Читать книгу Жизнь за Путина. Показания обвиняемого - Олег Степанович Кот - Страница 17

Проснулся от сильного, непривычного для летней ночи, холода. Поезд медленно сбавлял обороты перед очередной российской станцией. Простынь, сколько я ее не натягивал на себя, роли обогревающего элемента больше не выполняла. «Ну и холодина! – только и подумал я. – И это двадцать второго июня, ё-мое-ё!». В ответ на мое рычание по поводу путешествия в холодильном аппарате проводница молча выдала мне два одеяла. Поезд страшно дернулся, заскрежетав тормозами и замер. Думая, что на воздухе будет теплее, чем в вагоне, вышел на перрон.

То, что я почувствовал, разглядывая незнакомую станцию, не поддается описанию. Щурясь от нестерпимого солнца, непривычно высоко зависшего в начале пятого утра, прочитал название. «Дно». «Что это за нелепица такая: «Дно», – обалдело подумал я. Такой пристанционной пустоты, залитой в такую рань нестерпимо ярким светом, при полном отсутствии пассажиров, я еще не видал. Огромная станция со множеством путей, погруженная в солнечный холод, не издавала ни звука.

Не проснувшись до конца, я все же пытался оставаться самим собой в том жутковатом состоянии станционного вакуума. Но ужаса становилось все больше, словно по ошибке нас занесло на тот свет. Пустота перрона только усиливала это состояние до тех пор, пока гудок поезда не заставил громкоговоритель пробубнить: «Дополнительный поезд „Кишинев – Санкт-Петербург“ отправляется со второго пути». Поезд тронулся, ужас оторвался от перил вагона, покатился по шпалам и растворился в воздухе среди жаркого лета на станции с кошмарным для России названием «Дно».

Войдя в вагон, согрелся под двумя одеялами и заснул, чтобы проснуться на Витебском вокзале. Быстро собрал вещи и вылетел в метро, похожее на печи крематория в Освенциме.

– От наводнений, – пояснили мне.

Чужой и незнакомый город отзывался каким-то стойким предубеждением в душе. Огромные дыры на Невском, залитые зловонной жижей и похожие как две капли воды на такие же вонючие катастрофы в самом центре Бухареста, изученные мною месяцем раньше. Социализм один на всех. Груды гниющих фруктов на улице Полярников, выброшенных азерами, галдящих рядом (держим цену). Совершенно пустые магазины, обилие киосков или «точек», продававших литровый «Рояль» – спирт из Бельгии, подспорье власти для спаивания народа.

Мраморная тетка с одной грудью (не знаю уж, как ее звали) в том самом Летнем саду, что рядом с Невским. Голубая казарма, наполовину в земле, грязного цвета колонна-шпиль посреди пустого, брусчатого плаца, гнутого как подкова.

– Зимний! – гордясь этим убожеством, объяснили мне «коренные» питерцы.

Бабушки-пенсионерки, торгующие дерьмом под «палех» в бывших царских дворцах и оценивающих любого, способного что-то купить из этого хлама, приготовленного для иностранцев. Удивительной красоты парки на островах и старушки, сидящие под елями и дымящие «Беломором»… Таким я увидел Питер 22 июня 1992 года.

Не говоря уже о «китайском» квартале северной столицы, Васильевском острове, где веселая шпана могла запросто совокупляться с дающей прямо на улице среди белого дня. Для чего в черных проходах, ведущих в слепые дворики, стояли голые кровати, всегда готовые прогнуться под телами василеостровских господ. Невдалеке от постельного «сервиса» красовалась куча мусора, окаменевшая еще до перестройки Горбачева.

Мне никто не верил, что Питер может быть таким. Что мусор может не вывозиться годами и лежать в виде экспоната «музея Достоевского» под открытым небом. Что кругом ветхость и обшарпанность, доведенная до состояния бараков концлагеря.

Гороховая Михаила Федоровича, без капли зелени и тени, шипящая зноем. Мостовые, на которых можно было жарить семечки, а гостям парадиза Петра от духоты терять сознание. Аномалия, породившая температурный климакс и розы, хилые до невозможности, по цене зарплаты одного рабочего за дюжину. Все это промелькнуло в неимоверную жару за день перед Всемирным конгрессом Свидетелей Иеговы12, куда для встречи со мной приехала простая немецкая семья из ФРГ.

