Читать книгу Руины Арха - Олег Фомин - Страница 5

Выходим к подножию горы. Стопка этажей с небоскреб давным-давно обрушилась, и теперь карабкаемся по склону из каменных углов, на многих пухлые коврики мха, меж травинок шмыгают ящерки, то и дело рядом с ухом гудят крылья жука. Над нами черный купол, обрывки каменных жил, будто муравейник выжрали изнутри.

Плащи треплет ветер, его хоровод вокруг горы начался, наверное, со дня обрушения, воздушные наждаки сточили углы обломков до округлостей.

Забираясь на очередной обломок, я чихнул, ботинки соскользнули, повис на руках, подо мной качается пропасть. Мускулы дрожат, взбираюсь на плиту как на лошадь. Надеюсь, это пыль, а не зачаток простуды.

– А чем в Руинах лечат простуду?

– Цианистый калий, – отвечает сверху. – От всех болезней.

На капюшон сыплются камушки из-под подошв Бориса, я успел заметить раненый край плаща, но пришлось отвернуться, снова чих.

– Будь здоров, – буркнуло с высоты.

– Ты такой хмурый из-за плаща?

– Не поймешь.

– Ну почему же… Мой знакомый сломал кубик Рубика, что достался мне от отца, так я знакомого чуть не забил до смерти. А когда сумел кубик починить, то в честь этого открыл бутылку пива. Весь вечер перед фоткой отца собирал кубик, разбирал и опять собирал. Иногда вещи дороже людей.

Не сразу, но снизошел ответ:

– Извини.

С неба спустилась ладонь. Хватаю, Борис понимает, как пушинку. Усаживаемся на плите, где мох мягкий как облако, и я вдруг вижу, что мы на вершине. Голова медленно крутится, рот нараспашку. Панорама хоть и мрачная, но эпичности хватит на дюжину «Властелинов Колец». Если бы кто-то вздумал снимать селфи, я разбил бы мобильник ему о череп, чтоб не портил момент.

Сидим на пике, взор отдыхает на мрачных красотах, в зубах хрустит шоколадка, которую Руины дали мне в начале. Фиолетовую обертку украл ветер, та цепляется за выступ, за кустарничек, но в итоге ветер срывает в полет вокруг горы, блестящий листик растворяется в полумраке. Завидую ему, он свободнее, чем я. Фольгу от шоколадки складываю в квадратик, тот прячется в кармашек рюкзака.

– Зачем мы здесь? – спросил я, вновь обозрев пейзаж.

Молчание, Борис слизывает с губ мазки шоколада, локти на бедрах, ладони потирают друг друга.

Мой зад чувствует дрожь, пара-тройка мгновений – и гора уже трясется так, что меня подбрасывает.

– За этим.

Борис спрыгивает с насиженного места на меня, скатываемся кубарем по склону в нишу с острыми выступами, от переломов спасло то, что выступы в моховых шубах.

Выползаю из-под Бориса. Из вершины, над местом, где только что сидели мы, до каменного решета «небес» возвышается разветвленная хреновина синего цвета, то ли водоросль, то ли язык, блестят пупырышки в роговых наростах, сливаются в иссиня-черные гребни, вдоль них с треском текут ломаные белые искры. На главных стеблях и на плетях отростков – острые наконечники. На них были бы нанизаны мы.

– Познакомься, – сказал Борис. – Это нервод.

И рванул к вершине, его лапа тащит меня как бумажного змея, мой плечевой сустав едва не научился визжать, в кулаке Бориса сверкнула игла.

Добегаем до корня твари, как-то ухитряюсь уклоняться от свистящих мясных кнутов, Борис мою конечность выпустил, его колени вспахали ковер камушков и растений, в ствол нервода вонзился шприц, поршень выдавил мутную оранжевую жидкость.

Качаться тварь стала медленнее…

Отростки не хлещут, электрические змейки умолкли.

– Лезем! – скомандовал Борис.

И начал взбираться по стволу, носки и каблуки впиваются в зубцы гребней, пальцы хватают парализованные придатки.

Терзает страх, но без Бориса страшнее, лезу следом.

– Что вколол? – крикнул я.

– Апельсиновый сок, – сказал Борис, прыжок с отростка на отросток. – На нервода действует как транквилизатор.

Нервод качнулся, срываюсь, крик, но ладони успели вцепиться в копье придатка, подо мной необъятная пустота. Подтягиваясь, сознаю, что мы проползли уже половину, а то и две трети.

