Читать книгу Тройной полярный сюжет - Олег Куваев - Страница 4

Апология поездов.

Отступление от заданной темы

Поезда – как движущиеся миры. Инженер, подобно Лапласу, вычислил их стальные орбиты, и поезда летят сквозь пурги и звёздные ночи, сквозь россыпи городов и безлюдные пространства. Возможно, мы – последние свидетели поездов, и наши внуки будут вспоминать о них, как мы мальчишками мечтали и, мечтая, грустили о безвозвратно ушедшей эре парусных кораблей.

Поезд катил на север.

Он не мчался, не летел, не стремился, а именно «катил», влекомый неторопливым паровозом «ФД», до наших дней удержавшимся в дальних краях. Он подбадривал себя эхом гудков, дребезжанием старых вагонов. Поезд останавливался на крохотных полустанках. Его встречали пацаны в валенках и нейлоновых куртках, и неторопливый дежурный давал отправление.

Поезд останавливался на станциях. Веяние времени пробилось, и здесь исчезли вывески «Кипяток». Вместо них появились стеклянные сооружения «Дорресторантреста». К станции подкатывал щегольской фирменный поезд с названием реки, города или иного географического понятия, выведенного на железных боках вагонов. У дверей тех вагонов уже не стояли пожилые проводники – провидцы и знатоки человеческих судеб. Здесь встречали пассажиров девчонки с причёсками, в пригнанной по фигуре форме. Не проводницы, нет – стюардессы.

Но всё-таки дух железных дорог и поезда, который катил на север, остался прежним. Ибо не так легко изжить великие времена переселений, времена Гражданской, времена Второй мировой, времена «пятьсот весёлых», «пятьсот голодных», «шестьсот шебутных», которые пересекали страну от пустынь Средней Азии до Игарки, от бывшего Кёнигсберга до порта с интересным названием Находка. Ибо эра поездов ещё не ушла.

И как десятки, может быть, сотни лет назад, поезда всё ещё сопровождает печальный звук трубы дальних странствий. Та труба пела замотанным в плащи всадникам, почтовым дилижансам, каретам и первым рельсам, проломившимся сквозь материки.

Эра поездов ещё не ушла.

В тряском вагоне на верхней полке лежал Сашка Ивакин, «стеклянил» глаза в потолок.

Внизу два щетинистых мужика в ковбойках, расстёгнутых на жилистых шеях, неторопливо копались в дорожном хозяйстве. Один, весь в мускулах, как водолаз в глубоководном скафандре, поставил на стол водку, две зелёные эмалированные кружки. Сказал, задрав поросшее рыжей щетиной лицо:

– Попутчик! Ставь третью кружку. Кружка-то есть?

– Нет! – сказал Сашка.

– Всё равно слазь. Будешь пить из моей, – просипел крепкий мужик.

– Не надо, – сказал Сашка.

– Не ломай компанию. Слезь из уважения.

Сашка спрыгнул с полки.

– До конечной путь держишь? До моря? – спросил рыжебородый, зажав в ладони кружку.

Сашка кивнул. Рыжебородый неторопливо высосал водку.

– Есть сельдяной флот. Зарабатывают. – Он вздохнул. – Можно грузчиком в порт. Терпимо. Налить?

– А если просто на море? Матросом?

– Пустое перемещение по воде. – Рыжебородый перевернул бутылку вверх донышком, пощёлкал ногтем по стеклянному боку.

– Почему пьём? – сказал второй, вёрткий мужик, который маялся с кружкой в одной руке, хлебной корочкой в другой. – Договор подписал – аванс получил. А аванс зачем? Маленько бабе оставить, билет до места купить и получить отвращение к водке. Ты по договору?

– Нет, – сказал Сашка. – По несчастному случаю.

– Тем более выпей. Выпей! – утвердил рыжебородый.

Сашка подумал и выпил. Рыжебородый подвинул ему сало, хлеб и ножик.

– Если в вагоне выпил, теперь всю жизнь будешь ездить, – сказал второй мужик и выцедил свою долю.

– Неплохой вариант.

– Будешь ездить и неизвестно чего искать. А земля, между прочим, везде одинаковая. Везде у людей две ноги, везде лес кверху растёт…

– А помрёшь, то везде вниз похоронят, – засмеялся рыжебородый.

– Вознесения не будет, – хмуро усмехнулся Сашка.

– Нет, не будет нам вознесения! Это ты верно, попутчик. Хо-хо! За что возносить-то? За лес, который валил? Или за деньги, которые пропил? Нету причины, чтоб вознестись!

Дарья Никифоровна

– Так как, не решился? – спросил рыжебородый.

– Не могу, – сказал Сашка. – Не могу.

– Жалко! – вздохнул рыжебородый. – Я к тебе пригляделся. Ты бы нам подошёл. Втроём-то, а? Две сотни в месяц. Одну на еду, другую на книжку.

– Не могу. Спешить надо.

– Дурик! – гнул свою линию рыжебородый. – За четыре месяца как раз на билет скопишь. И лети на свою Колыму, как крупный начальник.

– Попробую морем. На судне северной трассой.

– Тогда будь здоров. К старушке зайди. Она всё понимает. А врачам не верь. Они ничего не знают. Может, решишься?

– Не могу, Фёдор. Не уговаривай.

– Ещё встретимся. – Рыжебородый пожал Сашкину руку.

– Рельсы – вещь узкая, – сказал вёрткий.

Сашка постоял, посмотрел, как уходят мужики-добытчики. Телогрейки их затерялись в толпе.

…Звёздная ночь висела над городом. Сашка тащился с чемоданом в руке. Улочка была деревянной, извилистой, деревенской. Где-то глухо брехали собаки.

Сашка подошёл к одной калитке. Постучал в освещённое окно.

На крыльцо вышла женщина.

– Дом девятнадцать? – спросил Сашка.

– Девятнадцать дальше, – певуче произнесла женщина. – А кого ищешь?

– Дарью Никифоровну!

– Считай от моего дома четвёртый. А ты кто ей?

– Человек, – сказал Сашка.

Женщина вышла из калитки и долго смотрела ему вслед, пока не убедилась, что Сашка свернул правильно. Окошко светилось. Сашка постучал.

– Ты чего, хулиган, дверь ломаешь? – тонко спросили за дверью.

– Дарья Никифоровна! – позвал Сашка.

– Отколь меня знаешь? – спросили за дверью.

– В поезде сказали. Попутчики.

– Какие?

– Борода у одного рыжая. Фёдор Игнатьич.

– Сколь выпил?

– Непьющий.

– Дыхни в скважину!

Сашка изо всей силы «дыхнул» в замочную скважину.

– Вроде правда непьющий, – изумлённо сказали за дверью.

Дарья Никифоровна оказалась крохотной старушкой в огромных валенках и огромном пуховом платке; нос, валенки да платок.

Она прибавила свет в лампе и сказала ворчливо:

– Я чего не пускала-то. Думала – пьяный. Мужики, которые лес валят, в городе пьют. Ругаешь, ругаешь, потом деньги отымешь, чтобы семье отвёз, сколько хлопот-то.

– У меня денег нет, – сказал Сашка. – Я по делу приехал.

– Дело чего искать? Дело само ищет, все заборы объявлениями увешаны.

– На море хочу попасть, – сказал Сашка.

– Все на рыбацких тысячах помешались, прости господи!

– Не тысячи. Море!

– Море-е!.. Вода – она и есть вода…

Сашка сел на скамейку. Снял пальто, положил его на чемодан.

– Дарья Никифоровна. Ничего, если я несколько дней у вас поживу? Пока не устроюсь.

– Если правда непьющий – живи. Треска есть, картошки купим. И живи себе на здоровье.

– Спасибо.

– Одной-то мне скушно. Я комнатку маленькую недавно белила. Светло там, чисто. Будешь жить, словно девушка.

– А море тут далеко?

– Как далеко, если на море живём?

Море

Сашка стоял на вершине сопки. Был ветер и чёрный обдутый камень. Несколько чахлых искривлённых лиственниц чудом держались на такой высоте.

Внизу было море.

Сашка не отрываясь смотрел на него. Море казалось зеркально-гладким. Корабли выглядели отсюда игрушечными. Они стояли на рейде, и видна была тень их на гладкой воде, и они казались особенно неподвижными. Несколько катеров метались по рейду, как бы проверяя стоящие пароходы.

Светлый блик солнца отражался в дальней воде. Ещё дальше за бликом море сливалось с белёсой мутью, и на границе её шёл в небо тёмный пароходный дым. Но самого парохода не было видно.

С бухты дул ветер. Сашка ладонью «потрогал» его. Потом подошёл к лиственнице, погладил искривлённый ствол, прислонился.

…Около пятидесяти или шестидесяти лет тому назад точно так же стоял на этой сопке неудавшийся священник и богослов Николай Шаваносов.

Вдоль берега тянулась влажная полоса гальки, поблёскивающей на солнце. Казалось, что корабли вырезаны из чёрной жести и окаймлены ярко надраенной бронзой. Сашка поднял ленту морской капусты. Принялся её жевать. Неведомо откуда набежавший вал подкатил к ногам, замочил Сашке ботинки и оставил фарфоровый пузырёк. На белом боку пузырька бежал синий парусник. Паруса были надуты, и кудрявились вдоль бортов синие волны.

