Читать книгу Музыка сердца - Оксана Чурюканова - Страница 4

Наступило раннее утро, на каналах расчехлили гондолы, солнце согревало своими горячими лучами веселые лица торговцев. Венеция купалась в теплом мареве и звуках музыки.

Риккардо приоткрыл дверь и заглянул в спальню брата: Карло сидел на постели, казалось, от его болезни не осталось и следа.

– Доброе утро, малыш Карло! Вижу, тебе гораздо лучше, ― Риккардо растрепал черные кудри младшего брата. ― Ну и напугал ты меня вчера! А с этой синьориной, художницей, мы вчера немного подрались.

– Как подрались?

– Она во что бы то ни стало хотела войти к тебе, а я не пускал! Ну она и фурия! Ты не представляешь, я еле удерживал ее, но куда там! Она даже поцарапала меня, вот, смотри! ― и он протянул свою руку, показывая тонкие царапины.

– Не лги, Риккардо, или ты думаешь, что я совсем разум потерял, чтобы поверить в такую чушь?

– Может, и лгу. Но то, что она влюбилась в тебя без памяти, это истинная правда, братец.

Щеки Карло покраснели, он смущенно опустил длинные ресницы. Он не мог не признаться себе, что очарование Роксаны, словно волшебные щупальца, уже коснулось его и обвивалось вокруг сердца.

Риккардо расхохотался:

– А-а, что я вижу, малыш Карло тоже влюбился! Втрескался по самые уши! ― и шутливо схватив его, начал трепать, как щенка, пока оба не повалились, совершенно утомленные и запыхавшиеся смехом и борьбой.

Карло, повернув голову, вдруг прошептал:

– Ты действительно думаешь, что она любит меня?

– Да, не будь я сын своего отца, великий сердцеед Риккардо Броски!

– Я даже не знаю, где она живет, ― вздохнул Карло, ― я ничего не знаю о ней.

– Но это несложно узнать, можно спросить графа Альбертино, хотя… лучше графиню, ― Риккардо заговорщицки подмигнул, ― графиня наверняка знает, где живет твоя художница. Хочешь, я спрошу? Я большой мастер по выведыванию тайн у женщин!

И к обеду Риккардо добыл всю информацию о Роксане. Графиня была, конечно, столь любезна, что с удовольствием расписала все достоинства девушки, похвалила ее художнический талант и похвасталась картиной, которую представляли в тот роковой вечер. В свою очередь Риккардо заверил графиню в том, что ему тоже необходимо во что бы то ни стало обзавестись парочкой картин и настолько срочно, что ждать, пока художница приедет и их официально представят друг другу, не было никакой возможности! Так было добыто название деревушки, где снимала домик Роксана.

Получив эту драгоценную информацию, Карло тут же поспешил к ней.

Дорога в деревню вилась по уступчатым склонам гор, внизу простиралось ослепительно блестевшее под солнцем море, зеленые виноградники спускались вниз и чередовались с изумрудной зеленью лугов, на которых белели стада овец и коз. Красота здешних пейзажей завораживала своим величием, и можно было действительно поверить в то, что когда-то именно здесь, на этой земле, обитали боги.

Без труда найдя заветный домик художницы, Карло бесшумно вошел и огляделся. Внутри было тесновато, всего лишь две или три комнаты, наполненные старой мебелью, но здесь было намного уютнее тех богатых покоев, к которым он привык. В одной комнате стояла кровать, застеленная ажурным покрывалом, а в другой, более светлой и просторной, была устроена студия. С первого взгляда могло показаться, что здесь царил хаос, но потом становилось понятно, что все эти треноги, куски картона, свернутые в трубочку холсты, тюбики с красками, вазы с цветами, засушенные бабочки, пустые рамки – все это жило своей особенной жизнью, создавая ту обстановку, которую принято называть богемной.

Карло прошел дальше и заметил, что комната продолжалась открытой террасой, отгороженной лишь прозрачной занавеской, сквозь которую было видно, что Роксана сидела в плетеном кресле, положив босые ноги на маленькую скамеечку. В руках она держала лист бумаги и уверенно водила по нему пальцами, растирая краску. Ее длинные волосы перебирал ветер, а ступни были подобны маленьким рыбкам, которые с видимым удовольствием грелись на солнце.

Роксана была так погружена в свое занятие, что совершенно не заметила, что за ее спиной кто-то есть. Чувствуя некоторую неловкость за свое вторжение в этот уединенный мирок, Карло подошел ближе и поприветствовал ее. Нисколько не испугавшись и, похоже, даже не удивившись, девушка положила рисунок на стол и поднялась, улыбаясь своей теплой улыбкой.

– Карло! ― она посмотрела на него снизу вверх, он был на голову выше, ― я так рада тебя видеть! Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо… спасибо вам… тебе, ― ему так много хотелось ей сказать, но слов не находилось, и он умолк на минуту, потом спохватился и смущенно произнес: ― Я так благодарен вам.

– За что? ― тоже смутилась девушка, когда он взял ее руку и поцеловал.

– Вы появились вчера, словно ангел, сидели со мной всю ночь.

– Я не могла поступить иначе.

– Вы очень добры ко мне. И еще… я хотел извиниться, я обидел вас.

– Глупости… считайте, что я уже простила вас вчера. Ну что ж, раз вы оказались у меня в гостях, давайте я покажу вам мои картины, ― глаза ее улыбались, в них не было и тени обиды, ― и я даже буду столь любезна, что подарю вам любую, если вам что-то понравится! ― Шутливо сказала она, глядя смеющимися глазами на его растерянное лицо.

Художница отодвинула в сторону прозрачную штору, отгораживающую террасу от мастерской, приглашая Карло внутрь. Он медленно и нерешительно прошелся по комнате, рассматривая разбросанные повсюду этюды и картины, висевшие на стенах. Потом его взгляд остановился на огромной папке, битком набитой работами. Роксана одобрительно кивнула, мол, смотрите, и вышла к хозяйке с просьбой накрыть стол.