– Но недолго, – добавил Борис.

Полез вверх с ловкостью обезьяны, используя качение древа и извороты оживающих хлыстов. Лезу тоже как ужаленный, но не так ловко. Борис добрался до верхушки, прыжок, пальцы вгрызлись в обломок коридорного пола на самом верху купола, руки сгибаются, подтягивают, но плита в руке выпала из гнезда, Борис едва успел переметнуть кисть к соседней, а выпавшая чуть не попала по мне, угол снаряда вонзился в плоть нервода, тот дернулся, вспыхнули первые токи молний, кожа ощутила их эхо.

Меня проняло, лезу к Борису как паук. Когда щека вжалась в острие верхушки, Борис уже в коридоре, из-за каменных десен пола торчит голова и часть туловища, руки свесились, ладони ждут меня.

Я прыгнул.

Но в полете меня рвануло назад, мои протянутые руки Борис ухватить успел. Меня сделали канатом, который перетягивают, лицо исказилось от боли, оглядываюсь.

Хлыст нервода скрутил, как анаконда, полу плаща, складки натянуты струнами, ткань трещит, хотя, может, не ткань, а искры на гребнях.

Тварь рванула на себя, я крикнул, ладонь выпустила кисть Бориса, держусь на одной руке, почти на волоске.

Освободившаяся конечность выбирается из рукава, скидываю половину плаща.

Рука ценой дикой боли бросается к Борису, наши ладони воссоединились. Сцепились чуть ли не до крови. Борис кивает. Вторую кисть разжимаю сам, вновь отделяет от смерти хрупкий мостик. По руке в ладонь соскальзывает лямка рюкзака, кидаю Борису, рюкзак по дуге падает рядом с Борисом.

Меня качает, будто маятник. Используя эту силу, Борис меня втягивает.

Внизу чудовище разрывает плащ на лохмотья, те кувыркаются в клубке взбешенных электрических змей.

– Потеря не самая страшная, – заверил Борис.

Спешим убраться.

Оббегая провалы в полу, возвращаю рюкзак на спину. Плита под ступней провалились, я споткнулся, глухое эхо удара выпавшей плиты о пол коридора ниже. Наверное, рассыпалась… Потираю колено. Борис помогает встать, бежим дальше.

В пути то и дело выгибаюсь буквой «зю» в попытках разглядеть место, где спина теряет благородное название, пальцы щупают штанины на ягодицах.

– Что высматриваешь? – спросил Борис, заглянув за угол. – Там, конечно, тоже коридор, но из монстров в нем разве что глисты.

– Есть один. Бурый черведрист. Бывает двух видов, твердый и…

– Ладно, не стращай…

– Просто проверяю, не обделался ли.

– И как?

– Вроде сухо. Только вспотел.

– Поздравляю.

Выходим в крохотный портик с колоннами, в их трещины вонзились иголки вьюнов. В центре – бассейн со светящейся бирюзовой водой, плавают гидрокрысы. Борис рассказывал в пути: гидрокрыс, как и смышей, в Руинах до черта. Пара крыс умывает на берегу мордочки, в рыбьей чешуе сотни отражений бирюзовых звездочек, весла хвостов покачиваются.

– Что это?

– Бассейн. С гидрокрысами.

– А я-то и не допер. Зачем он тут?

– Незачем. Случайный архитектурный выкидыш, для Руин дело обычное. Говорил же, Руины – генератор случайностей.

– А водичку пить можно?

– Если хочешь призвать жидкого черведриста.

– О'кей…

Идем к бассейну, гидрокрысы на берегу прервали гигиену, спинные гребни взъерошились. Подходим к борту вплотную, крыса нырнула в бассейн. Другая замерла в напряжении, лапки нерешительно продолжили умывание, а чуть позже зверек вообще не обращает на нас внимания.

На дне бассейна блестит архипелаг монеток, среди них рубль. В этой воде металлические кругляши светятся как фонарики. Наверное, путники бросали на счастье.

Я тоже решил бросить, но не монетку, а что-нибудь съестное для гидрокрыс.

Руины слабо вздрогнули.

Снова.

И снова.

Дрожь ритмичная, каждый удар сильнее, с потолка сыплются камушки, крысы засуетились, перестрелка визга. Инстинктивно шагаю назад, взгляд растерянно озирает колонны. Крысы выскакивают из бассейна, за каждой дуга брызг, разбегаются кто куда, Борис тянет меня к проему.

