Читать книгу Тройной полярный сюжет - Олег Куваев - Страница 5

В вертолёте

В железном грохочущем брюхе вертолёта лежали ящики с продуктами. У одной стенки примостилась оранжевая бочка – дополнительный бензобак для длительных рейсов, связка новеньких, в масле охотничьих карабинов калибра 8,2. Сашка был единственным пассажиром в этом мире грохота и таёжного снаряжения.

Он выглянул в иллюминатор. Обдутые ветром горные хребты уходили куда-то за тысячи километров. Между хребтами сверкали извивы безлюдных рек. По долинам растекались рыжие россыпи лиственничной тайги. И совсем рядом проплывали чёрные камни безжизненных горных вершин.

– Луна! – сказал сам себе Сашка. – Луна!

Он сгорбился на сиденье и закурил. И тотчас на лесенке из кабины показались стоптанные ботинки, потом ноги, потом кожаный зад бортмеханика. Бортмеханик нагнулся и погрозил Сашке. Кивнул на оранжевый бензобак. Сашка убрал сигарету. Бортмеханик сошёл вниз. У него были оттопыренные уши, веснушчатая физиономия и прищур глаз, как у доброго ястреба. Оскальзываясь на рубчатом железном полу, он подошёл к Сашке. Сел рядом.

– Такие дела! – для начала сказал он и прицельно покосился на Сашку. Но Сашка лишь улыбнулся в ответ. Бортмеханик понял, что с этим парнем не выйдет словесной дуэли, любимого бортмеханикового занятия.

– Тебя как зовут?

– Сашка.

– Витя. Витя Ципер, авиационный циркач.

– Почему циркач?

– Когда я на борту, летательный аппарат обязательно падает. На взлёте, в полёте или при посадке, – доверительно пояснял Ципер. – От меня все экипажи уже отказались, кроме… – Ципер кивнул в сторону пилотской кабины. – Такая судьба. И представь – без моей вины. Давно из Европы?

– Два месяца.

– Медленно движешь! Журналист?

– Географ.

– Уже легче. Сапсегай журналистов… обожди…

Витя Ципер в два прыжка кинулся к входу в кабину. В ровный грохот стали врываться перебои, и вдруг наступила оглушительная тишина. Вертолёт с безмолвно раскручивающимся винтом провалился вниз.

Нескончаемо долго продолжалось это падение. Потом вдруг мотор снова заработал, и вертолёт стал набирать высоту.

Вернулся Ципер.

– Вот видишь? – сказал он и внимательно посмотрел на Сашку.

– Интересные у тебя шутки, – сказал Сашка.

– Вода в бензопровод попала. Слышишь?

Сашка прислушался, но, кроме моторного грохота, ничего не мог разобрать. Он отрицательно покачал головой.

– Командир на четырёх языках кроет бензозаправщиков. Такие дела. И тебя кроет. Во даёт!

– Меня-то за что?

– За крюк. Нам же в другую бригаду надо. А Инна его упросила. Ты давно её знаешь?

– Давно.

Инна

Он стоял тогда около самолёта, решая, лететь ему или оставаться. Пассажиры поднимались по трапу. Захлопнулась дверца. Закрутились винты.

– А вы почему остались?

Сашка оглянулся. Девушка в плащике стояла сзади него и тщетно пыталась прихлопнуть юбку, взметённую вихрем от винтов самолёта.

– А почему не остаться?

– У нас никто никогда не сходит. – Девушка подняла к Сашке лицо. Круглое, миловидное, с серыми спокойными глазами. – Здесь фактория, посадочная полоса и медпункт. Я фельдшер при этом медпункте.

Сашка огляделся. Деревянное здание аэропорта. Повисшая полосатая «кишка» на шесте. Убегающий к горизонту пойменный лес. На горизонте неизвестный хребет.

Коричневые таёжные люди сели в вертолёт. Закрутился винт, и вертолёт медленно пошёл вверх. Стало окончательно пусто.

– И когда же я улечу?

– Почтовый приходит раз в месяц. Он позавчера был. Иногда заходят случайные.

– Значит, застрял?

– Вы не жалейте, – сказала девушка. – У нас хорошо. Тихо.

– А жить?

– С этим здесь трудно. У меня комната при медпункте пустая. Зовут меня Инна. Я и сын, так и живём.

– Просто Саша. Саша Ивакин.

Взгляды их встретились. Она отвела глаза.

– Не-ет! Ещё не-ет! – Мальчишка кричал на всю окрестную лесотундру и заливался смехом.

– Сейчас посмотрим, – сказал Сашка и обошёл вокруг кряжа, выбирая место. – Ну-у, смотри внимательно.

Сашка примерился и ловким ударом колуна развалил кряж.

– Не-ет! – счастливо верещал пацан. – Нету, – тихо добавил он.

– Значит, в другом. – Сашка вывалил из груды дров следующий кряж.

Мальчишка открыл рот, округлил глаза.

– Что тут у вас? – Инна в белом халате стояла за штакетником и смотрела на сына и Сашку.

– Мама, мам! Дядя Саша говорит, что в поленьях маленькие человечки живут. Как расколешь, они убегают в другое. Правда, да?

Инна улыбнулась и спросила тихо:

– У вас выдумки когда-нибудь кончатся?

– Ещё не иссякли.

– На рыбалку бы съездили.

– А борт? Вдруг борт к пастухам будет?

– С утра всё известно бывает. Разве чудо какое.

– А я в чудеса верю, – сказал Сашка.

Инна поковыряла пальцем штакетник, посмотрела на Сашкину спину. Сашка обернулся. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом она тихо повернулась и ушла. Поднялась по деревянному крыльцу к двери с надписью «Амбулатория».

Они ещё немного покололи дрова, потом уселись на пахнущие смолой поленья. Пацан явно соскучился по мужскому обществу, смотрел на Сашку с немым обожанием. По неизвестной причине Сашка вдруг стал рассказывать ему о дяде Васе Прозрачном, который всё на свете умеет. Вот любая работа, и он умеет. Сейчас он уехал в Антарктиду, где звери, птицы да лёд.

– А белые медведи там есть? – спросил мальчишка.

– Белых медведей там нет. И вот почему. Однажды они отправились в Антарктиду. Шли всё на юг и на юг, и чем дальше они шли, тем жарче им становилось. С высокой горы они увидели Африку. Над Африкой висело жаркое солнце, и вся она даже издали казалась горячей, как печка. Медведи на горе долго совещались: снять им белые шубы или повернуть обратно. Всё-таки пожалели шубы и вернулись. Так и не попали в Антарктиду.

Они сидели на деревянном крыльце дома. Светловолосый мальчуган слушал Сашку с любопытством и изумлением. Инна искоса поглядывала на него.

– А живут там пингвины. Грудь у них белая, как в нейлоновой рубашке, пиджак чёрный, лапы синие, а нос красный.

– Как у дяди Гриши, – сонно сказал мальчишка.

Сашка лежал на диване, закинув руки за голову. В соседней комнате Инна говорила что-то, укладывая мальчишку. Стало тихо. Сашка нагнулся, вытащил из рюкзака дневник Шаваносова. Последняя страница была так же аккуратно заполнена, как и все предыдущие. Точка и подпись: стойбище Сексурдах.

– Сексурдах! – сказал Сашка.

Скрипнула дверь. Вошла Инна в домашнем халатике. Остановилась, прижалась спиной к косяку и посмотрела на Сашку бабьими дурными глазами. Щёлкнула выключателем. Сашка встал и шагнул к ней навстречу.

– Задвинь шторы, – шёпотом попросила она.

…Они лежали рядом на узком диванчике.

– Кто был твой муж? – глухо спросил Сашка.

– Шофёр.

– А… где он?..

– Завтра будет вертолёт, – ровным голосом сообщила она.

Сашка молчал.

– Ты слышишь? Будет спецрейс к пастухам. Как раз к Сапсегаю. Тебя возьмут. Я просила.

– Выпроваживаешь?

– Я хочу знать: уедешь ты или останешься.

– Я вернусь.

– Нет. Не вернёшься.

– Откуда ты знаешь?

– У женщин, Саш, ум так устроен. Они видят то, что другие не видят.

– Тогда почему ты…

– Саш! – перебила она.

– Да?

– Обещай мне.

– Что?