Когда она вернулась, Карло заметил:

– У вас так много картин, что хватило бы не на одну выставку!

Роксана засмеялась:

– Никак не могу их распродать! В большинстве своем люди не знакомы с искусством живописи, она доступна лишь богачам, а они не слишком разборчивы: семейные портреты, натюрморты для столовых, изображения дворцов и парков, вот и весь их интерес.

– Мне очень нравятся ваши пейзажи, природа в них кажется живой.

– Да, наверное, это и есть конечная цель живописи, ну а пейзаж ― это самый чистый жанр. Его считают простым и порой недостойным труда художника, чаще он служит только фоном для картины, портрета, например. А я люблю писать пейзажи как самостоятельные произведения, в них можно сохранить воспоминания о месте, в котором когда-то бывал, потом доставать и вспоминать, ― Роксана вытащила из увесистой папки, которую Карло держал на коленях, этюд с крыльями ветряных мельниц. ― Вот это я писала в Венгрии, там очень красивые маленькие деревушки, а вот это Париж, но самое чудесное место ― Богемия!

Она рассказывала страстно, глаза ее как будто видели это и сейчас, лицо ее просветлело. Как же она была удивительна в этот миг!

– Я вижу, вы объездили всю Европу.

– Ну, почти всю, ― она отвечала просто, нисколько не задумываясь, и все это было так ново: и этот разговор, и сама возможность сидеть бок о бок на одном топчане, касаясь друг друга. Карло позволили намного больше, чем он мог мечтать, и он не верил, что все это происходит в реальности.

Роксана была непостижима в своей простоте, со своими распущенными волосами, не завитыми по моде, как у всех его знакомых дам, а гладкими, как зеркало. Они водопадом спускались на ее тонкий стан, падавшие на лицо пряди она откидывала, собирая их на одну сторону и открывая нежную шею, и этот жест гипнотизировал, притягивал и путал все мысли.

Пока художница рассказывала о своих картинах, Карло был неотступно занят тем, чтобы разгадать это обаятельное существо, он не слышал и половины того, что она рассказывала. Сначала он подумал, что ее основная черта ― естественность, потом решил, что жизнерадостность, и вдруг его осенило ― гордость! Гордость была в ее глазах, в посадке головы, в нежно очерченных губах, в маленьких руках с голубыми жилками, которые невозможно было представить с тяжелым мастихином или кистью. Роксана была радостной и непринужденной, женственной и нежной, по-мальчишески готовой на любую шалость, но гордость лежала в основе ее существа. Она была открытой, искренней и честной и ни в коем случае не безвольной игрушкой. Минутами в ней вспыхивали стальные искорки, она производила впечатление силы в ее самой изощренной форме. И Карло связывал образ Роксаны с представлением о серебряной струне или перламутровой раковине, таящей в себе жемчужину.

Карло сам не заметил, как подхватил ее манеру общения и заговорил с ней так же просто и легко:

– А откуда вы сами?

Роксана грустно улыбнулась:

– Я столько путешествую, что сама уже не знаю, откуда я…

– Но у вас есть родные? Где вы родились?

– Я уже давно живу одна. Родилась я в Польше, но родителей своих не знаю, меня воспитывал князь Любецкой, он дал мне образование и наследство, а с совершеннолетием ― и свободу.

– А кто учил вас рисовать?

– Один художник, расписывавший наши храмы. Сначала он учил меня писать иконы и святых, а когда этого оказалось недостаточно, я начала брать уроки живописи у Матейко, он был уже совсем старым. Я училась у природы, у старых мастеров, просто глядя на их работы. У нас тоже было большое собрание картин, мой опекун князь собирал их на протяжении всей жизни… Карло, мне не очень хочется вспоминать это время, ― Роксана резко встала и, схватив папку с этюдами, забросила ее в угол. ― Пойдем лучше на солнце пить кофе!

Смотря на нее, Карло заметил легчайший перламутровый отблеск на ее длинных темных ресницах, затем невольно перевел взгляд на брови, тоже темные, оказалось, что и в них есть этот перламутровый блеск, а в ее распущенных волосах он поблескивал уже совершенно ясно. Каждый раз, когда милая улыбка оживляла ее лицо, и вспыхивали удивительные двухцветные серо-зеленые глаза, они ослепляли его, рождая необъяснимое волнение.

Настроение Роксаны менялось так же быстро, как горная речка: она была то весела, то грустна, то задумчива, и по лицу ее невозможно было определить, чего ждать от нее в следующую секунду. Карло невольно любовался этими изменчивыми чертами, ловя себя на мысли, что ни оторвать взгляд, ни ожидать игры чувств в ее глазах он не может. И, наверное, теперь не сможет никогда. Роксане были совсем не свойственны жеманство и манерность, присущие многим аристократкам. Она не лукавила, не смущалась, а смотрела открыто и просто, лишь иногда, заметив его пристальный взгляд, отводила глаза. И ее обращение на ты звучало так естественно из ее уст, так подкупающе искренно, что трудно было утаить от этой чудной девушки свои мысли: с ней хотелось разговаривать бесконечно долго, обо всем на свете.

– И вы живете одна?

– Одна, ― Роксана улыбнулась в ответ. ― А почему это тебя удивляет?

– Здесь молодым девушкам не позволяют быть одним, до замужества они находятся в монастыре.

– Господи, какой ужас! Но это просто дикость! Или эти девушки столь легкомысленны, что невинность они могут сохранить только сидя под замком? ― Роксана рассмеялась. ― Карло, а ты тоже считаешь, что невесту надо прятать в монастыре? ― Она лукаво посмотрела ему прямо в глаза.

– Я не знаю, я никогда не думал об этом, ― ее вопросы сбивали его с толку, ― у меня никогда не было невесты и не может быть…, ― тень страдания метнулась по его безупречному в своей красоте лицу, но он быстро прогнал ее и вновь стал искать ее взгляда. ― Но я не об этом! Вам, наверное, одной тяжело, кто вам помогает, кто вас оберегает, кто сидит с вами, когда вы болеете?

