Читать книгу Горожане. Рассказы, заметки, миниатюры - Олег Аникиенко - Страница 10

В один из зимних вечеров актер театра Добродеев Егор привел в гости к родителям знакомую. Темноволосая, скуластая, с глазами Чингис – хана, похожая на алтайку или татарку… Одета просто, без макияжа и лишь шапка и варежки напоминали этно – стиль, редкий в гламурной столице.

– Рисует в театре, декор, студентка…

– Гу – гу… – сказал глава семейства.

Иван Добродеев, популярный актер, видный 60-летний мужчина с залысинами и крупным носом разливал наливку своего изготовления. Прославился в телесериале про дачников, где актер громко юморил и попадал в разные ситуации с соседями.

Девушка отпила глоток.

– Что вы рисуете? – спросил, не глядя на нее старший Добродеев.

– Этно – футуризм… Пишу диплом. Но, скорее, поищу в другом направлении…

– Что так? Опишете суть стиля?

– Это когда закорючками, в духе народного орнамента. Кружки, запятые, – все в цвете. Можно – кляксу в интерьер, а можно философию, космос… Но – трудно выразить социальную напряженность… Дух времени. Например, ощущения простого труженика…

– Ого! – сказал Егор. – А – молчала…

– Почему ж – трудно? – сказал старый актер, впервые посмотрев на гостью. – Нет опыта, мастерства? Любой стиль выразит «печаль», «радость»…«гнев».

– Наверно… Но глаза бедной старухи – узором? Ненависть рабочих к олигархам – лубочно? Этот стиль… отвлекает. Не бьет в цель, а – умничает, слегка цепляя… А, может – не умею…

С минуту все смотрели на студентку. Не читает ли она по бумажке? Лет девятнадцать ей…

– То есть, хотите реализма, натуры. Фантазии, украшения – претят? – мирно дополнила разговор жена Добродеева. – Такое не выставишь. Нет спроса…

– Кто – то должен о несправедливости… Социалка – стонет…

– У вас есть спонсор?

– Нет. Но живопись не затратна, как кинопроизводство. Можно писать углем… К тому же, есть интернет.

– Угле-ем… – повторил задумчиво Иван Петрович. – Интересно. И неожиданно спросил: А как вы относитесь к моим ролям? Не ко мне, как к человеку…

Егор взглянул на отца с удивлением. Того интересовало мнение студентки, что было демократично и мило. Это делало честь мэтру.

– Не знаю. Наверно, вы – добрый. А к ролям отношусь прохладно. Имею в виду «дачника» и «рабочего» в последнем фильме.

Наступило молчание. Иван Петрович соображал, стоит ли продолжать разговор с нахалкой или все обернуть в шутку, как он делал на съемках сериала про дачников. Там такие страсти кипят! А сын – пусть развлекается, сегодня – шаманка, завтра – оленеводка… Экзотика!

– Любопытно. Чем же вам роли не угодили? Многим нравятся. Отзывы, благодарности. Встречи со зрителем…

– Понятно. Получили звание. Премии фестивалей. Я тоже смеялась от ваших шуток у телека. Иногда.

– Так, что? Мы ведь продюсерский центр создаем. «Добродеевы», слышали? Хотим снимать народное кино. Надоела чернуха – убивуха… Будем нести доброе…

– Завидую! Но… народное кино, значит – быть с народом? Или просто – байки, клоунада? Отвлекать от политики, от проблем…

– Ну- у… смех всегда нужен. Даже на войне…

– Есть такая штука, актерское амплуа, – вмешался сын Егор. – Папа – комедийный. Детективов, мистики – полно. И дурного качества. Доброго смеха – мало. Ты – отдыхаешь, веселишься?

– Да. Люблю пародию, пантомиму… Как сказать… Я не критик. Только – ощущения…

– Говорите. Мы – слушаем…

– Ширвиндт сказал: На мне юмор кончился…

– Шутит… Знаете, сколько ему?

– Дело в другом. Вы в сериале показываете сады, хоромы. Коттеджи в два этажа, гостиницу там открыли… Много ли в России таких дач? По себе знаю. У нас продали людям участки. Пять соток, в тайге, без дорог. Всей семьей корчевали. Поставили сруб, картошка, навоз… Труда – немеряно! Давка в автобусе, засуха без колодца. Люди там умирали… А ваши герои – хохочут, пьют коньяк и парятся…

– Эх! – воскликнул Егор. – Голос глубинки!

