Читать книгу Записки ящикового еврея. Книга вторая: Ленинград. Физмех политехнического - Олег Рогозовский - Страница 15

Теоретический семинар Я.И. Френкеля 1929 г. в ГФТРИ (Физтехе): Л.Э. Гуревич, Л.Д. Ландау, Л.В. Розенкевич, А.Н. Арсеньева, Я.И. Френкель, Г.А. Гамов, М.В. Мачинский, Д.Д. Иваненко, Г.А. Мандель. В книге «Я.И. Френкель» [Фр. 66] изображение Гамова из этой фотографии удалено (эффект, предсказанный Оруэллом в «1984»)

В физике твердого тела хорошо известен дефект кристаллической структуры, открытый Я.И. Френкелем, называемый френкелевской парой[31]. Между тем, в конце 1920-х гг. в теоротделе ЛФТИ, возглавляемом Френкелем, появилась френкелевская тройка[32]. Одни называли их тремя мушкетерами, другие – трио из Джаз-банда. Известен рисунок Френкеля, с трудом сдерживающего в сворке трех щенков с головами прославившихся позже Гамова (Джонни), Ландау (Дау) и Иваненко (Димуса).

Они, а также пришедший в теоротдел в мае 1931 г. Бронштейн (Аббат), заменивший в триумвирате Иваненко, принадлежали к организованному в 1924 году Джаз-банду – так называла себя группа студентов университета, организовавшая семинар по изучению современной физики – в пику профессорам ЛГУ. Они ее не только не преподавали, но и не успевали еще в ней разобраться – физика тогда менялась очень быстро.

В Джаз-банд, кроме перечисленных четверых, входили астрономы В.А. Амбарцумян, Н.А. Козырев, физики Б.Н. Финкельштейн, А.И.Ансельм, И. Сокольская.

Отдельно следует сказать о сестрах Канегиссер – Нине и Жене. Женя – физик, «штатный поэт» Джаз-банда, написавшая гимн, в котором упоминались его участники, в частности Гамов, а также

Заметим, что Френкель упоминается здесь в положительном контексте.

Нина – биолог, отрывки из её писем сестре Жене в Англию[34] приведены ниже [Гор. Фр. 93].

В теоротделе работал и скромничавший В.А. Фок.

А «джазисты», в особенности их первая тройка, не очень скрываясь, не только высмеивали диалектический материализм, но и не стеснялись говорить об отсталости в физике современных профессоров и академиков.

Одной из первых эскапад Бронштейна в Физтехе стала его лекция по радио, где, по описанию Нины Канегиссер «Аббат, ссылаясь на Бора, Дау и Руди (Пайерлса) поносит…закон сохранения энергии[35]». Диктор объяснил, что это лекция сотрудника Физтеха, возглавляемого Иоффе. Иоффе вызвал Бронштейна и сказал, что он ему такую лекцию от имени института читать не поручал. Возмущенный Бронштейн написал заявление об увольнении, но потом забрал его обратно.

Следующей кампанией триумвирата был «путч» по созданию института теорфизики. Первоначальная идея Гамова состояла в том, что необходимо существующий больше на бумаге Физико-математический институт АН СССР, возглавляемый А.Н. Крыловым, разделить на два: математический (математики – Виноградов – давно просились) и физический, а последний сразу превратить в Институт теоретической физики.

Главным действующим лицом выступал Ландау. Он считал, что сначала нужно избрать Гамова академиком, а потом использовать его, как таран, для создания института, в котором они будут полными хозяевами^К101.

Ландау написал письма Бору и Капице.

«Дорогой Петр Леонидович, необходимо избрать Джонни Гамова академиком. Ведь он бесспорно лучший теоретик в СССР. По этому поводу Абрау (не Дюрсо, а Иоффе) из легкой зависти старается оказывать противодействие. Нужно обуздать распоясавшегося старикана, возомнившего о себе бог знает что. Будьте такой добренький, пришлите письмо на имя непременного секретаря Академии наук, где как член-корреспондент Академии восхвалите Джони; лучше пришлите его на мой адрес, чтобы я мог одновременно опубликовать таковое в “Правде” или “Известиях” вместе с письмами Бора и других. Особенно замечательно было бы, если бы Вам удалось привлечь к таковому посланию также и Крокодила! (прозвище Резерфорда – О.Р.) Ваш Л.Ландау».