Роксана подняла на него свои большие глаза, в которых заплескалась грусть, уголки ее губ дрогнули:

– Никто, ― с видимым усилием она улыбнулась и сказала: ― но я сама могу заработать себе на жизнь, и хороших людей на свете гораздо больше, чем дурных.

– И братьев или сестер у вас тоже нет…, ― Карло почувствовал жалость к этой маленькой и сильной художнице, вынужденной в одиночку справляться со всем в жизни. И ему стало стыдно за себя, за свою слабость и страхи, ведь у него был и брат, и многочисленные покровители, и обожающая его публика, а Роксана была одна на целом свете. Но, похоже, она была столь сильна, что могла справляться со всеми неприятностями, в том числе и с плохим настроением, вот и сейчас, она уже улыбалась, искренне и открыто.

– Ну, в этом тебе повезло больше! ― рассмеялась она, наливая в фарфоровые чашечки горячий кофе.

Карло в ответ тоже улыбнулся: незаметно ее настроение передалось ему:

– Вы зря считаете, что мне повезло, скажу я вам по секрету. Риккардо, мой старший брат, он просто невыносим! Он сочиняет для меня музыку и заставляет совершать в ней акробатические номера.

– В этом тебе нет равных! Он просто знает, на что ты способен, вот и все.

– Он обещает написать мне какую-то невообразимо красивую оперу, которая, по его словам, принесет грандиозный успех, но я жду этого вот уже который год, а оперы все нет и нет, и что-то подсказывает мне, что ее и вовсе никогда не будет.

– О чем же еще можно мечтать, когда вся Европа у твоих ног?

Он поморщился и ответил вопросом на вопрос.

– А о чем мечтаешь ты, милый мираж? ― спросил Карло, с тайным удовольствием глядя прямо в эти бездонные глаза, с такой прямотой смотревшие на него.

Любая другая девушка сначала бы немного подумала, потом выдала бы что-то типичное и скучное, к примеру: «Я мечтаю о неземной любви, о приключениях, о богатом муже и детях», но Роксана, не задумываясь, принялась рассказывать, как будто видела эту картину вживую. Глаза ее затуманились, уголки губ таинственно приподнялись:

– Я мечтаю о таком домике, как этот, чтобы из окон было видно море и корабли, чтобы виноград спускался прямо на террасу, по которой можно было ступать босиком, чтобы я была свободна…, ― она умолкла, тень грусти скользнула по ее лицу, но это длилось лишь мгновение. ― Еще я мечтаю о путешествиях, хочу увидеть пирамиды в Египте, слонов в Индии, покормить с рук северного оленя… Хочу вновь возвращаться в свой домик, ухаживать за цветами в саду и выращивать заморские овощи на грядках… Но не смотри на меня так, я понимаю, что это просто сумасшедший ответ!

– Это лучшие мечты, которые мне доверяли, ― Карло подошел к девушке и опустился рядом с ее креслом, его руки завладели маленькой ладошкой, и, перевернув ее, он стал нежно целовать каждый пальчик.

– Они все в краске, Карло, ― прошептала она, но рук не отняла.

– Я бы хотел оказаться в твоих мечтах, ― признался он, заглядывая в ее потемневшие глаза.

– Ты уже в них, ― тише лесного эха отозвалась Роксана.

Солнце, склонившись над горизонтом, устроило грандиозное представление: море пылало алым и фиолетовым, паруса кораблей окрасились в красный, горы почернели.

– Знаешь, ― прошептала художница, ― в одной стране говорят, что если на закате долго смотреть на солнце, то среди его последних лучей можно увидеть зеленый луч, и у того, кто его увидит, исполнится любое желание.

Но не на солнце смотрел сейчас завороженно Карло, а на нее, такую волшебную, нежную, настоящую:

– Мое желание уже сбылось, ― и их губы слились в продолжительном поцелуе. Так легко и просто, как будто разлученные еще в прошлой жизни, они теперь нашли друг друга и боялись потерять вновь.

Это был удивительный день, наверное, самый важный в моей жизни. Хотелось благодарить всевышнего за то, что рай стал возможен и на земле. Я любила! Никаких мыслей о том, что ждет впереди! Хотелось жить сегодняшним днем. Когда-то я решила так и оказалась права. Все, о чем можно было только мечтать, было сейчас со мной: Карло, мои картины, написанные и еще мелькавшие в виде смутных образов в голове.

– Карло, ты так и не выбрал картину, ― опомнилась я. Мне захотелось подарить ему что-нибудь.

– Я сейчас обязательно выберу, но будь готова, что завтра же Риккардо явится сюда и купит все, что у тебя есть: ему непременно захочется иметь больше, чем у меня.

Я оценила шутку и пообещала припрятать особо красивые этюды подальше, а напоказ выставить самое неудавшееся из написанного. Карло еще раз окинул взглядом работы и заметил мольберт, накрытый покрывалом, и не успела я ему помешать, как моя тайна была разоблачена. Я попалась, как мышка в мышеловку, уже не отвертеться. С минуту он внимательно рассматривал свой портрет, а потом, абсолютно счастливый, заключил меня в объятия.

– Я его возьму.

– Нет, ни за что!

– Я потрясающе красив, даже не ожидал, ― шутил он.

– Я преувеличила, ведь это просто портрет!

– У тебя хорошая память.

– Вот потому и не вышло!

– Как это не вышло?! Значит, я еще красивей, чем здесь?

– Да, в следующий раз я нарисую тебя в образе Аполлона.

– Обязательно!

Договорившись о следующей встрече, мы расстались на теплой горной дорожке, слабо освещенной лунным светом.

