Читать книгу Записки ящикового еврея. Книга третья. Киев. В ящике - Олег Абрамович Рогозовский - Страница 11

Создатель американского атомного подводного флота адмирал Хайм Риковер

В середине пятидесятых годов СССР столкнулся с серьезной и все нарастающей опасностью, вызванной деятельностью американского еврея Хайма Риковера. Он, можно сказать, вынудил создать п/я 153 – Киевский НИИ гидроприборов, куда евреев изначально не брали.

Риковер умудрился, в условиях сильного противодействия, настоять на создании американского атомного подводного флота с ядерным оружием. Пентагон пытался «отблагодарить» Риковера – его собирались отправить в отставку, как офицера, выслужившего срок и не получившего повышения в звании (54 года и всего лишь капитан первого ранга). Первый раз это произошло на следующий день после спуска на воду в присутствии президента Трумэна первой в мире АПЛ – «Наутилуса».

Могила отца ядерного флота адмирала Риковера

Сотрудники Риковера обратились к Конгрессу и тот, при поддержке Трумэна, добился переаттестации Риковера в Совете адмиралов. Риковер получил звание контр-адмирала. Благодаря своим уникальным личностным качествам он, будучи высшим офицером, находился дольше всех на действительной службе в американской истории (63 года), дослужившись до высшего звания в мирное время – четырехзвездочного адмирала. Американский подводный флот называется на морском сленге в Штатах еврейским (Jewish Fleet). Сначала с презрительным оттенком, а теперь, может быть, и с чувством признательности.

Если местоположение тогда еще не столь многочисленных межконтинентальных баллистических ракет было с какой-то степенью точности известно, не говоря уже о ракетах в Европе, а основное в то время средство доставки – бомбардировщики – можно было обнаружить радиолокаторами, то атомные подводные лодки американцев могли незамеченными подходить близко к берегам Союза. Они несли при этом ракеты с ядерным оружием. Никакие шпионы и радары их отследить не могли. Лихорадочно принимались Постановления ЦК и Совмина – обеспечить, повысить, углу́бить…

Сопоставимой с Риковером фигуры в СССР не было. Научным руководителем атомного кораблестроения назначили соратника Курчатова А. П. Александрова (см. книгу вторую [Рог15]). За создание атомного флота отвечала еще дюжина руководителей.

Но то, что касалось обнаружения американских подводных лодок, было замкнуто на еврея – вице-адмирала А. Л. Генкина. Под его руководством и по его техническим заданиям были созданы первые гидроакустические станции и комплексы ПЛО. Он был последним из могикан – с начала пятидесятых евреев не принимали в высшие военно-морские училища.

Вице-адмирал Генкин

Исключения (как правило, по адмиральскому блату) допускались при приеме в радиоэлектронное ВМУРЭ им. Попова.

У Генкина был свой ангел-хранитель – вице-адмирал С. Н. Архипов, начальник 5 Главного управления флота. Когда в 1952 году за капитаном второго ранга Генкиным пришли к Архипову с требованием уволить «космополита», тот сказал – тогда увольняйте и меня.

До 1957 года Генкин работал у Архипова в 5-м Главном управлении – радиоэлектронного вооружения ВМФ. В 1957 году он возглавил в/ч 10729, а с 1959 года сменил Архипова на посту начальника 5-го Главного Управления.[26]

Военные, как правило, были инициаторами создания новых институтов, особенно, если видели, что старые с поставленными задачами не справляются и решительно возражают против новых задач и вызовов. Ленинградский НИИ-3 – будущий ЦНИИ Морфизприбор – с трудом справлялся с гидроакустическим вооружением нового атомного подводного флота, создаваемого в ответ на деятельность Риковера. Кроме того, они продолжали проектировать комплексы для больших (престижных) надводных кораблей. На противолодочную оборону с использованием самолетов, вертолетов и надводных (особенно малых) кораблей у них не хватало ни людей, ни площадей, ни средств, ни желания.

Одно из постановлений ЦК, подготовленное с участием команды Генкина, вышло 6 декабря 1955 – за номером 002028 «О развитии гидроакустического вооружения в СССР». В нем предусматривалось создание в Киеве п/я 753 – он же п/я 153, а позже Киевский НИИ гидроприборов. Киевлянам, особенно жителям Соломенки, он был известен под названием «Рыба». Если кто-то думал, что для киевлян осталось тайной, что на месте любимого соломенского базара строилось что-то секретное, то они ошибались. Звонки возмущенных чем-то местных жителей секретарше директора: «Это институт подводных лодок?» или «Это атомный центр?».