– Ты, Саш, должен быть очень хорошим человеком. Понимаешь, мы здесь живём, живём… Людей видим мало. Тут тихо, и вообще тут делаешься другой. И когда приезжий, то сразу видишь, кто он. Подлец, бабник, добряк или…

– Или?

– Есть люди, которым труднее других. И на них обязанность быть лучше. Другим сходит с рук, а им нет.

– Ты странная…

– Ты проживи здесь три года… три года подряд… ночь полярная.

– А почему я должен быть лучше других?

– Не знаю. Это вроде бы каждый обязан. Но если человек решился жить по мечте, то он обязан вдвойне. Потому что большинство по мечте жить трусит… Или благоразумие мешает. А те, кто живёт по мечте, – они вроде примера. Или укора.

– Я понял, – сказал Сашка.

Сапсегай

– Сейчас снизимся, – сказал Витя Ципер. На, передай Сапсегаю.

Он протянул Сашке бутылку спирта.

– А сам?

– Что ты! Тебя выкинем и сразу на курс. На базе узнают – голову оторвут командиру. Тебя взяли из-за Инны. Знаешь, как её чукчи зовут? Доктор Переургин. Это они её фамилию так переделали. Её тут в каждом стойбище знают.

Вертолёт сел, взметав вершинки лиственниц. Витя Ципер открыл дверь. Сашка выпрыгнул, и тотчас винты закрутились, и вертолёт пошёл вверх.

Сашка огляделся и вынужден был надеть очки. И тотчас увидел сцену, точно выстроенную тщательным провинциальным фотографом.

На фоне покрытого оленьими шкурами кочевого жилья стояли: коренастый чукча Помьяе, жёстковолосый, с расстёгнутой на груди кухлянкой, рядом ламутка Ольга в цветастом платье-камлейке, а к ней прижалась дочка Анютка – смешное дитё в не очень чистом платьишке и ботинках с загнутыми носками, и ещё сидел на земле, скрестив ноги, старик в вытертой дошке. Лицо у старика было иссохшим, в трещинах, деревом, седина окружала голову евангельским нимбом, крохотные руки эвенка – аристократа тайги были сложены на коленях ровдужных[2] старых штанов. Старик крепко смахивал на святого, но портили впечатление глаза. Живые человеческие глаза были у этого старика.

И вмиг всё ожило, щёлкнул шторкой провинциальный фотограф. Помьяе закосолапил к оленю, принялся его развьючивать; Ольга пошла к костру, над которым висел котёл, чайник и ещё чайник побольше; девчонка Анютка сунула палец в рот и смотрела, как Сашка с натугой вылазит из рюкзачных лямок.

– Иди сюда, – позвал приветливо Сашка.

Анютка-ребёнок засмеялась. Сашка ей нравился.

– Хи-хи! – сказала смешливо Анюткина мать Ольга и принялась шустро кидать в огонь тонкие веточки.

Старик Сапсегай внимательно и неотрывно рассматривал Сашку Ивакина. Сашка взял рюкзак и вытряхнул на разостланный около костра брезент консервные банки, пачки чая и сахара, галеты. Из рюкзачного кармана вынул бутылку спирта. Подошёл к Сапсегаю.

– Лётчики передать просили.

Отступление на тему о стариках.

Частный экскурс в геронтологию

Старики бывают разные. Иногда называют их обобщённым и неловко звучащим именем «долгожители». Долгожитель – это человек, уцелевший в многочисленных схватках со случайностями бытия на земле. Сам факт выживания требует уважения, потому что в числе «случайностей» долгожители нашего времени пережили миллионы тонн взрывчатого металла, созданного специально для того, чтобы их уничтожить, сюда же входит тот самый пресловутый кирпич, что случайно падает сверху, и подвернувшаяся на лестнице нога, оборвавшийся лифт или вирус гонконгского гриппа.

Есть общий признак, по которому можно разделять стариков.

У одних прожитые годы, преодоление «случайностей» как бы выщипывают по кусочку души, если чисто условно принять душу материальной. Это старики с согбенными спинами.

Но есть другая порода стариков. Спектр отпущенных на их долю «случайностей» бывает, как правило, очень велик. Похоже на то, что судьба, древний фатум, не жалеет тут ни фантазии, ни упорства. Но этот процесс приводит их организмы к странному биохимическому феномену. Тело их, скроенное от рождения из мокрых и хрупких веществ, заменяется телом из малообъёмного материала, очень похожего на жилы сушёных животных. И душа их (которую мы условно считаем материальной), их мозг приобретают свойства звонкого материала.

Такие старики умирают прямыми.

Это авторское отступление можно было бы вычеркнуть при первой же правке, если бы один из таких стариков не сидел сейчас перед нами. Имя старика было Сапсегай, он был эвенк и на исходе своих неизвестных лет напоминал бамбуковый ствол, прокалённый на долгом огне. Из таких стеблей в примитивные времена делали наконечники копий для охоты на крупных обитателей джунглей.

И ещё: каждый раз, когда вспоминают таких стариков, кто-либо глубокомысленно изрекает: «Это последний выпуск. Таких людей больше не производят».

Автор верит, что природа не прекращает выпуск крепких людей и пока не планирует это делать. Ибо как же может быть, чтобы победили металл, предназначенный для уничтожения, кирпич, который случайно падает сверху, или болезнетворный кусок клетчатки.

Это не более чем вещи, которые, как известно, души не имеют.

Закинув руки за палку, положенную на плечи, старик невесомо, как будто давно забыл тяжесть тела, ступал по кочкам. Вытертая оленья дошка обтягивала сухую спину, кожаные ровдужные штаны с заплатками, лёгкие пастушьи олочи[3]. Старик шёл не оглядываясь. Сашка в резиновых сапогах, в тяжести накачанных тренировками мускулов с трудом поспевал за ним.

На окраине выгоревшей мари стояла одинокая лиственница. Ветры, которые здесь не сдерживал лес, скрутили её ствол в замысловатый изгиб, сорвали кору с мёртвого дерева, обломали мелкие ветки. Под ней и сел старик, кивком указав Сашке на кочку напротив.

– Значит, это ты? – спросил старик Сапсегай. – Я знал, что придёт человек, которому я должен буду всё рассказать. Я долго ждал. Только я не думал, что придёт такой молодой. Я знаю про человека, который искал птицу кегали. Зачем тебе розовая птица кегали и зачем тот человек?

– У него была цель, – сказал Сашка. – Вначале смешная. Но, когда он погиб, она уже не стала смешной. Я хочу, чтобы люди узнали о нём. У меня мало времени, Сапсегай.

– Я знаю, как он погиб. Я был тогда мальчик.

Смерть Шаваносова

Шаваносов сделал шаг вперёд и замер. Перед ним лежала плоская равнина, кое-где поросшая одинокими малорослыми лиственницами. Влево равнина уходила в бесконечность, где не росли деревья, где виднелись только пятна озёр и ещё дальше бледная над землёй полоска тумана.

Невдалеке над небольшим озером кружились странные небольшие птицы.

– Господи, – прошептал Шаваносов. – Господи!

Он, как во сне, скинул котомку, задрав бороду, вытянув по-слепому руки, осторожно направился к ним.

Птицы взмыли, стали удаляться. Шаваносов замер. Но птицы, описав играющий полукруг, снова вернулись к озеру, чтобы продолжать над ним непонятный свой танец. В закатном солнце нестерпимо розовым отсвечивало их оперение.

Шаваносов вошёл в небольшую, поросшую кустарником ямку. Под ноги он не смотрел.

– Осторожнее, чёрт вас возьми! – раздался крик.

Точно этого и надо было, чтобы нарушить равновесие: взмыли птицы, и Шаваносов вдруг исчез, как будто его дёрнули за ноги.

Незнакомец с винчестером в руках, стараясь точно ступать на следы Шаваносова, подошёл к месту, где исчез священник. Один куст был вырван с корнем, вниз уходил мутный ослизлый лёд. Грязные торфяные струйки текли по льду.

– Шаваносов? – Незнакомец склонился над ямкой.

Снизу донёсся стон. Незнакомец неторопливо принялся разматывать с пояса тонкую верёвку.

– Птицы, – донеслось снизу. – Вы посмотрите: птицы не улетели?

Незнакомец отбросил верёвку. Лицо его стало жёстким.

– Шаваносов, может быть, сейчас вы кончите валять дурака? Вам не надоело морочить мне голову?

