Читать книгу Непрекрасная Элена - Оксана Демченко, Оксана Борисовна Демченко - Страница 13

В первый же день определился порядок движения маленького отряда. Впереди ехал Сим. Иногда он доставал свирель и наигрывал простенькие мелодии. Иногда опускал подбородок на грудь и дремал.

Правее брел с пустым седлом скакун Эта – на длинной веревке, конец которой был обмотан вокруг передней луки седла атамана.

Слева маялась Арина. Она слишком уверенно для первого дня держалась в седле. Сама это замечала и чуть не плакала: ведь опять выглядит лгуньей! Вдобавок девочке было неуютно и тоскливо ехать молча.

Чуть поотстав, двигались те ближние атамана, кто нашел в себе силы доказать право следовать за ним. Исходно Сим собирался покинуть стоянку Старика без провожатых, но трое добились в жестоком споре «права сунуть голову в петлю». Так сказал Ганс. Он, кстати, долго ехал стремя в стремя с атаманом, провожал. Вздыхал и громко завидовал уезжающим. Извинялся: нельзя быть в двух походах сразу, нельзя оставить без защиты спину того, кого назвал отцом. Не кровным – но, если разобраться, кровь связывает накрепко не по рождению, а по общему бою спиной к спине или выживанию в зимнем буране… Ганс легко произносил вслух то, что остальные прячут на дне души. Арина слушала, и глаза её делались огромными, восторженными… Разве можно сказать вслух сокровенное – и не побояться выглядеть слабым, смешным, надменным, хвастливым? Сколько людей, столько и ложных оценок. Все это знают и учитывают, даже и подспудно. Все, кроме Ганса.

Когда Ганс остановил своего огромного вороного скакуна и попрощался, Арина заплакала. Только этому человеку она поверила сразу и без причины. И вот – пора расставаться… без надежды на новую встречу. Арина еще долго оглядывалась, смахивала слезинки. Но никто не проронил ни слова утешения или порицания. Разве Эт фыркнул, прянул со скакуна на ходу и побежал прочь, буркнув своё неизменное «на охоту».

– Он… странный, – отметила Арина, провожая взглядом легкую фигуру.

– На себя посмотри, – в тон отозвался Сим и впервые достал из-за пазухи свирель. Вздохнул и добавил: – Сегодня помолчим. Сегодня все слова – ложь и фальшь. К тому же я хочу обдумать многое. И ты подумай.

– О чем? – насторожилась Арина.

– Презираю в людях страх, тем более явный. Да, ты слабая, а мы сильные, ты одна, а нас много… но это никудышнее оправдание. Жизнь так устроена, что спрашивать равного и честного боя не у кого. А ты вроде тем и занята, хотя пора подумать о важном. Тебя взяли в поход. Умеешь ли ты хоть что-то, ценное здесь? Чистить скакунов, ставить шатры, свежевать добычу, готовить?

– Н-не знаю. То есть… я подумаю.

– «Н-не знаю» – передразнил Сим. – Без задержки выбрала ответ! Скоро станешь вроде Эта, он на любой вопрос отвечает «на охоту»… С этого мгновения налагаю на тебя запрет. Не произноси «не знаю». Услышу еще хоть раз…

Сим вздохнул и не стал пояснять. Запрокинул голову, сощурился на раннее румяное солнышко. Поднес свирель к губам – и над степью полетела мелодия, легкая как жаркое марево, пронзительная как укол смертной тоски… Арина слушала молча. То и дело трогала гриву скакуна. Терла волнистые грубые волоски, пробовала их прочесать, пропустить сквозь гребень дрожащих пальцев.

С раннего утра Сим наблюдал за нежеланной, но неизбежной спутницей. Не поворачивал головы, хватало и взгляда украдкой на длинные тени. Они хорошо видны – обгоняющие отряд. Сим вел людей на северо-запад, он решил для начала удалиться от моря, города и большой реки. Он намеревался дня через три достичь русла малого притока и там, в низине у слияния водных потоков, обдумать дальнейший путь.

