Читать книгу Места силы. Шаманские экскурсы. Том 5. Толстой. Боги. Узел русской жизни - Олег Давыдов - Страница 2

Чтобы продолжить1 вникать в шаманскую подоплеку китайской «Книги перемен», поговорим о книге нам более близкой и, кажется, более понятной. О романе Толстого «Война и мир». Это название можно бы перевести на китайский как «Ян и Инь». Ведь речь о безотчетной игре света и тьмы, жара и холода, верха и низа, востока и запада, женского и мужского, человека и бога, войны и мира. Игра Инь и Ян задает ход сюжетных потоков. Это как в жизни, но в тексте потоки уже препарированы, их легко проследить, увидеть истоки, русла, зоны турбулентности, точки бифуркации. Можно следовать за развитием сюжета в целом, а можно – за развертыванием архе отдельных героев. Выделим сейчас лишь один поток.

Примерно месяц прошел с того дня, как Наполеон напал на Россию. Русская армия отступает и вместе с ней – Николай Ростов. Переходы, дожди, ухаживания за женщинами, рассказы о героизме, заботы о провианте… Жизнь течет своим чередом. Это присказка. А вот начинается сказка. 13 июля 1812 года около местечка Островне под Витебском эскадрон гусар Ростова стоит в прикрытии батареи. Русские уланы ушли в атаку под гору, налетели на французских драгун и через пять минут понеслись назад. Драгуны их преследуют. Николай, наблюдая с горы, «всей душой участвовал в движении улан» (здесь и далее в цитатах Толстого курсивы, кроме специально оговоренных, мои. – О.Д.). Теперь внимание:

«Он чутьем чувствовал, что, ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.

– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…

– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…

Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая».

Здесь описано ровно то, что в «Книге перемен» называется юань хэн (раз – понесло2). «Не думая, не соображая», Ростов «толкнул» своего донского коня, а дальше все происходит само. Перед нами поток. И вот уже скоро конная лава, приведенная в движение в точный момент, сомнет неприятеля.

Вообще-то из текста можно понять, что этот поток тек с горы еще до начала атаки, напрягал эскадрон, но был пока что невидим. И вот проявился, буквально как пар над котлом с рисом в иероглифе, означающем ци3. Конная лава двинулась потому, что была подхвачена какой-то овладевшей всеми невидимой силой, смысловым током ци (ести), потекла вместе с ним. Вот как Толстой объясняет поступок Ростова: «Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать».

Интересное слово употребляет писатель: «выдержать». В предыдущем экскурсе мы разбирали разные варианты перевода иероглифа чжень, входящего в магическую формулу сы дэ (вообще, советую перечитать тот экскурс4, чтобы лучше понимать текущий), и один из вариантов перевода был – «выдержка». Но потом нашлось более емкое понимание слова чжень, предполагающее яйное взаимодействие разных потоков и включающее, среди прочего, «выдержку», как один из своих аспектов.

Об этом еще много придется говорить. А здесь самое место напомнить5, что логика потока (которая описывается понятийным аппаратом аристотелевского учения о движении, а также – формулой юань хэн ли чжень «Книги перемен») предполагает переход от возможности (динамис, юань) к осуществленности (энтелехейя, ли) посредством действия (энергейя, хэн). Но кроме того должно быть еще нечто, осуществляющее это действие. Проблема, собственно, в том, чтобы понять, что представляет собой это нечто. А вернее – кого оно представляет. То есть – кто проявляет выдержку или не выдерживает.

«Не смогший выдержать» Ростов бросается в атаку, «забыв себя». В русском языке немало выражений, которые описывают это состояние. «Выйти из себя», «быть вне себя», «больной пришел в себя», «человек не в себе», «потерял себя», «растерялся», «забыл себя», «забылся сном», просто «забылся», «эй, не забывайся», «не зарывайся», «опомнись», «очнись», «соберись», «возьми себя в руки» и так далее. Все эти выражения указывают на состояния, в которых некто оказался отделен от самого себя. При этом подразумевается, что человек либо потерял сознание, либо утратил чувство реальности. А воссоединение с собой, возвращение в себя означает восстановление сознания или обретение чувства реальности.

