирался через хитросплетение ветвей и лиан.

Выполняя полученный приказ, военно-морской флот уже много часов ожидал в устье этой небольшой реки говядину и другие продукты. Настало время обеда. Карибы приготовили суп из акульих плавников, жареные плантаны и тушеных крабов. К обеду из трюма достали кислое вино. В огромную подзорную трубу адмирал внимательно рассматривал непроницаемые заросли листвы, находившиеся от него в каких-то пятидесяти ярдах.

Солнце уже клонилось к закату, когда из леса на левом берегу донесся громкий грик «Хола-а-а![99] С судна прокричали ответное «хола!» и вскоре, с невообразимым треском протиснувшись сквозь тропические заросли, на берег реки въехали трое мужчин верхом на мулах. Там они спешились. Один из них расстегнул портупею и энергичными ударами своих ножен дал мулам понять, что в их услугах больше не нуждаются. Мулы обиженно заржали и, сверкая копытами, припустились обратно в лес.

Если эти трое были возницами, которым поручено доставить сюда говядину и другие продукты, то выглядели они для этой цели не самым подходящим образом. Один был чрезвычайно подвижный здоровяк, красивый и важный. У него была чисто испанская внешность, вьющиеся черные волосы, кое-где уже тронутые сединой, и синие сверкающие глаза. С первого взгляда было ясно, что это caballero grande[100]. Двое других были невысокого роста, с коричневыми лицами, в военной форме, которая когда-то была белой, в высоких кавалерийских сапогах и при шпагах. Все трое были грязные, как черти, – их одежда была пропитана потом, забрызгана грязью и изорвана зарослями. Наверное, какие-то крайне серьезные обстоятельства заставили их бесстрашно отправиться в путь через горы, болота и джунгли.

– Эй! Señor Almirante, – закричал здоровяк. – Пришлите нам свою лодку.

Легкая плоскодонка была спущена на воду, и Фелипе с одним из карибов погребли к левому берегу.

Здоровяк стоял около самого края воды, по пояс утопая во вьющихся лианах. Когда он увидел сидевшее на корме лодки огородное пугало, на его подвижном лицо отразился самый живой интерес.

Месяцы неблагодарной службы без какого-либо жалованья несколько подпортили блистательную внешность адмирала. Его красные брюки были уже кое-где порваны, а кое-где в заплатах. С синей ливреи уже исчезла большая часть ярких пуговиц и золотого шитья. Козырек кепки был наполовину оторван и свисал почти к самым глазам. Ноги адмирала были босы.

– Дорогой адмирал, – заорал здоровяк, голос которого был необыкновенно похож на рев охотничьего рога, – я целую ваши руки. Я знал, что мы можем рассчитывать на вашу преданность. Вы получили наш приказ – от генерала Мартинеса. Подайте вашу лодку немного ближе, мой дорогой адмирал. Мы здесь стоим на каких-то дьявольски непрочных лианах.

Фелипе смотрел на него с совершено бесстрастным выражением лица.

– Продукты и говядина для казарм Альфорано, – процитировал он.

– Мясники очень старались, mio Almirante, и нет их вины в том, что говядина вас здесь не ждет. Вы прибыли как раз вовремя, чтобы спасти бедных животных. Скорее примите нас на борт вашего судна, сеньор. Сначала вы, Caballeros[101] – â priesa![102] Потом вернетесь за мной – лодка слишком мала для нас троих.

Плоскодонка отвезла офицеров на шлюп и вернулась за здоровяком.

– А нет ли у вас, мой добрый адмирал, такого прозаического предмета, как пища? – стал он радостно кричать, лишь только поднявшись на борт. – А может быть, и кофе у вас есть? Говядина и продукты! Nombre de Dios![103] еще немного, и мы, наверное, съели бы одного из этих милых мулов, которых вы, полковник Рафаэль, с таким чувством поблагодарили на прощанье вашими ножнами. Давайте немного перекусим, а потом сразу отправимся в путь – в казармы Альфорано, – почему бы и нет?

Карибы приготовили пищу, и трое пассажиров «El National» с голодным восхищением набросились на еду. На заходе солнца ветер, как обычно, изменил свое направление и теперь он, упрямый и прохладный, дул со стороны гор, принося с собою запах стоячей воды и мангровых болот, которыми изобиловали низинные земли. На шлюпе подняли грот[104], который тут же наполнился ветром, и почти в ту же минуту из глубины джунглей донеслись какие-то крики и приглушенный шум.

– Это мясники, мой дорогой адмирал, – сказал здоровяк, улыбаясь, – ну да они опоздали, забой скота отменяется.

