Читать книгу Сказки вселенной ОМ. Серия «Кривая Будды» - Олег Труктанов - Страница 5

Колдунами не становятся – ими рождаются. Но какой же колдун из маленького, почти пятилетнего пацана? Какая магия, когда вокруг сто-о-олько значительного, интересного, занимательного, что домой с улицы не дозовёшься, – только под вечер, возможно, даже и с ремнём поперёк задницы за непослушание. Жили-то в посёлке – нравы простые. Ну а уж как спать, так с ходу, «без задних ног», как говорила бабушка.

Такова обычная красота жизни маленького поселкового мальчика, все так жили. Но приходил сон, и всё менялось. Точнее, становилось на свои места в соответствии с Энергиями. А Энергий имелось через край, и они были Энергиями Колдуна от рождения.

Все дети летают во сне, летал и Алька. Он никогда не интересовался, как летают другие. Ему всегда достаточно было собственного ощущения Счастья. Полёт ли безраздельно владел Алькой или Алька – полётом, в ту пору сказать точно было невозможно. И никто не тревожил Альку во сне.

До поры до времени.

Летал он всегда над лугом, рядом с речкой под обрывом. Внутри него всегда появлялось ощущение близости дома и защищённости, что позволяло быть бесстрашным. И он взмывал вверх, парил, кувыркался, смотрел на сверкающую речку с высоты и ни о чём, совсем ни о чём не думал.

Кра-со-та.

Но все растут – рос и Алька. По чуть-чуть. А с ним и Энергии подрастали. И будили Сознание. И однажды пришла ему в голову мысль взглянуть на речку с края обрыва. Подойти и взглянуть. Прямо во сне мысль и пришла. Да и что такого? Пришла мысль – надо пробовать. Чё бояться-то? Ведь дом где-то рядом.

И Алька пошёл, не полетел, а пошёл. Но идти было почему-то тяжело и неприятно, и даже страшновато. И в животе как-то всё сжималось. Тогда Алька решил лечь на живот и подползти к краю обрыва. А там одним только глазком глянуть и сразу же откатиться кубарем обратно. Это он хитро придумал и пополз. Вот ползти было совсем не страшно, тем более что чем ближе к обрыву был Алька, тем осторожнее он полз. Наконец, приблизился край, и Алька стал выглядывать. Ни-че-го.

Вот блеснула речка. Высота-то обрыва, кажется, небольшая. Точно – невысокий обрыв и берег крутой, да не очень. Алька стал вытягивать шею и выглядывать за край, чтобы рассмотреть основание берега. Вот-вот сейчас всё рассмотрит, вот-вот будто показалось подножие обрыва с узкой полоской плоского берега. Пора откатываться, но вдруг Альку как будто приковали к земле, взгляд его не мог оторваться от границы песка и воды, а берег стал расти и расти, достигая неимоверной высоты. Такой высоты, что Алька вдруг увидел себя на этой вершине и как-то со стороны – неизмеримо маленькой точкой на краю обрыва. Миг спустя он всё ещё ощущал себя лежащим на этом краю и смотрящим с нарастающим страхом в пропасть со сверкающей ниткой речки где-то внизу. Страх рос лавиной, Алька хотел обернуться и отползти, но тут кусок обрыва, на котором он лежал, стал потихоньку отламываться вместе с ним. Он отламывался медленно и неотвратимо. По земле с обеих сторон от тела поползли две трещины. Алька пытался схватиться за траву по другую сторону трещин, но земля провалилась, трава оборвалась, и он полетел вниз, в пропасть. Алька не кричал, просто падал с нарастающей скоростью навстречу приближающейся кромке берега. И вдруг…

Проснулся Алька посреди ночи, проспав всего пару часов. Подушка была мокрой от пота. Волна страха из сна быстро опадала, а когда сошла на нет, Алька, перевернув подушку, снова уснул и проспал до утра. Снов в эту ночь больше не было.

***

А наутро всё привычно: обязательная пшённая каша с молоком, и – на улицу, взяв кусок хлеба с постным маслом и солью. Главное, успеть крикнуть: «Сорок один – ем один!» Иначе делиться со всем двором: «Сорок восемь – половинку просим!» Да там все с такими же кусками хлеба бегают, но важно соревнование – есть-то не так уж и охота. Алька поиграл со всеми в прятки, потом побегали в догонялки. На вечер договорились в ножички. Взрослые парни обещали всю мелюзгу взять в лапту, да вряд ли возьмут – их самих-то с двух домов полно набирается.

