Читать книгу Плавать по морю необходимо - Odisseos - Страница 3

ОВИМУ, отличалось от других училищ, тем, что все успевающие и дисциплинированные (без коз) первокурсники, по достижению 18 летнего возраста до июня месяца, следующего, после поступления, года, получали паспорт моряка и отправлялись на свою первую плав практику в теплые моря и дальние страны. 100–150 наиболее отличившихся первокурсников из двух рот обычно сажали на барк «Товарищ», бывший немецкий «Горьх Фок», (псевдоним немецкого культового писателя-мариниста, ушедшего в пучину вод, вместе с легким крейсером «Висбаден» в 1916 году, во время Ютландского сражения.)

С 1933 по 1939 год на барке проходили практику кадеты имперского Кригсмарине. Полученный в 1949 году по репарации, приписанный к Херсонской мореходке, Товарищ Горьх, был сначала посажен суетливыми хохлами на камни в Ирландском море, потом продан обратно немцам в 2001 году за 500.000 евро. Сейчас стоит на вечной стоянке у стенки в Штральзунде и называется «Горьх Фок 1».

Мы тоже должны были садится на Товарищ, но тут подоспело 194-е летие США и барк был направлен в Балтимор, на празднование и праздничную регату, через океан. Леонид Ильич дружил с Никсоном, любил Пепси-колу и американские машины. Чтобы не ударить в грязь лицом было принято решение посадить «бывалых» парусников, прошедших обучение и практику в прошлом году. Для этого второкурсникам даже ускорили летнюю сессию.

Ну, а нас, лишенцев, посадили на весьма комфортабельное по тем временам, почти новое, учебно-производственное судно «Профессор Кудревич». Профессора строились в Польше, и раздавались по трем Высшим мореходкам. УПС имело учебный мостик, учебное машинное отделение, учебную радиорубку, три грузовых твиндечных трюма, брал на борт 180 курсантов и 15 преподавателей. Одно время, даже собирались организовывать на борту один из семестров для старшекурсников, но отказались, из-за дороговизны проекта. Погрузились на борт в Одессе.

Из Одессы отправились добирать Ростовских курсантов в Новороссийск и грузинских в Батуми. Из Батуми вернулись в Ильичевск, грузиться «воском, пенькой и дегтем» на Италию. Нам очень хотелось посмотреть, кака-така Италия. Но в то лето 1972 года, в Батуми проскакивала холера, тщательно срываемая местными властями, а в Одессе еще была очень свежа память эпидемии предыдущего семидесятого года.

Город был закрыт несколько месяцев на карантин, на въезд и на выезд. По кукурузным полям шныряли милицейские разъезды, отлавливали и нещадно штрафовали нарушителей. В рамках борьбы с распространением, по местному телевидению, было объявлено, что холерный вибрион не любит кислой среды и призвали пить разведенный уксус, рассол, из-под маринованных огурцов и сухое вино. Через два дня в городе кончилось сухое. Перешли на «мокрое».

Пьяные, в живописных позах, лежали по всему городу на скамейках, газонах, тротуарах в парках и садах. А как же! Проводили профилактику! Появилась модная песня «На Дерибасовской открылася холера, ей заболела одна Б… от кавалера…», где в доступной форме и простым языком популяризировались меры санитарной профилактики и личной гигиены.

На этом фоне и свежей памяти, двоих моих приятелей, имевших несчастье приболеть с температурой, объявили потенциально опасными, так как прибыли из Батума. Ну и под общую гребенку, перед самым отходом, собрали всех жильцов восьмиместного курсантского кубрика и отвезли с парохода за город, в инфекционную больницу. Попал в эту компанию и я. Пароход благополучно отбыл в Италию, а мы остались переживать двухнедельный карантин, посреди кукурузного поля, на третьем, запертом с обоих концов, пустом этаже.

Ни радио, ни телевизора, ни шахмат, ни книжек. Предоставлены сами себе с перерывом на завтрак обед и ужин. Лечения не было, потому что не было симптомов. Такая вот Одесская инквизиция. Денег на побег или хотя бы на кислое вино в соседнем селе, виднеющемся из-за посадки, тоже не было, так как рубли были запрещены к вывозу из СССР и сдавались политическому помощнику перед отходом. Обратно их нам отдать он как-то запамятовал. Две больничных недели мы резались в карты, вырезанные из альбомов по практике и разрисованные от руки.

Цветных карандашей не было, цвет масти тоже был подписан от руки. Зато научился грамотно расписывать пулечку, что весьма пригодилось через две недели на одесском пляже. Разбившись на пары, вызывали на поединок курортников и собирали себе на вечернее угощение.

Через две недели, не добившись от нас холеры, больничные власти отвезли нас в Одессу, в экипаж. Комендант открыл нам пустую роту, и мы расселились на панцирные сетки своих железных коек, накрыв их, по привычке, газетами, для мягкости. В питании тоже не отказали. Поставили на довольствие, пристегнув к сборной роте двоечников, сдающих льготную сессию. Полтора месяца ждали судно, кто слонялся по Одессе, кто уехал домой. Дождались Профессора, вернулись на борт, завидуя оморячившимся однокашникам.

В Ильичевске взяли чугунную чушку на Александрию. Зачем арабам чугунная чушка? Но глядя на то, как они ее воровали и выносили с борта под халатами, прижав 12 килограммовую двухсекционную чушку к пузу резинкой от трусов, размахивая руками, «ничего не украл», наверное, были нужны. Так, первой моей заграницей, стал Египет. Гавань Александрии с плавающими горами мусора, дохлыми баранами, нефтяными лужами, апельсиновыми корками, источающая сладкую, удушающую вонь, запомнилась навек. А потом началась вяло текущая и официально еще не объявленная всеарабо-еврейская война и мы, в качестве подставленных зрителей и статистов, смотрели за бомбежками, обстрелами, жизнью миллионного города во время войны, жителям которого, на все было глубоко наплевать. "Хам дуляля! – На все воля Божья!" Наступило затишье в боевых действиях, мы скоренько отправились в Одессу с грузом хлопка. Из Одессы, уж не помню, с чем, отправились в долгожданную Италию.

Ах, Италия! Ах, итальянки! (Страшненькие, в большинстве своем, на самом деле). Но как нам было интересно и здорово в наши 18 лет.