Сашка взял пузырёк, долго смотрел на него, бережно спрятал в карман. Всё происходило почти по мечте…

Сашка пошёл медленно, чуть сгорбившись, выбирая дорогу меж обкатанных морем глыб.

Могучий пароходный зов потряс воздух. К гудку присоединился второй, третий. И тотчас, точно солнце ждало этой минуты, красный свет упал на бухту, окрасил её, и вспыхнули красным пароходные силуэты, море и дальние сопки, и заснеженные склоны запылали в ослепительно-розовом.

Вряд ли найдётся человек, который в минуту душевной, так сказать, важной для жизни сосредоточенности может спокойно услышать далёкий ход паровоза за лесом, ночной призыв электрички, заоблачный гул самолёта или пароходный гудок. Эти звуки приходят к нам как напоминание о пространствах, о наших пращурах: бродячих охотниках и собирателях, о предках-кочевниках, которые ногами открывали неизученную планету, открывали материки, степи, горные хребты, лесные пространства и пустыни. Никогда не придёт время, когда человек будет равнодушен к сигналам дороги: гудкам, стартовым командам, рёву оживших двигателей, как раньше он не был равнодушен к ржанию коней, стуку копыт и колёс, сиплому крику караванных верблюдов. И потому звуки дороги окрашивают мгновение жизни, в котором мы их услыхали, неповторимой краской нашего бытия.

Город, разбросанный по склонам, светился огнями сквозь белый сумрак полярного дня. Лёгкий туман окутывал и бухту. Сквозь туман просвечивали разноцветные огни кораблей. Сашка, оскальзываясь, шёл по камням. Невдалеке визжали моторы кранов, ухали грузы, мегафон разносил резкую командную речь, во всё это врезались сирены катеров, короткие деловые гудки. Порт работал.

Порт

Огромные ворота порта принимали в себя вереницы машин. Обратно машины выходили нагруженные контейнерами с заморскими надписями, тюками, мешками. За воротами слышался лязг, и краны вздымали в небо забитые грузом многотонные сетки, которые издали казались просто кулёчками.

Глазея на машины, на краны, Сашка шёл как лунатик, пока дорогу ему не преградил крепко вооружённый казах в белом полушубке.

– Пропуск!

– Мне в порт.

– Зачем тебе порт?

– Хочу поступить на судно.

– Пропуск давай.

– Откуда у меня пропуск?

– Обратно ходи! – грозно сказал казах.

– Посмотреть хоть пусти.

– Ходи! Хуже будет. – Охранник перехватил автомат.

– Эх, – вздохнул Сашка.

– Нельзя, товарищ. Порт – это…

– Место, где стоят корабли…

– Правильно! Значит, что? Значит, нельзя!

Сашка отошёл от проходной. Прислонился к груде исполосованных надписями ящиков.

Мимо в обе стороны тяжело ревели грузовики, обдавая его пылью, гарью выхлопных газов. Плотной кучкой прошли иностранные моряки в круглых шапочках с помпонами, загорелые белозубые ребята.

И возник Николай Шаваносов, странный человек в длинном пальто, у причала.

«В корабельной гавани легче думать о назначении жизни. Корабли объединяют мудрость человеческой мысли и красоту природы».

Занимая тротуар, чётким курсом по направлению к ресторану «Арктика» шли трое парнишек в импортных галстуках, плащиках и туфлях заграничного производства. Но физиономии у парнишек, несомненно, были свои, российские, и любой, кто хоть день прожил в этом городе, определил бы в них торговых морячков, отпущенных сегодня на берег в знак прибытия на родину после долгого времени в дальних морях.

– Ребята, – устремился к ним Сашка.

– Слушаем, кореш, – остановился светловолосый крепыш. Остальные сгруппировались вокруг него на всякий случай (…Помню, как на одной улочке в Вальпараисо, глубокой ночью…).

– Вы с судна?

– Точно, – сказал крепыш и поправил узел марсианского галстука. – С шипа, браток.

– С коробки! – вежливо добавил черноволосый.

– Где контора, которая туда нанимает?

– Книжка для загранплавания есть?

– Нет!

Черноволосый присвистнул:

– Матросская для местного плавания?

– Я море вчера в первый раз увидел.

– Тогда гребём с нами в хижину. – Высокий мотнул головой на ресторан. – Расскажем тебе про штор-р-рмы.

– Угощаем, чудак, – добавил второй.

– Времени нет, ребята.

– Сейчас не сезон. Без матросской книжки – труба, – дополнил крепыш.

– Контора-то есть, которая на палубу нанимает?

– Во-он контора, – сказал неожиданно тонким голосом третий, голубоглазый детина.

– Проснись, Веня! Книжки у человека нет.

– Так а шо мы толкуем? – по-детски изумился голубоглазый.

– Он с нами идёт?

– Нет, – сказал Сашка.

– Грёбем?

– Грёбем. – И моряки целеустремлённо ринулись к ресторанному входу.

…Из дощатого неказистого здания вышли трое в капитанских фуражках. Краснолицые пожилые здоровяки. По-хозяйски остановились у входа, глянули на город, на небо. Потом со значением, с уважением к себе и собеседнику обменялись рукопожатием и разошлись.

Разболтанный малый в беретике, с сигаретой стоял, прислонившись к тамбуру, и с интересом следил за Сашкой. Сашка нерешительно пошёл к входу.

– Займи трояк, – сказал малый.

Сашка остановился, не понимая.

– Деревня! – Малый сплюнул и отвернулся.

Коридор был забит людьми, сидевшими на лавочках, кучками стоявшими у урн, дым плавал в воздухе. Из закрытых дверей нёсся треск пишущих машинок. В дверях у прорезанных окошечек стояли очереди.

Дверь за Сашкиной спиной открылась, кто-то толкнул его, проходя, оглянулся и с изумлением воззрился на Сашку. Выглядел Сашка диковато среди видавших виды раскованных моряков, забивавших коридор.

– От сохи к пирсу! – крикнул кто-то.

– Засадим палубы… огурцами. Ио-го-го-го!

– Мы с милашкою гуляли возле нашего пруда. Нас лягушки напугали, не пойдём больше туда… – дурашливо запели в глубине коридора.

Сашка повернулся и вышел.

Разболтанный малый всё ещё стоял, подпирая стенку.

– Туз – он и в Африке туз, – загадочно произнёс он.

– А шестёрка – везде шестёрка, – сказал Сашка.

– Ты сюда не ходи. – Малый медленно развернул к Сашке профиль.

– А куда мне ходить?

– Грузить селёдку на старом причале, – ответил малый, окончательно утеряв к Сашке какой бы то ни было интерес.

Вася Прозрачный

На деревянном причале, где сиротливо лежала прикрытая брезентом кучка груза, в стороне валялись пустые бочки, разбитые ящики, отходы малой навигации, сидел на бочонке круглолицый парняга, курил, сплёвывал и с интересом смотрел на подходившего Сашку.

– Здорово, – дружелюбно сказал он.

– Привет!

– Значит, теперь будем оба-два?

– ?

– Надо погрузить вон ту кучу. Сейчас катер придёт.

– Сторож, что ли?

– Не-е. Я Вася. Фамилия Прозрачный. Обслуживаю малую навигацию. Поможешь? Пятёрка на нос.

– За этим пришёл, – сказал Сашка. Прицелился и выкатил себе бочонок из груды. Уселся рядом с Васей Прозрачным.

– Кури. – Тот вытащил из кармана пачку «Прибоя».

– Не курю.

– Кури, чудак! Не стесняйся. Я всё понимаю. Сам на мели.

Сашка взял папиросу. Прикурил.

Они сидели на ветхом деревянном причале и пускали голубые дымки. Вася безмятежно щурился на солнце, на море – голубой, отрешённый от забот человек. Притушил окурок. Посмотрел на часы.

– Капитально! Через десять минут притопает катер… Погрузим мы оба-два эти ящики и устремимся обедать. Так?

– Так. – Сашка улыбнулся и посмотрел на этого безмятежного человека. Тот широко улыбнулся в ответ. – Так, – повторил Сашка.

– Капитально! Потом снова сюда, ещё груз должен быть. Поработаем и вечером выпьем пива.

– Давно здесь?

– Не-е! Временный перебой. В порт не берут, в порту докер работает. А катера должен кто-то грузить?

Из-за поворота в чахлых дымах выполз обшарпанный грузовой катер. Человек в кожаном пальто – за версту в нём можно было узнать снабженца – стоял на носу, открыватель не отмеченных на картах путей снабжения. Катер подошёл к причалу, из люка вылез парень в беретике, кинул чалку и сам же махнул вслед за ней – принять.

Снабженец сошёл на берег.

– Орёлики! – закричал он простуженным голосом. – Давай, орёлики, перекидывай груз, не обижу.

В дымной и шумной пивной они устроились за угловым, прижатым к стенке столиком. Вася прихлёбывал пиво и с изумлением поглядывал вокруг.