То, что Капица сам еще не академик, его не волновало. В сдержанном ответе Капицы Резерфорд не упоминался:

«Дорогой Ландау, что Академию омолодить полезно, согласен. Что Джонни – подходящая обезьянья железа, очень возможно. Но я не доктор Воронов[36] и не в свои дела соваться не люблю. Ваш П.Капица».

«Затем Дау вовремя заболел гриппом и эстафету подхватил Аббат. Он отправился к Абрау узнать его мнение об этой кандидатуре. Абрау скромно сказал, что она кажется ему смехотворной» (и добавил, что есть более достойные кандидатуры, например Френкель – О.Р.).

«Результаты обширной деятельности триумвирата: ссора с Яшей, который обиделся, что его же аспиранты не поддерживают его кандидатуру (в академики О.Р.), разрыв с Абрау и т. п. достижения. Дау и Аббат рвутся в большую прессу, а Джонни скромно просится: – Ну, пусть хоть членкором[37]. Вопрос об институте теорфизики[38] Иоффе с большим трудом удалось закрыть^К103.

В 1930 году Бронштейн печатает в УФН обзор «Современное состояние релятивисткой космологии» (60 страниц). В нем проявилась его фундаментальная образованность[39] и мастерство изложения материала, который сильно отличался от обычного в физике своей уникальностью и невоспроизводимостью. Обзор стал событием в истории общей теории относительности (ОТО) в России. Бронштейн увидел свою статью в УФН с предисловием «От редакции» и примечаниями с неуместными комментариями философского характера и нелепыми поправками. Этот комментарий и побудил Бронштейна организовать «Гессениаду», как ее называли в Физтехе. Никто не обратил бы внимания на статью «Эфир» в БСЭ, если бы не Бронштейн, который читал все. Он и выставил ее на осмеяния друзьям, на короткий срок собравшимся вместе в Физтехе в конце 1931 года (и ненадолго помирившимися).

В БСЭ^К103 была послана телеграмма от имени Теоретичесого Кабинета Физтеха четверкой и двумя аспирантами: «Прочитав Ваше изложение в 65-м томе, с энтузиазмом приступаем изучению эфира. С нетерпением ждем статей теплороде и флогистоне». На фототелеграмме изображен мусорный ящик, из которого рядом с пустыми консервными банками и старой метлой торчит бутылка с надписью «теплород», а рядом – ночной горшок с надписью «Эфир».

Гессен^К104 (скорее, зав. естественнонаучным отделом БСЭ Максимов ^К104) не оставили эту телеграмму без ответа и в Физтехе состоялось собрание с оргвыводами – Бронштейн и Ландау на некоторое время были отстранены (с 29.01.32) от преподавания на физмехе.

Иоффе не более других физтеховцев «симпатизировал» эфиру, но он гораздо лучше других понимал, какую важную роль играл Гессен в защите новейшей физики от «сына памятника» (А.К. Тимирязева), Кольмана^К104, Максимова и иже с ними.

Еще из одного письма Нины Жене Канегиссер: «На одном диаматическом заседании, где Яша подчеркивал свой материализм, его упрекнули в идеологии его «учеников». Он сказал: «Можете взять себе этих учеников. Они, змееныши, и сами меня клюют» [Гор. Фр. 90]. Среди этих «змеенышей» сам Френкель явно выделял Бронштейна. В 1930 г. он писал: «Мне везет на ассистентов. Аббата я считаю самым талантливым». Но в 1931 году триумвират и его достал и он («Добрый», см. ниже) стал называть их «Хамов, Хам и Хамелеон». «Правда – здорово?» спрашивает Нина Женю.