Не в силах уснуть, я забралась с ногами в кресло, закуталась в покрывало и стала смотреть на ночное море и звезды над ним, а во всей ласковой природе вокруг звучало бесконечное люблю…

Карло Броски долго не ложился. Маленький домик с его маленькой художницей взволновали его. Сидя перед клавесином, он видел в своем воображении Роксану в разных обличиях и настроениях, такой, какой она прошла перед ним в течение этих нескольких дней. То она говорила с ним о живописи и восхищала своими картинами, то грелась под солнцем на открытой террасе, то закутанная в темную вуаль, внимала из ложи его пению, и, наконец, он чувствовал ее тепло и сладость мягких и горячих губ. Сон не приходил к нему, Карло слышал звук ее голоса и ее смех, опять он видел перед собой ее маленькие босые ножки на дощатом полу, от этого образа он никак не мог отделаться, он преследовал его неотступно, точно наваждение. Образ этот, сотканный из света и красок, как видение, вставал перед ним каждую секунду.

Теперь все его терзания, его безумие и счастье состояли в том, что он уже не сомневался в своих чувствах к ней. Зачем слова, когда его губы еще дрожали от воспоминания о том, что она сказала ему прикосновением своих губ? Он вновь и вновь возвращался к поцелую, на который она ответила, и тонул в море блаженных воспоминаний. Чудесным казалось ему то, что такая удивительная девушка могла его полюбить. И ее дыхание прерывалось, когда она была в его объятиях, и ее губы ожили для его губ.

Риккардо, который видел уже десятый сон, разбудили звуки клавесина:

– Чертов братец! ― накинув халат, он поспешил в покои Карло.

– Ты решил разбудить солнце, как при дворе испанского монарха?! ― Риккардо вспомнил о том случае, когда им пришлось наблюдать затмение солнца. Когда солнце полностью скрылось и засверкала его корона, король произнес свои знаменитые впоследствии слова: «Не станет ли теперь земля могилой? Верните нам солнце, Фаринелли!»

Карло с видимым удовольствием еще громче стал стучать по клавишам, приводя в бешенство брата, который недолго думая схватил его, как медведь, и начал оттаскивать от инструмента. Оба хохотали так, что в дверь тихонько заглянул кто-то из слуг.

– Тише, тише, сумасшедший! ― зашептал Риккардо, навалившись на Карло и прижимая его голову к ковру. ― Переполошил весь дом, боюсь, если мы разбудим князя, нам несдобровать!

Но Карло было все нипочем, и он продолжал смеяться и давать тумаки старшему брату, так что Риккардо сдался первым.

– Ты что такой? И где ты был все это время? Хотя по твоим счастливым глазам можно догадаться, что виной всему эта художница. Ну и как далеко ты продвинулся в своих успехах? ― спросил Риккардо с привычным для него пошлым намеком.

– Тебя это не касается! ― Карло не понравился ни вопрос, ни то, как брат его задал.

– Да неужели? Меня касается все! ― Многозначительно добавил брат. ― Или ты забыл завещание нашего отца?

Карло поднялся и вышел на балкон.

– Уйди с холода! ― Когда брат не подчинился, Риккардо вышел следом и силой хотел затолкать его обратно в комнату, но тот, изменившись в лице, медленно и отчетливо произнес:

– Я не твоя вещь… не смей приказывать мне…

Риккардо был ошеломлен: первый раз в жизни он услышал такое от младшего брата:

– Карло, нас двое, ты забыл? Я всю жизнь живу тобой, пишу для тебя…

– Для себя! Чтобы удовлетворять свое тщеславие!

Риккардо низко опустил голову, могло показаться, что эти слова его больно задели, но уже через мгновение он зло процедил:

– Ты без меня никто! Запомни это! И никогда ты не будешь свободен от меня, потому что я люблю тебя! А они любят лишь твой голос!

Карло дрожал, вцепившись в перила балкона, хватая ртом холодный воздух, по щекам его побежали слезы, которых Риккардо, однако, уже не видел, стремительно повернувшись, он в бешенстве выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.

Никогда еще он не видел Карло таким, никогда тот не говорил ему обидных слов и никогда не хотел свободы от него. А виной всему была та девушка. Но ведь это не в первый раз: сколько их перебывало в постели Карло! И аристократок, и простолюдинок, разборчивостью он никогда не отличался, что же в этот раз? Любовь? Но любовь совершенно не вписывалась в планы Риккардо, где были одни театры, бесконечные выступления, гонорары и его неоконченная грандиозная опера, которая принесет им обоим известность и покроет неумирающей славой.

И вдруг Риккардо вспомнил, как много лет назад, еще при жизни отца, сам влюбился без памяти. Это была красивая молоденькая девушка, из простых. Они встречались тайно, скрываясь ото всех, отец был категорически против их связи, дворянина и простолюдинки, и Карло, тогда еще совсем маленький, был единственным поверенным в амурных делах своего брата. Спустя какое-то время та девушка умерла при родах…

Поморщившись от внезапно нахлынувших болезненных воспоминаний, Риккардо опять побрел в спальню брата. Карло лежал в кровати.

– Малыш Карло, ну прости меня, ― он дотронулся до плеча брата, ― ты обижен… Решил наказать меня своим презрением? Ну хорошо, молчи! Я прошу только, выслушай то, что я скажу: ты влюблен, да, допускаю, первый раз в жизни ты влюбился, быть может, даже по-настоящему… но, поверь мне, это тоже пройдет! Рано или поздно пройдет. Зная тебя, могу предположить, что рано, сразу, как только ты получишь от нее все. Я угадал? Разумеется! Она не такая, как все и прочее… Ты потеряешь интерес, когда получишь желаемое, и сам будешь смеяться над своими сегодняшними мучениями, и тебе станет стыдно за те слова, которыми ты так щедро меня наградил. И потом, Карло, я бы не советовал тебе относиться серьезно к этому, пусть она станет очередным увлечением. Брат, ты ведь знаешь, что ничего не выйдет, тебе никогда не позволят жениться, зачем напрасно кружить голову этой бедной девушке? Карло, ну что, разве их мало вокруг? Завтра же после спектакля выберем любую, и без всяких обязательств перед ней, ну же, стань прежним! ― чувствуя, что все эти доводы впустую, Риккардо добавил, зная доброту и благородство брата, ― Карло, если ты любишь ее, то оставь ее пока не поздно, пока она не влюбилась в тебя по-настоящему, подумай о ней.

