Читать книгу Ничего личного - Олег Бойко - Страница 6

Через пять минут я сошел на конечной остановке.

Проводил взглядом развернувшийся и укативший прочь автобус и побрел по круто уходившей в гору бетонной дороге, мимо стоявших по левую сторону мрачных домов и не менее мрачных огороженных низкими заборчиками могилок справа.

К тому моменту, когда я вышел на центральную аллею между кипарисами, над кладбищем уже сгустились сумерки. Стало даже как-то жутковато. Но я знал, что если отложу это дело на завтра, то есть вероятность, что с утра откажусь от своей затеи. А спонтанные решения, хоть иногда и кажутся дурацкими, но в большинстве случаев оказываются верными. По крайней мере, приносят больше удовлетворения, даже если приводят не к тому результату, который ты ожидал.

Отыскать нужную могилку оказалось задачей не из простых. Все очень изменилось за те тринадцать лет, что я здесь не появлялся. Да и был здесь всего один раз, на следующий день после похорон, когда еще не было ни надгробия, ни ограды, а просто темный холмик земли, выложенный цветами, и несколько прислоненных к временному деревянному кресту траурными венками. Но я справился и, спустя двадцать минут блужданий среди могил и деревьев нашел ту, которую искал.

Сейчас здесь все было иначе. Кованая ограда с калиткой, мраморное надгробие с фотографией Вероники в овале, вокруг могилки постриженная травка, а в уголке стройный кипарис в человеческий рост и маленький столик с лавочкой. Видимо, за могилкой постоянно ухаживали, чего нельзя было сказать о соседних, заросших сорняками и колючей ежевикой.

Я вошел и сел.

Посмотрел на ее улыбающееся личико, которого не видел уже много лет и вдруг почувствовал угрызение совести оттого, что не удосужился даже купить цветов. Проглотил подкативший к горлу горький ком и неожиданно почувствовал, как на глазах навернулись слезы. А я вроде никогда не был таким сентиментальным. Даже тринадцать лет назад, стоя на этом самом месте, я не плакал. Просто стоял с чугунной головой и смотрел, а тут вдруг что-то нахлынуло и слезы покатились из глаз сами собой. Я стал их поспешно вытирать, потому что не хотел, чтобы меня видели плачущим, и даже отчаянно зажмурил глаза, чтобы их остановить, но бесполезно. Впрочем, кроме меня, вряд ли кто-то стал бы шататься в темноте по кладбищу. Поэтому я оставил свои жалкие попытки сохранить образ брутального мужчины и дал волю эмоциям.

Спустя пару минут меня уже отпустило. Глаза высохли, а в груди образовалась какая-то пустота, словно меня насквозь прошиб снаряд.

Если честно, то по пути на кладбище я представлял себе, как буду стоять и разговаривать с Вероникой. В голове крутилось столько всяких мыслей, столько слов, из которых я выстраивал свою речь. Но сейчас в голове было пусто. Возможно, от осознания того, что разговаривать с холодным камнем надгробия бесполезно. Тем более просить за что-то прощение. Все нужные слова необходимо говорить вовремя. Живым людям. В глаза. А не спустя тринадцать лет, обращаясь в пустоту.

Поэтому я сидел и молчал.

И в этом безмолвии, нарушаемом только шелестом листвы деревьев, медленно нахлынули тоскливые воспоминания о том, как когда-то очень давно мы с Вероникой были по-детски счастливы.

Это были странные и удивительные отношения, точку отсчета которым я до сих пор так и не мог определить. Наверное, с самой первой встречи, когда я пришел в новую школу и новый класс. Как-то все само собой получилось. Болтали на переменах, гуляли после школы, иногда вечером ходили в кино, постоянно слыша, как нас называли женихом и невестой. И так продолжалось несколько лет подряд, без какого-либо намека на то, что принято называть сексуальным влечением. А потом наивная детская дружба трансформировалась в необъяснимую привязанность друг к другу. И даже короткое расставание на день или два становилось хуже самой невыносимой пытки. И вот, однажды, это было весной, когда мы заканчивали десятый класс, я, как обычно, провожал Веронику домой и уже на подходе к дому, мы вдруг замедлили шаг.

– Знаешь, мне вчера отец задал вопрос… – сказала она, не поворачивая головы.