– Это были они! Мы пришли… пришли. Вытащите меня. Я боюсь, что они улетят.

Незнакомец сел на землю. Обхватил голову руками и вдруг оглушительно засмеялся. Он смеялся до слёз.

– Шаваносов, – сказал он в ледяную глубину. – Вы всё-таки обманули меня. Блаженный вы негодяй, Шаваносов.

– Не кричите, – простонал из глубины Шаваносов. – Вы их вспугнёте. Это редчайшая, редчайшая…

Незнакомец вскинул винчестер. Выстрелы загремели один за другим.

– Редчайшая… всех перебью… Буду торговать пёрышками… сволочи… сволочи в пёрышках… и ещё раз…

Патроны кончились. Сухо щёлкнул боёк. Незнакомец с налитым кровью лицом стоял и смотрел, как птицы, привыкшие к грохоту арктических льдов, невозмутимо кружатся над озером. Он отложил ружьё. И вдруг с бешеной энергией начал вырывать кустики полярной берёзки, сшибать каблуком кочки и швырять всё это в яму, откуда доносился стон Шаваносова.

– Что ты делаешь? – донеслось оттуда.

Но незнакомец всё кидал ветки, покуда не затих последний стон Шаваносова.

Он остановился. Чаек не было. Была тундра и тишина.

– Я не сторож брату моему, – вслух сказал он.

Поднял винчестер, рюкзак и зашагал к полоске леса на горизонте.

Из-за ветхой искривлённой лиственницы, сросшись с ней цветом одежды, с расширенными от ужаса глазами наблюдал за происходящим мальчишка-эвенк. Он быстро сполз в русло высохшей речки. И здесь, скрытый от глаз незнакомца, бросился бежать прочь. Бежал и плакал мальчишка-эвенк в неловкой, с отцовского плеча, меховой одежде.

Незнакомец остановился у небольшой кустарниковой гряды. Вынул из рюкзака палатку и расстелил её. Взял котомку Шаваносова и вытряхнул содержимое на палатку. Выпали носки, дневник и чистая тетрадь. Несколько карандашей. Карманная Библия.

– Негусто жил правдолюбец! – усмехнулся он и поднял дневник Шаваносова. – Какой дурак пишет настолько подробно, – бормотал он, листая дневник. – Но чистая тетрадь у нас есть. Купец Шалимов получит отчёт. Купцы второй гильдии обожают судейские дрязги. Особенно когда пропали полторы тысячи рублей. Наши интересы расходятся, господин Шалимов…

Незнакомец вынул коробку с чернилами, ручкой. Пристроил чистую тетрадь на коленях. Руки дрожали.

– О, чёрт! – Он притянул к себе винчестер, вынул из рюкзака коробку патронов и торопливо набил магазин.

– Спокойно! Спокойно, Серёжа! – сказал он сам себе.

Была комариная тихая ночь. Люди стойбища спали, кто забравшись в спальный мешок – кукуль, кто прикрывшись дошкой. В стороне от яранги старик Сапсегай курил в одиночестве трубку у крохотного костра.

Ночь была полна звуками: хорканьем оленьего стада, криками птиц, всплесками воды.

Старик поднял голову. В свет костерка вошёл Помьяе. Кухлянка на коричневой груди была распущена, жёсткие чёрные волосы мокры от ночной росы. Пастух тяжело дышал. Налил в кружку чаю, жадно выпил. Потом так же молча исчез в темноте.

Старик поднялся и пошёл к яранге.

Сашка спал, наполовину высунувшись из жаркого мешка. Старик потряс его за плечо. Сашка открыл глаза, несколько мгновений ошалело смотрел на старика, вытащил из мешка очки, нацепил.

– Поговорить надо, – тихо сказал старик.

Сашка поднялся, натянул до подбородка мешок и прямо в нём попрыгал к костру.

Сапсегай налил чай в кружку, протянул ему.

– Как называется, когда в магазине товар проверяют? – спросил Сапсегай.

– Инвентаризация. Переучёт, – обалдело пробормотал Сашка.

– Вот! Переучёт. Переучёт жизни. Прежде чем помереть, надо… сдать дела. Так говорю? Я хочу сдать. Я должен отвести тебя на место, где погиб первый, где розовая птица и где я убил второго. Я их не трогал. Они там, где есть. Пойдёшь?

– Конечно! – сразу ответил Сашка.

– Идти долго. Стадо бросать нельзя. Оленей просто так гнать тоже нельзя. Будем кочевать, как обычно, когда думают об оленях. Ягель растёт, точно дерево. Десять лет – это ягель-ребёнок. По этому маршруту лет тридцать стадо никто не водил. Так сообщу в колхоз. Ягель богатый. Будем идти на север. К весне будем на месте.

– Хорошо, – сказал Сашка. – Я остаюсь до весны.

– Тебе надо остаться. У тебя поспешность и страх. Я тебя вылечу.

– Я остаюсь. Но я должен что-нибудь делать.

– Помощником пастуха. Для пастуха у тебя нет глаз.

Сашка внимательно глянул на старика.

– Хорошо, Сапсегай.

Идиллия

Синий снег падал на тундру. Он смешивался с пожухлой травой, скапливался у подножия кустов, в ложбинах. Снег был сухим, и ветер переметал его, собирал маленькие косы, оголял плоские участки земли. От этого ветра и снега казалось, что над тундрой, над плоским пейзажем высоких широт, висит пелена тумана.

По тундре бежал пастух Помьяе, единственный чукча в интернациональной бригаде Сапсегая, бежал, по обычаю чукотских оленеводов, с палкой на плечах, кисти рук заброшены за палку. Он бежал легко, как олень, и казалось, что бег для него – естественное состояние, как дышать или спать.

Неожиданно Помьяе замедлил бег и свернул в сторону. Шаг его стал бесшумным. Он подошёл к узкому сухому оврагу, заросшему зарослями низкого полярного ивняка.

Сашка Ивакин с ножом в руках срезал ивовые ветки, складывал их в кучу. Рядом валялась двустволка.

Помьяе, улыбаясь, лёг за кочку и поскрёб ногтем пальца о палку. Сашка выпрямился. Помьяе за его спиной ткнул палку в кустарник. Сашка наклонился, взял ружьё, стал вглядываться в мутную пелену кустарника впереди.

– Опять проиграл, – сказал за спиной Помьяе. – Не умеешь угадывать звук.

Сашка бросил ружьё. Из-за ворота кухлянки вынул пачку папирос. Они сидели и курили.

– Захвати. – Сашка кивнул на кучу веток. – Ольга просила.

– О-о-ль-га просила, – бездумно пропел Помьяе.

– Чему радуешься?

– Зима скоро. Придём на Гусиное озеро, возьмём нарты. Ух! Сто километров сюда, сто туда. Олени бегут… Зимой хорошо.

– А кто написал, не знаю, – тихо сказал Сашка.

– Зимой хорошо, – утвердил Помьяе.

– Иди в ярангу. Я подежурю.

– Ага, – согласился Помьяе. – Стадо там… Я бегал, кругом след смотрел. Волка не видно. Двух зайцев спугнул.

– Иди!

– Беги! – поправил Помьяе. – Пастух не ходит. Он бегает. Сапсегай где?

– В тундру ушёл. Травки какие-то собирает.

– Со-бирает тра-ав-ку, – пропел Помьяе. – Стадо там.

Он легко поднялся, взял палку и снова в бездумном беге поплыл над тундрой. Сашка вылез наверх.

– Ивняк возьми! – крикнул он.

Помьяе описал кривую и подбежал к веткам. Сашка вскинул двустволку на плечо и пошёл по кочкам, тяжкий человек в кухлянке. Позёмка тут же заметала следы. Сашка оглянулся. Исчез овраг, исчезла фигура Помьяе, и Сашка встряхнулся и побежал. Бег получался тяжёлый: мешали кочки. Но Сашка бежал и бежал, пока не вынырнула впереди тёмная масса оленьего стада. И тут Сашка перешёл на шаг, дёрнул шнурок кухлянки, потом снял шапку, привязал её к поясу. Снял очки. И стал сразу коричневым человеком в меховой одежде неопределённой национальности.

– Он прячется от меня, – говорила Лена. – Наверное, ему плохо совсем, и он прячется. Он всегда был сильный и… глупый. Теперь-то я это знаю.

