Читать книгу Листы картона - Оксана Кириллова - Страница 9

Мила и ее подружки учились прыгать через скакалку. Мелькали стройные ноги в школьных туфлях, летела пыль. Тихон наблюдал за происходящим с дерева. Никто из учителей пока не заметил, как высоко он забрался, иначе немедленно подняли бы панику. Наблюдать за всеми отсюда было удобно, но мальчик делал это без особого любопытства, скорее даже из необъяснимого чувства долга.

С раннего детства окружающие поясняли и показывали ему, что в каких ситуациях надлежит делать и ощущать. Он старался выполнять необходимый минимум, чтобы к нему не цеплялись. Первый теплый майский день, через три недели летние каникулы, на перемену всех выпустили во двор. Одноклассники так бурно ликовали, и, ладно уж, Тихон тоже был доволен – ему надоел душный кабинет.

Во дворе дети играли компаниями – его, как обычно, никто не звал, Тихона считали странным и почему-то опасались. Поводом, за который все радостно ухватились, стала его «лживость». Когда его просили (давно, те времена прошли) о чем-то рассказать, он мог сообщить одно – скупыми репликами, но все же, – а назавтра по тому же поводу «припомнить» совсем другое. В ответ на вопрос, чем вызвана такая разница, молчал с отсутствующим видом. Школьный врач посоветовал бабушке Тихона «показать ребенка специалистам», но не на ту напала: Елена Анатольевна не смогла стерпеть, что ей указывают, заявилась в школу и провела с врачом беседу, после которой ему самому не помешал бы психиатр.

«Так. Выглянуло солнце. Я должен радоваться. До конца перемены целых десять минут. Это, по идее, тоже должно меня воодушевлять», – с отстраненной иронией, удивительной для девятилетнего мальчика, отметил про себя Тихон. На самом деле, если что-то «казенное» заканчивалось, будь то урок или перемена, он вздыхал с облегчением. Все это приближало момент, когда он останется один и будет думать, чувствовать, а может, и делать что заблагорассудится.

– Ого, смотри, как он высоко!

У Тихона екнуло сердце. Опуская взгляд, он еще позволял себе надеяться на то, что речь не о нем, но напрасно – дерево обступили четыре девчонки. Скакалки они бросили прямо на землю – такое чувство, будто их новой игрушкой должен был стать он.

– Как ты туда забрался? – крикнула Мила бодрым и любопытным голосом репортера-телевизионщика.

– Ногами, – отозвался Тихон, потому что не отвечать было бы невежливо.

– А ветка под ним точно прочная? – Подружка требовательно дернула Милу за руку, словно та могла дать точный ответ, но почему-то не хотела.

– Ветка подо мной точно прочная, – пробормотал Тихон.

– А он умеет вести диалог, – издевательски-восторженно отреагировала другая подружка.

– Ладно. Давайте оставим его в покое, – произнесла Мила, при этом не двигаясь с места и не отрывая взгляда от Тихона.

– Он должен быть в коллективе! – с умным видом выдала одна из девчонок, наверняка повторив фразу старших.

– Ничего он никому не должен. Идемте.

Тихон молчал. Могло показаться, что он напряженно ждет, пока все отойдут, но на самом деле мальчик был огорошен. Такого о нем еще никто не говорил, и эта фраза поразила его лаконичностью и неожиданной точностью. Он правда не должен (ну, если не считать мелких домашних обязанностей, вроде уборки на собственном столе раз в неделю, и глобальных вещей – сыновний долг, например). До сих пор Тихону казалось, что он себя в основном и не ограничивает. Только казалось.

«Ведь можно делать, думать, высказывать, на что-то решаться. Я же человек». В мозгу всплыло слово «убийца» – что за чушь?

– Лезь сюда, – произнес он спокойно, глядя на Милу. – Ветка крепкая, честно. Ты убедишься.

Когда ты вдруг освобождаешь себя, то можешь позволить себе любую глупость – почему нет? Где-то в глубине души Тихон всегда ощущал себя экзотической рыбой, плавающей в заурядном аквариуме с мальками.

Мила даже ни о чем не спросила, будто этого и ждала. Поставила на дерево ногу в маленькой запылившейся туфельке – так неуклюже, что у Тихона все сжалось внутри.

– Сейчас поднимусь, – произнесла она отважно и буднично, точно речь шла о банальной поездке в лифте.

Она же девчонка. Девчонки не умеют лазить по деревьям. Тем более, те, что сидят в белых наглаженных блузках на первой парте и знают все ответы.

Тихон хотел сказать Миле, что передумал и решил побыть один, но не смог, просто не смог это произнести. Досада на самого себя разрасталась – нет, раздувалась, не давая дышать, перерастая в бессильную злобу. Откуда столько эмоций?

Тем временем Мила карабкалась, вцепившись в дерево руками и ногами, ноги каждую секунду искали – и пока, к счастью, находили – опору. Тихон начал считать вслух.

Один. Два. Три…

– Что ты считаешь? – В тоне Милы читалось: «Я тебя не понимаю, но честно попытаюсь понять».

Тихон чуть не ответил «овец», но все же промолчал. Лучше бы так.

Когда он досчитывал до тринадцати, все менялось. Но не как у матери – более ощутимо: менялась реальность, полностью. Вычислив закономерность, он перестал злоупотреблять счетом – может, испугался, – но теперь точка кипения была так близка…

Она почти забралась, но…

– Боже!

Тоненький отчаянный вскрик – и она падает назад, ох, позвоночник же сломает. «Боже» – интересно, а что в такой ситуации вырвалось бы у ее подружек? Речь не о ругательствах, а о степени испытываемого ужаса. Успела ли крикнуть что-то Александра Андреевна?..

Мила уже лежит внизу, ее крик разносится по всему двору. Травма серьезная, в этом Тихон уверен. Что самое жуткое, он видит глаза Милы, в полном боли и страха взгляде немой закономерный вопрос: зачем?

Зачем он ее толкнул? Да он никому не приносит ничего, кроме несчастий. Даже мать, которая любит его, быстрее построила бы личную жизнь без него и отлично это понимает.

«Интересно, а если я спрыгну?..». Намерения нет, просто шальная мысль.

Конечно, к Миле сбежались все – и подружки, и другие одноклассники, и спохватившаяся наконец учительница (где же раньше была?). Кто-то вызвал скорую помощь – может, вой сирены заглушит хоть ненадолго этот ужасный крик. Странно, но на Тихона никто не смотрит, он так и остается на дереве, сторонний наблюдатель.

С какой высоты она упала? Второй этаж? Или выше?..

Он больше не злится. Наверное, ему должно быть жаль Милу. Да и чувство вины, где же оно? Но ведь он никому ничего не должен, так?..