Читать книгу Достоевские дни - Оганес Мартиросян - Страница 6

Проснулся от пикания телефона: кончалась зарядка. Встал, потянулся, зевнул. Вспомнил слова Нарекаци о том, что книга – это человек, его тело, а слова – душа данного индивида. Решил: «Всё верно, но есть книги антологии. В них множество авторов – душ, психик, умов. Не здесь ли причина шизофрении? Не есть ли её лечение – издание отдельными книгами всех авторов? Тут есть над чем поразмыслить». Он выпил стакан воды и сел писать за смартфон. «Важно ещё вспомнить другую ситуацию, когда автор один, а томов два или три. Даже собрание сочинений. Несколько тел, на которые только одна душа. И случаются ещё более сложные комбинации: бывают антологии в виде двух или трёх книг». На улице было темно, лилась река – ночь, с рыбами – звёздами, ждущими солнце – рыбака. Хотя солнце также ведро, полное пойманных звёзд. Фёдор выпил пива, включил тем самым мозг, врубил его, потому что пьяный – это моряк, пить – выходить в море, но внутреннее, о чём и фильм – «Море внутри». Он съел жёлтого полосатика, купленного давно, написал:

«Найдёныш уже не спал, он шевелил ножками и радовался другу, лежащему рядом. Прикасался слегка к нему, утыкался в него носом, ощущал его запахи, боялся смотреть в одно место, хотя его безумно к нему влекло. Он сходил на горшок, унёс его, почистил зубы, высморкался, удивившись трубному звуку, испугался, что у него вырос хобот, посмотрел в зеркало, убедился в отсутствии органа слона или слонёнка, хотя был словно укрыт ушами со стыда, умылся, почувствовал себя здоровым, сварил кашу, разбудил друга и позвал его на кухню. Друг его обнимал, отламывал хлеб и кормил его. Найдёныш ел и вздыхал, переживал за себя и за друга, но в целом был доволен, потому что его друг был рядом и с ним».

Выкинул рыбьи хвостики, вынес мусор, подумал, что советские люди в 1991 году открыли Америку и весь мир, как Колумб, уничтожив индейцев племени Пума, Сникерс, Виспа и Марс, и на этом испугались дальнейших открытий, потому хлынули в Кастанеду и Пелевина, хотя был снят фильм «Вспомнить всё» – это только к примеру, но внешний космос заменил внутренний; может, это и верно, но останавливаться нельзя, нужно шагать вперёд – к звёздам – столицам – и к городам – планетам; к сёлам и к деревням. Литература шла, он её вдохновлял и заносил в блокнот:

«Друг после завтрака оделся и ушёл. Найдёныш провожал его у дверей. Удивлялся, молчал. Через полчаса друг вернулся и положил пакет у порога. Найдёныш сделал движение к неизвестному, но застыл. Посмотрел вопрошающе на друга. Тот кивнул. Найдёныш подошёл осторожно к покупке, обнаружил дыню и заурчал. Обнял своего друга. Хотел поднять дыню, но не смог: слишком тяжёлая. Друг помыл руки, помыл дыню, нарезал её, повязал шею Найдёныша платком и положил перед ним дольки. Найдёныш стал есть. Увлёкся сперва, а потом бросил взгляд на друга. Протянул ему свой кусок. Друг взял, назвал Найдёныша Соловушем и откусил. Сел рядом с другом и коснулся его ноги. Найдёныш вздрогнул и покраснел, но ничего не сказал. Просто продолжил есть».

Фёдор сделал глоток пива, отложил в сторону смартфон и распахнул занавески, впустил в комнату солнце, чей ребёнок – шаровая молния. Вслух произнёс:

– Читатели – кости, за которые дерутся писатели – хищные псы. И что делать? Пустить время вспять, вернуться к волкам, стать ими, охотиться и есть жирные куски лосей, оленей и кабанов.