– Во многих местах я был. Надо тебе сказать, пивные везде одинаковы. Значит, существует на них типовой проект?

– Сюда как попал?

– Приехал. Имею специальность: каменщика, плотника, бульдозериста. Раз! Могу: на компрессоре, автомашине, буровой установке. Два! Слесарить не так чтобы очень умею и газорезчик второго разряда. Три! С моими руками меня везде возьмут.

– Понятно, – сказал Сашка. – Завидую. Но всё-таки зачем ты здесь?

– Не знаю, – сокрушённо ответил Вася Прозрачный. – Чувствую капитальное движение души. Но нету общей идеи. Получается что? Получается, Васька – летун. Между прочим, водку не пью и к рублю равнодушен.

– Обратный случай, – сказал Сашка. – Есть идея. Нет денег и… времени. Ты на Колыме не бывал?

– «Колыма ты, Колыма, чудная планета. Десять месяцев зима, остальное лето». Не был. А ты?

– Буду! – коротко сказал Сашка. – Хотел матросом на навигацию. Не получается. Надо иметь вариант.

– А ты приглашай меня. Вдвоём мы в Индию заберёмся.

– Чудак! Ты меня всего два часа знаешь.

– Я шаромыг за версту вижу, понял. Тебе верю.

– Спасибо. А зачем Колыма, знаешь?

– Расскажешь.

Сашка огляделся. Дым и человеческий шум. В стороне, заняв столик, сидели вшестером рыбаки – обветренные ребята. Сидели молча, смотрели перед собой, и каждый зажимал кружку рыбацкой рукой, красной от соли, ледяной воды и сизаля.

– У меня, Вась, мечта. И чтоб ты не мучился…

В дымной пивной, заполненной людьми физического труда, Сашка рассказал вновь обретённому другу о дальней вятской деревне, о розовой чайке, о горнолыжном спорте и о странном человеке Шаваносове, который отправился искать птицу, потому что хотел дать людям новую религию, основанную на «живой красоте». Методика поисков розовой чайки в дневнике Шаваносова была описана с чрезвычайной краткостью: «Держать всё время к востоку».

Средь запаха пива, еды, человеческих тел и опилок шёл спотыкающийся рассказ Сашки Ивакина. Васька Прозрачный – весь внимание, только беззвучно усмехался, восхищённо крутил головой. Сашка смолк. С минуту Прозрачный рисовал пальцем по мокрому столу пивные узоры, потом твёрдо глянул Сашке в зрачки.

– Слышь, Сань! А у тебя там, случайно, не баба? Любовь там, разные всякие чувства.

– Нет, – усмехнулся Сашка. – Всё так, как я рассказал.

– Тогда Васька с тобой. Значит, что? Перво-наперво капитально решим денежную проблему. Руки-ноги при нас, получается что? Получается, заработаем. Как заработаем, так и рванём. Осуществим капитально твою мечту. Эх, специальности у тебя человеческой нет! Лыжи и прочее – это всё несерьёзно, Санёк. Но руки-ноги при нас. Это главное, это капитально. А счас топаем к пирсу, малая навигация нас ожидает.

По-весеннему пригревало солнце. Доски причала были сухи и теплы. Сашка Ивакин и Вася Прозрачный лежали и курили.

– Надо ещё работу найти, – сказал Сашка. – Чувствую, что надо спешить. Так мы долго рубли сколачивать будем.

– А знаешь, Сань. У меня тоже мечта есть, – доверительно заговорил Вася Прозрачный. – Мечтаю быть в Антарктиде. Сегодня во сне видел. Стоит пингвин и хохочет. Чего, говорит, Васька, долго не ехал? Где шлялся? Да так, говорю, в пределах родной державы. От Чукотки до Балтики. Пингвин так махнул рукой, крылом то есть, пошёл прочь. А понимаешь, – Прозрачный мечтательно улыбнулся, – приедешь в свою деревню или кореша встретишь знакомого. Где был, где калымил, будет, конечно, вопрос. А я гордо так отвечаю: никак не калымил, браток. Осваивал шестой континент на пользу советской науке… А пингвин правда хохотал сегодня во сне. Надо же такому присниться… – Прозрачный замолчал, затянулся, выпустил к небу дым. – А работу найдём, – другим голосом добавил Васька. – На лесной бирже люди нужны. Через месяц двинем в сторону, противоположную Антарктиде. Шес-той кон-ти-нент! Да-а!

Сашка Ивакин в компании с двумя телогреечными личностями разгружал машину на пирсе. Складывал в штабель огромные папиросные ящики. Внимательный снабженец стоял с блокнотом, делал пометки. Время от времени Сашка поглядывал на дальний конец причала, ждал Васю Прозрачного.

– Папиросы все! – сказал наконец снабженец. – Сейчас пойдут две машины сгущёнки. Ты за старшего, – обратился он к Сашке.

– Ага! – Сашка отодвинул в сторону ящик. Сел. Вытащил из кармана пачку сигарет. Прикурил, сгорбился на ящике. Телогреечные личности отошли в сторонку.

Снабженец сел в машину и укатил.

В сторонке стоял, покачивался на волне катер. Вышел морячок, развесил на тросике постирушку. Постоял, закурил, глянул на причал. Неторопливо ушёл в рубку.

По причалу бегом бежал Вася Прозрачный.

– Капитально! – издали крикнул он.

Но всё больше замедлялся его бег, потом он перешёл на шаг и подошёл вовсе уж грустный.

– Вот! – Он извлёк из кармана газету.

«Новая советская экспедиция отправляется к берегам Антарктиды» – гласил крупный заголовок.

– Вот, – сказал Васька убитым голосом. – Везёт же людям!

Сашка откинул окурок и закурил новую сигарету.

– А ты рискни, – тихо предложил он.

– Что ты! Там же очередь с километр, наверное. Все же хотят.

– Не все, Вась. Это ты по ошибке.

– Ну, у кого вместо мозгов квартира там или ресторан. Вдвоём бы! Почему я тебя раньше не встретил, Саня?

Сашка молча затянулся раз, другой, третий. Искоса посмотрел на Прозрачного.

– Едем! – сказал Сашка.

– Не шути, Саня. Горестно Ваське сегодня.

– Едем! Я не шучу.

– А как же…

– Обойдётся! Так едем?

– Куда, Саня?

– В Ленинград, естественно. Антарктиду там формируют.

– Бичи! – крикнул Сашка телогреечным личностям. – Постерегите ящики.

– Дождись. Деньги получишь, – не отрываясь от созерцания небесных высот, прохрипел один.

– Дарю! Ты и получишь. Идём!

– Циркач! – изумлённо сказал ему вслед бич.

Антарктида

Было раннее ленинградское утро. Они шли по совершенно пустынной улице. Прозвякал и прокатил мимо утренний, тоже пустой трамвай. Вдали показалась поливочная машина.

– Постоим, – сказал Вася Прозрачный.

Они закурили. Поливочная машина прокатила по улице, разбрызгивая воду. Вася проводил её взглядом.

– Не работал на такой. Наверное, в жару интересно. Едешь и вроде бога – выдаёшь дождик.

– Ты что хитришь? – спросил Сашка.

– Знаешь, Саш. Ты иди один.

– Разумеется, – поспешно сказал Сашка.

…Они стояли у чугунной ограды. Сашка нервно прикурил, затянулся, бросил сигарету, посмотрел на часы.

– Вот что. Начальник экспедиции – человек занятой. Пойду прямо сейчас. Займу очередь. Буду первым.

– Капитально! Я – напротив. – Вася кивнул через улицу. – Буду там ждать.

Сашка прошёл двор, нашёл стеклянную вывеску. Потянул на себя тяжёлую дверь.

Вахтёр за столом поднял голову.

– К кому?

– В Антарктиду, – сказал Сашка.

– Второй этаж, – буркнул вахтёр.

Сашка поднялся на второй этаж. Коридор был длинен и пуст. Одна дверь была приоткрыта. Сашка заглянул, прочёл фамилию на двери. Вошёл в приёмную. Стол. Зачехлённая машинка. Три стула. Напротив дверь кабинета. Сашка потрогал её. Дверь открылась.

– Входите, – сказал мужской голос.

Сашка вошёл.

В увешанном картами кабинете сидел пожилой человек в лётной кожаной куртке. Огромное окно раскрыто. Ветер шевелил занавески.

– Слушаю. – Человек взглянул на Сашку.

Но Сашка, как заворожённый, смотрел на то, чем человек занимался. Перед ним лежала толстая стопка листов географических карт, и он перекладывал листы, сверяя их номенклатуру.

– Желаете попасть в Антарктиду? – не отрываясь от карт, сказал человек за столом.

– Нет, не желаю. То есть желаю, но не могу.

Человек поднял голову и внимательно посмотрел на Сашку. Взгляд был усталый, но в глазах явно проглядывал интерес.

– А что же? Что привело вас сюда?

– Там, за окном, стоит парень, который видит во сне пингвинов. Между прочим, он вам просто необходим. Две руки, семь специальностей. Не считая побочных. Я географ и кое-что понимаю. Он действительно необходим в Антарктиде.