Карло повернул к брату свое бледное лицо и ответил с обреченным спокойствием:

– Хорошо, Риккардо. Ты прав.

Вопреки всем людским переживаниям, слезам и обидам, наступило ласковое утро, застав каждого за своим занятием: на улицах торговцы раскладывали фрукты, на площади звенели трубы оркестра, в церквях служили мессу, служанка накрыла завтраком круглый стол на террасе, измученный бессонницей Риккардо скрипел пером по бумаге, склонившись над нотами, а Карло беспокойно спал в своей постели…

Роксана сладко потянулась. Как хорошо было выйти на воздух, вдыхать ароматы моря, зелени, цветов и пить горячий шоколад. Сегодня она собиралась отправиться на этюды на берег моря и провести там целый день, наслаждаясь южной природой и захватывающими видами. Перекусив белым хлебом и сыром, художница с удивлением обнаружила, что этот скромный завтрак принес ей неописуемую радость. Вкус к жизни пробуждали самые простые вещи, такие как сбор этюдника, красок и кисточек. Перекинув через плечо объемную тряпичную торбу, прихватив под мышку папку с бумагой и холсты, девушка отправилась в свое маленькое путешествие.

Пройдя по длинному берегу, она обнаружила живописный пляж, каменистый, но теплый, и, скинув башмаки, надвинув на затылок широкополую белую шляпу, приступила к работе. Сегодня ее выбор пал на акварель. Краски она разводила прямо морской водой, думая, как замечательно будет год спустя где-нибудь в другой, может, северной стране смотреть на эти морские виды и вдыхать морской запах, чувствовать соль на кончиках пальцев, проведя ими по картине.

С собой у художницы была заботливо собранная хозяйкой корзина с фруктами, хлебом и прочими простыми кушаньями, которые казались сегодня вкуснее самых изысканных яств. За работой время незаметно подошло к полудню, а потом солнце стало мягче, можно было покинуть нарочно приготовленное укрытие под большим кустом, где она пролежала, мечтая о Карло, все изнуряющие часы полуденного зноя. А теперь море манило освежиться, и она не раздумывая, подняв до коленей юбку, вошла в воду и затеяла игру с волнами. Они бегали за ней, а Роксана от них, но успех редко был на стороне девушки: в конечном итоге они догоняли и окатывали ее солеными брызгами.

За этим занятием и застал Роксану Карло. Она заметила его не сразу, а увидев, весело прокричала:

– Карло, ты шпионишь за мной?! И откуда ты узнал, где я? ― сняв свою большую шляпу, она приветственно помахала ему.

– Это было нетрудно, ― он сбежал вниз со скалы и заключил девушку в объятия. ― Каждый встречный мог показать мне дорогу, тебя тут все знают. Но меня вело к тебе мое сердце, так что, видишь, я здесь.

Роксана положила голову ему на грудь, прижавшись, что есть сил, и, закрыв глаза, прошептала:

– Так хорошо. Как не может быть.

– Почему?

– Потому что мы все еще на земле, а здесь невозможен рай.

– Невозможен, ― повторил он.

Карло отстранился и, взяв ее лицо ладонями, стал молча рассматривать его. В его взгляде была… печаль? Или Роксане это только показалось? Ей так хотелось, чтобы он сейчас целовал ее, но он впал в какую-то задумчивость и был странно отрешен сегодня. Девушка высвободилась из его рук и опустилась на песок. Он сел рядом, обняв сзади и уткнувшись лицом в ее распущенные волосы, впитавшие морскую соль.

– Карло, что-то случилось? Скажи мне!

– Я хотел поговорить с тобой, но это оказалось не так просто, как я себе представлял, ― девушка сжала его пальцы, другой рукой он накрыл ее руку и еще сильнее прижался, как будто прячась от чего-то.

Какое-то время от него невозможно было добиться ни слова, а потом он начал сам, тихо и горько:

– Роксана, я с ума схожу от любви к тебе. Я никогда так не любил! И никогда не думал о том, что будет завтра… За меня все решал мой брат ― куда поехать, где остановиться, что петь и в каком театре. У меня были женщины, они приходили и уходили, не оставляя во мне ничего, кроме опустошения. И вот я встретил тебя, такую… (он умолк, подбирая нужные слова) … настоящую, мою, и я не знаю, что мне делать.

– Ты можешь просто поцеловать меня, ― улыбнулась она, что он немедленно и сделал, но настроение его все также было мрачно.

– Я хочу быть с тобой, но это невозможно, ― и, глядя в ее удивленные глаза, продолжил: ― я ненавижу себя за то, что посмел полюбить тебя.

Эти слова больно задели Роксану, а его решительный вид пугал. Краешком сознания девушка понимала, что сказка, в которую она успела поверить, оказалась просто сказкой. Карло продолжал говорить какие-то ужасные слова, но она не желала их слушать и понимать.

– Карло, почему ты такой сегодня? Что заставило тебя перемениться? Быть может, это из-за меня?

Рой мыслей пронесся у художницы в голове, причиняя невыносимую душевную боль, все верно ― мечта должна оставаться мечтой. Глупо было надеяться на любовь, бессонной ночью представляя, что пришел конец одиночеству. Но, видит бог, как невыносимо было ей принять это теперь!

– Из-за тебя… Ты ― невинное дитя, ангел, а я…

– Кто ты, Карло? ― вскричала Роксана, и слезы потекли по ее щекам. Она заранее знала, что он скажет в ответ, и какие оправдания придумает, чтобы встать и уйти навсегда.

И он произнес:

– Я ― никто. Я просто инструмент, на котором удобно играть Риккардо, и который хочет слышать публика. Я даже не мужчина, ― добавил он, опустив голову, отворачивая свое красивое лицо.