Он оделся и поехал на Дворцовую площадь, в метро вёл себя как пища, проглоченная этим змием, которого вёл Адам, распадался, растекался по вагонам сердцем и почками, «Бесами» и «Братьями Карамазовыми», вышел, выбрался наружу, прошёл до столпа и прошёл металлодетекторы, чтобы смотреть силовой экстрим. Силачи переворачивали колеса, тянули машины, бросали гири, поднимали брёвна и тянули канаты. А когда всё закончилось, вышел ведущий и присудил победу атлету Турчинскому, сказав зрителям, что перед ними выступали не спортсмены, а поэты. Всё, что видели зрители, было стихами. Ему захлопали, выразив согласие с ним. Вручили призы и цветы, распустили толпу, и Фёдор пошёл в гости к Ивану, который расходился тучами – мозгом, умом. Дождинки произнесли:

– Женщины хорошие, почти все, но если начинают стареть, то сходят с ума. И ещё: если дело касается чувств, то они идут на любую низость, всё считают нормой: гадить, жалить, кусать. Блокировать, не отбирать на конкурс песню, роман или фильм, подсыпать в кофе стрихнин. Давать яблоко Адаму, так как Ева хотела быть женою бога: чтобы Адам стал им или бог женился на ней.

Они выпили кофе, Иван посмотрел на Фёдора и сказал, что пишет сейчас рассказ.

– А чем занимаешься ты? – спросил он.

– Тоже пишу.

– Прочтёшь?

Фёдор достал телефон и зачитал:

– Друг включил телевизор, и он и Найдёныш узнали о пришедшей из Китая заразе. Найдёныш крайне испугался, поэтому друг оделся и пошёл в аптеку. Принёс маски, перчатки и антисептик. Обработал Найдёныша им. Нацепил на него маску и уложил в кровать. Тот лежал, и испуганно дышал, и смотрел. Друг нарезал лимон и принёс цитрус Найдёнышу. Тот попытался съесть, но маска помешала ему сделать это. Он посмотрел вопросительно на друга. Тот кивнул, и Найдёныш опустил маску вниз и скушал лимон. Снова поднял забрало и как Дон Кихот отправился в мир сказок и грёз.

– О, хорошо, – произнёс Иван, – для детей и для взрослых, как «В конце ноября».

– Ну, на то и рассчитано.

– Продолжай, всё окей.

Фёдор макнул печенье в кофе, съел его и посмотрел глазами Тургенева вокруг. Всё вернулось на десять-пятнадцать лет назад, потому стало ново и свежо. «Кости в человеке – дороги, по которым он идёт в голову – город, чтобы в нём найти работу и жену».

Иван задымил папиросой и сказал:

– В пачке двадцать сигарет потому, что двадцать пальцев. Некоторые шустрят и шутят, продают по двадцать одной сигарете. Но я не о том, я про то, что курильщик съедает пальцы, он насыщается ими. И это показано в фильме «Мертвец». Это людоедство. Вот в чём запрет.

Фёдор выслушал его и подумал:

«Найдёныш начал икать, он зажимал себе нос и считал до десяти, пил воду маленькими глотками – ничего не помогало. Тогда он внимательно посмотрел на друга. Тот только пожал плечами. Найдёныш ещё поикал, после чего вздрогнул и понял. Он перестал вспоминать и мыслить себя, и икота прошла. Он перекрестился и закрыл глаза, чтобы спать».

ФМ тоже закурил, после чего Иван предложил сходить на бокс. Через десять минут они двинулись в путь, доехали на авто Тургенева, припарковались и пошли в зал ФОКа. Взяв билеты, устроились на четырнадцатом ряду и стали смотреть русских, узбеков, грузин и армян. Выходили бойцы и ломали друг другу Феллини, Пазолини, Тарковского и Параджанова. Фёдор глядел, но в какой-то момент заскучал и написал:

«Друг решил сводить Найдёныша в церковь. Тот сперва испугался, но потом согласился. Оделся как подобает, покормил хомячка, повязал голову платком, и они пошли. На входе Найдёныш долго кланялся и крестился, так что другу даже пришлось вмешаться. Он повёл друга внутрь, где они зажгли свечи под Иисусом, и Найдёныш спросил друга, возможен ли Христос сейчас. Он ответил утвердительно, но пояснил, что тот придёт в совершенно другом обличии и из нового места, и при этом любой может стать яйцом или животом, из которого родится Христос. Найдёныш выслушал друга и обнял его. Посмотрел на Иисуса немного испуганно и словно на зеркало и пошёл с другом домой, чтобы сварить ему борщ и пришить пуговицу на его рубашке».