– Садитесь! – Человек кивнул на стул. – Первый случай в моей практике, когда в вашем возрасте просят не за себя…

– Просить именно не за себя гораздо естественнее, – усмехнулся Сашка.

– Согласен. Но в чём всё-таки дело?

И Сашка Ивакин второй раз вынужден был повторить свой неправдоподобный рассказ, где детство смешалось с прошлым веком, розовая чайка с горными лыжами и мечта о неоткрытых землях с угрожающей слепотой. Он старался рассказать всё это сдержанно, отодвинуть себя и свои недуги на дальний план, а вперёд выдвинуть странную судьбу Шаваносова и птицу, которая есть всё-таки на самом деле.

– Завидую, – сказал начальник экспедиции. – Двадцать лет в Арктике, но я её не видел. Изумительная всё-таки птица. А с этим Шаваносовым разберитесь. Зайдите к деду Монякину. Он главный историограф Арктики. А эта записка – для вашего друга. Его проверят… если всё так, то, безусловно, возьмут.

Начальник встал. Посмотрел Сашке в глаза.

– А из вас, возможно, будет географ, Ивакин. Институт вы зря бросили. Но, впрочем…

– Ладно, – без улыбки сказал Сашка.

Продолжение дневника Николая Шаваносова

Любовь натолкнула меня на мысль о красоте, которая возвышает душу человека. Говорят, что Гёте плакал перед прекрасной статуей Венеры Милосской.

Я думаю, что чем больше будет открыто в мире живой красоты, тем меньше останется в нём места для жестокостей и бед.

Такова общественная основа моего решения.

На фактический план меня натолкнуло чтение сочинений покойного академика Крашенинникова. Читая выполненное им с величайшим тщанием описание природы и животного мира Камчатки, я вдруг подумал, что розовая чайка, будь она на Камчатке, не ускользнула бы от тщательного ума этого натуралиста.

Естественное любопытство привело меня к чтению отчётов экспедиции Беринга, Лаптевых, Прончищева, Ласиниуса, славного Миддендорфа.

Упоминаний о розовой чайке в их трудах я не встретил. Но перед взором моим развернулись необъятные пространства полярной России. Дальнейшие мои доводы должны быть поняты каждым: англичане встретили розовую чайку на восточных наших пределах, потомки норвежских викингов встречали её на западных. Возможно ли в этом случае представить себе, чтобы эта птица миновала, оставила в стороне тысячевёрстные земли между чукчами и Архангельском?

Изучение путешествий по Русскому Северу со времён Ермака до изысканий последних лет указывает с ясностью, что наименее известным местом в России является пространство между дикими реками Индигиркой и Колымой. Можно сказать, что это одно из самых глухих мест в мире. Туда не забирались путешественники, не заходили миссионеры. О животном мире тех мест, о племенах и географии ничего не известно. Предполагается только, что там лежит огромная равнина, покрытая тундрой, озёрами, по-видимому, лишённая леса.

А может быть, есть племена, которые молятся розовой птице. Я присоединился бы к их вере…

Прощание

Как ни крути, но пришёл всё-таки этот момент, и отодвинуть его уже невозможно. Скверик был мокрый, лавочки блестели под весенним дождём. Вася Прозрачный рассовывал по карманам бумажки, прятал глаза и говорил чепуху:

– Командировочное предписание – раз! Талон на спецодежду – два! С ума сойти – три тёплых костюма. Письмо к главному механику – три. Капитально! Получается итог: снова Васька при деле.

– Антарктиде – привет, – сказал Сашка.

– Передам. Пожму лапу пингвину. А как же? Может, передумаешь?

– Не судьба.

– Насчёт судьбы – это всё разговоры больше. Её гусеничным траком надо давить. Действовать на неё упорной силой. Что будешь делать, Саня? Как применять упорную силу?

– От Качуга вниз по Лене. Потом всё время к востоку.

– Ты держись за людей. Не за всех, а которые наши ребята. Ребята везде есть. Как увидишь барак или там палатку, рожи чумазые, сапоги-телогрейки, так иди сразу смело. Эх, Санёк, может, тебе неизвестно это: много ребят настоящих есть…

Сашка вынул из кармана пачку денег. Разделил пополам.

– Наши с тобой капиталы.

– Не пойдёт, – твёрдо сказал Вася. – Прими как мой вклад. В получку кину перевод «Якутск, до востребования». Договорились? Или в другое место. Ты в клинике будешь?

– Наверное, в клинике. Давай к поезду. Пора.

Они стояли у чистеньких пригородных вагонов. Была середина дня, и перрон был почти пуст.

– Саш! – с усилием сказал Вася Прозрачный. – Если у тебя серьёзное что… я слышал, глаза пересаживают. Ты не унывай. Васька тебе свой глаз даст. Будут ходить два корешка одноглазых. Один с Арктики, второй с Антарктики. Умора? Правда, умора, Сань?

– Возьми адрес. – Сашка вырвал листок из блокнота. – Тут всё написано. Это мой тренер. В крайнем случае… через него.

– Ты к птице не очень стремись. Полежи, верно, в больнице.

– Давай прощаться. Иди в вагон.

– Будь, Саня.

– Будь. Антарктиде привет.

Сашка, не оглядываясь, неторопливо пошёл по перрону. Дверь электрички зашипела и стала закрываться. Васька сунул ногу, руку, раздвинул дверь и держал открытой, смотрел вслед Сашке. Сашка свернул за угол. Электричка двинулась.

Сашка вскочил в трамвай. Стоял, держась за ручку. Лица пассажиров вдруг расплылись, стали серыми, Сашка тряхнул головой, потёр глаза. Ничего не изменилось. Он долго стоял, зажмурив глаза, задерживая дыхание. Открыл. Всё было нормально.

…Сашка выскочил из трамвая. Пошарил глазами. Такси шло свободным. Он поднял руку.

– В аэропорт, – сказал он таксисту и отвалился на заднее сиденье. Сидел, кусая губы.

В аэропорту Сашка долго стоял у расписания самолётов, пересчитывал деньги. Самолёты взлетали, как мечта о краях, где мы не бывали, и уходили в светлое небо, как подтверждение тезиса о том, что побывать в тех краях стоит и когда-нибудь, чёрт возьми, это исполнится.

Прижимая руки к груди, Сашка что-то объяснял кассирше и показывал тощенькую пачку денег.

Наконец кассирша дала билет. Сашка сунул его в карман, посмотрел на часы и пошёл по зданию вокзала.

Письмо Николая Шаваносова,

вклеенное кем-то в дневник

«Вы, конечно, уже почитаете меня, Государыня моя, в царстве мёртвых, не получая так давно от меня, ни обо мне ни малейшего известия. Я начну сие письмо тем, что постараюсь оправдаться пред Вами в моём долговременном молчании и донесу Вам тому причины…»

Вот так, «Государыня моя», начиналась занимательная книга некоего аббата де ла Порта «Всемирный путешествователь», написанная около ста лет назад. Свои путевые записки славный «путешествователь» излагал в виде писем некой прекрасной даме.

Я тоже сейчас «путешествователь». Большую часть зимы я провёл в Иркутске в сборах и подготовке. В Иркутске же мне сказали: «Мы знаем о тех краях только то, что там жить нельзя».

Ехать же мне надо было от Иркутска до Качуга по зимнему пути. От Качуга после весеннего паводка сплавиться вниз по Лене до Якутска. От Якутска начиналось незнаемое.

В качестве основной карты я взял карту, составленную известным капитаном Гаврилой Андреевичем Сарычевым. Карта эта была составлена им во время путешествия Виллингса, то есть много десятилетий тому назад, но позднейшие путешественники мало что к ней прибавили.

Якутск – деревянный городок, заброшенный в дебри приполярной Азии. На приезжего он производит гнетущее впечатление вследствие полной заброшенности своей после героических деяний землепроходцев.

Больше добавить нечего.

В этом не так уж древнем городе много развалин. Развалины крепости, выстроенной казаками, остовы домов, покосившиеся колокольни. Я же надеялся, что найду здесь сильный и гордый край, сохранивший энергию и предприимчивость основателей.

Если по улицам Якутска пройдёт живой мамонт, по-моему, в Европе об этом узнают лет через сто.

Ближайшей моей целью является отдалённое стойбище Сексурдах.

Дорога

По раскисшей от грязи сибирской дороге с натужным рёвом двигалась машина. Был пейзаж из чёрных сопок с белыми пятнами не сошедшего ещё снега, с зелёным пушком лиственниц и с дальними хребтами, на которых лежали низкие тёмные облака. Низкие облака, грязь и весенняя бесприютность были в этом пейзаже.

Шофёр в ватнике, с круглым лицом, нос пипочкой, с многодневной небритостью, коренной сибиряк, одним словом, перекатывал руль. Модный приёмник ВЭФ-12 шпарил мелодии «Маяка». Рядом сидел Сашка.

– Так как же тебя занесло сюда? – продолжал беседу шофёр.

– Билет кончился, – хмуро ответил Сашка.

– А надобно тебе дальше?

– Надобно.

– А деньги, выходит, кончились?

– Кончились.

– Ну, положим, проедем мы восемьсот километров. Я машину сдам. Буду ждать вертолёта. А ты?