За колоннами слева стена резко покрылась сетью трещин, такой густой, аж почернела, уже рассыпается на горошины и пыль, но обломки летят не вниз, а вглубь стены, где исчезают в страшной дыре шириной с человечий рост, дыру окаймляет корона жвал, каждое со слоновий бивень.

Меня сковал ужас.

Борис тащит меня вглубь коридора. Вскоре, окутанный густым сумраком, вижу, как в проеме, будто в окне, слева направо шагает гигант, помесь жука и гусеницы, на синих панцирях блики стали, пластины грохочут как доспехи на рыцаре, ножищи вминают плиты с силой пресса для утилизации ржавых тачек. Удивительно, как опора под ним не проваливается. Но самое страшное – пасть. Внутри не просто глотка. Абсолютное ничто. Черная дыра засасывает все на своем пути. Даже с меня успела оторвать капельки пота, ниточки свитера и много-много пылинок.

Хвостовая булава скрылась за краем проема, грохот шагов все тише…

Крадусь за Борисом, тот по-хозяйски вышагивает на свет бирюзы, волшебная вода разбрызгана пленками по обломкам, бассейн превратился в уродливую яму, как от взрыва бомбы. За выступ стены цепляется гидрокрыса, мордочка вертится, эхом жалобный писк, наверное, зовет уцелевших сородичей. А по обе стороны от нас – бреши: коридоры пересекает круглый туннель, торчат в далекой перспективе ребра других коридоров и этажей, между ними ячейки, словно пчелиные соты. Видимо, жуку плевать на архитектуру. Прожирает путь в любом направлении, как лазер. Уверен, и в сплошной скале проел бы нору как червяк в рыхлом яблоке.

– Поздравляю! – Борис отмахивается от пыли. – Это ништорм. Нам повезло.

– Да уж, если б засосал тот ротик…

– Повезло, что на него наткнулись. Точнее, он на нас. Кажись, сегодня будем ночевать в безопасности. Идем за ним.

– Что?!

– Давай-давай, упустим!

Сообразить не успеваю, а Борис уже тащит меня за собой как воздушный шарик. То и дело спотыкаюсь, но потом ноги все же привыкли к темпу Бориса, он отпускает.

– Собрался поохотиться? – спросил я.

– Ништорма убить невозможно.

Обнадежил.

Мчимся по норе этого самого… жука, в общем. Справа и слева мелькают горловины коридоров, по их срезам катятся мелкие крупинки, каменные слезы капают с верхних краев дыр, проеденных жуком, приходится скакать, как лошадям на ипподроме. Иногда спрыгиваем вниз: в таких местах пол, видимо, не выдерживал, жук проваливался на этаж ниже, а после вновь шагал куда вздумается.

Завидую. Так сильно, что даже не боюсь, хотя от грохота лап Руины ходят ходуном, а уши молят о пощаде. Вот бы и мне так: быть свободным, идти куда хочу, и ничто бы не могло остановить, никто не смог бы причинить вреда.

За очередным изгибом свежего туннеля в облаке пыли сверкнула булава, хвост плавно покачивается, синие шипы крошат стены легко, словно вспарывают полиэтиленовые пакеты с гречкой.

Борис тормозит, от сапог фонтанчики камушков, врезаюсь в его спину.

Шагаем метрах в пяти от хвоста, дышу как паровоз, вокруг пылевой туман, душит кашель.

Приступ кончается, иду согнувшись, ладони на животе. Сплевываю. Слюна от пыли серая.

– И какого лешего мы за ним?

– Ништорм сытый, скоро ляжет спать.

– Новость шикарная. Руины будут целее. Но нам-то что? Могли спокойно пойти в другую сторону…

– Терпение.

Качаю головой. Остается плестись следом, развлекаюсь видами панцирей. С трудом верится, что под ними уязвимая плоть, а не железо с микрочипами, жук-гусеница и впрямь как робот. Пять сегментов, пять спин, следуют цепочкой, каждый панцирь, начиная с хвоста, крупнее предыдущего. Хвост тоже раздроблен на сегменты, звезда шипов на конце зачаровывает переливами длинных, как на саблях, отсветов. То и дело раскрывается корона жвал, без устали ревет в пасти черная дыра, для нас, к счастью, «за кадром», но видно, что отовсюду к жвалам текут реки обломков, песка, плит, капель воды, среди них кувыркаются нити растений, насекомые, грызуны, ящерки… Мое сердце долбит не реже, чем шеренги ног монстра, не завидую тем, кто попадется этому гурману на пути.