Бои кончились, Фёдор и Иван устроились в полутёмном кафе, взяли хинкали и «Натахтари», поели и устроили борьбу на руках, как языками Куприн и Грин. В какой-то момент Иван начал побеждать, и Фёдор заговорил:

– Сильнее меня писателя и мыслителя нет, эти двое двинулись с двух полушарий земли, встретились, ударились и породили меня, и я в тексте – ураган, цунами, тайфун, мои герои – борьба, штанга, бокс, MMA в обличиях людей, если я пишу проститутку, то такую, что памятник, любой женский монумент, моя ручка – гриф, она весит пятнадцать или двадцать килограмм, я отжимаю её с блинами по краям, которые – колёса «КамАЗа», «БелАЗа» и «КрАЗа», но нет, даже круче – колёса поезда, везущего танки из Владивостока в Калининград. Именно таково моё письмо: железное колесо с торчащей из его сердцевины красной розой – головой человека.

Рука Ивана дрогнула, он проиграл, надулся, обвинил Фёдора в творческом допинге и потому заказал «Мтаби», выпил его и закурил. Фёдор начал крутить слова в голове:

«Около дома Найдёныш увидел песочницу с детьми. „О-о-о“, – сказал он и посмотрел на друга. Тот разрешил ему удалиться, и Найдёныш пошёл играть. Посыпал песочек, полепил из него фигуры, пообщался с ребятами, поругался с одним ребёнком и вернулся к своему другу. Сел с ним на лавочку и захотел пива, но промолчал. Просто вздохнул, посетовал молча на свою женскую судьбу, погоревал, покуковал немного, понял, что он Соловуш, подумал о Христе, Хайдеггере и Бродском и пошёл за другом домой, опасаясь лифта, как железного дракона, глотающего людей».

Фёдор тоже выпил «Мтаби», наполнив стакан, позвонил Льву, но тот не ответил, взял с плесенью сыра, сказал, что он безумно хорош и из Армении, спросил о водке Ивана, получил отрицательный ответ и закурил. Думал о Рыжем, чьё самоубийство было родами славы. «И теперь Слава живёт и растёт, она – мальчик, уже мужчина, благодаря ему Рыжего знают и ценят, уважают, играют, поют, но всё это в связи с конкретным человеком, рождённым из круга, вагины – петли». Иван внезапно заплакал, у него потекли по щекам слёзы, Фёдор отнёс это на счёт личного, не стал утешать. Просто заказал водку и томатный сок.

Через пару часов он возвращался домой, его штормило, вело. Он курил сигареты «Верлен», дарил мозгу символизм и встречу с Рембо, выстрелы и тюрьму.

«Утром друг проснулся с Найдёнышем, посмотрел на него и удивился: нос его друга покраснел и опух. Он разбудил Найдёныша, объяснил ситуацию и дал ему зеркало. Тот испугался и стал смотреть на друга с ожиданием. Такая ситуация была ему, судя по всему, впервой. Друг всё понял, оделся и ушёл. Вернулся с мазью, открыл тюбик и помазал Найдёнышу нос. Тот успокоился, лёг, положил зеркало рядом и стал ожидать поправки».