Киевский НИИ Гидроприборов, ул. Сурикова 3

Первое назначение киевского института – быть дублером ленинградцев, чтобы заткнуть дыры и взять на себя проблемы, которые чрезмерно нагружали ленинградцев, отвлекая их от главного – проектирования гидроакустических комплексов (ГАК) для атомного флота. Ленинградцы еще долгое время считали киевский институт своим филиалом, которым он организационно и фактически никогда не был.

Датой основания института считается 1 октября 1956 года, когда был подписан приказ 00207 Министра судостроительной промышленности А. М. Редькина пробышего министром всего год) о создании в Киеве научно-исследовательского гидроакустического института 753. В направлениях работы института были определены задачи гидроакустического обнаружения ПЛ и определения ее координат для надводных кораблей, авиации, береговых постов и даже для ПЛ. Киев быстро развивался как промышленный и научный город.

Боковой фасад НИИ Гидроприборов с якорями на окнах

Ломать голову, где взять строителей и средства не хотелось, и под новый институт отдали новые здания судостроительного техникума, с таким трудом и тщанием наконец-то построенных киевс-ким заводом «Ленинская кузница» для пополнения своих кадров.

Красивое главное здание с прекрасными двухсветными актовым и спортивным залами. На больших окнах парадной лестницы главного здания, выходящего боковым фасадом на улицу Богдановскую, чугунное литье с якорями и чем-то другим морским. Когда однажды какой-то отставной морской офицер фотографировал неожиданно возникшее посреди сухопутного Киева здание, его арестовала охрана ящика по звонку утомившихся на сверхурочной работе в воскресенье шутников – сотрудников 11 отдела.

До этого техникум ютился в каких-то привокзаль-ных развалюхах, а после был переведен в Николаев, в который многие студенты и большинство преподава-телей не поехали.

Ситуация, как с кальки, списана с рассказа Солже-ницына «Для пользы дела». Директором п/я назна-чили директора техникума судостроения П. А. Монету, о чем он очень пожалел уже через год, когда его использовали и «слили» в завхозы. Говорили, что неграмотности он был примечательной…

Даже героиня рассказа как будто списана с одной из сотрудниц института – комсорга Эдиты А.

Правда, сначала институт ютился в нескольких помещениях 4 этажа главного корпуса (там позже находилось патентное бюро) и в мастерской. А в новеньких, больших и светлых аудиториях учащиеся техникума (заметное большинство мальчиков) внимало известному остроумцу математику:

– Выделим треугольник ABC и заштри…

–*уем! – чувствуя себя крутыми парнями, дружно подхватывала аудитория.

– Нет, нет, – мягко уточнял математик, – мелом.

Для будущих лабораторий аудитории не были приспособлены, но они были удобнее, чем построенные потом в специальных зданиях.

Уже в 1957 году в институте было 247 человек – рассвет (в 1987–3400, расцвет с признаками увядания, а в 2006 – 150, из них больше 100 пенсионеров, закат).

Большим подарком для института был назначенный в январе 1957 главным инженером и заместителем директора по научной работе сотрудник «Морфизприбора» Игорь Николаевич Дымский, чуть ли не единственный гидроакустик в институте и единственный кандидат наук. Он стал наставником всех молодых специалистов, которых учили преподаватели, сами только начинавшие знакомиться с гидроакустикой. (Факультет акустики КПИ – бывший раньше факультетом Института Киноинженеров, год назад срочно начал осваивать новую для себя закрытую тематику).

Первыми зачисленными в ящик молодыми специалистами являлись двадцать выпускников техникума, среди которых был Виталий Тертышный – впоследствии главный конструктор вертолетных гидроакустический станций (ВГАС).

Выпускников из бывшего института киноинженеров, которые проучились на полгода больше, чтобы стать гидроакустиками, было в два раза больше, чем выпускников техникума. Из них сразу же рекрутировались руководители проектов – согласно установившейся при учебе иерархии, включая комсомольскую. Однако теперь нужно было нравиться не только профессору и комсомолу (а здесь главному инженеру Дымскому и парткому), но и вдохновлять (заставлять) товарищей делать работу, с которой никто знаком не был. Это удавалось не всем и поэтому многие сверху ушли вниз, кто глубже, кто под поверхность, кто время от времени выныривал.