Но ничто не огорчало Альку: вчера соседский Игоряха научил его ловить кузнечиков и выпрашивать у них йод: «Кузнечик, кузнечик, дай мне йода». И кузнечик выплёвывал капельку йода.

Вот это чудо. И сегодня Алька был намерен полечить этим йодом царапину на ноге, которую вчера не заметили родители. И попробовать половить бабочек: он пока ни одной не поймал, а пацаны уже все похвалились. А ещё надо выследить ящерицу, живущую недалеко под кустом около школьного забора.

Планы у Альки были громадные, и в компании на сегодняшний день он не нуждался.

День пролетел. В ножички вечером заигрались, и домой, уже затемно, всех начали звать, обещая ремня. Обещание подействовало быстро: в минуту Алька был уже дома и сам умывался. Поел картошки, но уже тянуло спать. Убегался. Заснул быстро, и пришёл сон.

***

Словно не было вчерашнего сна. Альке после полётов снова пришла мысль взглянуть на речку с края обрыва. И он пошёл чуть легче, чем вчера, и чуть ближе, чем вчера. Ему даже подумалось на миг: «Надо ли рассматривать эту речку, ведь её сверху и так видно?» Но, знать, кому-то надо было, и берег рухнул под Алькой сразу, не осыпаясь. Открылась почти бесконечная пропасть с тонким шнурком сверкающей речки внизу, и Алька понёсся навстречу этой речке вниз головой.

Но сегодня Алька сопротивлялся. И чем ближе к кромке берега, тем сильнее нарастало желание как-то взлететь – прочь от этой неотвратимости. Вот ударил в нос запах мокрого тинного берега, мелькнули отпечатки чьих-то следов на песке, и вдруг Алька взмыл. Резко вверх. Да так взмыл, что ветер в ушах засвистел, и в мгновение ока он был выброшен так высоко, что не сразу и понял, как вокруг темно, а где-то под ним, под его животом, переливался всеми оттенками синего и голубого небольшой – с футбольный мяч – шар Земли.

И несмотря на необычность произошедшего, Алька умудрялся удерживать в себе какую-то щенячью смесь восторга и страха. Он был счастлив. Парил и дышал полной грудью, потому что не знал ничего о безвоздушном пространстве. К тому же это его сон, и Алька был в нём хозяин.

Но усталость брала своё, и Алька стал засыпать прямо во сне.

– Вставай, соня эдакий, – услышал он голос как будто издалека.

Алька поднялся с кровати и встал на траву лужайки, откуда начинал полёты. Оглянулся с удивлением, ведь он уснул и должен проснуться. Да нет, он проснулся. Но где? Опять во сне? Сон во сне? Он опять лёг на кровать и стал проваливаться в сон, и вслед засыпающему сознанию прозвучало: «Как придут – не беги, а стой, потом – хватай и держи».

***

– Вставай, соня эдакий, – услышал он голос как будто издалека.

Алька открыл глаза – рядом стояла мать и будила его.

– Проспишь всё на свете, прибегали уж за тобой.

В окно начинало бить солнце, и выспавшийся Алька, отказавшись от каши, быстро и незаметно выскользнул в дверь на улицу.

Слова из сна он вспомнил днём…

Утром поиграли немного в замри-отомри. Устав бегать, сели на скамейку возле сараев недалеко от дома. Немного поспорили, кто из них жилил, а потом Вовка с Серёгой рассказали, как они подсмотрели в школьном саду парней постарше, которые за углом школьной котельной курили папиросные бычки. Было смешно, потому что Серёга схлопотал подзатыльник от заметивших его парней, а Вовка увернулся и успел сбежать. Подзатыльники младшим раздавали налево и направо все, кто постарше. Но они были не больные и не обидные, а вот увернуться от подзатыльника было предметом гордости у малышни. Всей компанией тут же заверили друг друга, что никто из них курить никогда не будет. И у всех, конечно же, перед глазами стоял в первую очередь папкин ремень, который подтверждал правдивость их слов.

Стало скучновато. Попробовали на манер старших поиграть в города, да кто из них города-то знал? Так, по памяти от взрослых – Москва, Рязань… Игра через минуту заглохла.