Клички, обычные для тех физтеховских времен, легко расшифровывались. Незадолго до этого Демьян Бедный поместил в «Правде» стишок о работе Гамова, сделанной им в Геттингене, предваряемый цитатой, что молодой советский ученый разрешил проблему атомного ядра.

Стихотворение написано от лица буржуя, за исключением последних строк:

В Физтехе потешались и над поэтом и над «советским парнем», который как раз Советы не переносил, в отличие от остальных «джазменов». Так что первая рифма стиха и дала первое прозвище.

Второе предназначалась тому, в чьи достоинства не только деликатность, но и уважение к коллегам, особенно старшим, не входили – Ландау.

Третье прозвище получил Бронштейн, которому при всей критичности не было свойственно обижать человека только потому, что тот отличался от него самого. Он не был склонен к оценкам по-детски однозначным и, по мнению Ландау, чрезвычайно терпим к инакомыслию. Бронштейну был чужд научный стиль Френкеля, у которого обильно рождающиеся идеи и образы не сразу и не всегда находили точное математизированное воплощение.

Для Френкеля был характерен модельный подход к проблемам. Часто он удовлетворялся полуколичественным решением (с точностью до коэффициента π/2[40]). Объяснив, таким образом, занимавший его эффект, он терял к нему интерес.

Бронштейну было ближе мышление Ландау, но в отличие от него, он не считал, что право на существование имеет только один стиль. Личное его отношение к Френкелю не страдало от различия их стилей в физике.

Ландау и, впоследствии, его ученики относились к Френкелю как физику и его работам пренебрежительно и виновны во многих его неприятностях. (См. поздние сожаления Мигдала).

Яков Ильич Френкель был смелым и принципиальным человеком. В декабре 1931 г. в Ленинграде состоялась 8-я Всесоюзная конференция по физико-химии. Беспартийного Френкеля вызвали для объяснений на собрание членов ВКП(б), участников этой конференции (а их тогда было очень мало) по поводу его «неправильного» методологического подхода в сделанном им научном докладе на пленарном заседании конференции. Вот фразы Френкеля, записанные участниками разбирательства: «Диалектический метод не имеет права претендовать на руководящую роль в науке. В нашей политике допускается чрезвычайно вредный перегиб навязывания молодежи взглядов диалектического материализма. …Ни Ленин, ни Энгельс не являются авторитетами для физиков, книга Ленина[41] сводится к утверждению азбучных истин, из-за которых не стоит ломать копий. Ваша философия реакционна. Не может быть пролетарской математики, пролетарской физики и т. д. Вы ставите знак равенства между антидиалектическим мнением и антисоветским настроением. Я предан советской власти, но не признаю диамата и не считаю для себя нужным плыть по течению или говорить одно, а думать другое, как некоторые» [Сон94].

Реакция появилась незамедлительно. «Смотрящий» от партии за естественными науками, руководитель центра Коммунистической Академии, главный редактор отобранного у О. Шмидта журнала Э.Я. Кольман[42] в качестве наиболее яркого примера борьбы против партии указал на выступление профессора Я.И.Френкеля[43]: «Эта наглая вылазка заядлого махиста, главы группы физиков так называемой «ленинградской школы» (Гамов, Ландау, Бронштейн и др.) не единична…».

Гессен от коллег Кольмана и Максимова отличался сдержанностью. Всего за несколько лет директорства Гессена в НИИ МГУ успела расцвести школа Мандельштама; ее усилиями значительно поднялся и общий уровень московской физики. В этой школе учились и работали крупнейшие советские физики: Г.С. Ландсберг, И.Е. Тамм, А.А. Андронов, М.А. Леонтович, С.Э. Хайкин, А.А. Витт, С.М. Рытов, Е.Л. Фейнберг, В.Л. Гинзбург, А.Д. Сахаров и многие другие. На основе школы Мандельштама, прежде всего, С.И. Вавилов создавал научную мощь ФИАНа. А ведь до прихода Гессена в МГУ, по выражению А.А. Андронова: «проф. Мандельштама держали в абсолютно черном теле» [Гор. 93 [16]].