Адмирал молчал и лишь изредка отдавал короткие приказы своей команде. Карибы поставили топсель и кливер, и вскоре шлюп выскользнул из устья реки. Здоровяк и его спутники разместились на судне со всем возможным комфортом, какой только могли предоставить им голые доски палубы. Быть может, предметом, всецело занимавшим их умы, был их отъезд с того опасного берега, а теперь, когда опасность значительно уменьшилась, мысли их переместились к рассмотрению вопроса о том, что же им делать дальше. Когда они увидели, что шлюп повернул и пошел вдоль побережья к северу, они расслабились, вполне довольные тем курсом, который избрал адмирал.

Здоровяк сидел в задумчивости, его живые синие глаза с любопытством рассматривали командующего военно-морским флотом. Он пытался понять этого странного угрюмого парня, чье непроницаемое спокойствие несколько сбивало его с толку. Он был сейчас беглец, за ним охотились, вероятно, он переживал горькую боль своего поражения, но, как это было ему свойственно, он немедленно обратил свое любопытство на изучение нового, незнакомого ему объекта. Это было так похоже на дона Сабаса – поставить на карту все, задумать и осуществить этот последний, отчаянный и совершенно невозможный план: отправить эту телеграмму бедному, полоумному fanatico, который расхаживает сейчас здесь в своей нелепой форме. Его товарищи тогда совершенно растерялись; спасение казалось невероятным; и теперь он был очень рад, что его план, который они считали безумной авантюрой, увенчался успехом.

Короткие сумерки быстро окончились, уступив место очарованию тропической ночи, освещаемой жемчужным блеском луны. Вот появились и огни Коралио, ярко выделяющиеся на фоне погружающегося в темноту берега. Адмирал в молчании стоял у руля. Карибы держали шкоты[105] и, как черные пантеры, бесшумно перепрыгивали с места на место, когда он давал им команду сменить угол паруса. Трое пассажиров пристально вглядывались в раскинувшееся перед ними море, и когда через довольно продолжительное время в поле зрения появилась серая громада парохода, качавшегося на волнах примерно в миле от берега, они проворно сбились в тесный кружок и провели какое-то оживленное совещание. Говорили они тихо, и слов было не разобрать. Шлюп быстро шел вперед, и курс его пролегал, казалось, точно посередине между берегом и пароходом.

Здоровяк внезапно отделился от своих спутников и подошел к огородному пугалу, стоявшему у руля.

– Мой дорогой адмирал, – сказал он, – правительство вело себя по отношению к вам крайне невнимательно. Мне очень стыдно за наше правительство! Если бы оно только знало, как верно вы ему служите! Была допущена непростительная оплошность. Достойные вашей преданности новое судно, новая форма и новая команда должны быть немедленно переданы в ваше распоряжение. Но именно сейчас, мой дорогой адмирал, есть одно дело, не терпящее отлагательства. Видите вон там пароход? Это – «Сальвадор». Я и мои друзья желаем, чтобы вы доставили нас туда. Это необходимо для выполнения важного поручения, возложенного на нас правительством. Окажите нам услугу и скорректируйте соответствующим образом курс вашего судна.

Не отвечая дону Сабасу, адмирал отдал своей команде какую-то отрывистую команду и переложил руль на левый борт. «El National» резко повернул, а затем прямо как стрела направился к берегу.

– Окажите мне услугу, – сказал здоровяк, уже немного волнуясь, – подтвердите, по крайней мере, что вы слышите мои слова. – У дона Сабаса закралось опасение, что этот парень не только плохо соображает, но и плохо слышит.

Адмирал засмеялся отрывистым, каркающим смехом и молвил:

– Они поставят тебя лицом к стене и застрелят насмерть. Так они убивают предателей. Я узнал тебя, когда ты залез в мою лодку. Я видел твое лицо в одной книге. Ты – Сабас Пласидо, предатель своей страны. Лицом к стене. Так ты умрешь. Я – адмирал, и я доставлю тебя к ним. Лицом к стене. Да.

Дон Сабас звонко рассмеялся, полуобернулся к своим спутникам и замахал им рукой:

– Я рассказывал вам, господа, историю о том заседании правительства, когда мы подписали этот – о! право, такой смешной – приказ. Пожалуй, наша шутка обернулась теперь против нас самих. Посмотрите же на это чудовище Франкенштейна[106], которое я создал!