Это понятно. Но не так уж понятно, что происходит, когда мы несемся. Мы что – несем себя? Не совсем, ведь дело происходит само собой, бессознательно, невольно, делается. Тогда – что значит «ся»? В словаре Даля можно прочесть:

«СЯ, частица, принимаемая за сокращенное себя, но выражающая иногда, при глаголах, совсем иное, трудно объяснимое понятие. 1. В возвратном, на себя обращенном действии, ся заменяет себя, и потому (в церк. и стар.) нередко ставилось впереди: ся деяти, ся утешати, вм. деяться, утешаться; он про то ся на меня (мя) злобить, злобится; он чешет себя, ся чешет, чешется; но палец, бровь чешется, свербит, зудит. 2. Близко к сему значенье, где дело делается будто само собою: крупа сыплется из мешка; веревка волочится, замазка отвалилась. 3. Также сходно значенье действия одного предмета на другой: железо куется; но куется также значит: поддается ковке. Хлеб молотится, его молотят. Солгалось, так случилось. 4. Взаимное, обоюдное действие: драться, обниматься; но глаг. драться также значит бить других, говоря об одном. Рядиться, может быть взаимное: хозяин с подрядчиком рядятся; но и каждый из них порознь рядится. 5. Иной глаг. вовсе не расстается с ся: улыбаться, смеяться; случаться, бояться. Иной получает вовсе другое значенье: плакать, и плакаться на кого; сбывать и сбываться; а иной почти не изменяет его: молить Бога и молиться Богу; он все бранит или бранится; скупо торгуешь, или -ся; на сердце гребтит, или -ся; дожидать и -ся кого; он на всех плюет или он все плюется. Живая подвижность русских глаголов не поддается доселе школярным путам; значенье частицы ся можно изучить не иначе, как собрав все глаголы на ся, и все примеры к ним из старины и из живой речи, отрешась притом вовсе от грамматики».

Сейчас нам интересен в первую очередь аспект «ся», указывающий на действие, которое делается как бы само собой. Или, как сказал бы Аристотель, имеет в себе самом начало (архе) движения и изменения. Совершенно очевидна разница между словами «чешется» (он чешет себя) и «чешется» (зачесалось). В последнем случае это как будто безличный процесс. Более того, подобного рода процессы выглядят безличными, даже если относятся прямо к лицу: улыбнуться. Ведь не ты же сам себя улыбнул (хотя, конечно, можно вымучить улыбку), а что-то в тебе тебя улыбнуло. Сейчас в ответ на шутку часто можно услышать: «Улыбнуло». Правильно, какой-то ценитель юмора внутри вас заставил ваше лицо расплыться в улыбке.

Когда что-то во мне вот так вот делается помимо меня, можно сказать, что это действие какой-то части моей души, автономного комплекса, одной из моих многочисленных личностей. Об этом я говорил6. Но вот другие примеры: рис варится, вода льется, время тянется, мечта сбывается. Что значит «рис варится»? Мы можем, конечно, рассматривать варку риса как действие какого-нибудь повара, который варит рис. Но язык сохраняет также шаманское понимание того, что рис варится сам, варит себя. Коперник в свое время придумал, что Земля вращается вокруг Солнца. Молодец, он создал удобную схему для вычислений. Но ведь это не отменяет того, что Солнце движется вокруг Земли. Движение относительно. Вот так и с рисом, который варится. Варка риса – это процесс (перемен), имеющий свое начало (архе) в самом себе.

Вообще, кто вам сказал, что рис не использует человека, стоящего рядом с плитой, для того, чтоб свариться. Очевидно, использует. А кроме того рис использует человека для вспашки полей, посева семян, ухода за всходами, уборки урожая и еще множества дел, которые являются элементами культуры риса (о других культурах см. в Томе Третьем7). Рис – это божество, эксплуатирующее человека для каких-то своих целей (ли). А заодно и создающее человеческую культуру, соответствующую достижению (хэн) целей, которые преследует рис. Людей приучают думать, что это они сами варят рис, сами изобрели приемы его обработки и чуть лишь не всю культуру вообще. Но это такая же узость, как верить, что Земля вращается вокруг Солнца, в то время, как они просто движутся друг относительно друга. И то же самое с человеком и рисом. Они взаимодействуют, находятся в симбиотических отношениях, содержат друг друга (во всех смыслах этого слова). Не понимать этого – значит оставаться в самонадеянном 20-м веке, а это сегодня уже – ой, как стыдно, господа.

Шаман проходил университеты, знает он вашу науку, бывало, и ногу задирал у ее пограничных столпов. Поэтому и употребляет эту науку лишь там, где она применима. А там, где сие допотопное порождение мрачных веков просвещения мешает видеть невидимое, камлач достает из-за пазухи колотушку шаманского знания и раз прёт есть… В частности, шаман понимает любой текущий процесс как (в том числе) яйный. Ибо, конечно, всякому ясно, что вода течет потому, что есть перепад высот. Но кто его создал, кто выбрал путь для реки? Разумеется, дух, который струится, используя перепад. Струит себя и постольку – струи реки. И то же самое происходит, когда я улыбаюсь (меня улыбает). Или когда Ростов несется в атаку (его несет бес конной лавы). Или когда мои глаза боятся, а руки делают…

