Читать книгу Места силы. Шаманские экскурсы. Том 5. Толстой. Боги. Узел русской жизни - Олег Давыдов - Страница 3

Вернемся на поле боя, где с Ростовым случилось событие, смысл которого он все не может понять. Он должен был ждать команды, но не выдержал, толкнул коня, и дальше атака стала развиваться сама собой. В этом, собственно, корень его терзаний: разве я это сделал? Нет, это с ним случилось. Но что случилось? Да то, что он был подхвачен бесом военного счастья, пережил мистический опыт. Это было так неожиданно… Николай в тот момент даже не молится, как он молился несколько раньше, во время охоты на волка, аналогом которой оказался бой под Островне: «С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал».

Во время охоты Николай молился о том, чтобы на него вышел волк: «Ну, что тебе стоит… сделать это для меня! Знаю, что ты велик, и что грех тебя просить об этом; но ради бога (все курсивы в цитатах мои. – О.Д.) сделай, чтобы на меня вылез матерый». И волк вышел. «Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования». Действительно, все очень буднично. И все так понятно: человек попросил, бог исполнил.

А во время атаки Николай ни о чем и не просит, бог вдруг сам, без всякой молитвы, обрушивается на него.

Вообще-то, обычно так и случается. И только крайняя неосведомленность гусара в духовных делах не позволяет ему пережить это событие так, как переживает его какой-нибудь мистик вроде Иоанна Креста: «Когда Бог дарует душе эту сверхъестественную милость, возникает столь великое единение, что все и в Боге и в душе становится единым в преображении соучастия, и душа кажется больше Богом, нежели душой. По существу, она является Богом в силу соучастия» (этот перевод взят из книги Хорхе Феррера «Новый взгляд на трансперсональную теорию»). Мистики всех времен и народов в один голос твердят о таком единении. И то, что произошло с Николаем, можно описать как причастность к деянию бога военной победы. Или – соучастие в его лихом деле.

Не надо думать, что мистический опыт Иоанна Креста чем-то выше и лучше мистического опыта Николая Ростова. Механизм единения (со-бытия) в обоих случаях тот же самый. Просто Иоанн и другие известные мистики вразумительно описали свой опыт и таким образом утвердили его как нормативный. А Николай только и знает о мистике, что это – нечто связанное с девичьими гаданиями, посещением церкви и молитвами, в которых чего-то просят. То, что знает Ростов, тоже в своем роде мистика, но – выхолощенная. А объяснить гусару, что в его душе, коне и разящей руке, может сидеть настоящий Марс, – в голову никому не пришло. И вот молодец, который только что был одержим божеством, не может понять, что с ним случилось. «Так только-то и есть всего то, что называется геройством?» А вы чего хотели Николай Ильич? Обряда? Заклинаний? Нет, бог военного счастья может явиться непрошенным.

Поскольку Николай не имеет ясного представления о том, что такое мистический опыт и как вести себя, когда бог овладевает тобой, он вспоминает это событие как что-то странное, шокируюшее. Тогда как это просто измененное состояние сознание, сон наяву. В некотором смысле эта атака ему и правда приснилась. Я не хочу сказать, что она была нереальна, я лишь хочу подчеркнуть, что она не соответствовала представлениям Николая о повседневной реальности. Дело в том, что состояние сознания, в котором обычно пребывает Ростов, то, что он сам считает своим «я», – это социально обусловленная личность (в психологии Юнга это называется маской или персоной). И ей соответствует реальность, обусловленная требованиями общества, в котором человек сформировался. Социальная личность Ростова ограничена в первую очередь предрассудками того круга, к которому принадлежит его семья.

Все Ростовы ужасно зависимы от того, что о них скажут, как их увидят, оценят. Например, в начале охоты Николай молится своему богу (христианскому, как он думает, хотя молит его «ради бога»): «Сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах дядюшки, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Взгляд дядюшки – это всевидящее око бога социальной группы, в которую входит Николай. Но овладевает им совсем другой бог. Как только Ростов видит волка, он начисто забывает и бога, которому только что молился, и связанные с ним требования социальной нормы. Происходит переключение на что-то другое, замена социального «я» на – охотничье. Ростова больше не интересует, что скажет дядюшка, он впадает в раж: «Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка». Бог охоты, который вывел матерого на Николая, теперь разворачивает сюжет травли, где главный герой – он сам, бог-охотник, с которым Ростов и отождествился.