– Не знаю, – сказал Никодимыч. – Он же не пишет.

– Иногда я думаю, что вы в заговоре с ним. И всё о нём знаете.

– Как в кино? – спросил Никодимыч.

– Давайте я вам свитер свяжу, – предложила Лена. – Я, Никодимыч, вязать научилась.

– Свяжи, – согласился Никодимыч.

…Лена шла по тихой улице, где жил Никодимыч. Деревья стояли по-осеннему голые. Осенний луч солнца пробивался из-за туч на тихую улицу. На детской площадке неторопливый ребёнок тихо возился с мокрым песком.

– Давай поиграем вместе. – Лена села на корточки.

– Хорошо, – покорно ответил ребёнок и поднял на Лену внимательные большие глаза.

Анютка

– Уже два дня не играли, – сказала Анютка. – Дядя Саша! А то я всем расскажу.

– Неужели два дня? Халтурим, выходит, Анютка?

– Нести?

– Тащи!

Анютка убежала. В меховом зимнем комбинезончике, крохотных торбасах она была ладной девчонкой. Из-под капюшона торчали косички и быстрые, как у мышонка, глаза.

Анютка появилась с шарфом в руках.

– Запоминай! – звонко скомандовала она.

Сашка протёр очки. Огляделся кругом. Над голой стенкой лиственниц низко висело жёлтое холодное солнце. Упакованные грузовые нарты стояли кругом. Из нарт торчали шесты, шкуры, кухонная утварь. Снег был утоптан.

– Завязывать? – нетерпеливо спросила Анютка.

Сашка снял очки, протянул их Анютке. Она крепко завязала ему глаза.

– Ну! – глухо сказал Сашка.

– Возьми в маминой нарте чайник, набей его снегом, потом в нарте дедушки возьми топор и сходи к сухой лиственнице, сруби на дрова, потом… потом…

– Потом скажешь, – остановил её Сашка.

Он встал, подумал немного и прямиком направился к нарте, из которой торчала посуда. Ощупал ремень и развязал его. Поставил у ноги чайник. Завязал.

– Собьёшься, собьёшься, – прыгала на месте Анютка.

С топором в руке Сашка пошёл от стойбища, Анютка, закусив губу, наблюдала за ним. Сухая лиственница торчала справа и впереди. Сашка прошёл мимо. Остановился. Взглядом «пощупал» солнце. Лицо его было мокрым от напряжения.

– А вот ми-мо, а вот ми-мо… – пела Анютка.

– Помолчи! – резко сказал Сашка. Он поводил ладонью перед собой, задержал ладонь напротив солнца и прямо направился к лиственнице. Ощупал руками ствол. И перехватил топор для удара.

– Хек! Хек! – послышался из-за холмика голос Помьяе.

Сашка сдёрнул с лица шарф, Анютка бежала к нему с очками.

– Молчок, Анютка, молчок.

Анютка согласно покивала. Глаза её хитро блестели. На холмик вылетели олени. Помьяе, бог тундры, сидел, развалившись в нарте.

– Саша, этти![4] – крикнул он, улыбнулся во всю ширь лица.

– И, этти[5], Помьяе.

– Совсем скоро чукча будешь, – одобрительно сказал Помьяе.

– Да, – согласился Сашка. – Неплохой вариант. Сейчас нарублю дровишек, сварю мясо и пойду в стадо, сменю Сапсегая.

Круглая луна висела над чахлым лесостоем. Сашка, неловко ступая, на снегоступах обходил стадо. Он был в узких меховых брюках, коротко подпоясанной кухлянке, на поясе болтался нож. Ночь была очень светлой.

Стадо сгрудилось массой, над ним поднимался пар.

– И когда волна раз-да-вит в трюме крепкие бочон-ки, всех наверх засвищет боц-ман: к нам идёт де-е-вятый ва-ал… – напевал Сашка.

Мягко скрипел снег под снегоступами. Сашка остановился. Закурил, поднял глаза. Огромные колючие звёзды висели на небе.

– Чудеса, – подивился Сашка. – Как есть чудеса.

И тут же стадо тревожно заволновалось, взорвалось и текучей чёрной лавиной ринулось между деревьями. Снег был очень глубоким, олени грудью вспахивали его и текли, и текли мимо Сашки.

– У-уй! – заорал Сашка.

Он кинулся туда, откуда бежало стадо, вгляделся в темноту. Ему показалась мелькнувшая серая тень. Сашка вскинул двустволку. Пламя разорвало тишину.

Помьяе у яранги поднял голову. Громыхнул вдали второй выстрел. Он вытащил карабин, ловко вставил ноги в петли снегоступов и побежал в лес.

Накидывая на ходу дошку, выполз из яранги Сапсегай.

– Чёрт, чёрт слепой, – тихо ругался Сашка и шарил вокруг себя в снегу. Нащупал очки, надел и побежал по широкой полосе, выпаханной стадом.

Он пробежал мимо оленя с распоротым горлом.

Олень смотрел на него огромным глазом и сучил ногами. Сашка на ходу загнал новые патроны в стволы.

Вдалеке грохнул выстрел, второй. И лес прорезал торжествующий крик Помьяе.

Сашка спешил мимо залитых лунным светом деревьев. Остановился. Сдёрнул шапку, потряс головой. Помассировал глаза.

– Са-ша! – донёсся слабый стариковский крик.

– Иду! – крикнул Сашка. Надел шапку, очки и пошёл, щупая деревья перед собой стволом ружья.

Старик Сапсегай вёл связку гружёных нарт. На нартах сидела Ольга с Анюткой. Вторые и третьи нарты были привязаны к предыдущим. Сзади всех, держась за верёвку, шёл Сашка Ивакин.

Иней вырывался из-под капюшонов кухлянок, из оленьих ноздрей. Толстым слоем инея заросли очки на носу Сашки.

Два дня назад они свернули с обычных кочевых маршрутов, и теперь только опыт Сапсегая вёл их вперёд. Они уходили в гибельные равнинные места, куда уже несколько десятков лет не заходили оленеводы, потому что дорога к пастбищам через долины с наледями, перевалы, где срывались беспричинные ураганные ветры, требовала опыта: точного знания местности и знания погоды именно для этого места, именно в это время года. Оленей гнал Помьяе, уезжая вперёд на легковой нарте. Он гнал их короткими перегонами до указанию Сапсегая и после каждого перегона поджидал старика. Сапсегай сам бы мог гнать стадо, но он хотел, чтобы Помьяе запомнил дорогу к невыбитым пастбищам. Пригодится.

…Над оленьим стадом, сгрудившимся в долине, подымалось облако пара.

Долина сужалась. Стадо впереди поднималось на пологий перевал. Огромная наледь запирала долину. Ослепительный голубой лёд был рассечён трещинами. По борту над ним нависали красные скалы. Пушечный грохот пронёсся над долиной.

– Лёд треснул, – сказал Сапсегай. – Уходить надо, сейчас вода пойдёт.

Они поспешили вслед за ушедшим стадом.

Огромная тундровая равнина раскинулась перед ними с высоты перевала. На холодном солнце отблёскивал лёд обдутых ветрами озёр. Полосами шла по тундре позёмка. Посвистывал ветерок.

– Февраль, – сказал Сашка. – Весна скоро. Солнце!

Старик молча уселся на снег, вынул трубку, но не стал её раскуривать. Так сидел и смотрел на равнину слезящимися глазами.

– Идём? – спросил Сашка.

Сапсегай ничего не ответил, смотрел на бесконечную равнину: снег, лёд, холодное солнце на горизонте. Но видел он сейчас другое.

…Тогда на тундру падал первый медленный снег. Падал на кочки, на тёмную воду озёр, на побуревшие травы.

На небольшом бугорке стоял эвенкийский чум. Над крышей медленно курился дым и тут же падал к земле. Незнакомец огляделся и медленно вошёл.

У костра сидел Сапсегай-мальчишка.

– Старый знакомый, – улыбнулся незнакомец. – Где хозяин?

Он сел и положил винчестер рядом с собой.

– Ушли в Сексурдах, – буркнул пацан.

Незнакомец снял с треноги котелок, вынул оттуда кусок мяса. Принялся обгладывать его.

– И оставили тебя без ружья. Не боишься?

– Я эвенк.