Среди тех, кто с самого начала и до конца был наверху – отличники Юрий Бурау и Олег Алещенко. Зоя Головинская тоже (не сразу) была наверху – почти 30 лет начальник сначала сектора, а потом отдела научно-технической информации. Нужно сказать, что многие бывшие студенты института киноинженеров мечтали о карьере в кино. Алещенко, декламатор стихов Маяковского, провалился на экзаменах на актерский факультет (ему сказали: второго Ланового нам не нужно). Красавцами были и комсорг Кава, Борис Джигурда, его жена Ядвига. Фамилия Джигурда в кино прозвучала позже – благодаря их сыновьям. Даже Бурау, оказывается, мечтал об актерской карьере.

Были среди них владелец ЗИМа Виталий Ткачук[27] и его жена – «комсомольская богиня» Эдит Артеменко.

Из Института киноинженеров была возможность проникнуть в кино сначала звукооператором (а раньше и оператором), а затем уже сниматься или даже стать режиссером – и примеры тому среди выпускников киевского института киноинженеров были. Но и звукооператор в то время был немаленьким человеком в кино – входил в творческую группу с соответствующей оплатой.

По-разному сложилась судьба первых выпускников-гидроакустиков. Никто из них в кино не попал.

Олег Головинский стал выныривающим, А. К. Кизлинский почти всю жизнь проработал замом начальника акустической лаборатории, потом отдела.

Их друг, однокурсник и отличник Миша Барах в институт не попал. С самого начала было определено, что институт будет юденфрай. Пришлось Мише пробиваться на заводе киноаппаратуры в начальники цеха, а потом дожидаться значительного усиления его друзей в институте и нехватки специалистов, чтобы, значительно потеряв в зарплате, приобщиться к секретной технике. Не сразу попал в институт и украинец с подозрительной фамилией Игорь Юденков,[28] четырнадцатилетним мальчишкой угнанный в Германию. Не попали в институт и сотрудники кафедры акустики, которые учились, уча своих выпускников. В области обработки акустических сигналов известным специалистом был их любимый профессор Марк Ильич Карновский.

Через месяц была зачислена вторая группа молодых специалистов, в т. ч. В. И. Крыцын, В. П. Петелько, Юра Иванов, Гриша Коломиец, П. Т. Ковбасенко – будущие начальники, а также Сережа Мухин и другие выпускники радиофака КПИ.

Первые опытно-конструкторские работы (ОКР) были те, которые не хотел делать Морфизприбор – активные и пассивные автономные станции – гидроакустические буи с радиолиниями – «Эмба» и «Кура».

Конечно, это были кальки с американских систем.

Американцы к тому времени от них уже отказывались. Сбрасывались они с кораблей, внешне представляли собой металлические ящики со сторонами больше полуметра, весили больше сотни килограммов и сообщали данные об обнаружении сигналов по радио в основном на корабли.

Главным конструктором «Куры» был назначен Юрий Бурау.

Естественно, были задействованы все наработки Морфизприбора, но все равно молодым специ-алистам нужно было начинать с нуля. Они справились с новыми для них задачами и уже в 1962 году «Кура» была принята на вооружение – рекорд по срокам.

Позже пришли НИРы и ОКРы по более современной тематике – радиогидроакустическим буям для обнаружения ПЛ, уже широко используемыми американцами в авиационной системе «Орион». Эта тематика стала специализацией института.

В 1958 году в институт пришла «Вега» – еще один выкидыш Морфизприбора, первая буксируемая ГАС, определившая специализацию института в проектировании буксируемых станций для надводных кораблей.

Со многими своими разработками Морфизприбор расставался с тяжелым сердцем, по приказу свыше – СССР должен был стать великой морской державой и, прежде всего, надлежало обеспечить подводный атомный флот гидроакустическими комплексами. С большим трудом удалось сохранить разработки гидроакустических комплексов для больших (и престижных) надводных кораблей, но уже буксируемые части комплексов передавались в Киев.

Еще одной потерей для Морфизприбора явилась передача разработки новой ГАС для вертолета.

Ее несостоявшийся главный конструктор Маркус чуть не плакал, передавая Олегу Алещенко все, что он с командой успел наработать. Н. И. Камов (для его вертолета Ка-25 делалась «Ока»), разговаривать с Алещенко отказался. Он привык иметь дело с серьезными людьми – такими, как Маркус, а не с пацанами, только что окончившими ВУЗ, да еще киевский.