– Какой? – спросил я.

– Нас с тобой часто видят вместе. Мы гуляем, много времени проводим друг с другом… Впрочем, мы ведь этого и не скрываем. Сам знаешь, поселок маленький – скрывать что-либо все равно, что шило в мешке пытаться утаить. В общем, до него на работе дошли слухи, что о нас сплетничают разное… Вот он и спросил, что у нас с тобой за отношения?

– И что ты ему ответила?

– Ничего… Сказала, что не знаю…

– А он? Его устроил такой ответ?

– Нет. Он разозлился и сказал, что не желает больше слышать ничего подобного о своей дочери… Ругался… Запретил с тобой встречаться…

Помню, как испытал самый настоящий ужас, услышав эти слова.

– И что делать? – спросил я с тревогой.

А она лишь потупила взгляд и с легкой улыбкой произнесла:

– Не знаю…

– Не знаешь?

– Да, не знаю… Я же не знаю, какие у нас с тобой отношения…

Тогда я впервые и поцеловал Веронику. Просто взял за руку, неуклюже приблизился почти вплотную и, наклонив голову, коснулся своими губами ее губ, чуть подернутых смущенной улыбкой. Это длилось секунд пять, не больше. Самое простое соприкосновение, робкое, нежное, лишенное пошлости или вульгарности.

Знать бы мне тогда, что ничего сверхъестественного на самом деле не произошло. Но в тот самый момент мне казалось, что секундой позже земля провалится под ногами, солнце погаснет или никем незамеченный астероид уничтожит все живое на планете, если Вероника оттолкнет меня. Но она не оттолкнула. Наоборот, от души чмокнула в губы, обвив меня за шею руками. Потом разомкнула объятия, рассмеялась и, заговорщическим тоном сказав «до завтра…», побежала домой. А я стоял и смотрел ей вслед, удивленно моргая и ничего не слыша из-за звона в ушах.

С того самого дня все изменилось навсегда.

Нам казалось, что нас ждет удивительная жизнь, полная прекрасных моментов, потому что кроме друг друга нам никто не был нужен. И наш последний учебный год в школе мы провели в наивных мечтах о покорении большого мира. Точнее, о создании своего собственного мира, в центре которого будем только мы. О том, что вместе мы справимся с любой проблемой. Главное, быть вместе, любить, верить друг другу и поддерживать во всем.

Неужели, мы были такими глупыми, что верили в неминуемое успешное будущее? И почему вдруг случилось так, что в какой-то момент не справились? Почему позволили навалившимся проблемам отдалить друг от друга и в итоге победить нас? Ведь мы действительно любили. Я в этом не сомневался даже сейчас. Или именно это обычно называют юношеским максимализмом?

Ведь нас не пугал ни предстоящий переезд в столицу, где нас никто не ждал с распростертыми объятиями, ни поступление в университет, ни даже то, что родители Вероники были против наших отношений. Они считали, что их дочь заслуживает большего, что ни о каких серьезных отношениях и речи быть не может, пока она не получит достойное образование.

Уж не знаю почему, но ее отец никогда не любил меня. Возможно, из-за тех слухов о нас с Вероникой, которые кто-то распустил, и которые в итоге послужили толчком для нас обоих. Он запрещал нам с Вероникой встречаться и даже грозил переломать мне ноги, если я появлюсь на пороге их дома. А он мог – военный, бывший десантник с Афганом и первой Чеченской за плечами. Но и это не было для нас с ней помехой. И кто знает, может, ее чувства ко мне были даже сильнее моих, если, не смотря на все запреты, Вероника против их с матерью воли все-таки оставила отчий дом и уехала со мной.