Сегодня у атамана было много причин для установления тишины в отряде. Первая – Арина. Догадки по её поводу хотя бы отчасти верны, она – ведьма темной силы или одурманенная «куколка», и потому не стоит приучать слух людей к её голосу. Есть угроза того, что голос – оружие.

Ну и, конечно, вторая причина, главная: друг Эт. Несомненно, именно он – цель невнятного, но неизбежного в будущем бедствия. И потому болит душа. Малыш Дэни, младший названый брат… Они дали друг другу слово и смешали кровь задолго до дня, когда Сима и многих иных детей привели к пещере над озером Хиль. То особенное место зовется «ущельем выбора». Будущий атаман не ощутил пристального взгляда, приглашения войти, не увидел путеводного света. Все это подробно и многократно описывали до похода старшие со слов иных, кто прежде был призван в пещеру и сделал свой выбор.

Сим в тот день очень гордился другом: пятилетний Дэни оказался самым младшим среди избранных. А Сим, как старший брат, в свои семь сдержанно и по-взрослому проводил Дэни и дал ему слово: встретить у пещеры, сколько бы ни пришлось ждать. Сим честно ждал год, и еще, и еще… Каждую весну ехал с отцом и его людьми к пещере, хотя детям путь через обледенелую степь заказан. Но Сим полагал себя безусловно правым, и хуже: обязанным другу в данном однажды слове. И значит, он ушел бы к пещере пешим, в одиночку, в буран…

Атаман усмехнулся, вспомнив себя – десятилетнего. Ростом и худобой он походил на нынешнюю Арину. Но прочее… Он знал всё об охоте, готовке, чистке оружия, установке шатров. Кожу покрывали ссадины и укусы, которые не успевали зарастать и иногда делались сплошной мокнущей коростой. Скакуны своевольны, чужих не жалуют, а чужой им кто угодно, кроме хозяина. И зима… Щеки и нос прихватывало морозом, ногти слоились и вовсе слезали. Иногда Сим не спал всю ночь: мышцы сводило судорогой невыносимой усталости… Приходилось прикусывать войлок, чтобы смолчать. Его никто не жалел, не щадил. Он скорее умер бы, чем допустил саму возможность подобной мысли у отца и его людей. Жалкие живут в чужой воле. Они всегда за спиной сильных, их голос слаб. Они, если и пробуют кем-то управлять, то исподволь, хитростью… Степь таких не ценит и не помнит. Степь груба и яростно, безмерно жестока. Степь уважает лишь тех, кто умеет принять вызов.

Жаркой ранней весной друг вышел из пещеры. Сим знал: Дэни как раз в зиму исполнилось восемь, и он ждал восьмилетнего ребенка. Мама Дэни была северянка, отец – южный горец, мальчик пошел в отца, он рос гибким, смуглым. Черные, как сажа, волнистые волосы плотнее войлока, угольки глаз с бешеной лисьей хитринкой…

Сим не узнал юношу, явившегося из тени пещеры. Подросток лет семнадцати замер у границы тени, он покачивался, смотрел сквозь людей и щупал бледными длинными пальцами каменный свод над головой. Сим заглянул за спину нового Эта, почти такого, как все подобные ему. Он ждал Дэни, подросшего – но узнаваемого! Увы, пришлось поверить отцу. Именно чужак и есть побратим… Хотя он ужасающе худ и пронзительно светлоглаз, а его волосы утратили кудрявость, выцвели.

Эт выглядел почти взрослым… и таков же остался теперь, спустя двадцать лет. Время в пещере – об этом говорили многие – двигалось иначе. И, даже покинув пещеру, Эт пребывал в стороне от главного течения времени.

Но худшее случилось позже. Когда время вовсе остановилось…

Все в степи знают: никто не сравнится в силе и даре с сыном дикого поля. Он, покинув пещеру, внешне выглядит человеком, пусть и странным… но внутри делается иным. В песнях у костра о детях дикого поля сказано: «Знают небо и бездну, но не чуют земли». Такова плата за огромный дар. Разум в пещере засыпает, чтобы душа смогла пробудиться. Вся, в её ярчайшем свете и чернейшей тьме… Сердце делается чувствительно к боли людей, таков свет Эта. Ярость и сила зверя – его тьма… То и другое содержится во всяком сыне дикого поля. Жизнь Эта – путь по волосу над бездной. Прежним ребенком людей ему уже не стать, а вот озвереть, увы, проще простого.