Они сидели на берегу и смотрели на море. Равнодушная ко всему стихия продолжала свою жизнь и работу: волны набегали на камни и, переворачивая их, убегали обратно. Шум и рокот прибоя были сейчас единственным звуком во всей вселенной, и когда это молчание стало невыносимо, девушка сказала:

– Твое благородство и честность по отношению ко мне доказывают, что ты прекрасный человек, твой голос делает тебя великим певцом, и разве твои поцелуи не были поцелуями мужчины? Карло, человек есть то, что он думает о себе, а не то, что о нем говорят другие.

Роксана прижала его к себе, гладила красивое нежное лицо, зарывалась губами в его черные кудри, она так хотела, чтобы он вернулся к тому, каким был еще день назад.

Карло старался улыбнуться, но не смог:

– Может быть, но… мой милый мираж, лучше будет, если ты останешься для меня лишь видением.

– Кому будет лучше, Карло? Можешь говорить все, что угодно, но я знаю, что мне от этого лучше не станет, и тебе тоже, разве что Риккардо.

– Всем будет лучше, ― горько ответил он. ― Я не могу, прости! Если бы ты была просто одной из них… если бы я не любил тебя, но погубить тебя я не смею.

– А если я скажу, что люблю тебя? ― губы не слушались, но эти слова она смогла произнести, дрожа всем телом, почему-то чувствуя пронизывающий холод.

Карло посмотрел ей в глаза странным и долгим взглядом, похоже, что услышать это он не был готов и, услышав, не знал, что теперь ему делать.

– Карло, я люблю тебя, ― повторила девушка.

Он мотал головой, крепко зажмурившись, он не хотел слышать таких признаний, однако ее было не унять, слишком дорог стал этот человек, слишком близок, несмотря на то, что между ними была лишь пара встреч:

– Карло, я чувствую себя наивной девчонкой, наверное, было глупо мечтать о тебе, но я мечтала, я посмела надеяться, что с тобой мне удастся восполнить то, чего я была лишена всю жизнь. ― Роксана не могла сдерживать слезы, которые текли потоком, и дыхание перехватывало до боли в груди. ― Мне не нужно было многого… лишь только видеть тебя, разговаривать с тобой! О, Карло, что я говорю, это уже так много… Скажи, со мной что-то не так? Если бы я была одной из тех, как ты сказал, все было бы иначе?

Он взглянул на нее и криво улыбнулся:

– Наверное, да.

– Я понимаю, ― девушке пришлось закрыть лицо руками, потому что его обожгла краска стыда. ― То, что я считала своим достоинством, оказалось недостатком.

С последними словами будто разрушилась та незримая преграда межу ними, что появилась невесть откуда, быть может, не без участия Риккардо. Карло крепко прижал ее к себе и, касаясь губами теплой мокрой щеки, прошептал:

– Нет! Нет! Ты ― самое чудесное создание! Прекрасная, добрая девушка, похожая на цветок! Ты ― единственная, и ты ― чудо любви, которое мне посчастливилось испытать… Прости, прости меня за все и, прошу, прогони меня сейчас, потому что сам я уйти не смогу!

Роксана ощущала, как под ее щекой бьется его сердце, и это чувство было таким острым, что стон заполнил ее целиком:

– Я не хочу, чтобы ты уходил, никогда! А если ты все же уйдешь, знай, что я не переживу этого, Карло! Ты нужен мне! ― воскликнула девушка.

Он отстранился и посмотрел как раньше ― нежно и с любовью, но в его взгляде появилось восторженное удивление, как будто в его глазах она стала другой. Не говоря ни слова, он наклонился, и их губы встретились. Роксане показалось, что в этом поцелуе было что-то чарующе сверхъестественное, как если бы существо, которое она видела перед собой, было не Карло, а придуманное ею видение. Стоит ли говорить, как горячи были его ласки, как сладко пытал он любимую, прикасаясь губами к ее тонким щиколоткам, побелевшим от морской соли…

– Ты ― мое наваждение, я понимаю, что не должен этого делать, но не могу… Ты, твои глаза, волосы, руки, твои маленькие ножки свели меня с ума! Ты сидела на террасе босая, и я уже не мог забыть эту картину, я захотел тебя бесконечно целовать, такая гладкая кожа… нежная… беззащитная, ― и он медленно стал покрывать поцелуями каждую пядь доступной ему обнаженной кожи. Под его поцелуями слезы на ее щеках высохли, Роксана устало опустила свою голову ему на плечо, и лишь тихонько шептала:

– Карло, я тебя люблю, я так тебя люблю… Обещай мне, что ты не покинешь меня, умоляю!

И он обещал ей все, чего она желала и о чем просила. Над морем разливался закат, меж гор клубился туман и над землей опускались сумерки.

– Ты дрожишь, ― он прижал ее дрожащие руки к губам.

– Нет, мне не холодно, Карло.

Но, несмотря на протесты, он встал и заставил подняться Роксану. Видимо, от пережитых волнений и сильных незнакомых эмоций девушка почувствовала головокружение и, чтобы не упасть, прижалась щекой к его плечу. Он вновь поцеловал ее и сказал:

– Cara, пойдем домой, уже поздно и ты замерзла.

Она послушно кивнула и стала неподвижно наблюдать, как он пошел к большому кусту и снял с его ветвей белую шляпу, потом надел ее ей на голову, как собирал разбросанные по пляжу кисточки и холсты. Все это время Роксана находилась, как в гипнозе: не в силах пошевелиться или говорить, она просто смотрела на то, как Карло прикасается к ее кистям, этюднику, и само это зрелище доставляло ей необъяснимое наслаждение. Он по-хозяйски распоряжался ее предметами, которые раньше были только ее и ничьими больше. Заметив ее взгляд, он нежно улыбнулся в ответ. Сделав над собой усилие, Роксана ступила по пляжу, и эти несколько шагов она проделала все в том же состоянии полусна-полуяви.