Разумеется, потом все было не совсем безоблачно. Но вместе мы решали наши общие проблемы с учебой, жильем – сняли однокомнатную квартиру на отшибе, и подрабатывали, как могли, чтобы платить за жилье и как-то сводить концы с концами. Иногда спорили по каким-нибудь вопросам, в основном на тему нашего более чем скромного бюджета. Но никогда не ругались. Единственный вопрос, в котором мы не могли прийти к окончательному решению – это узаконивание наших отношений. Конечно, мы оба хотели пожениться. Веронике всегда говорила, что ей было неважно, будет ли это просто скромная процедура бракосочетания без свидетелей или свадьба в самом широком смысле этого слова, с шикарным платьем, рестораном и кучей приглашенных родственников и друзей. Мне тоже, но я придерживался мнения, что к тому моменту должен гарантировать нашей будущей семье маломальскую финансовую стабильность. В итоге, каждый наш разговор на эту тему заходил в тупик, и мы откладывали решение на потом. Равно, как и вопрос с детьми, который возникал в ходе споров о свадьбе. Но здесь мы хотя бы оба понимали, что пока сами не встанем на ноги, о детях не может быть и речи.

Так что именно эти две темы в конечном итоге и стали камнем преткновения на нашем пути к тому будущему, о котором мы мечтали, и к которому шли на протяжении двух лет после переезда в столицу. А время шло. Вопрос поднимался чаще, разговоры становились резче и короче, а молчание после них дольше и тяжелее.

И вот после очередной из наших ставших происходить с завидной регулярностью перепалок, когда я наговорил ей того, чего говорить не следовало, Вероника вдруг уехала к родителям, даже ничего мне не сказав. Так что о ее отъезде я узнал только, придя следующим вечером домой и, не обнаружив большую часть ее вещей. Помню, я впервые впал в такое бешенство, что устроил погром в квартире, а потом позвонил Веронике и накричал на нее, в грубой форме пожелав ей счастливого пути и не возвращаться. Потом, конечно, сожалел о сказанном и даже звонил с извинениями, но Вероника ответила, что не желает меня слышать. А потом вообще перестала отвечать на звонки, и если я звонил не со своего номера, то клала трубку, услышав мой голос.

Тогда-то я и обиделся, хотя всегда считал, что мужчина не должен обижаться ни при каких обстоятельствах. Но, как мне тогда казалось, жертвой этой драмы был именно я. И то, что Вероника уехала, пока меня не было дома, я расценивал, как предательство. Поэтому перестал звонить и не давал о себе знать около двух недель, а когда она вдруг сама неожиданно позвонила, я тоже не взял трубку, решив отплатить той же монетой. Представлял, как ей должно быть стыдно за свой поступок. Хотел, чтобы она поняла, каково было мне слушать гудки вместо ее голоса. А когда вдоволь поглумился и сам набрал ее номер, то услышал всего одну фразу, произнесенную заплаканным голосом:

– Какой же ты все-таки мудак!

И все. Снова короткие гудки.

Это были последние слова Вероники, сказанные в мой адрес.

Только спустя два дня мне позвонила Юлька, но, расплакавшись, ничего не смогла сказать и отдала трубку своей матери, которая и сообщила мне, что Вероника погибла. Ее тело обнаружили утром на волнорезах у пляжа. Оно было сильно повреждено. Видимо, волны били ее о камни всю ночь, пока на море был шторм. Не помню уже, что именно она мне тогда говорила еще, но я сидел, оглушенный новостью, и тупо смотрел в стену, не веря своим ушам.

Но страшнее всего оказалось другое – то, что я узнал только на следующий день к вечеру, когда приехал на похороны, на которых в итоге не присутствовал, потому что отец Вероники, едва увидев меня, прогнал взашей. Оказалось, что на самом деле Вероника не утонула, как могло показаться на первый взгляд. Прибывшие на место криминалисты обнаружили стекло в волосах и в ранах на голове, а характер некоторых повреждений свидетельствовал о том, что Веронику сбила машина. И первая же медицинская экспертиза это подтвердила: стеклянные осколки – это фрагменты лобового стекла. Следовательно, кто-то просто-напросто сбил Веронику, а потом бросил тело в штормящее море, чтобы замести следы своего мерзкого преступления.

Но виновника так и не нашли, как не нашли нигде в округе автомобиль с характерными повреждениями. И никаких свидетелей, ничего вообще. Наш поселок и сейчас-то людным не назовешь, а в те годы и подавно. Поэтому никто ничего не видел и не слышал. Тем более, накануне этой трагедии, весь вечер лил проливной дождь, и на улицах людей не было. Поэтому даже место, где этот несчастный подонок сбил Веронику, установить не удалось. Так что расследование изначально было обречено на провал. А впрочем, я был уверен, что этим делом никто особо не занимался. Скорее всего, его продержали положенный срок на столе у следователя, а потом списали в архив.