– А я дальше.

– Там трасса кончилась, куда я еду.

– Как-нибудь, – сказал Сашка. – Раз надо, как-нибудь доберусь.

– Интересное «надо» у тебя получается. – Шофёр повернул к Сашке лицо, усмехнулся, показал прокуренные зубы, покачал головой. – Первый раз такое интересное «надо» вижу.

Дорогу окружал мокрый кустарник. Дальше шёл мелкий лиственничный лес и поднимался полускрытый туманом бок сопки. Закатный луч солнца прорвался сквозь этот туман, и тайга вспыхнула розовым светом, и молодой пушок лиственниц заиграл изумрудной расцветкой.

Машина тяжко забуксовала. Шофёр переключал скорости, но машина садилась всё глубже.

– Обожди, – сказал Сашка. Он выскочил из кабины. – Сейчас что-нибудь подброшу.

– Плащ сними. – Шофёр вытащил из-под сиденья телогрейку, кирзовые сапоги. – Одевай сибирскую форму.

…Пламя костра металось, вырывая из темноты то автомобильный скат, то древесные стволы, то задумчивое усталое лицо шофёра, то Сашку.

Шофёр взял веточку, прикурил и долго смотрел на огонь. Сашка, задумавшись, смотрел куда-то в темноту за костром.

– За морем телушка – полушка, – сказал, продолжая беседу, шофёр. – Все едут. Кто за рублём, кто от жены, кто приключения на свою голову ищет. У меня, между прочим, тоже мечта была в твоём возрасте.

Сашка повернулся к нему.

– Верблюдов водить. Караваны. Накладную подписал, груз принял – и дуй полгода в одном направлении. Ни штрафов тебе, ни дырок в талонах, ни правил движения. Через полгода груз этот сдал, полежал на ковре, винца выпил – и снова в другую сторону. Другие места. Другие люди. Только звёзды одинаковые. А звёзды зачем одинаковые? Чтобы себя, что ты есть, не забыть. Понял почему?

– Мечта что надо, – сказал Сашка.

– Светать скоро будет. – Шофёр зевнул. – Пойду посплю.

– Я посижу.

И остался Сашка один у дымящегося костра.

Догорающие ветки изредка вспыхивали и освещали сгорбленный Сашкин силуэт и стволы деревьев за ним, а дальше, за деревьями, глушь, пугающий мрак.

Шаваносов

Лет семьдесят назад с Шаваносовым происходило следующее.

Костёр горел дымно и плохо. На тайгу давно уже опустился вечер. Верхушки деревьев ещё краснели в закате, а внизу уже ложился лёгкий ночной туман.

Шаваносов перестал дуть на огонь, разогнулся, потёр слезящиеся глаза. Он был худ и грязен. Голова в войлочной шляпе, на шею, затылок и уши опускалась тряпка от комаров.

Он подбросил в костёр остатки дров, взял топор и пошёл в сгущавшиеся сумерки леса. Взгляд его остановился на сухой лиственнице, торчащей на маленькой, заросшей травой прогалинке. Он перехватил топор и пошёл через прогалину. Неожиданно дёрн стал оседать. Шаваносов сделал несколько больших шагов и провалился.

Он медленно погружался в трясину.

– Господи! Яви волю Твою, – тихо сказал Шаваносов.

– Своевременное обращение, – раздался насмешливый голос.

Шаваносов вскинул глаза. Человек в добротном парусиновом костюме, меховой дошке как будто вырос из тумана. Крепкие сапоги, бородка, в руке он держал короткий винчестер. Незнакомец насмешливо смотрел на Шаваносова.

– Кто вы? – спросил Шаваносов.

– Господь явил свою волю. Но господу надо помочь. Топор можете кинуть?

Шаваносов размахнулся и швырнул топор. Незнакомец ловко поймал его. В два удара он срубил лиственницу. Кинул её Шаваносову.

– Держите, любезный. Сейчас я вас вытащу! Вот уж не думал быть посланцем господа.

Он срубил ещё несколько тонких берёзок и снёс их к краю болотца.

– Вы кто? Не дьявол ли? – спросил Шаваносов. Он держался теперь за лиственничный ствол.

– Хо-хо! Узнаю российского интеллигента. Мистика заедает. И главное: отсутствие логики. Что в Якутии, что на Тверской.

Говоря всё это, незнакомец ловко выкладывал на трясине дорожку из срубленных стволов.

Облепленный грязью, вздрагивающий от холода, Шаваносов доставал из мешка сухую одежду. Незнакомец лежал, подперев голову локтем, и насмешливо смотрел на него.

– И всё-таки, господин Шаваносов, я в который раз прошу объяснить цель вашего путешествия. Всё-таки я ангел-спаситель.

– Я ищу местожительство чудеснейшей птицы. Розовой чайки, – устало сказал Шаваносов.

– Жар-птица! – поднял голову незнакомец. – Оставьте, милейший, эти небылицы для якутов. Они всему верят.

– Она есть. Просто люди забыли, что она существует въяве.

– Допустим, есть. Зачем она вам?

– Испокон веку человек ищет прекрасное. Прикоснувшись к таинству красоты, люди становятся лучше.

– Хотите переделать человечество с помощью птички? Старо как мир! И куда вы денете купца первой гильдии Шалимова?

– Откуда вы знаете про Шалимова?

– Заглянул в ваш дневник, пока вы спали. Я иду за вами неделю. Я от природы, знаете, любопытен. Из любопытства, знаете, торчал в Сорбонне, затем в Гейдельберге. Искал россыпи знаний, но вовремя понял, что рациональнее искать другие россыпи, настоящие.

У здешних людей я закончил ещё один университет – таёжный. Профессура его не знает бритвы и мыла, но, в отличие от Сорбонны и Гейдельберга, здесь твёрдо знают предмет. Я авантюрист, Шаваносов! Рассорился с проводниками. И вижу, топаете вы. По виду босяк-старатель, что само по себе интересно. Кстати, совет: нельзя так опускаться. Вас могут легко пристрелить. Лоток в сочетании с рваной одеждой – это в тайге опасно. Я решил последить. Может быть, вы идёте не с места, а к месту. Потом заглянул в дневник и понял, что ошибся. У вас в роду не было казаков?

– Каких?

– Крепких ребят, покорявших Сибирь порохом и крестом. Может быть, у вас карта предка? С человечками и крестиком в нужном месте. Я её не нашёл. Хотя, признаться, искал. Держите в голове?

– Я ищу розовую чайку. Целей иных у меня нет.

– И именно под эту птичку Шалимов дал вам деньги на экспедицию.

– Если я что-нибудь найду, Шалимову отходят права первооткрывателя.

– Вы пропадёте без меня, господин Шаваносов. Ружьё вы потеряли. Кстати, я его подобрал. И спрятал. Вам оно ни к чему, пока я здесь. Я хочу посмотреть… гнездовье. Из любопытства. И… можете не опасаться меня. Кстати, три года назад в верховьях Вачыгана эвенк нашёл гнездовье. Ветер выдул песок, и остались жёлтые камушки. Как яички. Эвенк сгинул. Кое-кто… Почему не я? Где логика? Нет, я должен вас охранять, Шаваносов.

Вниз по реке

Облепленная грязью машина въехала в таёжный посёлок. Вперемежку с потемневшими от времени домиками стояли новые двухэтажные деревянные дома, и улицы были засыпаны стружкой, щепками – обломками досок.

Машина остановилась у новенького двухэтажного здания с вывеской на фанере: «Хангарское геологическое управление».

– Прибыли, – сказал шофёр.

– Это что? – спросил Сашка.

– Хангар. Посёлок, неизвестный на картах.

– А Буюнда? Ты же у отвилки на Буюнду обещал меня высадить.

– Это, парень, двести километров отсюда. Проспал ты отвилок.

Шофёр достал бумажки из ящичка.

– Пойду машину сдавать.

Сашка вышел из кабины. Обогнул машину, вплотную подошёл к шофёру.

– Ты что, шутишь? – Он остановил за телогрейку собравшегося было уходить шофёра. – Ты объясни всё-таки.

– Дорогу видел? Одному по ней можно ездить? А такие, как ты, не спешат.

Шофёр резко вырвал телогрейку и пошёл прочь.

– Эй, постой! – крикнул Сашка.

– Сапоги и ватник оставь себе… путешественник. – Шофёр вошёл в управление.

Сашка двинулся за ним. Длинные коридоры были пусты и тихи.

Сверху слышался треск машинки. Сашка поднялся наверх по деревянной скрипучей лестнице.

В крохотном кабинете сидела женщина.

– Вам кого?

– Начальник есть? – спросил Сашка.

– На связи. По коридору направо.

Сашка пошёл. В комнате по коридору направо пищала морзянка, хрипел динамик, и на двери висела краткая вывеска: «Посторонним! В радиорубку! Категорически!»

Сашка остановился у двери.

– Сорок пятая. Сорок пятая. Как слышите? Приём. Кто на рации? Здравствуйте. Хавелев! Да, Хавелев! Приём. Принято. Двенадцатая. Хавелев, вызываем двенадцатую. Приём.

Сашка отошёл к стенке, закурил.