Доверие нужно было заслужить. Сначала в НИИ выполнялась НИР «Вязьма», а с 1959 года началась ОКР «Ока». Молодежь не знала, что эта задача считалась практически нерешаемой, и сделала невозможное. Им поверили, а Камов стал их защитником.

Разработка вертолетных ГАС стала второй доминантой в специализации института, вплоть до болезненной передачи этой тематики во Львов уже во второй половине восьмидесятых.

В конце 1959 года начался ОКР по разработке системы радиогидроакустических буёв[29] «Беркут» с дальностью обнаружения 2 км и передаче данных по радио на 40 км. Кто только не возглавлял многострадальный «Беркут», и когда всех поснимали за срыв сроков и параметров (не получалось, не знали как), его возглавил Бурау. Вместо вечно оправдывающихся руководителей (а там, кроме П. Г. Карпенко, побывали и такие малопредставимые на этой должности люди как Ткачук и Недельский), Бурау стал доказывать, что все в порядке. К тому времени большинство неполадок действительно было устранено, но они еще оставались. Заслуга Бурау была в том, что он сумел убедить заказчиков и головных исполнителей, не понимающих в гидроакустике, что все уже в порядке. Ему поверили, а в это время буи на ходу дорабатывались. Бортовая аппаратура самолета (к Ил-18 приделали антенный хвост, после чего он стал называться Ил-38) тоже не поспевала вовремя, поэтому тактика была оправдана, а потом и вознаграждена.

Уже в 1968-м году мне пришлось (случайно) стать свидетелем при рапорте пилота Ил-38 авиационному генерал-лейтенанту в присутствии Бурау.

– Товарищ председатель комиссии! Все бомбы легли в заданный квадрат и взорвались у поверхности. (Это про приводнявшиеся буи, которые должны были красиво, избавившись от парашюта, войти в воду).

Бурау тут же что-то уверенно стал объяснять генералу и тот согласно кивал головой. В конце года советский аналог американского «Ориона» приняли на вооружение. В 1969 году большая группа сотрудников получила правительственные награды – в Кремле, в Георгиевском зале,[30] а Ю. В. Бурау – орден Ленина. По рангу ему полагалось «Трудовое Знамя», которое у него уже имелось, или «Октябрьская Революция» (она предназначалась для партийцев со стажем). Ильюшин (главный конструктор Ил-38) уже имел восемь орденов Ленина, а «Октябрины» у него не было. И он махнулся не глядя. У него для этого был свой человек,[31] вхожий в наградной отдел Президиума Верховного Совета, с соответствующими связями в ЦК и ВПК. Когда этого человека обидели вознаграждениями (м.б. недостаточно премировали), он ушел (кажется, к Милю). Орденов в КБ Ильюшина стало заметно меньше, а в КБ Миля заметно больше.

В 1960 году в НИИ Гидроприборов был образован вычислительный центр во главе с моим будущим недоброжелателем Виталием Петелько. Под вычислительные машины был перестроен двухсветный спортзал с баскетбольной и волейбольными площадками – в нем сделали два этажа и уставили его несколькими ЭВМ Минск-2 (22).

Мои старшие коллеги еще успели в нем поиграть. А на моих глазах разрушили открытую волейбольную площадку – вместо нее установили массивную Доску Почета. Большинство сотрудников составляло молодежь, молоды были и начальники, которые с удовольствием на перерыве играли – Эдик Филиппов, Олег Алещенко, Быстрик и другие (сначала играл и Бурау). Команда института была чемпионом профсоюза, района и т. д. Но начальство считало, что это слишком возбуждает сотрудников и мешает им после игры сосредоточиться (так наши учителя запрещали игры младшим школьникам на переменках).

К 1961 году стало ясно, что в институте бардак. Сменивший Монету директор Иосипенко работу организовать не сумел, темы в срок не выполнялись, особенно плохо шел «Беркут», да и по «Веге» было не все в порядке. Молодежь, почувствовав себя взрослыми, подвергала испытаниям советскую мораль. На 25-летии института директор дубненского НИИ «Атолл» Виль Петровский сказал, что тогда в воздухе ящика витала атмосфера всеобщей влюбленности. На работе задерживались без «необходимости», благо в бывших учительских были мягкие диваны. В командировках (на юге, на море) влюблялись и потом разводились с остававшимися дома женами.