Ковер плит под ходячим эшелоном прогибается, гусеница стала похожа на коромысло.

Хрясь!

Пол проваливается, жук исчезает, из дыры выбивает тучу пыли.

Борис подбегает к краю, мне не хочется, но делаю то же самое. Серая мгла рассеивается, пыль засасывает черная дыра в глотке чудовища.

Вижу гигантское насекомое сверху, почти как на картинке в учебнике: рисунок из теней, бликов и границ между сегментами. Бока панцирей блестят звездами шипов, не таких крупных, как на хвосте, но быть брошенным на них мне бы не хотелось.

Лапы жука разгибаются, брюхо от пола медленно отрывается.

– За мной! – скомандовал Борис.

Прыгнул вниз, подошвы и край плаща ударились о третий панцирь монстра, кулак стиснул боковой шип. Взгляд стреляет в меня, зазывающий мах кистью.

У меня глаза на лоб.

Грохнули первые шаги жука, Борис на хитиновом острове плывет прочь.

– Живо!

Бояться некогда.

Прощай, молодость… Зажмуриваюсь, сейчас меня проткнут шипы хвоста. Ботинки ударились о твердое, качнуло в сторону, глаза открылись, пальцы уцепились за край пластины между сегментами. Части тела гиганта движутся, изгибаются, как детали слаженного механизма, пальцы рискуют оказаться в тисках.

Кажется, я на четвертом сегменте…

Перед носом, будто десница Божья, возникла кисть Бориса.

– В партере видок так себе, – сказал с улыбкой маньяка, в глазах огоньки. – Айда на балкон.

Меня рвануло вверх, я как по волшебству оказываюсь на бугре, где хозяйничает Борис, а затем перелезаем на второй сегмент, откуда вид словно из башни мага.

Упорядоченные структуры: плиты, прослойки глины, муравейники, оазисы мха, папоротники, вьюны, – все на пути пожирателя отрывается большими кусками, в полете расщепляются на мелкие, в воронку напротив пасти закручиваются уже зерна, капли, мельчайшая пыль, однородную массу засасывает черное НИЧТО. Перед моей рожей колышутся жвалы, будто костяная юбка адской медузы.

Рассыпалась, утекла в бездну очередная стена, в следующем коридоре разборка между стаей рычунов и тремя рептилиями. Похожи на варанов, каждая мне до пояса, чешуя мерцает инеем. Свет ледяных ножей, что тянутся шеренгами вдоль спин, создает вокруг ящериц мягкий голубой ореол.

Узкие хищные прорези глаз неторопливо поворачиваются в нашу сторону. Из них сочный белоснежный свет, ледяные ножи встают дыбом, челюсти нараспашку, демонстрация арсенала бритв. Глотки и ноздри бьют струями синеватого пара, в нем сверкают снежинки.

– Морозавры, – сказал Борис.

Вокруг ящериц разбросаны осколки льда, судя по форме, были чьими-то скульптурами. Суетится дюжина рычунов, морозавров обстреливают потоки звуковых колец, но для рептилий это сродни пакостям комарья, обломанные кинжалы льда нарастают вновь.

Рычун бросается на самого крупного сбоку, ящер повернул голову, на рычуна из пасти – гейзер ледяного тумана вперемешку со снегом…

В белесом облаке засверкала прозрачная статуя рычуна, ледяные изгибы присыпаны снегом. Но морозаврам теперь не до мошкары, все их внимание к наступающему ништорму.

– Это плохо? – спросил я.

Борис кивает.

– Для них.

Морозавр-вожак пытается запугать рычанием, сквозь строй челюстных лезвий бьет туман смертельного холода, но исчезает в ревущей черноте гиганта наравне с прочим мусором. Пара меньших морозавров пятится, шипы легли вдоль спин…

На хвостах мелькнули яркие блики, ящеры убегают.

Даже до рычунов дошло, что надо отсюда прочь, хотя троим не повезло, засосало вмиг, не успели даже расщепиться.

Оставшийся без стаи вожак спохватился поздно, разворот, попытался удрать, но бег резко замедляется, движения вязкие как в киселе, лапы работают изо всех сил, но ящера словно поставили на беговую дорожку.