– Что? – взорвалось за дверью. – Как ушли? Всех каюров на поиск. Сколько пропало? Оленей сколько? Все? Третьи сутки? Под суд! Под суд тебя отдам, Митренко!

Радиошум и энергичный голос Хавелева бушевали за стенкой, куда вход был категорически…

Сашка прислонился к стене, решил ждать.

– …Ничем не могу помочь, – выслушав Сашку, сказал товарищ Хавелев, свирепого облика грузный мужчина. – Весной! Весной я тебя ждал, дорогой товарищ. Весной были люди нужны.

– Не так меня поняли. Я спрашиваю совета: как проще выбраться, чтобы попасть на восток.

– Ты что, странник? – изумился Хавелев.

– Сексурдах. Мне надо на Сексурдах.

– Сек-сур-дах! Значит, не просто странник. Завтра наш бот идёт вниз по реке. Там порт. Попробуй оттуда.

– Спасибо, – сказал Сашка.

– Я за спасибо бродягам не помогаю.

– А за что вы им помогаете?

– Поможешь завхозу. Доплыть. Получить. Погрузить.

– Договорились.

– Ночевать в общежитии. Разыщете сами. Пока!

– Спасибо всё-таки, – сказал Сашка.

– Весной приходи, – буркнул вслед Хавелев. – Весной мы странников хорошо встречаем.

Сашка шёл по улице, поглядывая по сторонам. Увидел вывеску: «Смешанный магазин». Зашёл. В магазине, где справа консервы, а слева ситцы, было пусто. Потом откуда-то из-за стенки медленно выплыла продавщица.

– Новенький! – удивилась она. – Новый человек, убей меня гром. И сразу же за спиртом пришёл, а?

– Нет.

– Тогда что же?

– Сапоги, – сказал Сашка. – Размер сорок три. И рюкзак. Вон тот, за семь пятьдесят.

Прямо на крыльце он снял кирзовые разбитые сапоги и натянул болотные резиновые. Поставил старые сапоги рядом с крыльцом. И возле примостил опустевший чемодан.

В свитере, болотных сапогах он превратился сразу в видного парня, каким и был когда-то, во времена соревнований и тренировок.

Продавщица выплыла на крыльцо.

– Приезжий. Непьющий. И, наверное, холостой, – определила она.

– Точно, – ответил Сашка.

Продавщица неторопливо с головы до ног осмотрела его оценивающим женским взглядом. Сашка встретился с ней глазами, усмехнулся.

– И красивый какой, – заключила продавщица.

Она ушла и тут же вернулась:

– Держи!

– Что это?

– Дефицит. Штормовка на молнии. И брюки из непромокаемой ткани. Размер твой.

Сашка посмотрел на этикетку. Отсчитал деньги.

– При магазине живу, – сказала вслед продавщица. – Заглядывай вечерком.

Сашка обернулся.

– Телевизор вместе посмотрим. – Продавщица засмеялась.

Сашка месил грязь. Улыбался.

Чёрный остроносый дощаник шёл вниз по реке. Был пасмурный день, ветер гнал по серой воде мелкую, но упорную волну, и берега были под стать этому дню – чёрные торфяные обрывы, поросшие мелкой сосной Приполярья.

На руле сидел бывалый мужик в полушубке, под полушубком ковбойка без пуговиц, всезнающий прищур узеньких глаз.

– Приезжий, – сказал мужик. – Тебя для чего ко мне посадили? Чтобы я плыл не один. Не отъединяйся.

Хватаясь за борта лодки, Сашка перебрался на корму. Мужик вытащил неизменный «Прибой», молча предложил Сашке. Закурили.

– Как зовут?

– Александр. Саша.

– Меня Василий. Васька Феникс – это и есть я. Феникс – это птица такая.

– Почему Феникс?

– Возникаю из пепла жизни. Судьба норовит обратить меня в пепел. Через судимости, алименты или статью сорок семь, пункт «г» КЗОТа. А я, обманув судьбу, возникаю.

Сашка усмехнулся.

Резкая стремнина подхватила лодку и понесла, прижимая к берегу. Мелькали торфяные берега, огромные завалы – груды стволов, нагромождённых весенним паводком. Неожиданно мотор зачихал и замолк. Васька Феникс неторопливо наклонился к мотору, почесал в затылке. Лодку разворачивало по течению и прибивало к берегу.

– Смотри, на завал несёт, – спокойно предупредил Сашка.

– Может, проскочим, – беспечно отозвался Феникс.

– Заводи!

Феникс глянул на стремительно приближавшийся завал и начал лихорадочно пинать заводной рычаг. Лицо его побелело. Сашка взял загребное весло, подошёл к борту лодки и стал отгребать, но было поздно. Со скрежетом, треском лодка трахнулась о завал, и тотчас струи воды ударили в днище и стали наклонять лодку, клокочущая струя запихивала её под нагромождения стволов. С обезьяньей ловкостью Феникс вспрыгнул на борт и стал хвататься за ослизлые брёвна. Сашка одной рукой сдёрнул его обратно и тут же упёрся вёслами в завал. Вздулись жилы на шее.

– Заводи! – заорал Сашка.

– Счас! Счас! Если удержишь, так я заведу. – Дрожащими руками Феникс вывинтил свечу и стал продувать цилиндр.

Лицо Сашки было тёмно-красным от напряжения, огромные жилы вспухли на лбу. Лодка вибрировала.

– Чистого бензинчика сейчас в цилиндр, сразу схватит, – шептал Феникс.

Сашка молчал.

Весло с треском лопнуло, и в тот же миг застучал мотор.

Несколько минут лодка вибрировала на месте и наконец медленно пошла от завала.

– Силён ты, однако, – удивился Феникс. – Прошлый год шесть человек под завал угодили. Неделю его разбирали, чтобы, выходит, трупы извлечь.

Сашка молчал. На месте Феникса маячило только зыбкое пятно, из которого летели трескучие, полные радости от пережитого страха слова.

– А ещё в позапрошлом, значит, году был такой случай…

– Дерьмо ты, – перебил Сашка. – Никогда ты не возникал из пепла. Ты так и родился в пепле, дерьмо собачье.

Стучал движок, мелкая злая волна била о борт лодки. Надвинув капюшон штормовки на брови, Сашка сидел, зажмурив глаза. Лицо его было мертвенно-бледным.

Берег стал ниже, и всё реже стояли низкорослые, искривлённые морозом и ветром деревья. Тундра вгрызалась в них.

У эвенкийского чума

Шаваносов и незнакомец вышли на тундровую равнину. Невдалеке маячили сглаженные горы.

– Не в этих ли горах ваша цель, Шаваносов?

Шаваносов молчал.

– Не бойтесь. Маршрут к вашей птичке умрёт в моём сердце.

– Гуси! – показал Шаваносов.

Низко над тундрой, вытянувшись косяком, тяжко летела гусиная стая. Незнакомец вскинул винчестер, повёл стволом. Грохнул выстрел. Один гусь сломался в полёте и, кувыркаясь, упал на землю.

– Вот и ужин, – весело сказал незнакомец.

На близком бугре возникла человеческая фигурка.

Вскоре они сидели у эвенкийского чума. Эвенкийка кормила грудью младенца, мальчик лет семи не спускал с них глаз, а старый худой эвенк говорил о дороге:

– Не надо туда ходить. – Эвенк махнул рукой на дальний хребет. – Его зовут Крайний Камень. Дальше шибко худое место. Озёр много, рыбы много, ягеля для оленя много – ходить нельзя.

– Почему?

– Шибко опасно. Сверху трава, внизу лёд. Во льду эти… Выкрутило водой. Сверху трава. Стенки гладкие. Олень провалился – пропал. Человек, если один, тоже пропал.

– Встречал такие места, – сказал незнакомец. – Явление термокарста.

– Озёра, – как во сне пробормотал Шаваносов. – Равнина… множество птицы…

Парнишка возбуждённо поглядывал на Шаваносова и на отца.

– Маленько кочуем здесь, потом в Сексурдах, – рассказывал старый эвенк. – Там наше стойбище.

Шаваносов вынул обтрёпанный дневник и принялся писать, положив его на колено.

– Заботитесь о потомках? – усмехнулся незнакомец.

Гидрографы

Деревянная причальная стенка была выстроена на берегу. Наверху, на обрыве, маячили тёмные северные избы. Вонзалась в бледное небо мачта радиостанции.

У причальной стенки стояло несколько обшарпанных катеров.

– Прибыли! – хрипло сказал Васька Феникс.

Он вылез из лодки, кинул на песок небольшой якорь, ткнул его сапогом.

Сашка Ивакин отошёл к причалу. Сел. Закурил.

Из-за берегового мыса вышло небольшое белоснежное судно. Остановилось поодаль от берега. Загремел якорь. Шлюпка отвалилась от судна.

…В шлюпке было трое парней. Они причалили лодку, выпрыгнули на берег и ушли в путаницу домов. Белоснежное низкосидящее судно маячило на окрашенной закатом воде, как мечта.

Ребята вернулись со звякающими и булькающими рюкзаками. Сашка подошёл к ним.

– Что за судно, ребята?