– Вот что, эвенк. У меня погиб товарищ. К властям идти нет времени. Передай кому-нибудь… это. Адрес написан. – Незнакомец вынул пакет и кинул его мальчишке.

– Он не погиб. Ты его убил, – тихо сказал мальчишка. – Я видел, как он упал. Почему не спас?

– Ну, мальчик, это ты говоришь глупости, – спокойно сказал незнакомец. Он быстро осмотрелся. – Глупости это, мальчик, – повторил он. Притянул к себе винчестер и быстро вышел из чума.

Мальчишка вытащил из-под шкуры короткий таёжный лук и стрелу.

Незнакомец обошёл чум кругом, вглядываясь в следы.

– Убиение младенцев. Не ожидал, Серёжа, что ты дойдёшь до такого, – пробормотал он.

Лицо у него стало жёстким. Он снял с плеча винчестер, бесшумно передёрнул скобу.

Мальчишка в щёлку между шкурами наблюдал за ним.

– Юноша! – крикнул незнакомец. – Выйди сюда. Скорей!

Парнишка снял кухлянку.

Незнакомец стоял с винчестером наперевес и ждал, глядя на чум. С правой стороны мелькнуло что-то меховое. Незнакомец, не целясь, вскинул винчестер, грохнул выстрел.

И в тот же момент короткая тяжёлая стрела воткнулась ему в горло. Незнакомец рухнул на снег. Хлынула кровь изо рта.

Парнишка выбежал из чума. Поднял кухлянку. Осмотрел дыру, пробитую пулей. Вынес рюкзак незнакомца и кинул его к трупу.

Сапсегай сидел на перевале. Курил. Лицо его было печальным.

То самое лето

– Здесь! – сказал Сапсегай.

Сашка вынул кожаный мешочек и надел очки. Это были те самые очки с «бронебойной» толщины стёклами. Ослепительный свет заливал всё кругом. У подножия лиственниц бурели пятна. Голые ветви кустов выглядели беззащитно и жалко, как обнажённые дети.

– Где? – хрипло спросил Сашка.

– Две лиственницы, – бормотал старик. – Должна быть третья. Посмотри там. Там должна быть лиственница.

Проваливаясь в мокром весеннем снегу, Сашка прошёл в указанном стариком направлении. Опираясь на «пальму»[6], старик следил за ним: седой кусочек высохшей плоти.

– Есть пень! – радостно крикнул Сашка.

– Тут! – устало сказал старик.

– Кости должны быть!

– Растащили песцы. Изгрызли мыши. В лесу кость не лежит. В тундре тоже.

– Сумка, – твердил Сашка. – Должна быть сумка, одежда.

Старик подошёл к нему, осмотрел оставшийся лиственничный комель.

– Здесь. – Он стал разгребать снег.

– Осторожно! – крикнул Сашка.

Бурые слипшиеся лохмотья, поросшие травой. Сашка наклонился над ними. Это был остаток парусинового мешка. Внутри торчал свёрток. Сашка развернул клеёнку. Вынул мокрый комок того, что когда-то было тетрадью.

– Дневник Шаваносова! – прошептал Сашка.

Старик зорко смотрел на лохмотья. Нагнулся и поднял что-то. В пальцах резко сверкнул кристалл. Он протянул его Сашке и пошёл.

Сашка остался один.

Он сел, докурил сигарету. Потом попробовал развернуть слипшийся серый комок. Комок разломился у него в руках.

Сашка бережно завернул всё это в клеёнку и положил на землю. Подумал и положил сверху алмаз.

– Эгэ-эй! – донёсся издали крик Сапсегая.

Сашка встал и, не оглядываясь, пошёл на крик. Он шёл без очков и только временами инстинктивно вытягивал руку вперёд.

Сапсегай сидел под лиственницей, блаженно подняв морщинистое жидкобородое лицо.

Сашка сел рядом.

– Это хорошо, что ты не взял ничего, – заметил старик.

– Почему думаешь, что не взял?

– Узнал по шагу.

Сашка молчал.

– На том месте, где погиб первый, большая топь. Надо спешить туда, пока она не раскисла. И там я покажу тебе птицу.

– Пойдём? – тихо сказал Сашка.

– Кочуем, – поправил старик, но не двинулся с места, всё так же блаженно грел на солнце лицо.

– Якутский алмаз, – пробормотал Сашка. – Надо же так.

– Скоро умру, – думая о своём, вслух подытожил Сапсегай. – Солнцу радуюсь, значит, скоро умру.

Он вынул из-за пазухи два деревянных диска, скреплённых ремешком.

– Сделал, пока тебя ждал.

– Что это?

– Очки для весны. Чтобы не болели глаза.

– Как носить?

– Там дырочки. Величиной с иголку. Маленько видно.

– Я и так ничего не вижу.

– Легче будет учиться, – сказал старик. – Я знаю, что ты учишься быть слепым, – хитро улыбнулся он. И неожиданно заключил: – Из тебя мог бы получиться эвенк.

– Спасибо. Лучшего мне не говорил никто. Даже когда был чемпионом.

– Всё! – остановился старик. – Теперь я показал тебе всё.

Плоская равнина с крохотными лиственницами, редкими пятнами снега лежала перед ними. Горизонт сливался с однообразно серым небом. Это было то, что когда-то Джек Лондон образно и точно назвал «страной маленьких палок».

– Как ты нашёл место? – спросил Сашка.

– Я эвенк. Мне надо пройти один раз, чтобы потом вернуться точно.

Рядом с ними в обрамлении кустиков ивняка была голая заплывшая площадка. Ослизлый кусок льда выглядывал из-под бурой, расплывающейся на солнце жижи.

– Он сильно кричал, – сказал старик.

– Раскопать бы. Похоронить как следует. Впрочем, глупости. Надо памятник сделать.

– Ничего не трогай, Саша. Он хорошо лежит.

Они вышли на берег речки. Лёд был синий.

– Смотри! – показал Сашка.

В кустарнике стояли два ветхих деревянных креста.

– Давние люди, – сказал Сапсегай. – Сколько помню, они такие стоят. Там в лесу церковь есть. Дома были, сгорели, однако. Давно, дед мой плохо помнил.

Слепота

Сашка коротким ломиком бил яму во льду. Залитая весенним солнцем равнина лежала кругом. Дремотно курился дым возле яранги.

– Замечательный ледник, – похвалила Ольга, заглянув в яму.

– А ты не хотела! Тут целое стадо заморозить можно. Представляешь: жара, а ты строганину жуешь.

– Очень вкусно, – засмеялась Ольга.

Сашка вытер пот, согнулся и, яростно выдыхая, бил и бил ломиком лёд. Осколки врезались в лицо. Сашка снял кухлянку и остался в одной мятой грязной ковбойке.

– У тебя лицо красное-красное, – заметила Ольга.

Сашка не ответил и всё колотил лёд. Ольга ушла.

Сашка разогнулся, и вдруг тундра закачалась, поплыла перед ним, он опёрся о край ямы, рука скользнула, Сашка упал, встал и широко раскрытыми глазами стал смотреть кругом.

– Са-а-ша! – раздался отчаянный детский крик. – Дядя Саша!

Девчонка со всех ног бежала по жёлтой тундре: короткое платьишко, меховые штаны и смешные ботинки с загнутыми носками.

– Дядя Саша! Птицы! Птицы же! Они! Ой, какие! К вам, к вам…

– Не вижу! – тихо сказал Сашка. – Не вижу… Совсем.

Розовые чайки с тихими криками покружились над ним.

– Не вижу! – крикнул Сашка.

Птицы взметнулись и в порхающем полёте направились прочь.

– Не вижу! – Сашка бил кулаком о лёд; по лицу, смешиваясь с потом и грязью, текли слёзы.

– Они здесь, – говорила девчонка. – Вот прямо.

– Розовые?

– Очень!

– Красивые?

– Очень! – Девчонка в замызганном платье и смешных ботинках с загнутыми носками смотрела на землю. – Очень красивые. И всё кружат, кружат.

– Хорошо, – сказал Помьяе. – Я буду бежать быстро. Семьдесят километров. Завтра вечером буду у моря. Потом на полярной станции. Сразу радио. Сразу вертолёт. Я буду бежать быстро.

Помьяе зашнуровал лёгкие пастушьи олочи. Немного попрыгал. Скинул кухлянку, остался только в узких кожаных брюках. Ольга протянула ему белую камлейку – ситцевую штормовку с капюшоном.