Рассыпаются ледяные кинжалы на спине и хвосте, затем сам хвост, туловище, словно отрываются пластинки от детского пазла.

Голова рассыпалась с широко раскрытыми в предсмертном рычании челюстями.

– Впечатляет? – услышал я голос Бориса.

Сглатываю.

– Хорошо, что мы не внизу.

Борис рассмеялся.

– Вот и наслаждайся!

– А он нас не сбросит?

– Только если почувствует. Что вряд ли. Не почувствует даже танковый залп.

Не знаю, сколько мы катаемся, сколько монстров и коридоров сожрал ништорм, но мне и страшно, и хорошо. Подо мной – абсолютное зло, за свою, подозреваю, долгую жизнь успело сожрать людей столько, что хватило бы на армию для штурма Трои, оно убьет меня, сделай я неверный шаг, но сейчас это зло на моей стороне, защищает… Как же приятно! Стыдно, но поделать не могу ничего. И хотя монстром не управляю, тот вообще обо мне не догадывается, как не догадывается собака о блохе, но все равно ощущаю себя наездником, немножко богом…

Ништорм дошел до кладки плит, за ней не пустота очередного коридора, а такая же кладка, а за ней еще, и еще… Сплошное нагромождение, Борис рассказывал, такие не редкость. Ништорм выжрал в каменном бисквите нору, медленно вшагивает, мы вжались ничком в панцирь, чтобы нас не раздавило о потолок, дразнят похоронить заживо щебень и пыль, хочется чихать, кашлять, вообще удрать, но терпим…

Жук зашел в убежище целиком, хвост ударяет по верху свежей арки раз-другой, край потолка обрушивается с грохотом, свет, и без того скудный, померк почти совсем, лишь пластины ништорма слабо сияют, как зачарованные, в тесной пещере. Для нас одних была бы просторной, но с ништормом впритык, он как гусеница в куколке, едва разогнули спины, да и то сидя.

А затем – о чудо! – гул черной дыры стих. Хотя в воображении еще звучит, въелся в уши.

Грузная туша опускается, под нее подгибаются лапы, насекомое стало как бы безногим, свалка мертвых панцирей.

– Слезаем потихоньку, – шепнул Борис.

Соскальзываем, обувь упирается в шипы, по ним, как по ступенькам, слезаем, я, как всегда, чуть не грохнулся, но Борис поймал.

Затем вытаскивает из торбы шампур для шашлыка. Открываю рот спросить, но тут же прикидываю: эту штуку Руины могли дать какому-нибудь новичку в качестве оружия, а так как люди здесь мрут как мухи, мародерствуют, крадут, грызутся за каждый гвоздь, у этого шампура может быть богатая биография, наверное, сменил кучу хозяев. Круговорот хлама в Руинах.

Борис проделал шампуром в завале семейку дырок для вентиляции, по ту сторону свет сильнее не намного, но ворвался четкими синими лучиками, блестят ройчики пылинок.

– А теперь, как и наш песик, баиньки.

– Надо это… по малой нужде.

– Не здесь. Наружу. В щель. – Борис указывает шампуром на один из глазков, что проковырял. – Ништормы во сне почему-то чувствительны к запахам. Однажды отлил в его логове, еле ноги унес.

Писать расхотелось, но все же решился на сей подвиг. Пока журчало, чувствовал себя сапером с проводками: красный или синий, красный или синий, а время бежит…

Но пронесло.

Счастью нет предела. Борис разложил под боком у ништорма бутерброды, в кружках холодный чай.

– От костерка воздержимся, – сообщил. – Зато спать будем в безопасности. Любая тварь в Руинах чует логово ништорма, даже не видя, обходит стороной.

Шикарнейший ужин в жизни. Холодная пища не досаждает. В Японии едят холодное. И ничего. Лидеры по долгожительству.

Спать залегли в щель между стеной и боком жука. Панцирь теплый, приятные мурашки.

– А он не спалит?

– Если не будем ерзать лишний раз.

– Я уж наерзался.

– Вот и славно. Спи, Владик. Желаю нам завтра проснуться.

– Аналогично.

Странно, но не снилось ничего. Вроде море впечатлений, мозг должен был трещать по швам, раскладывая по полочкам. Видимо, впечатлений избыток. Да и устал как лошадь. Подсознание легло спать вместе со мной.