– Гидрографы. Картируем отмели, – сказал хрупкий, совсем юный парнишка. Он был молод, белокур, красив какой-то девичьей красотой и оттого, видно, старался говорить тоном бывалого волка.

– А куда вы сейчас?

– На восток. – Высокий, похожий на эстонца парень доброжелательно смотрел на Сашку, низенький бородач укладывал рюкзаки.

– Меня не возьмёте?

Бородач разогнулся, хмуро глянул на Сашку:

– Анекдоты можешь травить?

– Нет.

– Коку помочь, гальюн драить?

– Попробую.

– Несерьёзный ты бич. – Бородач сплюнул. Они начали сталкивать шлюпку.

– Надо, ребята. Я не бич. Мне надо быть на востоке.

– Сказано, что нельзя, – ответил жестокий юнец.

Бородач оценивающе глянул на Сашку.

– «Надо» – слово серьёзное, – сказал он, помолчав. – Садись, если «надо»!

Высокий эстонец ободряюще кивнул головой и улыбнулся, показав прекрасные зубы.

В тихом моторном рокоте, в безоблачном солнце по гладкой воде медленно двигалось гидрографическое судно.

В рубке крутился самописец эхолота, вычерчивая прямую линию, и человек возле эхолота, прищурившись, сосал папиросу, косил взгляд на бумажную ленту и мурлыкал привязавшуюся с утра песенку:

С высоты птичьего полёта можно было видеть, как судно, пройдя короткое расстояние, описывало кривую и снова двигалось параллельным галсом, и снова разворачивалось, и снова шло параллельно… Как будто настойчивый упрямец разыскивал оброненную на морское дно небольшую вещицу.

В тесном кубрике с двухъярусными койками было трое. Один после вахты спал, укрывшись по самый нос байковым одеялом, другой читал толстую книгу, а Сашка Ивакин смотрел в потолок и кусал губы.

– Собеседник ты, Саша, изумительный. Как эта книга. – Парень повернулся к Сашке и показал обложку – «Пятизначные математические таблицы», Б. И. Сегал, К. А. Семендяев.

Сашка молчал.

– И это человек, пользующийся прославленным гидрографическим гостеприимством. Бесплатным проездом… к… месту следования. Ты, случаем, не младенца зарезал?

– Нет, – ответил Сашка.

– И всесоюзный розыск на тебя не объявлен? Или ты сам майор Пронин?

– Тоска, – сказал Сашка. – Третьи сутки на одном месте. Третьи сутки одну и ту же сопку видать. На сколько мы за месяц уплывём?

– Миль двести пройдём. Работа.

– Я понимаю.

– Ты, Саня, плохой человек. Спешишь куда-то. Мозгу точишь. А был бы ты тунеядец. Бродячие тунеядцы, понимаешь, для компании хороши. Анекдот тебе свежий. Пример из собственной жизни. Ужасный случай, который видел своими глазами. От нашей работы обалдеть можно.

– Можно, – согласился Сашка.

Парень глянул на часы, спрыгнул на пол. Посмотрел на спящего, натянул одеяло на его босые ступни, взял с полки мичманку, надел, поправил набекрень и вышел.

Сашка следом за ним поднялся на палубу. Дремотное, как будто никем не управляемое судно двигалось по гладкой воде. С севера, с океана, шли длинные пологие валы.

– Штормит где-то, – сказал парень. – А у нас курорт.

Из-за рубки доносилось бренчание гитары. Сашка обошёл рубку. Лицом к заходящему солнцу прямо на палубе сидел бородач в полярной куртке, натянутой на голое тело. Он тихо бренчал на гитаре и пел, мурлыкая для самого себя, для этой тихой минуты жизни.

Увидев Сашку, парень прихлопнул струны ладонью. Приземистый, чернобородый, он напомнил жюль-верновского доктора Сэллинджера.

– Слушай, – сказал парень. – Я тут сидел и про тебя думал. Не переношу три категории людей: бичей, тунеядцев и туристов. Ты кто из трёх?

Сашка пожал плечами.

– Для тунеядца ты мрачен, тунеядец всегда ласков, для бича не годишься: бич заливать умеет, а ты молчишь. Турист ты, что ли? Маешься этой дурью?

– Мне на восток надо. И как можно быстрее.

– При закатном солнце и гладком море можно увидеть зелёный луч. Ты его видел? – неожиданно сказал парень.

– Нет.

– И я нет. Вот сижу и жду.

– Не буду мешать…

– Не мешай, – согласился парень. – Тем более что лирика эта бывает два дня в навигацию. И часов через шесть начнётся приличный шторм.

– Откуда знаешь?

– По штилю и облакам. Подними взгляд.

Сашка посмотрел вверх. В безоблачно чистом небе, где-то в середине зенита вытянулись три плотных чечевицеобразных облачка.

– Штормовые облака. Радуйся.

– Чему?

– Ты же спешишь? Побежим на отстой. И именно в Тикси.

Сашка стоял у поручней. Начинал задувать лёгкий ветер. Ветер доносил из-за надстройки тихое бренчание гитары.

Вскидываясь на волнах, гидрографическое судно спешило к востоку. Волна ещё не была злой, но ветер уже срывал водяную пыль с верхушек, бросал её на палубу и завывал в снастях и надстройке. Ребята в штормовках мотались по палубе, убирали разбросанное оборудование, вещи.

Сашка Ивакин прилепился к поручням. Лицо его было мокрым.

Сзади возник бородач всё в той же полярной куртке на голом теле. Куртка и тело блестели, как лакированные.

– Пойдём, поможешь! – крикнул он.

За надстройкой было сравнительно тихо. С десяток бочек, обмотанных тросом, шевелились, как живые.

– Не могу трос затянуть, – выдохнул бородач.

– Закрутить надо ломиком, – быстро предложил Сашка.

– Закрутишь его…

– Тащи ломик, – приказал Сашка.

Толстенный трос не хотел закручиваться в петлю.

Сашка налёг, трос еле-еле подался. Сашка закусил губу и провернул лом один раз, второй. Бочки мёртво стянулись.

– Силён! – одобрительно выкрикнул бородач.

– Давай доски. Расклинить надо.

Сашка забрался на бочки и обухом топора стал вбивать куски досок между бочками.

Волна вздыбила палубу, Сашка затанцевал на бочках, но удержал равновесие. Осмотрелся, спрыгнул на палубу, мокрый и счастливый.

– Порядок! – удовлетворённо крикнул парень. – Теперь в трюм, там надо кое-что закрепить.

…Оживлённые, мокрые, ребята сидели в крохотной кают-компании вокруг пляшущего стола. Бородач со смехом рассказывал:

– Я говорю: Саша, не налегай. Судно у нас хлипкое. А он…

Сашка усмехнулся.

Сверху пробарабанил по ступенькам парень в зюйдвестке.

– Да-аёт! Хлебнём в эту ночку!

– Льдов бы не нагнало. Напоремся в темноте и…

– Прибегает тот пассажир и спрашивает: «Господин капитан, сколько до ближайшей суши?» – «Две мили», – хрипит капитан. «Направо или налево, господин капитан?» – «Вниз», – хрипит капитан.

Судно моталось на волнах, вскидывалось вверх, зарывалось носом. Низкие рваные тучи висели над самым морем, и совсем низко прорезал эту сумятицу жёлтый холодный солнечный луч.

Обтрёпанное штормом судно стояло на рейде. Поручни были сорваны, мачта антенны согнулась, и обрывок антенного тросика с гирляндой изоляторов неряшливо свисал с неё. С судна спустили шлюпку.

Они пристали к низкому галечному берегу.

Сашка выпрыгнул первым, вытащил нос шлюпки. Курчавый юнец с завистью посмотрел на Сашкину фигуру и вдруг спросил:

– Вы спортом не занимались?

– Было дело. Горные лыжи.

– И разряд?

– Мастер. Просто мастер. До заслуженного не дотянул.

– Цыц, Витёк, – оборвал его Борода. – Вот представь себе, что из этого сопляка лет через пять будет гидрограф, – обратился он к Сашке. – Отказываешься верить рассудку.

Сашка улыбнулся.

– Держи. – Бородач протянул Сашке конверт.

– Что это?

– Полста рублей и обратный адрес. Перешлёшь, когда сможешь.

– Я обойдусь, – спокойно сказал Сашка.

– Не будь под конец пижоном, – поморщился бородач. – Попрошу об одном. Если ты всё же турист, напиши мне об этом честно. Я себе полголовы обрею.

– За что ты их так?

– Не переношу, когда без дела шляются по земле. Вопят дурацкие песни и стреляют куда попало. У меня с ними личные счёты.

– Будь! – попрощался Сашка.

– Давай чапай. Удачи тебе.

Сашка вскинул рюкзак. Бородач столкнул шлюпку. Витёк возился с мотором.

…Он шёл по берегу моря. Море было свинцовое, ещё не опомнившееся от ночной передряги. Крохотная крачка с отчаянным криком спикировала на Сашку, взмыла, снова спикировала.

Всё это время и ребята, и чайка, и берег были для Сашки как бы размыты.

Над головой, выпустив шасси, с рёвом прошёл оранжевый самолёт полярной авиации.