Прошёл мимо тридцатиметрового памятника Хайдеггеру, чья левая рука держала бутылку вина, текущую камнем, а правая рука держала книгу «Бытие и время», из которой вылетали вороны – буквы и читали – клевали – глаза автора. Рядом навстречу прошагали Верховенский, Ставрогин, Кириллов и Шатов, они поздоровались с Фёдором, пожали ему руку, предложили пивка. Он не отказал, наоборот – купил водку и воду «Джермук», прошёл с парнями к гаражам, устроился с ними на камнях, начал выпивать, как писать роман, потому что всякая пьянка – создание книги, музыки или фильма, которые выходят в воздухе и растворяются, постигаются, съедаются лёгкими людей. Они пили и пили, а в голове Фёдора Найдёныш кушал салат и кашу на кухне, пока друг делал ему бутерброд с сыром и колбасой. Вскоре каша закончилась, и, к стыду своему, Найдёныш понял, что он пока что не сыт. Не наелся ещё. Он стеснялся сказать это другу, потому посмотрел на него. Тот ничего не понял. Тогда Найдёныш взял ломтик хлеба, вытер им тарелку и съел его. Друг засмущался, он запустил половник в кастрюлю и наполнил тарелку Найдёнышу. Тот съел пол-ложки, отвернулся, отодвинул кашу и пошёл в спальню. Там лёг на кровать и начал любоваться стеной. Друг пришёл, лёг рядом и заговорил с Найдёнышем на языке, который знали только они. Каша стыла на кухне. Бутерброд отдыхал.

Ставрогин сказал:

– Хайдеггер – герой Достоевского, мой друг, он вышел из «Бесов» и начал свою самостоятельную жизнь вовне, пил, ел, размножался, читал Гуссерля и писал «Бытие и время» и другие работы. Творил так: оцифровывал своё тело, переводил его в текст, пока не закончился. Кончился, а не умер. Перешёл. Его книги – душа и душа.

– Ну, Достоевский сам, – заговорил Шатов, – от самоубийства отличен тем, что убийство.

– Нас сотворил тот, – произнёс Верховенский, – кто сам был героем книги. Был ли он снаружи? Хороший вопрос. Думаю, нет, так как Достоевский – играющий тренер. Его не было и нет на бровке. Он забивал мячи.

– Забиваю, – обиделся Фёдор и пошёл прочь, чего никто не заметил, так как все пили свою водку.

Он дошёл до Пушкинской улицы, закурил и вдохнул в себя жизнь Александра Сергеевича, живущего в воздухе и читающего стихи, да так, что они входили в уши как кислород, пока отдыхали лёгкие: просто дышал сам мозг. И Пушкин, его эссенция, говорила ему:

– Братья Карамазовы – история человечества. Бога Достоевский назвал своим именем. Он поставил себя на место его и скончался. Бог умер в лице героя и писателя. Потому так сказал Ницше. Бога нет. Или его место занял ФМ, в чём заключалась его сверхгениальность. Пилат распял сына божия, Достоевский распял отца.

– Нет случайностей в мире, – ответил ФМ, – в этом мире соболя и куницы меня запретили, сделали нежелательным после революции, в чреве СССР.

Дома он сунул голову под холодный душ, оживился, погрел вино, выпил и съел изюм. Позвонил Надежде.

– Сегодня встретил много интересных людей, – сказал он, – были мои знакомцы: танки, гаубицы, автоматы. Мы беседовали, выпивали.

– Понимаю, а я читаю Ремизова, очень мне интересно, не стиль, а самостоятельный человек. Будто гараж открыл дверь – свой рот – и выпил бутылку водки – машину.

– Давно увлекался им, хорош, что сказать.

– Писал сегодня?

– Нет, но могу на ходу.

– Отлично.

– Найдёныш захотел ребёнка, проснулся как-то и понял, что желает его. Потому он оделся, когда друга не было дома, и пошёл в магазин. Там купил куклу, вернулся с ней и спрятал её.

– Это что?

– О Найдёныше.

– Интересно. Понятно.

– Нравится?

– Я не знаю.

Они поговорили ещё, договорились о завтрашней встрече, повесили трубки и разошлись, как поезда, проехавшие друг над другом. «США есть инобытие всего мира, сама страна – совместное творчество, она написана как поэма Данте и строки Поркья, Америку читают, в ней не живут. Потому надо говорить: я прочёл США, которые – литература в 3D, мысли, ставшие телом, начинённым душой». Он ещё поработал над романом, после чего включил телевизор и уставился на экран.