Всякий сын дикого поля, выйдя из пещеры, плохо помнит себя и нуждается в опоре… особенной, внутренней. Для бывшего Дэни опорой осталась его семья. Он улыбался в родном селении. Он не называл имен и не участвовал в делах, но оставался рядом, впитывал ощущения. Ему были важны родные. Вечно занятая пряжей и шитьем мама, больной и рано постаревший отец, подслеповатая бабушка-травница и еще, по-особенному нежно – малышка сестра. Ну и еще, изредка – друг Сим.

Десять лет назад зима выдалась страшная. Кажется, все напасти степи явились разом. Ледяные дожди и сразу следом бураны, орды диких скакунов, взбесившиеся буй-быки, ядовитые ледяные блохи, стаи оголодавших хищников… Эт вымотался, пытаясь помочь всем и успеть везде. Он уже стал самым сильным из себе подобных, хотя еще не научился «переступать» – сразу оказываться там, где грянула беда. Он болел душой за людей…

Лишь весной Эт смог выбраться домой. Накопленная усталость согнула его спину, а странная для окружающих, вроде бы беспричинная тревога лишила сна, обескровила…

Сим ехал с другом и видел: Эт отчаянно нуждается в домашнем тепле, чтобы отогреть душу. Но именно тогда свет для друга погас, и весна для него не расцвела… уже никогда.

Атаман помнил тот день. Худший в жизни. С холма он увидел шатры, и сразу стало жутко: ни намека на движение, ни запаха хлеба, ни вздоха скотины, ни лая псов… Сим споткнулся и замер. А друг шагал по тропинке так же мерно, упрямо. Эт смотрел себе под ноги, волосы закрывали его лицо… и все равно Эт знал, давно знал! Сим догнал друга, окликнул, заглянул в лицо, отведя волосы. Эт был скованный в движениях, его мотало из стороны в сторону. Он закрывал глаза, снова открывал их – слепые от горя… Он словно убеждал себя, что спит и видит кошмар, что вот-вот очнется. Но худшее намертво впечатались в явь.

Эт остановился в двух шагах от родного шатра. Развернулся на пятках, выпрямился и посмотрел сквозь Сима.

– Хиль… Не могу жить… совсем не могу… пусто, – шепнул он.

Сим помнил свое немое отчаяние. Друг только-только начал приживаться в мире, он учился общаться, улыбался и говорил… Он узнавал людей и кивал им, здороваясь.

В тот день глаза Эта сделались прозрачны и бездонны, как озеро Хиль. Он ушел прочь из селения. Его пытались окликнуть, остановить… Эт впервые буркнул вместо ответа: «На охоту»… и пропал на долгих три дня. Не пожелал видеть мертвых и участвовать в погребении, хотя – Сим ощущал душою – Эт все три дня сидел на холме поодаль.

Завершив скорбные дела, Сим нашёл друга. По его отрешенности понял: звать к общему кургану рода не стоит, говорить о поминовении тоже. Эт не просто так отвернулся и покинул вымершее поселение. Он не щадил себя, не избегал боли. Три дня Эт исполнял долг перед семьёй, как понимал его. Он обладал даром и потому умирал снова и снова, вместе с каждым в селении. Умирал, брел невозвратной тропою, провожал и утешал, помогал не сбиться с пути, прощался. Он знал о гибели родных много, если не всё. Знал и не мог исправить, впервые познав бессилие… Он, почти всемогущий, спасший в зиму многие жизни – опоздал.

– Не твоя вина, – попытался утешить Сим. Сразу понял, что бесполезно и добавил: – Если уйдёшь, кто найдет врага, кто накажет? Не то? Нет… Дэни, кто помешает злу вот так сжечь ещё чей-то дом? Дэни, ради сестры…

Эт не слушал и не слышал, он всматривался в нездешнее, ощущал холод и покой вод Хиль. Но, после упоминания о сестре, закрыл глаза. Сжался, спрятал лицо… а чуть позже отвернулся от гор. Он остался в степи, хотя снова и снова порывался уйти в пещеру. В первый год он вряд ли спал и, кажется, не ел. Он не слушал собеседников, не кивал в ответ…

Осиротевшего Эта убеждал жить отчий атаман, самый опытный в степи того времени. Его просили старейшины и шатровые, уговаривали люди, которым он помог… С ним сидел и молчал, разделяя боль, Старик – тот, кто прежде звался Этом и умел понять. Только Сим не смел утешать, помня мёртвые, прозрачные глаза друга.