В море впадал маленький прозрачный ручей. Сашка сел на корточки, поднял яркий мокрый блестящий камешек. Второй. Камешки тоже были размыты.

Сашка развязал рюкзак и вынул оттуда свёрток. Раскрыл его. В свёртке лежал набор очков. Последние очки имели вовсе уж толстые, бронебойные стёкла. Сашка начал их примерять.

Примерял и разглядывал камни.

Находка Шаваносова

«…Однажды, в сентябре 1886 года, рабочий из посёлка у подножия Витватерсранда ударил заступом по скале. Камень засверкал, заискрился. Сомнений не было – через скалу проходила золотоносная жила…»

Ганс Шомбрук, «С палаткой по Африке»

Первый алмаз из знаменитого месторождения Кимберли был найден маленькой девочкой в 1886 году. Ей просто понравился сверкающий камешек. Знаменитый алмаз «Звезда Южной Африки» был куплен господином Ван Никерком за несколько коров у местного колдуна и тут же продан за 11 200 фунтов. Так началась печальная и знаменитая история месторождения Кимберли.

Автор полагает, что история открытия якутских алмазов достаточно широко известна. Тем не менее он считает необходимым напомнить, что всегда в таких случаях существует предыстория, уходящая корнями в легенды, фольклор.

Шаваносов покрутил плоский медный тазик, слил воду и вытряхнул из лотка остаток.

– Купец Шалимов знал, кому доверять деньги, – с усмешкой сказал незнакомец. – Вы добросовестны до идиотизма.

Шаваносов повернул голову к лежащему на берегу незнакомцу. Взгляд у него был странный.

– Я изобью вас, Шаваносов, если вы действительно приведёте меня к какой-то дурацкой птичке.

Шаваносов протянул руку и вынул из тазика камешек. Камешек был прозрачен и чист. Он почти сливался с водой. Неожиданно упавший солнечный луч вдруг осветил его, и камень вспыхнул, как маленькое солнце. Тотчас упала тень, и длинные тонкие пальцы взяли камень с руки Шаваносова.

Незнакомец положил камень на ладонь, быстро покрутил её. Потом нерешительно царапнул камнем по стеклу часов.

– Шаваносов! Вы догадываетесь, что это? – глухо спросил он.

Шаваносов всё так же сидел на корточках, устало свесив руки. Лицо у него было красным. Глаза лихорадочно блестели.

– Я, кажется, заболел, – тихо сказал он.

– Это алмаз, Шаваносов! Якутский алмаз! Купец Шалимов будет ползать на коленях перед вами…

Он уставился на Шаваносова, как будто впервые его увидел.

– Воистину блаженны нищие духом, – медленно произнёс он.

– Разожгите костёр, – попросил Шаваносов. – Я должен заполнить дневник.

Незнакомец, как лунатик, опустился на корточки у ручья.

– Может быть, в Сексурдах, – сам себе сказал Шаваносов. – Отлежаться, потом дальше… Не-ет. Ещё немного. Я знаю.

Незнакомец быстро вскинул взгляд.

– Костёр? – хрипло переспросил он. – Сейчас вам будет костёр, господин Шаваносов. И лучшая аптека в Сибири. Я запасливый человек.

Аэропорт

Деревянная изба с вывеской «Аэропорт» торчала посреди грязной тундры. На деревянном крыльце сидели люди. Над людьми поднимался табачный дым.

Сашка прошёл через спящих, мимо миловидной девушки в беличьей шубке, мимо компании ребят, мимо пижонистого командированного в плаще, в модной шляпе и многодневной щетине на бледном городском лице, мимо старой якутки в мехах, усевшейся прямо на полу в окружении темноглазых внуков и цветастых свёртков, мимо всех, кто был втиснут в крохотную комнатку аэропорта многодневным ожиданием погоды, «борта» и пассажирской удачи, прошёл к окошечку «Касса» и попросил билет до Сексурдаха.

– Предупреждаю: время отправления борта неизвестно. Берёте? – спросила из кассы девушка.

– Беру. – Сашка вынул деньги.

Он вышел на крыльцо. Вокруг была ровная жёлтая тундра, и прямо в ней, так казалось с крыльца, пламенели на закатном солнце оранжевые костыли – самолёты ледовой разведки, сгрудившиеся на стоянке. И вишнёвого цвета солнце висело блином.

На завалинке сидел, скрестив ноги, темнолицый старик в мехах и, не моргая, смотрел на солнце. Сидел как языческий бог.

Сашка протёр очки. Подошёл к нему.

– Не из Сексурдаха?

– Маленько ближе, маленько вбок, – доброжелательно ответил старик. – А ты оттуда?

– Нет, – сказал Сашка. – Туда. А ты Сексурдах знаешь?

– Оч-чень хорошо знаю. Два раза в год обязательно езжу. Большой, как город. Маленько меньше Якутска.

– А старики там остались? Местные старики?

– Ты, парень, приезжий, наверно. Старики жили в маленьком Сексурдахе. Когда Сексурдах стал большой, старики ушли в тундру, в тайгу доживать. Там им лучше.

– И ни один не остался?

– Слушай, догор[1]. Ты найди Сапсегая. В тундре нет человека старше. И в тайге, может быть, нет. Он последний такой. Я правильно говорю.

Сашка машинально оглянулся. Бескрайняя холмистая тундра убегала на юг, пропадала в туманном мареве.

– Где же его найдёшь? – с сомнением спросил Сашка.

– Садись в самолёт. Лети туда. – Старик махнул рукой куда-то за тундровые холмы. – Спрашивай, где Сапсегай. Председатель – скажет, зоотехник – скажет, экспедицию встретишь – скажут. – Старик явно увлёкся. – Любой человек тебе скажет, Сапсегая все знают.

– Найду, – неуверенно сказал Сашка. – Раз он один такой, значит, найду я его.

Сашка вернулся в зал ожидания. За деревянным барьерчиком скучала девушка. Сбоку на стене красным карандашом было торопливо написано: «Зина, я жду тебя. Лёня». Сашка взял телеграфный бланк. Ему хотелось дать телеграмму о том, что он добрался до «мест», что улетает искать неизвестного старика Сапсегая. Он взял уже ручку, обмакнул её в чернильницу. Но передумал. Ещё ничего, никого не нашёл. Незачем давать телеграммы. Он смял бланк и выбросил его в корзину.

– Желающие вылететь в Сексурдах, покупайте билеты, – сказала в динамик девушка. – На Сексурдах покупайте билеты.

Но что-то неожиданно изменилось в бревенчатой комнате, где люди сидели, читали, спали и ждали. Щемящий звук неповторимости мига вошёл сюда. Сашка сдёрнул очки. Лица людей были ясны, точны, и Сашка видел без очков всё так, как будто вдруг приобрёл удвоенную силу зрения.

«– Сашка, ты меня любишь? – спросила Лена.

– Спрашиваешь ты всякие глупости.

– Ну всё-таки.

– Мне это слово говорить трудно.

– Ну ты не говори, ты как-нибудь так…

– Ага.

– Так ты всё-таки меня любишь?

– Не знаю.

– Нет, будь добр рассказать. Я настаиваю.

– Отстань, Ленка. Я лучше тебе как-нибудь докажу. Как случай подвернётся, так сразу и докажу тебе это.

– Как докажешь?

– Ну, пожертвую чем-нибудь ради тебя.

– Чем-нибудь?

– Для тебя? Для тебя всем.

– А знаешь, будем мы старые, дряхлые. Ты с палочкой, я с костыликом. И вспомним разговор этот. Или забудем?

– Ты не будешь с костыликом. Я, если я буду, то я сразу исчезну. Не хочу, чтобы ты меня видела дряхлым.

– Как исчезнешь?

– Застрелюсь, утоплюсь, сгину в нетях. Или залезу на Эльбрус – и на лыжах вниз, прямиком, чтобы в пыль.

– Пожалуйста, не в нетях. Что-то панихиду мы завели.

– Это ты завела.

– Ты ещё не исчез?

– Тут. А ты?

– И я тут. Видишь? Именно тут».

Диалог этот начался в здании аэропорта, продолжался в самолёте Ил-14, который приземлился на травяной посадочной полосе крохотного таёжного аэропорта. Сашка сошёл по трапу вместе с пассажирами. Стояли у здания несколько самолётов Ан-2, вертолёты Ми-4. На крыльце сидели темнолицые таёжные люди. Сашка вернулся по трапу и спустился уже с рюкзаком. В проёме появился пилот.

– Сходишь?

– Сойду здесь.

– Ты не ошибаешься, парень? В ведомости все пассажиры до Сексурдаха.

– Мне внутренний голос сказал сойти здесь, – усмехнулся Сашка.

К одному из вертолётов шёл экипаж. Темнолицые таёжные люди поднялись и тоже пошли к вертолёту. Сашка бегом направился к ним.

– Твоё дело, – раздумчиво сказал ему в спину пилот. – Внутренний голос… Хм.

И ещё раз посмотрел на Сашку, который, жестикулируя, разговаривал о чём-то с кожаными пилотами и низкорослыми жителями тайги у вертолёта прославленной марки Ми-4.