– Да, мы бедны. – Голос девушки дрогнул. – Вы потешаете сытых. Но и мы – страна! И мы – зрители! А ваш фильм о рабочих? Идеальный завод, уют, хорошие зарплаты… Вы там – передовик, которого снимает телевидение. Когда вы по ящику видели правду о рабочих? И эта ваша заводская самодеятельность с выездом в столицу. Кто сейчас из трудяг пляшет на сценах? Время какое в фильме? Не указано. Сладкий пирог, патока… Как в СССР. А сейчас – торговцы у власти!

– Что вы знаете про…

– Мать говорила! Отец всю жизнь пахал, а пенсии у обоих – чуть! Почему так? А у ваших рабочих – особняк на берегу реки, квартиры, машины. Одинокая женщина с тремя детьми – ухоженная толстушка! А ведь простая красильщица в цехе? Вы же обманываете…

Пауза затянулась. Все ждали, что скажет Иван Петрович, сыгравший в фильме главу рабочей династии, передовика и весельчака.

– Мда… Наехала. Но, во – первых, дача и квартира в фильме – не мои. И не нашей семьи. Есть сценарий, режиссура. Актер – зависим. Я плохо сыграл?

– Хорошо. В том и беда. Сами не желая, вы словно укор нам. Мол, бедные – сами виноваты. Не сумели, не провернулись… А надо шустрить, у всех – равные шансы… Я для вас – завистливая, злая… Может, – лентяйка? Мы – неумехи, балласт. Своим добрым лицом, шутками и молчанием о несправедливости вы нас убеждаете… В том, что мы – лохи! Фильм то – о современности…

– Не преувеличивайте! Если вы приняли так фильм, еще не значит, что я – пособник режима. Есть остросоциальные ленты, есть – комедии. Я не пою на площади за кандидатов правящей партии. Не выступаю на корпоративах и в баньках олигархов… Я поддерживаю простых людей шуткой, оптимизмом.

Иван Петрович подошел к окну. Внизу играла, веселилась, искрила огнями столица. Вспомнилась фраза политика: «На освещение Москвы уходит бюджет региона…» Но как трудно было пробиться к признанию! Ведь он сам из провинции, шел по чуть – чуть, играл волков в детских спектаклях… Не расскажешь, как репетировал свой коронный смех. В полях, в лесу, до болей в животе. А тут – такое…

– Да что ж, теперь, без шуток, комедий?

– Можно шутить! – Лицо гостьи побледнело. Она поднялась из-за стола. – Но – смех сквозь слезы! И указывать источник слез. Ваш рабочий даже не сказал, что ему повезло с работой. Только радость, только песенки…

– Позвольте специалисту, – вмешалась жена артиста. – Я кинокритик, имею степень. – Писала и книгу о комедиях 30-х годов. В разгар репрессий… Уже расстреливали, гнобили на каналах, в лесах… А народ – упивался смехом комедий. Какой был успех! Вы смотрели «Святого Йоргена», «Веселых ребят», «Волгу – Волгу»… Утесов, Ильинский, Орлова… Представьте, что давали такие фильмы людям. Как поднимали настрой…

– Я выразила мнение. Меня спросили…

– И потом. Как-то не патриотично рассуждаете…

– Я – патриотка народа! А ему сейчас не так хорошо, как в ваших фильмах.

– Сможете изобразить? Кого-нибудь из нас? – Иван Петрович решил сменить тему. – Можно и по рюмке…

– Не сейчас.  Оставлю набросок…

Гостья достала из рюкзака свой блокнот, вырвала страничку. На листке виднелся карандашный рисунок. Автопортрет. Девушка – воин, в национальном головном уборе, схожим с боевым шлемом степняков. За спиной колчан со стрелами, на груди – то ли кольчуга, то ли национальные украшения. На щеках девушки угадывались контуры старика и старухи, вероятно – родителей воительницы.

Она попрощалась с просьбой не провожать. «Не боюсь улиц». Возможно, знала какое-нибудь кун-фу или приемы, когда пальцем, ребром ладони…

– Что за нация? – старший Добродеев рассматривал рисунок. – Не чукча?

– Тунгусы! – сострил сын. – Они метеорит заставили в тайгу упасть. Потом бревна собирали…

– Тунгусы – бывшие эвенки. – добавила жена. – Их мало осталось. В городах – единицы…

Иван Петрович взял с полки журнал, которому недавно давал интервью. Полюбовался своей фотографией. Пробежал глазами текст:

«Сейчас много плохих новостей. Хочется, чтобы в мире было больше доброго, чтобы люди держались семейных ценностей. Чтобы зритель, выходя из зала, становился чуть милосерднее. К своему дому, Родине…»

– Значит, тунгуска? Редкая птица… Выходит, нам повезло? – Тут Иван Добродеев издал смешок, от которого всегда млел обыватель и который считался фирменной деталью известного комического актера.