– Так хорошо. – Помьяе натянул камлейку. Коричневый, черноволосый, он застенчиво подошёл к Сашке, который сидел на оленьей шкуре.

– Возьми пожевать, – посоветовал Сашка. – И не спеши. У меня ничего не болит.

Помьяе поднял свою неизменную палку и вышел. В белой камлейке, легко, точно в полёте, он плыл над тундрой. Руки, закинутые на палку, белели, как чаячьи крылья.

А Сашка Ивакин сидел, прислонившись к стенке яранги. Он был в расстёгнутой на груди ковбойке, загорелый и подсохший от подвижной оленеводческой жизни. На коричневом лице странно выделялись, светлели глаза и неожиданно стали видны тонкие складки в углах рта и морщины вокруг глаз.

В ярангу вошёл Сапсегай.

– Убежал Помьяе. Хорошо убежал. Как олень.

– Вот и всё, Сапсегай, – сказал Сашка. – Вот и конец маршрута.

– Нет, – не согласился Сапсегай, – начало.

– Какое, к чертям, начало?

– Следующий переход начинается там, где кончился первый. Разве не так?

Сашка ничего не ответил.

Сапсегай с кряхтением опустился на землю.

– Уставать стал. Раньше совсем не уставал. Всё бегал и бегал. Как Помьяе я бегал… Немножко лучше, – подумав, добавил он.

– Ты, наверное, лучше бегал.

– А сейчас устал. Налей чаю.

– Согреть? Или просто налить? – напряжённо спросил Сашка.

– Свежего заварим. Ты больной, я старик. Будем пить свежий хороший чай.

Сашка встал. Потрогал стенку яранги. Потрогал другую. И неуверенно направился к чайнику.

Зажав в кулаке трубку, Сапсегай наблюдал за ним.

– Ты не слепой, – сказал Сапсегай. – Это глупость, что ты слепой.

Сашка ничего не ответил. Вытащив нож из ножен, висевших на поясе, он строгал «петушка» – ёршик из стружек, которым так удобно разводить костёр.

– Анютку отправлю с тобой. Ей в школу. Пусть привыкает к домам и людям.

– Это ты хорошо придумал, – отозвался Сашка и чиркнул спичкой. Неожиданно он засмеялся. – Говорят, что немцы – самый педантичный народ. Интересно им будет узнать, что гораздо педантичнее их – кочевники. Каждая вещь веками кладётся на своё место. Я это давно заметил. Придётся мне как кочевнику жить. Поставлю ярангу и…

Он не договорил. Огонь разгорелся, и Сашка подкладывал прутики, сидя на корточках. В полумраке яранги он чем-то напоминал того бронзоволицего бога земли, что сидел на завалинке аэропорта в бухте Тикси.

В маленькой поселковой больнице была тишина, белые стены и пустота.

Сашка лежал с забинтованными глазами. Вошла молоденькая медсестра, сунула Сашке градусник.

– Хорошо, что вас положили, – сказала она. – А то пусто так.

Сашка молчал.

– Запрос отправили за вашей карточкой. Наверное, в Ленинград повезут. С сопровождающим. Вот счастливый человек! В Ленинград!

– Я счастливый? – спросил Сашка.

– Нет, сопровождающий. Вы несчастный. Врач говорит…

– Шли бы вы к чертям, – перебил Сашка.

– Нервный какой…

– Ко мне должна прийти девочка, – сказал Сашка. – Пустите её сразу. В любое время.

– А она в коридоре с утра. Сидит и молчит.

…Анютка сидела у Сашкиной койки. Сидела, благонравно сложив руки на коленях.

– Как живёшь? – спросил Сашка.

– Хорошо живу. У тёти, – тихо сказала Анютка.

– Надо нам, Анютка, выбираться отсюда.

– Надо, – подтвердила Анютка.

– Поэтому сделай вот что. Сходи в аэропорт и найди Витю Ципера. Механика Витю.

– Я его знаю, – сказала Анютка. – Кто на вертолёте, я всех знаю.

– Умница! Скажи, чтоб пришёл сюда.

– Сейчас?

– Лучше сейчас.

Анютка встала, оглянулась в дверях на Сашку. Каблуки застучали по коридору. Сашка размотал бинт с лица. Вынул из-под подушки очки. В зыбком тумане плавали белые стены. Даже в очках теперь он почти ничего не видел. Сашка сгрёб с тумбочки лекарства. Подумал и поставил их на место. Сел на койку и стал ждать.

Анютка бежала по посёлку мимо деревянных домов, спящих на тротуарах собак. Из-за дальних домов со взлёта пошёл вверх оранжевый самолёт. Она остановилась, посмотрела на него и побежала дальше.

Витя Ципер в кожаной куртке с неизменной своей улыбкой появился в палате.

– Такие дела, – сказал Сашка. – Выручай.

– Всё, что можно.

– Раздобудь мне одежду. Возьми у кого-нибудь из ребят. Будем сбегать из больницы.

– А цель? – спросил Витя Ципер.

– Бога нет? Как считаешь?

– Вроде бы нет. А что?

– А райисполком есть. Понял? И отдел народного образования тоже, – тихо ответил Сашка.

– Полежать бы тебе, – осторожно сказал Витя Ципер.

– Я полежу. Сколько надо, столько и полежу. Но надо всё обусловить. У тебя деньги есть?

– Есть. Сколько тебе?

– Полтинник. Буханку чёрного хлеба купить. Представь себе, что в тундре я его во сне видел. Черняшку. Черняшку и липы. А больше ничего не видел.

Школа

Было ещё темно. На востоке небо уже окрасилось в светло-лимонный цвет, но в посёлке, между домами, ещё держалась темнота. Сашка вышел на крыльцо. Было тихо. Сашка сошёл с крыльца и подошёл к умывальнику во дворике. Рядом стояло ведро. Сашка пощупал корочку льда на ведре, пробил её кулаком и налил воды в умывальник. Стянул с себя рубашку. Он долго плескался, потом тёр себя полотенцем.

Взбалмошная гусиная стая подлетела к посёлку, в тревожных трубных звуках разбился строй, потом гуси взмыли вверх, выстроились и пошли дальше, тяжёлые и уверенные птицы. Сашка стоял с полотенцем через плечо, пока не затих последний гусиный крик.

…По посёлку он шёл, держа в руке короткий прутик и похлопывая им бездельно по тротуару. Трудно было угадать в нём слепого человека. Разве что по неестественно прямой фигуре и излишне чёткому шагу.

Был класс. Ребячьи глаза осмотрели Сашку. На доске висела карта полушарий. Как бы поправляя карту, Сашка ощупью нашёл один край карты, другой. Повернулся к классу.

– Прежде чем мы будем изучать, что такое горизонт, как велика Земля и сколько материков, я хочу сказать вам о географии. Это лучшая из наук, потому что эта наука о чудесах.

– Как фокусы? – спросил белобрысый мальчишка.

Конопатый отчаюга с выбитым зубом, не отрывая от Сашки обожающих глаз, влепил белобрысому локтем в бок.

– Мы узнаем с вами о людях, которые ходят босиком по раскалённым углям, о реке Амазонке, где живут интересные рыбы пираньи, о летучих мышах величиною с собаку, о водопадах, горах, пустынях и льдах.

Для вас вся карта мира состоит из белых пятен, загадок и тайн. Таким образом, мы с вами отправимся в великие и опасные путешествия по земле, и в этом есть смысл географии…

Возвращение из Антарктики

Прошло время, и наступил день, когда весь Ленинград встречал дизель-электроход, доставивший домой очередную антарктическую экспедицию.

Была толпа на причале, вечно волнующий миг швартовки, были объятия, шампанское, слёзы, и поцелуи, и смех.

Встреча развеяла на какое-то время продутую антарктическими ветрами дружбу, и Васька Прозрачный спускался по трапу один, ибо никто его не встречал и не мог встречать.

Полтора года полярной жизни сделали жёстче его лицо, исчезла деревенская его припухлость, и тем более выделялись глаза его, наполненные изумлением перед миром.

Зимовка и антарктическая работа убрали лишнее и оставили основное.