Грянула комиссия. Причин было много, но поводом послужили, как всегда, доносы. Через тридцать лет я узнал, что Украина является вице-чемпионом Европы по доносам (первая Германия). А в Советском Союзе Украина занимала безусловное первое место. Председателем комиссии назначили С. Ф. Андреева, членами – многих ленинградцев из НИИ-3 (Морфизприбора). Комиссия признала работу п/я 153 неудовлетворительной и в качестве меры исправления ситуации предложила поменять руководство и основных начальников. Эту рекомендацию выполнили – начальников заменили некоторыми членами комиссии с предоставлением киевских квартир. Зам. директора по науке и главным инженером стал сам Андреев, начальником комплексного отдела – Д. И. Ибраимов. В акустический отдел вместо Юрьева из КПИ пришел Л. Н. Селезнев, еще один ленинградец с нередкой там «вредной привычкой».

К сожалению, козлом отпущения сделали Игоря Николаевича Дымского, заложившего основы проектирования гидроакустических станций и комплексов в институте. Его долго вспоминали теплыми словами наши еще молодые начальники.

Андреев, получив квартиру в Киеве, быстренько сполз в начальники техотдела, который в нашем институте был тихой заводью.

Джевдет Иззетович Ибраимовч был яркой личностью и знающим специалистом с непростым характером. «Вредная привычка», к сожалению, тоже была одной из особенностей его характера, хотя он был потомственным петербургским татарином. В отличие от московских татар, большинство которых когда-то были дворниками, многие из петербургских были людьми образованными. Джевдет был умным, интеллигентным и остроумным человеком. Когда все аргументы по поводу требований Технического задания в споре с исполнителями из спецподразделений исчерпывались (им всегда не хватало времени, кадров и квалификации), он предъявлял «последний довод королей». Молча вынимал из ящика стола миллиметров 40 в диаметре и длиной 250 мм блестящий, из нержавейки, болт и, не расшифровывая всем понятного эвфемизма, говорил: «А вот вам болт…» и выкладывал его на стол.

Ибраимов сначала возглавлял комплексный отдел, потом выделившийся из него первый комплексный отдел авиационных противолодочных радиогидроакустических буёв и еще через год, в 1964, видимо после очередного провала «Беркута», лабораторию 11 (затем 111). Начальником отдела стал Ю. В. Бурау. Ему и удалось вывести «Беркут» «в люди». До этого Бурау возглавлял привычный для него отдел стационарных и автономных гидроакустических систем – его автономная станция «Кура» была одной из первых успешных разработок института. Вместо него начальником стал Вася Тарасевич.

Третий комплексный отдел (впоследствии отдел 13) возглавил О. М. Алещенко, подвинув (по особой договоренности) Ф. Ф. Павленко, ставшего на какой-то период его заместителем.

В 1964 году, в год моего прихода, институт достиг относительной зрелости. Перестройка и перетряска закончились, в институте (вместе с опытным заводом) работало более 2,5 тысяч человек. Текучка была большая – увольнялось больше половины (иногда две трети) от числа вновь принятых. Правда, касалось это больше работяг. С квартирами в институте было туго. С зарплатами тоже не очень, но лучше, чем в других министерствах (пока еще комитетах), не принадлежавших к «девятке». Институт пробивался от второй категории к первой. Зависело это, не в последнюю очередь, от численности работающих. Механизм экстенсивного развития в СССР был запущен давно. Под каждую новую проблему выбивалась новые рабочиеместа. При этом старые задачи и численность никто не снимал.

Вообще-то в институте было всего три комплексных отдела. Чтобы не путать 1-й комплексный с «настоящим» первым, в котором хранилась вся секретная документация (а перед праздниками сдавались все пишущие машинки), комплексным отделам, а затем и всем остальным, прибавили десятичный разряд – они стали 11-м, 12-м, 13-м. Одно время существовал и самый экзотический 10-й (арктический) отдел, о котором в «50 годах» «скромно» умалчивается.

"Настоящий" первый вместе с «режимом» и охраной считал себя самым важным в институте. Формировался он из жен и близких действующих и отставных офицеров КГБ, работали там и несколько проштрафившихся (как правило, за аморалку) офицеров, переведенных в запас или резерв.