Ландау был обязан Френкелю защищенным существованием в теоретическом отделе и многими знаниями, не говоря уже о знакомствах с известными физиками, в том числе европейскими.

Командировки в Европу он тоже получил благодаря хлопотам Иоффе и Френкеля, где сумел с багажом приобретенных в Физтехе знаний и развитой (и неподавленной!) индивидуальностью произвести впечатление на Бора, стать его учеником и любимцем и получить (частью скандальную) известность в Европе.

Вернувшись оттуда в 1931 году, с чувством собственной значимости, он заявил Иоффе, что его идея тонкослойной изоляции смехотворна. При объяснении по поводу своей работы, про которую Иоффе сказал, что не видит в ней смысла, заявил ему, по словам Бесссараб [Бес. 1996], что «теоретическая физика – сложная наука, и не каждый может ее понять».

Теорию на общефизтеховских семинарах, где разбирались свои и зарубежные работы, объяснял Иоффе, а не Ландау. После этого все становилось ясно не только экспериментаторам, но часто и теоретикам[44]. «Иоффе обладал исключительным даром глубоко проникать в область физических явлений и особым умением вскрывать их механизм. Участники его семинаров неоднократно были свидетелями следующих сцен.

Какой-нибудь теоретик делает сообщение, посвященное одной из трудных областей современной физики. Постепенно доска покрывается сложнейшими и далеко не всем понятными математическими формулами. Одной доски не хватает. Теоретик стирает написанное и покрывает доску следующим набором иероглифов. И так повторяется несколько раз. Наконец, доклад окончен. Иоффе встает и предлагает присутствующим задавать вопросы. Но большинство сидящих в зале ничего не поняло. Только небольшая кучка теоретиков все постигла. Никто не задает вопросов. Наконец, после тягостной паузы один из теоретиков, обычно молодой, что-то спрашивает. Лицо Иоффе озаряется и, не давая докладчику слова для ответа, он сам начинает говорить. Заданный вопрос для него лишь предлог. Иоффе повторяет содержание доклада от начала до конца. На это у него уходит в четыре раза меньше времени. И поразительное дело! Всем все становится ясно, формулы оживают и приобретают глубокий физический смысл.

Бывало и так. После какого-нибудь доклада возникает оживленная дискуссия. Выступающих много. Так же много высказанных соображений, точек зрения, идей, предложений. Но в итоге все запуталось в клубке противоречий, нить очевидного оборвалась и затерялась. Тут встает Иоффе и спокойным, ровным голосом начинает говорить. Его выступление вносит полную ясность в обсуждаемый вопрос, непонятные факты получают свое истолкование, допущенные ошибки исправляются. И все это делается корректно, с большим тактом, без ущемления чьего-либо самолюбия. Он не любит спокойных, анемичных семинаров, без активного обмена мнениями, без горячих высказываний. И ему почти всегда удавалось направить течение дебатов в русло живой, содержательной дискуссии» [Сом. 64].

Яркое описание второго типа семинара Иоффе дано в одноименном рассказе «Семинар» В. Волкова (псевдоним физмеховца и физтеховца В.Б. Берестецкого).

Персонажи в нем легко расшифровываются (докладчик – Скобельцын, Добрый – Френкель, Черноволосый, описанный с большим респектом, – Ландау, а ведущим семинар является Абрам Федорович) [Бер. 77].

Семинары Иоффе пользовались широкой известностью. В их работе участвовали многие ученые Ленинграда. На их заседания неоднократно приезжали крупные физики из других городов для того, чтобы доложить свои работы и обсудить их. Сделать доклад на семинаре Иоффе считалось почетным и лестным, и в то же время очень ответственным делом. На семинаре выступали выдающиеся физики мира: Нильс Бор, Фредерик Жолио-Кюри, Макс Борн, Пауль Эренфест, Поль Дирак, Поль Ланжевен, Вильям Брэгг, Джон Бернал, Патрик Блэккет, Чандрасекар Раман и другие.

Семинар был школой физиков многих поколений. Иоффе выработал методику научной работы, некоторые положения которой приведены ниже [Сом 64]:

3. Следует при всех условиях добиваться осуществления опыта наиболее простыми средствами, но с учетом последних достижений экспериментальной техники.