Он успел загореть во время перехода через тропики, успел «прибарахлиться» во время захода в Танжер и Касабланку, и теперь это был загорелый крепыш Васька Прозрачный в сногсшибательном костюме, плащ через руку, в другой чемоданчик, – всегда он был лёгким, не отягощённым собственностью человеком.

Он растерянно покрутился среди обнимающихся, целующихся, тараторящих людей и пошёл к выходу.

– Вась, Василий! – крикнул ему вслед бородач, обнимающий за плечи старушку-маму. Но Прозрачный сделал вид, что не слышит.

Он остановил такси. Сел на переднее сиденье рядом с водителем.

– Поедем в аэропорт.

Пожилой таксист окинул его привычным взглядом, тронул машину с места.

– С Антарктики?

– Оттуда.

– И в Ленинграде задержаться не хочется?

– Ещё вернусь, – широко улыбнулся Васька. – Кореш у меня из связи ушёл. Найду и вернусь вместе с ним.

Он вытащил из кармана шикарные сигареты, вздохнул и спросил:

– «Беломорчика» не найдётся? Фабрики Урицкого.

Шофёр протянул пачку «Беломора».

– Возьми себе!

От Васькиных сигарет шофёр отказался:

– Ты это тоже оставь. Оставь при костюме. Такой костюм требует.

– Механик Лев Клавдиевич уговорил. Ты, говорит, должен быть современным человеком, Прозрачный. Ты, говорит, на переднем фронте науки.

Васька сидел у Никодимыча.

– Писал, – сказал Никодимыч. – Писал и теперь пишет.

Он достал с книжной полки какой-то толстый научный том. Мелькнула надпись: «Никодимычу от верного ученика».

В томе были запрятаны замызганные конверты.

– От Лены прячу, – пояснил Никодимыч. – Она тут уборку по временам затевает.

– Так, – сказал Васька. – А прятать зачем?

– Он ослеп. Совершенно ослеп. Преподаёт географию за полярным кругом. Он, видишь ли, убеждён, что Лене лучше забыть про него.

– Понятно. – Васька налил в рюмки ещё коньяка.

Они сидели по-домашнему в тесной комнате Никодимыча и толковали, положив локти на стол.

– А вы как считаете? – спросил Прозрачный.

– Я ведь уже не тренер. Ушёл. Решил, что взгляды мои устарели. И потому не могу вмешаться. Может быть, если бы я раньше ушёл, Сашка бы не ослеп. Хотел я красиво уйти с горнолыжного горизонта. Оставить после себя.

Васька отодвинул свою рюмку и встал.

– Вот что, я их сведу. Разлетелись шестерёнки, но я их сведу.

– Как? – спросил Никодимыч.

– Отпуск четыре месяца. Денег хватит. Я её в мешок посажу и…

– А надо?

– Не знаю. Я не умом. Я движением души буду действовать. Где адрес Лены? И какой к ней подход?

– Никакого, – сказал Никодимыч. – Скажи, что адрес Сашки тебе известен. Билет помоги купить.

– Я сам с ней полечу. Для присмотра за этими дурачками.

– Таких девушек нет, Вась, – сказал Никодимыч. – Или очень немного.

Васька накинул пиджак, висевший на спинке стула. Затянул распущенный галстук.

– Девятая специальность, – пошутил он. – Васька в качестве свата.

Берег

…Море входило здесь в берег широкой бухтой. Сашка сидел на поросшем травой обрывчике. За спиной с косогора шла дорога, и по дороге пыльно катили грузовики. Солнце садилось. Сзади подошёл тот самый конопатый парнишка с выбитым зубом.

– Сапрыкин? – не оглядываясь, спросил Сашка.

– Я!

– Садись рядом.

Пацан сел рядом с Сашкой.

– Вы как меня узнали?

– По дыху, – серьёзно ответил Сашка. – Я, брат, любого мальчишку за сто метров узнаю по дыху. Помолчи!

Сапрыкин всё так же обожающе глянул на Сашку, прихлопнул рот.

– Солнце садится?

– Садится, – ответил Сапрыкин.

– Бухта гладкая?

– Гладкая.

– Видишь зелёный луч? Смотри на бухту.

– Вижу, – искренне соврал рыжий Сапрыкин.

Сашка молчал.

– А к вам дядя и тётя приехали. Кра-асивые оба! – вздохнул Сапрыкин. – Это правда, что он был в Антарктиде? А тётя – ваша жена? Она, значит, Нютке мамой будет? Или нет?

Сашка молчал. Он стиснул руками неизменный свой прутик так, что побелели суставы.

– Иди, Сапрыкин, домой, – глухо сказал он. – Я посижу один.

– А всё равно они вас найдут. – Сапрыкин был безжалостен.

– Это ты прав, – сказал Сашка. Он поднялся. Сапрыкин шёл рядом.

– А песню не будем петь? – спросил Сапрыкин.

– Какую?

– Какую всегда. «Дрожите, королевские купцы и скаредное лондонское Сити. На шумный праздник, на весёлый пир мы к вам придём… при-дём?» – отчаянным фальцетом завопил Сапрыкин. – А дальше забыл.

– «Мы к вам придём незваными гостями. И никогда мы не умрём, пока качаются светила над снастями».

– Незваные гости – это они?

– Они не гости, Сапрыкин. Они напоминание.

– О чём?

– Потом объясню.

– А пингвины всё-таки не хохочут, Саш. Потом, когда я уж познакомился с ними, были, значит, моменты. Один момент капитальный был, – говорил Васька Прозрачный.

– Слышал по радио. В тундре был и про твои подвиги слышал.

– Ну-у, это не то говорили. Там, значит, так… – Неожиданно Васька осёкся. – Когда магазин закрывается?

– Зачем тебе магазин?

– Ну-у, зайду, узнаю зачем. Я пошёл.

Сашка стоял у окна. Лена сидела на диване у стенки. Хлопнула дверь.

– Здравствуй, Лен, – сказал Сашка.

Она молчала. По лицу её текли слёзы.

– Ты какая сейчас?

– Очень красивая. – И голос её был голосом прежней Ленки.

– А я какой?

– Старый и безобразный.

– Ага, – согласился Сашка и неожиданно широко улыбнулся. – Теперь верю, что ты красивая.

– Не красивая, а обворожительная. А ты босяк.

– Согласен, – смиренно сказал Сашка.

Васька Прозрачный, наплевав на шикарный костюм, сидел на ступеньках крыльца и был своим человеком среди своих же людей.

– Не согласен, – говорил он. – «Вихрь» – мотор капитальный. Ему надо дейвуд внизу подпилить, где выхлоп, и никакого заноса не будет. Утверждаю.

– Где подпилить-то?

– Эх! Давай завтра с утра. А потом на охоту двинем. Идёт? Я, понимаешь, среди льда по траве стосковался.

Он встал, забрал со ступенек бутылки шампанского и пошёл к дому.

– С ума сошёл, Вась, – сказала Лена.

– А чего? Пусть постоит, попенится. Тем более что завтра я вас покидаю. Двигаю в тундру. На лодке. Уже договорился.

– Сапсегай сейчас близко со стадом. Навести старика, – попросил Сашка.

– Это дело! – горячо откликнулся Васька. – Обязан я его повидать или нет?

Смерть Прозрачного

Сапсегай и Васька Прозрачный сидели у небольшого костра. Был конец полярного лета – время жёлтой травы, жёлтого воздуха, жёлтого неяркого солнца. Где-то в тундре неотрывно кричал журавль. Замолкал, и снова печальные трубные звуки плыли над тундрой.

– Слышишь? – сказал Сапсегай. – Остался один. Тоскует.

– Хорошо здесь. – Васька лёг на спину. – Ещё раз в Антарктиду смотаюсь и пойду в пастухи. Возьмёшь?

– Приходи, – согласился Сапсегай. Прислушался. – Олени волнуются.

– Почему?

– В это время они дурные бывают. Там сзади худое место. Вот я и сижу. Побегут – много погибнет.

– А я не слышу, – сказал Васька. – До них же километра два.

– Привычка.

– Взял бы сейчас рюкзак, – размечтался Васька. – И шёл бы, шёл без конца. Людей бы разных встречал. Местность.

– Олени! – встревожился Сапсегай. – По руслу бегут. В худое место бегут.

– Счас! – Васька взметнулся на ноги. – Где? И что делать?

– Нет! – сказал Сапсегай. – Ты их не удержишь. Узкое русло. Сметут. Я сам.