Филологи говорят, что в возвратности глагола и местоимения выражено значение направленности действия на субъект действия (я вижу себя). Это верно. Но филологи не хотят признавать возвратными некоторые глаголы на «ся», поскольку не видят в них субъекта. А это уже недоразумение. То, что вы называете субъектом, всегда можно обнаружить. Просто надо иметь в виду, что любой процесс в основе своей – одушевленный. Сегодня об этом забыли, но язык хранит память о реалиях, которые ослепленный светом науки человек уже не видит. А между тем, они никуда не исчезли. Кем, например, сказывается сказка? Не сказочником, он лишь инструмент сказывания, а сказка сказывается сама. Здесь частица «ся» указывает на то, что у процесса сказывания есть нечто вроде души, какая-то автономность, своя архе, предполагающая динамис, энергейю и энтелехейю.

Толстой это знал. Он не вымучивал тексты, не напрягался. Он следил за потоками и двигался с ними и в них. Доверял им, даже если казалось, что его несет не туда. И действие развивалось естественно. Вот что в 1878 году Толстой пишет Страхову: «Отчего напрягаться? Отчего вы сказали такое слово? Я очень хорошо знаю это чувство – даже теперь последнее время его испытываю: все как будто готово для того, чтобы писать – исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергии заблуждения, земной стихийной энергии, которую выдумать нельзя. И нельзя начинать. Если станешь напрягаться, то будешь не естествен, не правдив, а этого нам с вами нельзя» (жирный курсив Толстого – О.Д.).

«Напрягаться» – это нечто очень близкое по смыслу к выдержке, но есть и разница. Перестать напрягаться – значит перестать удерживать себя в определенных рамках (или загонять себя в них), отдаться потоку. А не выдержать – как Ростов – значит потерять самообладание, контроль над собой, оказаться захваченным потоком. Разница в намерении. И здесь начинают проступать интересные аспекты того, что в «И цзин» называется чжень.

Напомню, что это слово переводят как «выдержка, стойкость». А шаман в предыдущем экскурсе связал его с яйностью. Чтобы прояснить эту связь, потребуется еще немало усилий, но и сейчас уже можно сказать, что чжень указывает на такое отношение «я» и «ся», при котором «я» – это «ся» для какого-то другого «я». Например, Ростов оказался «ся» конной атаки, которая явно обладает собственным «я», которое в этот момент заменяет собой «я» Николая. А это значит, что гусар не удержал свое «я». Не выдержал. Стал одержим каким-то иным, не своим «я», какой-то неведомой силой. Вот он «тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французскими драгунами».

Сценарий конной атаки прост и понятен: разогнаться, опрокинуть, рубить… «С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун». Все делается само. Вот выбрана жертва (слово хэн изначально значит «приносить жертву»), Ростов скачет за ней. Цель (ли) близка: «Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу».

Ударил, впрочем, не сильно, так только – намечая необходимое действие. И «в то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло». Почему? Да потому, что цель уже достигнута, жертва принесена. И воодушевление сразу же испарилось. Сдулось то, что напрягало гусара, когда он несся в атаку.

Лев Толстой в Ясной Поляне

«Ростов скакал назад с другими, испытывая какое-то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что-то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему». Что именно? А вот смотрим: Ростов ударил француза «сам не зная зачем». Это, конечно, не значит, что он не знает о том, что рубить в бою – положено по сценарию. Это значит лишь, что он действовал бессознательно, был вне себя. А как только пришел в себя стал размышлять о происшедшем. Но все не может понять, что с ним стряслось. Что-то не то. Ростов этим настолько подавлен, что даже не радуется тому, что генерал Остерман-Толстой вместо того, чтобы наказать за самовольную вылазку, благодарит и обещает представить к Георгиевскому кресту.

«Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем-то все думал». О чем все-таки? Вот как Толстой передает эти мысли: «Так только-то и есть всего то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»

Бражники это поймут: пришедший в себя Николай испытывает нечто вроде терзаний похмелья, когда все никак не можешь вспомнить, что это такое вчера натворил во хмелю. А если помнишь свои вчерашние подвиги, спрашиваешь себя: как я мог такое сделать, зачем, почему, ведь я не такой… Ну, разумеется не такой. И все это сделал не ты, а кто-то другой, тот, кто был в тебе в тот момент, был тобой, вел тебя, тобой действовал. А когда сделал то, что ему было нужно, вдруг оставил тебя. И теперь ты задаешься дурацким вопросом: «Разве я это делал для отечества?» А спрашивать надо короче: «Разве я это делал?» На такой вопрос можно ответить четко: нет. Но кто же тогда?