4. Физик должен по возможности уметь делать все своими руками: выдувать стекло, заряжать аккумуляторы, серебрить сосуды Дюара, заменять нити в гальванометрах, перематывать сгоревшие трансформаторы, исправлять вышедшие из строя вакуумные насосы, собирать экспериментальные установки. Это не значит, что он обязательно должен лично выполнять все необходимые в экспериментальной работе операции, но уметь делать он должен все.

5. Нельзя передоверять производство наблюдений кому бы то ни было. В проведении опыта от начала до конца необходимо лично участвовать тому или тем, кто проводит само исследование.

6. Результаты наблюдения следует тщательно обдумывать, даже если они носят тривиальный характер, прежде чем будут сделаны выводы. А если они не укладываются в обычную схему, нужно создавать как можно больше идей. Лучше десять неверных идей, чем ни одной[45].

7. Самокритика – защитная броня ученого. Не проявляйте ложное самолюбие – не пренебрегайте советами умных людей, даже если они моложе вас. Лишь очень немногие люди, и притом самые замечательные, способны просто и откровенно сказать: «не знаю». Стремитесь стать такими. Если нет прирожденной скромности, воспитайте ее в себе[46].

8. Научный работник должен быть широко образованным человеком, знать художественную литературу, интересоваться искусством, любить и понимать музыку.

Несмотря на кажущуюся тривиальность этих советов, нужно помнить, в какое время и кому они давались. Физтех Иоффе называли детским садом – он всегда делал ставку на молодых, а оперившихся и готовых к самостоятельности выделял и помогал создавать свои институты.

А.Б. Мигдал, который начал учиться в аспирантуре у М.П. Бронштейна, в 1986 г. писал: «После него (его ареста и смерти в 1938 г. – О.Р.) моим руководителем в аспирантуре стал Яков Ильич Френкель. Но Яков Ильич и я работали совсем в разных стилях, к тому же была еще одна причина, мешавшая нашему тесному общению. До сих пор со стыдом вспоминаю, что я и другие молодые люди моего окружения не оценили самобытность и оригинальность мышления этого замечательного физика. Мы все были увлечены стилем Ландау, который требовал количественного решения задач (корректно сформулированных – О.Р.) и мало ценил качественные идеи, непрерывно рождавшиеся в голове Якова Ильича. И, странное дело, хотя я мало общался с Френкелем, как ученым, восхищаясь в то же время его личностью, с годами стало обнаруживаться, что он оказал на меня громадное влияние. Постепенно мой стиль работы стал приближаться к его стилю» [Миг86].

Не все новые методы и теории Иоффе «схватывал» сразу, но у него был Френкель, который современную физику знал, «чувствовал» и сам много в ней сделал.

Ландау лучше других понимал уравнения физики и через них «остальную» физику. Характерный конфликт произошел, когда Ландау докладывал работу Гамова по α распаду, сделанную им у Бора. Доложив работу, Ландау стал показывать, как математический вывод можно было сделать проще и быстрее.

Иоффе прервал его и спросил: неужели Вы не понимаете, что такой важный и красивый физический результат можно описывать по разному; главное – его значение и последствия[47].

В августе 1932 года, Ландау, который из-за демонстративного чувства превосходства все больше изолировал себя в Физтехе (джентльмен П.И. Лукирский даже обещал его побить за хамское поведение) принял приглашение директора УФТИ Обреимова и уехал на место Иваненко. В это время должность зав. теоретическим кабинетом там исполнял Л.Розенкевич и какое-то время они оба руководили теоргруппой.

Печальная судьба, вскоре постигшая УФТИ, тесно связана с деятельностью там Ландау и руководством Лейпунского. Физтех, благодаря Иоффе, выстоял в нелегких испытаниях, несмотря на то, что дрова в костер осуждения Иоффе и Физтеха подбрасывали его бывшие питомцы – Лейпунский и Ландау.

А мы вернемся к будням студенческой жизни на физмехе.