И точно так же во время атаки. Николай «не выдерживает», теряет связь со своим социальным «я», для которого имеют смысл такие вещи, как моральная норма, отечество, мнение дядюшки, оценка начальства… Бог войны (тут он похож на бога охоты) не знает, что такое отечество. Одержимому им человеку некогда думать о столь отвлеченных вещах. В атаке надо не думать, а драться, быть берсеркером, зверем, забыть все, кроме святой цели: догнать и зарубить. В этом заключена энтелехейя боя, которая, собственно, и направляет Ростова. Но когда он приходит в себя, вновь становится социальной личностью, все меняется. К боевому мистическому опыту припутываются мысли об отечестве.

Отечество вещь, конечно, тоже мистическая, но – совсем в ином роде. Вот, скажем, на параде Ростовым овладевает божественный дух Царя-батюшки. Царь, несомненно, символ отечества. Одержимость им Николай переживает как влюбленность в Александра I: «Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому-то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова». Это «приближающееся слово» явно сопоставлено со Словом Отца Небесного.

Такова мистика власти. А в бою и на охоте мистический опыт иной, опыт хищного азарта: «Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца». Полное единение с целью, тождество жертвы и жреца. Волк или заяц травятся, а охотники и собаки охотятся. Тут перед нами самая суть жертвенного действа (вспомним значение пиктограммы хэн8), в котором жрец, жертва и бог нераздельны.

Ростовы на охоте. Акварель Д. Кардовского, 1911

И кстати, Наташа Ростова, участвующая в этой охоте, переживает мистику травли даже острее, чем Николай. Брат в забытьи измененного охотой сознания что-то бормочет себе под нос о собаке и зайце. А сестра верещит буквально, как сам этот заяц: «Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время».

То, что Толстой называет здесь «она сама», – есть социальное «я», которое «не выдержало», вытеснилось. Девушка не смогла удержать нормативную личность, одержима бесом охоты, который визжит из нее. Но и эта, скажем так, Артемида ненадолго удержится в ней. Скоро в Наташе начнет действовать другое «я». И это будет совершенно другая Наташа. Уже через пару часов она пойдет в пляс у дядюшки, и сам Толстой удивится: «Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, – эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, – этот дух?» Пройдет еще немного времени, и Наташа встретит Курагина. Тогда ею овладеет совершенно другая духовная сущность, блудливая Венера. А в конце романа мы узнаем в графинечке многоплодную Великую мать. И спросим себя: а где же настоящая Наташа? Есть ли что-то такое, что объединяет все эти состояния?

Разумеется, есть, а иначе какие могут быть я, вы, Наташа… Но об этом, о самости, которая являет себя в обыденной жизни как чжень (или все-таки скажем по-русски – держь), мы будем говорить в специальном экскурсе. А сейчас лишь заметим, что одержимость бывает разная. Одно дело, когда мной что-то делается, и совсем другое – когда что-то делается со мной. В обоих случаях дело делается само. Но в первом случае я активный участник. Я сам варю рис, сам пишу, сам скачу, хотя и понимаю (а могу и не понимать), что несусь на гребне волны, использую энергейю потока, согласен с ним, печенкою чую, что архе потока благоприятствует мне. И совсем другое дело, если со мной что-то делается. Тут я совершенно страдателен, я жертва, я пища. Я лишь объект чужого действия (возможно, впрочем, полезного мне). Дело делается против моей воли. Я хочу, но не могу действовать сам.

Обычно люди не знают, что именно и куда их несет, не видят потоков, просто барахтаются в них, пытаясь выплыть в нужном им направлении, часто – против течения. И таким образом попусту теряют силы. А потом говорят: кто-то хапнул мою энергию. На самом-то деле не хапнул энергию (физическую), а подменил архе, то есть – смысл (энергейю) и цель (энтелехейю) потока. Давайте посмотрим, как это бывает. Вот Николай Ростов был с детства влюблен в бесприданницу Соню. Влюбленность – это, конечно, одержимость, тянущая к некоей цели (я об этом не раз говорил9). Но в том-то и фокус, что Соня – отнюдь не та цель, к которой должен стремиться Николушка. И дело даже не в том, что родители не хотят этого брака. Дело в том, что какая-то сила в душе Николая уже решила, что Соня – ложная цель, хотя сам он об этом решении еще даже не подозревает. В принципе, это напоминает ситуацию перед началом атаки: что-то уже началось, но еще не проявилось в конкретных зримых всем действиях.