Дон Сабас бросил короткий взгляд в направлении берега. Огни Коралио приближались. Он уже видел берег, дома, склады, почту, длинное низкое здание казармы, а за нею мерцала в лунном свете высокая глиняная стена. Ему доводилось когда-то видеть, как преступников ставили лицом к этой стене и расстреливали.

И снова он обратился к нелепой фигуре, стоявшей у руля.

– Верно, – сказал дон Сабас, – я хочу покинуть эту страну. Но я вас заверяю, что меня это очень мало беспокоит. Сабаса Пласидо всегда примут в любом обществе, при любом королевском дворе. Тоже мне республика! Упрямые бараны! Что делать в этой стране такому человеку, как я? Я – гражданин мира. В Риме, в Лондоне, в Париже и в Вене мне скажут: «И снова здравствуйте, дон Сабас. Добро пожаловать домой». Ну давай же! – tonto[107] – ребенок, воспитанный бабуинами, – адмирал, или как там тебя, – давай, поворачивай лодку. Доставь нас на борт «Сальвадора», и ты получишь пятьсот песо деньгами Estados Unidos[108] – это больше, чем твое лживое правительство заплатит тебе за двадцать лет.

Дон Сабас попытался вложить в руку юноше туго набитый кошелек. Адмирал не обратил на это движение никакого внимания, не ответил ни словом, ни жестом. Словно приклеенный к рулю, твердо держал он курс на берег. Его глуповатое лицо светилось изнутри какой-то внутренней гордостью, и на нем появился даже какой-то проблеск ума. В этот момент адмирал казался счастливым. Счастье его требовало выхода, и он закудахтал, как попугай:

– Они делают это так, – продолжал Фелипе, – чтоб ты не видел ружья. Они стреляют – бум! – и ты падаешь мертвым. Лицом к стене. Да.

Адмирал неожиданно выкрикнул какой-то приказ, обращаясь к команде. Ловкие молчаливые карибы, до этого державшие в руках шкоты, быстро закрепили их и один за другим скользнули через люк в трюм судна. Когда последний из них исчез в трюме, дон Сабас, как огромный коричневый леопард, прыгнул вперед, закрыл люк и задвинул засов – а потом выпрямился и улыбнулся, глядя на Фелипе.

– Если вы не возражаете, дорогой адмирал, давайте обойдемся без винтовок, – сказал он. – Однажды на досуге мне пришла фантазия составить словарь Lengua caribe[109]. Так что я понял ваш приказ. Возможно, теперь вы соизволите…

Он резко осекся, услышав тихий скрежет стали о ножны. Адмирал вытащил из ножен абордажную саблю Педро Лафита и бросился на него. Клинок обрушился вниз, и только проявив удивительное для такого грузного человека проворство, дон Сабас избежал рубящего удара, отделавшись лишь оцарапанным плечом. Во время своего невероятного прыжка он успел вытащить пистолет и в следующую же секунду выстрелил. Адмирал закачался и упал на палубу.

Дон Сабас наклонился к нему и сразу поднялся.

– В сердце, – коротко сказал он. – Сеньоры, военно-морской флот Анчурии прекратил свое существование.

Полковник Рафаэль прыгнул к рулю, второй офицер поспешил отвязать шкоты грота. Гик[110] плавно описал круг, «El Nacional» изменил курс и бодро помчался к «Сальвадору».

– Скорее спустите этот флаг, сеньор! – закричал офицер, которого назвали полковником Рафаэлем. – А то наши друзья на пароходе могут нас неправильно понять.

– Разумно! – крикнул в ответ дон Сабас. Подойдя к мачте, он спустил флаг на палубу, где уже лежал слишком верный защитник этого флага. Так военный министр сам же и закончил ту милую шутку, которую он начал когда-то на скучном заседании кабинета.

Внезапно дон Сабас издал долгий радостный крик, и по мокрой накренившейся палубе побежал к полковнику Рафаэлю. Через его правую руку был перекинут флаг погибшего флота.