– Роксана! ― засмеялся Карло: ― Рисунки! Или ты хочешь оставить их здесь?

Действительно, на камнях лежали этюды, которые художница успела сделать еще до обеда. И его веселый смех разбудил ее, но Роксана не успела предупредить, как руки Карло уже были в свежей краске: «Глупый, они еще пачкаются!». А он испугался, что невольно мог испортить этюд. Девушка сложила картины, Карло повесил себе на плечо ее этюдник и сумку, и, оглушенные любовью, они побрели по длинной полоске берега домой. Потом вспомнили, что точно так же, как этюды, они забыли про лошадь, которая все время стояла привязанная к тощему деревцу у дороги, и рассмеялись внезапно свалившейся на них обоих забывчивости.

У самого домика, когда Роксана выудила откуда-то из-за зарослей ломоноса железный ключ и отворила дверь, Карло в нерешительности замер. Девушка, будто прочитав его мысли, тихонько подтолкнула его внутрь. И уже там, стоя в полной темноте так близко, она сказала срывающимся голосом:

– Ну, вот, мы и дома, ― ей казалось, что они действительно вернулись сюда, чтобы закончить не этот день, а отрезок своих таких разных жизней, слив их в одну.

– Ты не прогонишь меня? ― прошептал он, уронив этюдник на пол.

– Нет, нет, ― шептала она в ответ, прижимаясь к нему. ― Я не хочу, чтобы ты уходил, никогда!

Карло без усилий поднял ее, и Роксана позволила нести себя на руках, спрятав лицо у него на плече. Он остановился в маленькой спальне, освещенной лишь светом луны, и с нежностью прижался щекой к ее волосам.

– Ты такая маленькая, ― сказал он, ― легкая и теплая, как котенок.

Затем он вздохнул и осторожно положил ее на кровать. Роксана была настолько переполнена любовью, что, казалось, ничего не понимала. В первый раз в жизни она почувствовала, как к ее телу прижимается целиком и полностью кто-то другой. И сделать что-нибудь было невозможно, как только отдаться этому чувству, теплому, незнакомому и живому. И сейчас она по-новому ощущала Карло, его шелковую кожу. Он был для нее единственным под солнцем, жизнь подарила ей только одно ощущение ― Карло в ее объятиях и то, как он прижимал ее к себе. Роксана почувствовала, как он дрожит…

Она была совсем не похожа на тех девушек, что встречались в салонах или на улицах Венеции: смуглые, упитанные, грудастые и сильные. Карло восхищала невыносимая хрупкость ее тела, ее рук, которые были тоньше, чем можно себе представить, такие же узкие щиколотки, и эта бледная кожа, сквозь которую было видно, как на шее бьется синяя жилка ― просто принцесса голубых кровей! И странно было видеть ее в этом убогом жилище, окруженную красками, кисточками и холстами. Щеки Роксаны пылали, вся она восхитительно пахла ванилью и красками.

Карло с немалым усилием заставил себя оторваться от ее гладкой кожи, чтобы заглянуть ей в глаза, но она, казалось, ничего не видела.

– Я люблю тебя, ― прошептал он, сжимая ладонями ее лицо.

Роксана ответила тихим стоном и встретила его поцелуй страстно, откликаясь на малейшее движение его жадных губ. Она была прекрасна, прекраснее, чем сама земля, породившая ее как чудо. Безумный восторг, наполнявший его, был дан ею. И только она могла дать ему такое чистое, находящееся вне рассудка счастье, которому он мог отдаться, свободный от сковывающих его цепей. Это была бессонная ночь, наполненная до краев тем, что намного выше страсти – любовью. Потом Карло любовался ею спящей, наслаждался шелком волос, рассыпанных по подушке, вдыхал ее запах, поражаясь дивной красоте, тончайшей лепке этого драгоценного сосуда.

– Ангел мой, моя голубка, моя Коломбина…

Когда ночь была на исходе, и далеко на восходе разгорелось солнце, Роксана вздохнула и открыла глаза, с улыбкой пробормотав:

– Карло, ты здесь… или это просто сон?

Он был рядом и смотрел на нее. Лицо его было печальным и немного суровым, в нем появилось новое выражение, которого она никогда раньше не замечала. Наконец его глаза вернулись из бесконечности и обратились на ее лицо. Он посмотрел на ее чистый лоб, персиковые щеки, на которых появился румянец, на ее маленький рот с распухшими от его поцелуев губами. Потом поднял руку и провел пальцами по ее длинной атласной шее.

Роксана сказала:

– Карло, почему ты молчишь?

В его глазах вновь показалась тень печали, но губы тронула нежная, любящая улыбка, и его рука крепко сжала ее пальцы.

– Я не смогу жениться на тебе, и ты никогда не станешь моей женой, а я твоим мужем.

Роксана рассмеялась:

– Caro, но я не хочу замуж! В том смысле, чтобы идти в церковь или туда, где какие-то люди объявляют, что вы муж и жена… Может, я скажу глупость, но по какому праву они берут на себя эту роль? Священник или другой человек… это всего лишь люди, а брак ― это божья воля, так кто может говорить от имени Господа? И потом, на свете столько разных религий, я уверена, что в католической церкви не могут венчать христиан или иудеев… Ты понимаешь меня? ― Роксана переживала, что ее слова могут невольно обидеть любимого.

– Не знаю, может быть, ты права, ― Карло не мог и представить, что творилось у нее в голове. ― Ангел мой, ты не похожа ни на одну женщину из тех, кого я когда-либо знал! ― сказал он с восхищением. ― Ты маленький мудрый философ!

– И слово «никогда» я не знаю, и тебе не советую.

Роксана загадочно улыбнулась, нежно провела кончиками пальцев по его щеке и предложила:

– Хочешь, мы станем супругами? Сейчас… ― и, вскочив, убежала в мастерскую, откуда вернулась с холщовой ниткой, выдернутой из канвы картины. Точно такую же нитку носила на запястье она сама:

– Синьор Карло Броски, берешь ли ты меня в жены? ― Спросила она, завязывая ниточку на руке Карло.