Дробный рокот нарастал в стороне. Дробный рокот тысяч копыт по высохшему руслу тундровой речки.

– Я побегу.

– Не надо! – крикнул вслед Сапсегай, но Васька уже скинул ватник и бежал наперерез нарастающему грохоту.

Серой лавиной текли олени в припадке бессмысленного животного ужаса.

Сапсегай бессильно уселся на кочку. Сложил руки трубкой и завыл по-волчьи.

Передние олени заволновались и пробовали повернуть обратно, но сзади напирали другие, и вся масса пришла в сумбурное движение.

Васька Прозрачный скатился в русло реки.

– Эгей! – заорал он, размахивая телогрейкой. – Кончай панику, черти рогатые. – И Прозрачный кинулся им навстречу. Серая лавина поглотила его, только дважды взмахнула среди леса рогов телогрейка и взмыл над стадом огромный старый рогач…

Лена кончила заплетать Анютке косички и легонько шлёпнула её ниже спины.

– Ну-ка, отойди к стенке!

Анютка в новом тренировочном костюме застенчиво сверкала глазами.

– Красавица! – сказала Лена. – Теперь пора за уборку.

Она взяла тряпку и стала протирать книжную полку.

Отдельно стояла потрёпанная книга. «Жизнь капитана Джона Росса». Лена взяла её в руки. Глаза её затуманились.

– Эту нельзя трогать, – предупредила Анютка.

– Почему?

– Он её… предназначил. Дядя Саша.

– Кому?

– Сапрыкину. Который со всеми дерётся, – вздохнула Анютка.

Шумно вошёл Сашка.

– Привет, дамы.

Анютка кинулась к нему.

Он потрогал её голову. Нащупал косички.

– Ух ты!

В окошке возникла возбуждённая девчоночья физиономия.

Девчонка отчаянно барабанила в стекло.

– Дядя Саша! Александр Васильич! Там Сапрыкин опять подрался.

– Угу! Сейчас буду.

– Я беспокоюсь, – ходила по комнате Лена. – Беспокоюсь, и всё.

– Он полярник, – успокаивал Сашка. – Полярники не пропадают.

– Он ребёнок, – сказала Лена. – Мальчишка, как этот Сапрыкин.

Сапсегай сидел рядом с телом Васи Прозрачного. Глаза у Прозрачного были открыты, и на лице застыло выражение изумления.

Тихие птичьи крики раздались в воздухе. Сапсегай поднял голову.

– Птичка кегали, – прошептал он. – Так и не успел он повидать птичку кегали.

Старик встал и пошёл к яранге. Потом вернулся, снял с себя кухлянку и прикрыл, заботливо подоткнув со всех сторон, тело Васьки Прозрачного. Лица закрывать не стал, просто прикрыл, как будто мог озябнуть сейчас Васька Прозрачный.

За свой незаурядный век Сапсегай привык видеть смерть. И он давно уже пришёл к выводу, что вероятность смерти для хорошего человека выше вероятности её для плохого. Хорошим же человеком Сапсегай, естественно, считал того, кто рискует собой для других, либо любопытство и страсть жизни гонят к познанию неизученных мест, кто способен в минуту опасности забыть о себе. Такие люди гибли и будут гибнуть. Но мудрость природы заключалась в том, что род их не исчезает, на смену приходят, должны приходить другие. Такова была эпитафия Сапсегая, мысленно произнесённая им над телом Прозрачного. Потом Сапсегай встал. Надо было вызывать вертолёт, надо было позаботиться об оленях, и – вообще жизнь продолжалась, хочет этого старик Сапсегай или нет.

Старик в меховых штанах и вылинявшей рубашке, худой, высохший от годов кочевник, шагал по кочкам, и только сейчас можно было заметить, что Сапсегай стар, как тундра, как смена времён года на этой земле.

Сашка вышел на крыльцо.

– Сапрыкин! – громко сказал он. – Сапрыкин. Я знаю, что ты здесь.

– Здесь! – Сапрыкин вышел из-за бочки с водой.

– Иди сюда! – Сашка уселся на крыльцо. Сапрыкин подошёл.

– Ты кем собираешься быть, Сапрыкин?

– Космонавтом.

– Значит, бандитом ты быть не хочешь?

– Нет, – замотал головой Сапрыкин.

– Тогда объясни, почему ты два раза на день дерёшься. Только не ври…

– Космонавт должен сильным быть.

– Я объясню тебе, как стать сильным. Я займусь тобой, Сапрыкин. В восемь утра завтра быть здесь. И послезавтра. И…

В калитку вошёл Помьяе. И тут же с визгом выскочила из комнаты Анютка, бросилась к нему. Но Помьяе, отстранив её, шёл к Сашке.

– Саша! – сказал он. – Саша, случилось…

Урок

Был урок.

– Сегодня мы отложим тему урока, – начал Сашка. – И поговорим сегодня об Антарктиде. Антарктида – ледяная страна, где живут только пингвины. Пингвины и люди. Один мой друг утверждал, что пингвины умеют смеяться. Он устроился в экспедицию и поплыл в Антарктиду проверить: правда ли, что пингвины умеют смеяться. И установил, что правда. География – это не только наука о земле. На земле живут люди. Таким образом, это также наука о людях, наука о долге и счастье.

Двадцать пар ребячьих глаз смотрели на своего учителя, уже седеющего, темнолицего и сухого, как будто его опалил горевший внутри огонь.

– Одна трепанация, пять трепанаций, – сказал Сашка Лене. – Надо их делать. Был бы я зрячий, не погиб бы Васька. Получается: надо быть зрячим.

Тот же берег

Был тот же берег вечерней бухты. И Сапрыкин молча стоял за спиной Ивакина.

Печально и тонко кричал журавль. Потом другие журавли подхватили крик, и трубные прозрачные звуки их плыли над миром, как утверждение ясности бытия.

Народное поверье утверждает, что журавли предчувствуют перемены в человеческой жизни.

Сашка поднялся.

– Пойдём, – сказал он. – Пора. Я ещё книжку должен тебе отдать.

– А обратно вы не прилетите? Когда будут глаза, прилетите?

– Обязательно! Я должен вас научить географии.

– А книжка какая?

– Про одного капитана. Вообще про жизнь.

– «Дрожите, королевские купцы и скаредное лондонское Сити», – отчаянно фальшивя, запел Сапрыкин.

Низко сидящее солнце вырезало плечистый, чуть сгорбленный силуэт Сашки и вихрастую фигурку Сапрыкина.

Послесловие

Изложенная здесь история почти полностью достоверна. Автор хорошо знает Сашку Ивакина, знаком с Сапсегаем. Сапсегай по-прежнему живёт в пастушьей бригаде, хотя очень стар. Розовая чайка есть на самом деле, и гнездится она именно там, где искал её Шаваносов, – в болотистых равнинах низовьев реки Колымы. Это единственное в мире место её гнездовий, если не считать низовьев соседней реки Индигирки. Кстати, открытие розовой чайки для науки принадлежит знаменитому русскому орнитологу Сергею Александровичу Бутурлину. В 1904 году он открыл гнездовья розовой чайки и, таким образом, доказал, что она является отдельным биологическим видом. Птица эта относится к числу охраняемых государством – стрельба и отлов её категорически запрещены. Хотя трудно представить себе человека, который, раз убив розовую чайку, был способен в неё стрелять ещё. Возможно, район её обитания расширяется. В 1959 году автор встретил розовую чайку, точнее, колонию розовых чаек на Чукотке, на берегу Чаунской губы, в устье крупной чукотской реки Чаун. Чайки эти гнездились на берегу небольшого тундрового озера. По утверждениям старожилов, они стали появляться здесь сравнительно недавно.

Первые же достоверные сведения об этой птице действительно связаны с морской фамилией Россов.

Подборку документов и биографические сведения о Джоне Россе можно прочесть в документальной книге Фарли Моуэта «Испытание льдом». Книга эта на русском языке вышла в издательстве «Прогресс» в 1966 году.

Автор встречался с Фарли Моуэтом в Москве, и мы рады были выяснить, что, помимо любви к Арктике, нас связывает ещё и уважение к памяти Джона Росса, отважного арктического исследователя и друга знаменитого русского путешественника Крузенштерна.

Розовая чайка навсегда осталась символом героической Арктики.

1971–1973