Читать книгу Горожане. Рассказы, заметки, миниатюры - Олег Аникиенко - Страница 3

Как трудна порой бывает жизнь! Уже несколько дней Живков промучился у постели больного сына. Сколько раз он просиживал в духоте квартиры, встречал врачей, готовил лекарства, от которых его охватывала тоска. И все эти дни, проведенные как в тумане, ему казалось, будто кто-то руководит им, подталкивает, и он, словно привязанный за веревочки, исполняет чужую волю.

В последнее время Живков уверился, – судьба его не сложилась. Ушли мечты о карьере, серьезной учебе. Были мечты и поменьше, но и они, едва вспыхнув, остались позади огоньками прошлого…

Уныло Живков оглядывает комнату. Вот кресло, на котором он любил сидеть после шумной, изматывающей работы. Обычное кресло, какие выпускают тысячами, а потом ставят у таких же одинаковых телевизоров. Здесь он отдыхал от грохота станков. Порой он засыпал в кресле, забывая выключить телевизор.

Он и сам не заметил, как оказался на улице, между панелями серых домов. Мутное небо опустилось на плечи. Снег, подхваченный ветром у земли, врывался под воротник, колол щеки. Как, какими судьбами, он оказался в краю, где так мало солнца над головой? Кто же во всем виноват?

В глубине души Живков чувствовал, – болезнь сына лишь одна из причин его неудач. Просто там, в прошлом, он сам утратил порывы и желания, а с ними и полноту жизни.

Живков шел, охваченный тяжелыми мыслями, не разбирая дороги. Метель то усиливалась, то внезапно стихала, надвигая на него углы домов. Ему вспомнилась лекторша, выступавшая у них в цеху и ее слова: «Счастье человека – в нем самом. Только он творец своей жизни!» Ему хотелось крикнуть тогда: – Неправда! У вас все было! Деньги, время, учитель, наконец! Да, тот самый учитель и друг, которого он так и не встретил в своей жизни. Все сам, все своим умом!

Продрогший, осыпанный снегом, Живков остановился у здания, на котором ветер трепал афишу. Размытыми буквами его звала на концерт приезжая группа. Лицо музыканта с афиши показалось ему знакомым. Справа чернело окошко кассы.

– Концерт! – презрительно думал он, усаживаясь в кресло. – Опять кто-нибудь из «этих»… Какое им дело до него, Живкова! Уже сидя и чувствуя, как отогреваются пальцы, он забеспокоился. Человек пятнадцать сидели темными фигурами в креслах. Живков не знал никого из них, но чувствовал свое родство с ними. Напряженно проводил он взглядом по сцене. Вокруг лежали и стояли инструменты, а рядом – черные ящики аппаратуры. На одном из ящиков откололся угол, на другом – пузырилась обшивка.

Музыканты стояли, спокойно настраивая инструменты. Казалось, их не волнует, сколько зрителей в зале. Но они чувствовали людей. Живков это понял, когда один из них улыбнулся ободряюще в зал, и его обвитый блестящими трубками инструмент покачнулся и замер.

Живков все разглядывал музыкантов. Они казались ему неяркими, будничными, не похожими на артистов. Но почему-то захотелось верить им…

Он так и не дождался начала музыки. Понял, что она уже звучит в нем. Какая-то нота, похожая на дыхание ветра, охватила его. Постепенно звук нарастал, в него вплетались другие звуки, полутона, пробуя себя в странной гармонии. Все походило на слабую метель, окружившую вглядывающегося в нее человека. Незаметно погас в зале свет, и теперь музыканты виднелись сумрачными тенями. Неслышно выводил мелодию скрипач, увлеченно взмахивал барабанщик…

Живков вдруг увидел себя маленького, стоящего рядом с матерью и помогающего ей на кухне. Мальчик стоял, склонив голову набок и выставив живот – следствие перенесенной болезни. Потом он увидел школьника, задумчиво слушающего музыку у зеленого глазка радиоприемника. Толстая учительница зачем-то кричит на него. Сколько их было одноклассников, учителей… Он так и не встретил «своего» учителя. Только однажды, когда ему удалось какое-то задание, учительница внимательно посмотрела на него. Теперь он никого не помнит из них, и ту учительницу забыл, а взгляд ее – помнит.

А вон он – подросток, напился вина и его тошнит в детской беседке. Влекущие груди девушек, шумные танцы, драки… Сколько в его жизни было случайного, ненужного! А над всем этим – строгие родители. Они много работали и учили, как надо жить.

Тяжелые годы армии прошли, смазались серым пятном. Он не любил вспоминать их. Первая женщина… рождение сына. Ребенок родился слабым, недоношенным. Вот он, опухший, в больнице, а рядом такие же дети с пятнами под глазами. Они всегда просили посидеть с ними. Где были их родители? Кто они?

Живков слушал и не верил: музыка говорила о нем, о тех неудачах и радостях, что выпали ему на долю. Все было ясно, понятно ему. И главное, – она не осуждала его за то, что он шел по жизни прямо и честно, не толкая других локтями.

Но теперь, рассказав о прошлом, музыка говорила и о будущем. Что-то простое, светлое наполняло его. Сын поправится, говорила она, снова пойдет в школу. Самого его ценят на работе, ждут. Надо только взять себя в руки. Надо снова заняться сыном, как когда-то он занимался собой. Живков вдруг ясно понял, как много в его жизни не сделано. И годы, что он прожил, показались ему пустяком перед той вершиной, на которую еще можно взойти.

…Свет осветил лица музыкантов, их фигуры в клетчатых рубашках и джинсах. Они заметно устали и теперь молча укладывали инструменты. Ему захотелось сказать им что-то доброе. Он подошел к пианисту. Глаза музыканта смотрели спокойно, и опять показалось, что этот парень похож на него в юности, когда он тоже хотел что-то сделать для людей, да так и не собрался.

Обновленный, Живков вышел на улицу. Метель стихла, и теперь снег мягко освещался из окон. Он оглянулся: на вывеске Дома культуры стекло было надтреснуто в двух местах. Две ломаные трещины пересекали занесенное снегом стекло. Что-то имеющее смысл показалось ему в этой примете.

Живков шел домой, ощущая все больше пружинистость шага. Чутье подсказывало – кризис кончился, и пора снова браться за дело. Сын выздоравливает… Возможно, из него кто-то получится в жизни. Во всяком случае, тут много зависит от Живкова. Да и кто, как не он, должен стать сыну учителем, другом? Он разорвет эту цепь «неудач» и «невстреч». Может, в этом и есть его «большая задача»? Ну, хотя бы на первое время…