– Беру! ― Он не переставал удивляться и влюбляться в нее с каждой минутой все больше.

– Ну вот, теперь мы муж и жена. Разве после того, что случилось, мы не супруги перед богом?

Карло уложил ее и сам повернулся так, чтобы смотреть на девушку сверху. Очарованный, он долго любовался ею, как бы вбирая в себя ее красоту. Ее тело ошеломляло его, он не мог оторвать от нее глаз, и сама мысль о нем вызывала волнение, а что он чувствовал, когда прижимал ее к себе, невозможно описать. Она была художница, Роксана, девушка, принадлежащая ему абсолютно, и только он один мог держать ее так, что весь ужас и страх одиночества отступали. Его преданность маленькой художнице была непостижима, казалось, она шла откуда-то извне и состояла из благодарности, любви и глубокого, успокаивающего чувства безопасности.

«Как она красива», ― думал он, глядя через призму огромной, безграничной любви. Мир вокруг изменился так, будто в каждом лепестке каждого цветка звучала красивейшая музыка. Он ощущал окружающее смутно и неразборчиво с момента их первого поцелуя, оставившего в нем ненасытное стремление к ней. А ее присутствие рядом и ее нежные руки на его плечах наполняли болью и сознанием того, что и она стремится к нему. Карло не нашел в себе силы сдержать этот порыв и растворился в сладком, пронизывающем тепле ее тела, чувствуя невыразимое блаженство и зная, что она с ним каждой своей частицей.

Печаль пришла утром, когда он увидел ее спящую рядом с собой. Это было большее откровение, нежели то, что он испытал ночью. Еще ни разу Карло не просыпался в одной постели с женщиной, тем более любимой женщиной. И снова его стала терзать мысль о том, что они должны будут расстаться. Он прижимался к ней и страдал при мысли, что его жизнь, наполненная одиночеством, вновь станет такой, как прежде. Но она тоже любила его…

Влюбленные нежились на террасе под лучами солнца, кормили друг друга виноградом и апельсинами. Мир замкнулся на этом домике в горах, остального не существовало, но вечно так продолжаться, увы, не могло. Роксана, сидя на коленях у Карло, обняла его покрепче и прошептала:

– Риккардо, наверное, в ярости.

– Это его проблемы! ― помрачнел Карло.

– Карло, он, должно быть, волнуется, ты не думаешь?

– Нет, не думаю. Я слышать о нем не хочу!

– Но так нельзя! Caro, он твой родной брат, он любит тебя, и что бы ты ни говорил, он переживает о том, где ты.

– Он знает, где я.

– Карло Броски, ты страшно избалован! И не смотри на меня с таким возмущением. Ты ― капризный, своенравный и жестокий мальчик!

– Ты хочешь, чтобы я уехал?

– Я хочу, чтобы ты объяснился со своим братом, вот и все.

– В таком случае я скажу ему, что ты будешь жить со мной и как можно скорее перевезешь вещи в наш дом. Я распоряжусь, хорошо?

Карло хотелось все и сразу, Роксана же никак не ожидала такой скорой перемены в своей жизни.

– Карло, ты уверен, что это настолько необходимо? Здесь, на природе, я погружена в работу. А что мне делать в городе?

Конечно, не обошлось без обвинений, что она не хочет с ним быть, что не любит и прочие глупости, которые обычно говорят друг другу обиженные влюбленные. Наконец Роксана сдалась и обещала подумать после того, как он все расскажет брату, хотя и представляла, насколько это могло быть затруднительно…

Риккардо был в прекрасном расположении духа: его малыш Карло пропадал у художницы, а это значило, что вскоре он успокоится, день-другой ― и страсть утихнет, ему станет скучно, и тогда он вернется сюда, к своей музыке, к его музыке. Так бывало не раз, так должно быть и теперь.

Карло появился перед братом с таким выражением на лице, какого Риккардо совсем не ожидал увидеть.

– Ты где пропадал? У художницы?

– Да. Я хочу с тобой поговорить, Риккардо.

– Э-э-э… нет, малыш, никаких разговоров, я сейчас ужасно занят предпоследним актом моей грандиозной оперы, не мешай мне.

Карло выхватил из рук брата партитуру и швырнул в сторону. Листы разлетелись по комнате, медленно опускаясь на пол.

– Господи, опять твои выходки! Сколько можно? ― завопил Риккардо и кинулся собирать их.

– Ты выслушаешь меня сейчас или я вообще никогда больше не стану с тобой разговаривать.

– Что?! Ты заболел, братец? Я смотрю, тебе совсем не на пользу общение с этой особой, ― последнее слово он произнес особенно зло.

– Я люблю ее и хочу, чтобы она была со мной, всегда. Она будет жить с нами, хочешь ты этого или нет. Если ты против, я уеду к ней.

Этого Риккардо, по правде говоря, не ожидал и не думал, что этот момент когда-нибудь настанет, тем более сейчас, когда впереди столько контрактов и работы. Нет, нет, не может быть, это просто увлечение, просто первая любовь, все должно быть как прежде!

Но Карло был непреклонен. Ужасная ссора продолжалась так долго, как никогда раньше, и первым сдался старший брат:

– Ну что ж, пусть так. Предположим, она будет здесь жить, места полно, не жалко. Но мне жалко времени, которое ты собираешься тратить на нее. Согласись, что ты серьезно не занимаешься вот уже который день, а это совсем нехорошо, это более чем нехорошо! Если она постоянно будет здесь, то когда же тебе думать о работе?

– Тебя это заботить не должно.

– Ах, опять старые песни! Запомни, меня заботит все, что касается тебя и, прежде всего, твоего голоса ― он обхватил лицо брата ладонями и, пристально глядя в глаза, мягко попросил:

– Обещай мне, что все будет как прежде, что она не станет мешать.

– Она никогда не стала бы мешать.