И как бы это грустно или даже страшно ни звучало, мне подумалось, что когда-то точно так же на полку ляжет дело о пропавшем Юлькином шестимесячном Пашке. И очередная сволочь, совершившая отвратительное преступление, не получит по заслугам, а кто-то так же, как я сейчас, потом будет с грустью смотреть на подобное мраморное надгробие.

Тишину разрезал телефонный звонок. Это был Виталик.

– Куда пропал? – спросил он после короткого приветствия.

– Да так, гуляю…

– Скоро будешь?

– Да, через полчасика где-то…

– Хорошо! А то бабуля такой гуляшик состряпала. Думаем, ждать тебя к ужину или нет?

– Подождите, если не трудно… Взять чего-нибудь в магазине?

– Э-э-э… Если только пива пару банок…

– Ладно.

Я отключился.

Взглянув еще раз на едва различимую в темноте фотографию Вероники, я поднялся с лавочки и, положив руку на холодный мрамор, простоял так еще с минуту. Потом повернулся и побрел обратно. Сквозь кладбищенскую темноту.

Быстро прошагал по кипарисовой аллее и той же бетонной дорожкой, которой пришел, спустился к автобусной остановке. Спросил у кого-то из поздних прохожих, когда будет автобус, и, узнав, что у меня в запасе есть еще несколько минут, перешел на другую сторону улицы, где над входом в маленький поселковый магазинчик тускло мерцала вывеска «ПРОДУКТЫ».

Внутри был самый настоящий Советский Союз – широкий прилавок, за которым стояла дородная тетка в переднике, а позади нее до потолка высились витрины, уставленный всем, что было в продаже: крупы, консервы, соленья в банках, алкоголь, кондитерские изделия и хозтовары. Когда я вошел, она бросила на меня недовольный взгляд. Видимо, уже собиралась закрывать магазин.

Передо мной был еще один покупатель – высокий и широкоплечий, но ссутулившийся мужчина в потрепанном военном бушлате, перед которым продавщица выставила на прилавок бутылку водки. А он тем временем медленно складывал в пакет какие-то консервы, буханку хлеба, банку кабачковой икры и три пачки сигарет.

– Валера, это в последний раз… Ясно? – едва слышно процедила она сквозь зубы, чуть покосившись на меня.

– Все отдам до копейки… – ответил он ей хриплым голосом, оправляя в пакет бутылку. – Ты ж меня знаешь. Вот получу пенсию и сразу же принесу…

– Ой, иди уже, горе мое… только закусывай, как следует! – махнула она рукой и переключилась на меня. – Вам чего, молодой человек?

Я чуть подвинулся в сторону, чтобы пропустить отоварившегося в долг мужчину, и уже было открыл рот, чтобы попросить пива и чего-нибудь еще, как вдруг наши с бывшим воякой взгляды встретились, и мы замерли, уставившись друг на друга…

– Валерий Михайлович?

– Хм… Вот так встреча…

Казалось бы, уже взрослый мужчина, а у самого вдруг сердце в пятки ушло от испуга. Сегодняшний день подбросил мне очередной сюрприз в виде отца Вероники, которого я в последний раз видел именно в день похорон тринадцать лет назад, как раз когда он пообещал убить меня, если еще раз встретит. И вот я стоял перед ним на ватных ногах, беспомощно хлопал глазами, а он просто смерил меня взглядом с головы до ног, еще раз хмыкнул и спросил:

– Какими судьбами?

– Э-э-э… Случайно… Проездом… – слова как-то не хотели складываться в предложения. – Вот, заехал… Веронику… проведать…

– Торопишься?

– Да нет вроде…

– Поболтаем?

– Давайте…

– Валь! – не оборачиваясь к ней, обратился он к продавщице. – Дай еще одну в долг!

Но я, перехватив ее очередной недовольный взгляд, вставил:

– Я заплачу!

– Вот еще! – тут же запротестовал отец Вероники. – Я сам могу за себя заплатить! Но не сейчас! Так что, Валя, давай еще одну, и мы пошли…

– Ох! – продавщица устало покачала головой, снова смерила меня враждебным взглядом, и с шумом поставила на прилавок вторую бутылку.