– Mire! Mire![111] сеньор полковник! Ah, Dios! Я прямо слышу, как этот огромный австрийский медведь кричит: Du hast mein herz gebrochen![112] Mire! Я когда-то рассказывал вам о моем друге, герре Грюнице из Вены. Этот человек отправился однажды на остров Цейлон, чтобы добыть редкую орхидею; он ездил в Патагонию за шляпой, в Бенарес[113] – за туфлями, в Мозамбик – за наконечником копья, и все это только для того, чтобы пополнить свои знаменитые коллекции. Тебе известно, друг мой Рафаэль, что я тоже собиратель всяческих кунштов[114]. Моя коллекция побывавших в сражениях флагов военных кораблей различных флотов мира была до прошлого года самой полной среди всех других коллекций. Но в прошлом году герр Грюниц добыл себе два флага! Ну и редкие же экземпляры! Один – военно-морской флаг страны Барбаресков, а второй – племени Макарурус, что обитает на западном побережье Африки. У меня этих флагов нет, но достать их можно. Но этот флаг, сеньор, вы знаете, что это за флаг? Боже мой! Вы знаете? Посмотрите на этот красный крест на сине-белом фоне! Вы никогда раньше не видели такого флага? Seguramente no![115] Это – военно-морской флаг нашей родины. Mire! Эта гнилая бадья, на которой мы с вами плывем, – ее флот; мертвый какаду, который лежит вон там, был его командующим; удар абордажной саблей и единственный выстрел из пистолета – это морское сражение. Все это похоже на глупый фарс, но ведь все это правда – это было на самом деле! Другого такого флага никогда не было и никогда не будет. Нет. Этот флаг – единственный во всем мире. Да. Подумайте только, что это означает для коллекционера флагов! Знаете ли вы, coronel mio[116], сколько золотых корон дал бы за этот флаг герр Грюниц? Тысяч десять, наверное. Но он не сможет его купить даже за сто тысяч. Великолепный флаг! Единственный в мире! Ах ты мой маленький чертенок! Тебя послало мне само небо! Ну, погоди, старый заокеанский ворчун! Вот скоро дон Сабас придет на Кенигинштрассе. Дон Сабас – добрый. Он даже позволит тебе стать на колени и одним пальцем прикоснуться к шелку этого флага. Ну погоди, старый очкастый бандит!

Забыты были и неудавшаяся революция, и опасности, и потери, и горечь поражения. Сейчас им владела лишь всепоглощающая, ни на что другое не похожая страсть коллекционера, он шагал взад-вперед по маленькой палубе шлюпа, одной рукой прижимая к груди свое сокровище, свой несравненный флаг. Он торжествующе грозил пальцем в восточном направлении. Он воздавал хвалу богам за свою находку таким громовым голосом, как если бы он хотел, чтобы старый Грюниц услышал его в своей затхлой берлоге за океаном.

На «Сальвадоре» их уже ждали. Шлюп подошел к самому борту парохода, в том месте, где был устроен вырез для погрузки фруктов. Матросы с «Сальвадора» руками ухватились за борт шлюпа, чтобы он не отплыл.

Через борт перегнулся капитан Мак-Леод.

– Ну что, сеньор? Говорят, концерт окончен?

– Какой концерт? – Несколько секунд дон Сабас не мог сообщить, в чем дело, и выглядел озадаченным. – А! революция! Ну да! – Он лишь пожал плечами, давая понять, что вопрос исчерпан.

Потом он рассказал капитану о том, как он спасся, и о том, что команда заперта в трюме.

– Карибы? – сказал капитан. – Они совершенно безобидны.

Он мягко спрыгнул на шлюп и пнул ногою засов люка. Потные и улыбающиеся карибы шумно полезли наверх.

– Эй вы! Чернявые! Sabe[117], – произнес капитан на своем собственном диалекте, который он, вероятно, считал испанским языком, – давайте быстро брать лодка и vamos[118] назад домой.

Они увидели, как он показал пальцем сначала на себя, потом на шлюп, потом на Коралио.

– Yas, Yas![119] – закричали они, широко улыбаясь и отчаянно кивая.

Четверо мужчин – дон Сабас, двое его офицеров и капитан – направились к борту шлюпа, чтобы пересесть на пароход. Дон Сабас немного задержался, глядя на неподвижную фигуру мертвого адмирала, лежавшего на палубе в своих жалких лохмотьях.

– Pobrecito loco[120], – произнес он с нежностью в голосе.

Дон Сабас был блестящим космополитом, тонким ценителем и знатоком искусств, но, как ни крути, и по крови и по духу он был сыном анчурийского народа, и сейчас он выразил свои чувства точно теми же словами, какими говорили о Фелипе простые жители Коралио.

Он наклонился, приподнял мертвого за обмякшие плечи и положил его на свой бесценный и единственный в мире флаг, скрепив концы флага на груди у Фелипе алмазной звездой ордена Сан-Карлоса, который он снял с собственного кителя.

Затем он последовал за остальными и поднялся на палубу «Сальвадора». Матросы, которые до этого придерживали «El National», оттолкнули его от борта. Непрерывно бормотавшие что-то на своем языке карибы проворно поставили паруса, и шлюп направился к берегу.

А коллекция военно-морских флагов герра Грюница так и осталась лучшей в мире.