И все же мы можем увидеть, как преследование ложной цели ведет к лишению средств (энергии) для ее достижения. В случае Ростова – буквально денежных средств. Смотрите: что-то, какая-то сила заставляет бретера и игрока Долохова влюбиться в Соню. Знакомит их, конечно, Николай, что и позволяет считать, что инициатива дальнейшего – если и не исходит от него самого, то – проходит через него. Долохов делает Соне предложение и получает отказ. А на третий день после этого приглашает Ростова на прощальную пирушку. Теперь следим за руками. Долохов мечет банк и предлагает Николаю поставить. Тот по природе своей не игрок, к тому же слышал, что Долохов не чист на руку. Чуя подвох, гусар мнется. Долохов: «Да и лучше не играй». Но далее:

«Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.

– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру».

Дальнейшее напоминает охоту или атаку. Но только Николай здесь играет роль жертвы. Он как бы загипнотизирован, попал в поле действие чужой воли, движется в потоке, который направляет Долохов (или кто-то, стоящий за ним).

«Все карты Ростова бились, и на него было написано до восьмисот рублей. Он надписал было над одной картой восемьсот рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.

– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.

Ростов повиновался, оставил написанные восемьсот и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил».

По сути это зловещий сон. Человек сам не свой, он осознает происходящее, но абсолютно лишен своей воли. Вся воля здесь – Долохова. Николаю кажется, что он сам делает ставки, но это не так. Ставки делаются не им. Эта игра – ясный пример того, как посторонняя сила, чужое «я», овладев человеком, цепко держит его и тащит, может быть, на убой. Знакомо вам это? Конечно, знакомо. Тебя влечет какой-то поток, ты чувствуешь, что попал, но ничего не можешь поделать. Не можешь проснуться. С тобой вот именно что-то делается, ты не принадлежишь сам себе, ты вроде бы – ты, но – нет, ты игрушка в чьих-то руках.

Эта игра остановится только в момент, когда ее решит остановить Долохов. А он решил остановить ее после того, как Николай проиграет 43 тысячи (43 – это сумма лет Долохова и Сони). Ростов не может знать этого. Он вообще не понимает, что с ним происходит. Но он улавливает детали своего сновидения: «Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из-под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти». Шаман истолкует эти детали как симптомы манипулирования. И отметит, что при полной невозможности вернуть свою волю, взять себя в свои руки, проснуться, при всей страдательной сяйности Николая, в его кошмаре все же присутствует некое «я»: «Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? /…/ Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно, все это ничем не кончится».

Типичная ошибка человека, попавшего в поле чужой энергейи (семантики). Пробуждение от этого сна наяву будет ужасным. За привязанность к Соне придется платить. «Когда прикажете получить деньги, граф?» – спрашивает Долохов.

«Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.

– Я не могу вдруг заплатить все, ты возьмешь вексель, – сказал он.

– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.

«О, это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов».

Николай ничего и слышать не хочет о своих отношениях с Соней: «Моя кузина тут ни причем». Однако именно детская влюбленность в нее привела к тому, что он так проигрался. Теперь его жизнь переменится. Да, Ростов еще долго будет считать, что лучшей жены, чем кузина, ему не найти, но процесс отторжения Сони как цели, к которой надо стремиться, уже вовсю разворачивается. Он четко проявился в ходе этой злосчастной игры. А завершится этот процесс примерно к началу войны 1812 года. Новая жизнь Николая начнется ровно в момент, когда под Островне он вдруг потеряет свое социальное «я» (персону), а придя в себя, будет мучиться, не понимая, что с ним приключилось.

Собственно, он и не может понимать таких вещей, у его персоны нет для этого инструментария. Но ведь в Николае сидит много всякого, он может переживать мистические приходы и претерпевать перемены, которые те с собою несут. Потеря себя стала стартом процесса, который поведет его к новой цели. Причем перемены (в смысле «И цзин») начинаются сразу же после атаки. В конце главки, в которой рассказано о том, как Ростов не выдержал, Толстой как бы между делом замечает: «Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все-таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения».

В общем, раз и попёрло! Успех по службе, однако, совсем не та цель, к которой понесся Ростов, когда, не выдержав, толкнул своего коня. Какова ж тогда цель? Ну, конечно, княжна Марья Болконская, с которой он пока еще не знаком, но на которой женится в эпилоге романа.

А теперь, продолжая читать книгу перемен Льва Толстого, посмотрим, какой из гексаграмм «И цзин» соответствует процесс, начавшийся с атаки, разобранной в этом экскурсе.