С тех пор минуло десять лет. Многое переменилось. Отец Сима ушел на север, поклонился чёрным лесникам и сказал: хочу отдать долг. Вскорости он, старший из отчих атаманов объявил, что походы более не греют его душу, и стал присматривать вожаков из молодых, чтобы затем показать их старикам в поселениях, шатровым, людям боя. Весной состоялся выбор, какой-то скучный – без споров, без испытания. Сима приняли сразу, его и так давно знали и уважали. Вдобавок Ганс замолвил слово. Прокричал во всю глотку! «Рубачу в спину глядеть – самое то». Так Сим получил свое прозвище.

К осени всё окончательно разрешилось, скакун Сима сделался передовым в любом походе, и спина его постепенно привыкла ко взглядам. Время потекло своим руслом, где-то широким, а где-то опасно порожистым… Беда вымершего селения казалось прошлой, о ней почти забыли. Годы сыпались сухим песком, невесомые, неощутимые для Эта…

Но вдруг зашуршало по степи: в город Самах доставлен клинок. На ножнах оттиск клейма вымершего селения.

Еще только направляясь к стенам Самаха, атаман ждал беды и… тайком радовался, наблюдая за поведением друга. Эт часто появлялся на стоянках, а порой целыми днями ехал рядом, забравшись в седло выделенного ему скакуна и покачиваясь, будто во сне… Значит, расслышал новость, принял близко к сердцу. Значит, еще не исчерпал память и боль, еще слышит в душе отголоски человеческого прошлого.

Когда пропавший клинок вынесла девочка, Сим ощутил общую настороженность красных муравьёв, готовую вскипеть гневом и пролиться кровавым дождем. Все люди степи уже почти видели, как он, атаман, зарубит ребенка… Он же Рубач, ему не впервой решать то, что иным трудно.

Чего стоило людям не оспорить иного: Сим положил руку на плечо отродья и повел её… в шатер! К Старику, к его рунному столу.

А какими взглядами Сима провожали в поход! Похороны, да и только. Чудо, что никто не расплакался. Вроде взрослые, всякое повидали… Первый раз Сим слышал, как за спиной шепотом упрекают Эта. Сын дикого поля всё для себя решил. Он однажды уйдет в пещеру, это неизбежно! Он давно не принадлежит к роду людскому, зачем из-за него атаман играет со смертью?

Зачем его, почти озверевшего, упрямый Сим называет другом?

– Выбеги или перехожие? Не разберу… – вслух подумал ближний.

Сим встряхнулся, прогнал смутные мысли. Убрал за пазуху свирель, которую, оказывается, давно крутил в пальцах.

«Выбегами» в степи принято называть тех, кто решается покинуть кочевье, чтобы в одиночку или малой группой выжить, постепенно понимая и принимая и силу степи, и свою силу. «Перехожие» – совсем иной случай. Если у шатрового какого-нибудь кочевья засядет в голове вопрос, нерешаемый никем из ближних и гложущий злее ведьминого волоса, влезшего под кожу, если нет излечения от вопроса, кроме самого крайнего – тогда к крайнему и обращаются. Потому что еще одно прозвище любого отчего атамана – Крайний, тот, кто стоит на краю мира людей. После слова Крайнего нельзя ничего отменить и перерешить.

Сим быстрым взглядом оценил темную на фоне неба группу верховых, которые как раз миновали гребень пологого холма на кромке горизонта, пока что очень далеко. Мелкие, словно они и впрямь муравьи. Ни пик с лентами, ни бубенчиков в гривах скакунов… Но душа атамана отозвалась на внимание, уловила натяжение струны, пока слишком похожей на паутинку, слишком тонкой, чтобы её заметить.