Мы увиделись через день, 24 июня, на стадионе имени Кирова. Его благоустраивали энергичные и трудолюбивые финны. На свои же денежки. Клеенками обворачивались все скамьи на стадионе – впечатляло до невозможности. Но еще больше поражали канадские ребятки: те запросто выгребали русское добро, лившееся густыми и мощными потоками в срочно сооруженные дополнительные облегчительные помещения.

Белые перчатки, комбинезоны и ни капли стеснительности, ущербности от такого ассенизаторского послушания на всемирном смотре прохиндеев от Иеговы. Достоинство. Покой. И даже величие. Вот что излучали глаза канадцев. Ничего подобного в своей жизни, ни до, ни после, не видел, и бьюсь об заклад, никогда не увижу. Откровенные еретики с Запада, а такая сила духа от них исходила, что поневоле задумаешься, чего это мы сеем у себя на огороде? Не коноплю ли?

Я без труда отыскал своих немцев в многолюдном секторе «Германия». Рассказал им про розы, которые купил для Эстер и которые тут же пожухли, о том, что закончил учебу в университете и теперь свободен. Дядя Рудольф, похлопывая меня по плечу, стал подводить меня к главному.

– Меньш (от нем. Mensch)! Через день крещение! Ты готов?

Оторопев от его вопроса, улыбнулся «по-немецки» и деловито спросил:

– Во сколько?

– Сначала будет представление крещаемых, их рассказ, как они пришли к вере, а потом, часов в одиннадцать, поставят бассейн на пять тысяч литров прямо на арене и начнется. Будет много, меньш, человек семьдесят.

Коверкая русские слова на немецкий лад, дядя Рудольф неторопливо промывал мои мозги. Но увы! Я слушал его, как всегда, в пол-уха, думая, как отвертеться от очередной каверзы и не попасть как кур во щи в тот распроклятый бассейн.

Решив поменять опасную тему, спросил:

– Где вас вчера носило? Это же Россия. Здесь запросто могут убить, поняв, что вы иностранцы. На моих глазах у англичанки вырвал фотоаппарат юркий малец и сделал ноги. Эти дикари никогда не видели Кодак.

– Меньш, не волнуйся, мы ездили все вместе с группой в Новгород. Целый день. До вечера.

– И что вы там увидали? – спросил я.

– О! Столько бедных!

Тут в разговор вмешалась фрау Ольга.

– Девушка стояла у стены…

Я перебил ее.

– Где?

От бесхитростных слов фрау Ольги меня обдало ледяным холодом. Как это так? В православном русском храме стоят голодные инвалиды, падают в обморок, а им помогают не священники, не матушки, не прихожане, не актив (церковная двадцатка), не епископы, не патриарх, а немцы. Простая семья дворника из Пфорцхайма. Это все не укладывалось в моей голове. Чем больше подает Господь благодати православным, тем они бесчеловечнее.

Только у немцев-изуверов, свидетелей Иеговы, в переполненном во время церковной службы храме нашлась капля жалости и человечности. Бесчеловечен человек. Русский человек. Вслед за сожженным Аввакумом говорю, но уже без кавычек.

Осенью немцы подарили мне роскошную кожаную курточку и дали денег на дорожную сумку. Прошло двадцать шесть лет, и глядя на сумку, которой до сих пор постоянно пользуюсь и хорошо выглядящую курточку, хотя и ношу ее не снимая – понял: эти скромные, честные люди были праведниками. Вещи, подаренные остальными, давно истлели и превратились в хлам, а эти со мной и сейчас.

Следующий день я почти не видел семью дворника из Пфорцхайма. Мы запрятались подальше от их все усекающих глаз в Восточный сектор. Мы – это Эстер, дочь дяди Рудольфа и фрау Ольги и я, человек со станции Дно. Немцы поменяли тактику – в Питер приехала младшая из шести детей. В первый день, увидев подмену, спросил дядю Рудольфа.

– А Эмма почему не приехала?

– Меньш, она осталась с Бинни. Соседи не хотят смотреть нашу маленькую королеву.

Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если бы в Питер приехала Эмма. На следующее утро, памятуя о маразме в бассейне, на стадион не торопился. Успею. Главное – купить подарок Эстер. Но какой и где? Решил поискать на все том же Невском. А там лабуда и вышибание копеек. Зашел в какой-то ДК. Шкатулки из Мстеры. Поторговался. Цена умеренная. Сказал, что зайду. Время было. Решил его убить.

В конце того же Невского увидел рекламу американского блокбастера «Чернокнижник-1» (Warlock, 1988). Кинотеатр за углом, вход внутри двора. Не подозревая ни о чем, купил билет. Сеанс уже начался. День. Людей почти нет. Несколько молодых праздных любителей черной-черной магии, сделавших свой выбор – губить чужие души. Сел сзади их.

Она, как бы главная героиня, попадает в руки настоящего чернокнижника, упавшего в Бостон из 1691 года. Колдун сдирает с руки девушки ожерелье. Вызываются и насылаются бесы, девушка начинает стареть. Краткая тарабарщина произнесена – колдовство вступает в силу. Отныне день ее жизни равняется двадцати годам. Трое суток и жизнь уступит место смерти. Неожиданно помощь приходит от странного парня, что идет по пятам чернокнижника.

Чем дальше развивался сюжет, тем мне все больше становилось не по себе. Голая жуть, а не фильм. Я не понимал, к чему весь этот ужас и при чем тут я? Долгие годы, пока внезапно не превратился в развалину из-за высохшего позвоночника. В тридцать два я ощущал себя дряхлым стариком, а сейчас я практически живу в положении лежа. Это была плата за московский сценарий. Бог привел меня в Питер, чтобы я увидел плоды своих рук, а затем и почувствовал.

Героиня Лори Сингер борется за возвращение своей молодости в фильме «Чернокнижник» 1989. Источник: Чернокнижник (1989).mkv_20190323_141054.591

Скоро я забыл об этом дне. Прощание навсегда со ставшими чужими немцами. Свидание с невестой я не оценил, в Германию уезжать отказался. Приезд на день домой, в Мариуполь. Самолет на Кишинев (последний в моей жизни) и целых четыре дня беспробудного пьянства в студенческой общаге. Мои приятели начали бухать неделей раньше. Так, с перепоя, толком не протрезвев, мы отправились получать свои «румынские» дипломы.

То ли от выпитого, то ли от пережитого на экзаменах у моих друзей напоследок пробудилось желание сделать что-то красиво. Крыша подозрительно зашуршала шифером и когда меня вызвали получать диплом-корку, она уже неслась над актовым залом. Три приятеля взвыли осипшими глотками: «Боже, царя храни!». Дальше первой строки дело не пошло. Выпускники истфака не знали гимна Российской империи. Так я и поднялся на сцену под гимн русской Атлантиды.

Мне было стыдно смотреть в глаза преподавателей. Четыре года я отрывался по полной и вот финал, больше подходящий для дурдома. Но неожиданный рев приятелей запал в душу. Это теперь все прочно стоит на своих местах. Найденный в недрах КГБ «царь» к этому времени освоился в питерской мэрии и начал поднимался по лестницам российской власти. Но к этому времени прошлогодний день рождения был напрочь забыт.

Через полтора года я расскажу об этом случае своему молодому духовнику и вместо ответа получу ад. Меня постигнет судьба Леонида Алексеевича Филатова, потерявшего враз жизнь и здоровье за попытку отстоять бассейн «Москва» от сноса в сентябре 1991 года. Его предали сатане во измождение плоти. Церкви нужна была площадка для строительства храма Христа-Спасителя. Актер потерял обе почки и жил на одной донорной, которая полностью зависела от гемодиализа, пока сквозняк на сцене не отправил его на тот свет.

Седьмого июля, через четыре дня, был мой двадцать шестой день рождения. Он разительно отличался от московского. Общее намерение было четкое, простое и для всех неостановимое, как лавина: справить! И справили.

Меня спросили о «последнем желании». Ответил: «Никаких подарков». Исполнили в точности. Вместо «памятных вещиц» осыпали цветами и букетами. Так осыпают цветами только покойников, оставляя их на могиле. Из студенческого «номера» я уезжал последним. На столе, подоконнике, на полу – всюду стояли цветы. Бросив взгляд на банки с водой, забитых цветами, навсегда закрыл дверь в кишиневское лето. Аминь.