И тут Игоряхин старший брат Валерка вытащил из дома огромного воздушного змея. Все подбежали, начали галдеть. На шум сбежалось ещё с десяток пацанов, и все двинулись в поле за школу. Запускать змея. Алька пошёл со всеми вместе и по дороге внимательно рассмотрел конструкцию. Змей и вправду был большой, больше Альки, ромбовидный – Алька знал это слово от родителей. Ромбовидный с неравными сторонами. Две стороны покороче образовали голову, а подлиннее – тело. Сзади у змея волочился длинный хвост, сделанный из нескольких лыковых мочалок. «Мамка три мочалки дала», – с гордостью сказал Валерка. Все тихо позавидовали – такое богатство редко попадало в руки подростков. Рамка змея была сделана из тонких реек, заботливо выструганных из старых оконных штапиков, углы ромба скреплены такими же рейками крест-накрест. Снизу к змею были привязаны четыре толстые вощёные нити, сходившиеся в один узел, а от узла шла ведущая – такая же нить, аккуратно намотанная на плоскую катушку из старой фанеры. «Нитку у сапожника выпросил, метров сорок», – опять сказал Валерка, и все только вздохнули: «Повезло же Валерке!» Но зато сейчас у них есть змей, и они уже пришли на поле.

Алька был доволен: конструкцию он рассмотрел чётко и задумал, подсобрав в будущем материалов, построить своего змея, ничуть не хуже Валеркиного.

А представление уже началось. Игоряха держал змея, а Валерка, натянув ведущую нить, искал ветер. Они вдвоём недолго походили по полю, и вдруг: «Отпускай!» Змей взмыл в воздух. Его стало закручивать, но Валерка быстро и плавно стравливал нить, и змей, перестав крутиться, легко поднимался всё выше и выше, пока не стал совсем маленьким. Прочная нить натянулась и стала еле слышно гудеть.

Красотища была неописуемая. Восторг. Валерка стал водить рукой туда-сюда, а потом пошёл спиной вперёд против ветра, по-прежнему раскачивая нить. И змей заиграл там наверху. Сперва он парил, но неожиданно для всех стал летать восьмёркой, следуя приказу Валеркиной руки. Все замерли и через мгновение стали наперебой просить: «Валер, дай поводить, а?».

Валерка недолго покрасовался собственным превосходством, а потом со словами «только натяг не теряй» передал нить ближайшему пареньку.

Все поводили змея, а кое-кто не по одному разу.

Прошло уж часа полтора.

– Ну, хватит. Домой пора, – сказал Валерка.

А про Альку все забыли. Он хоть и был с пацанами, но всё-таки разница в возрасте – на полгода младше самого младшего. Вот его и не замечали. Тем более и змей-то Валеркин, а ему не прикажешь.

Алька уже понял, что змея ему не дадут, и, отвернувшись, прятал накатившие слёзы обиды, изображая небывалый интерес к растущей рядом ромашке. Сосед дядя Иван говорил: чтобы не плакать, надо укусить губу или язык. Но кусать больно, поэтому Алька просто быстро проглатывал мелкие и частые комочки обиды. Это помогало не катиться слезам.

– Домой пора, – сказал Валерка. Но не стал сматывать нить, а негромко, но слышно для всех сказал: – Алька, подь сюды!

«Сюды!» – это по-взрослому. Так говорили в посёлке только своим. Слёзы появляться передумали. Алька повернулся и очень шустро подошёл к Валерке.

– Хватай и держи, – сказал тот и передал Альке гудящую тугую нить.

Алька поймал нить и чуть не выпустил – так рвал её змей. Прихватил дополнительно второй рукой, едва не упал, но Валерка быстро поддержал за воротник. Алька выставил правую ногу, упёрся, и вот уже он держит змея. Нить загудела в руках по-другому: она завибрировала и словно запела. Момент – и Алька слился со змеем на конце нити, оба стали уже одним существом. «Хватай и держи!» – пришла на память фраза из сна. И Алька держал, понимая, что если он не сдюжит, улетит не только змей. Всё его существование в мире пацанов улетит куда-то, исчезнет, и будет он никто. Алька держал, а пальцы уже резало нитью.

– Ну хорош! – выручил Валерка. Вовремя. Перехватил нить и стал сматывать. Алька, отдав её, сжал ладони в кулаки и как ни в чём не бывало стоял и смотрел на спускающегося с небес змея. Стоял уже в кругу пацанов, довольный и равный среди своих. Пять лет, а как важно не быть чужим.

Это была не дружба – это была улица.

«Хватай и держи!» – плавали в голове Альки слова Валерки и слова из сна. Алька устал и ждал, когда все, наконец, двинутся домой. После обеда позвали купаться. Мать Альку отпускала, потому что все купались в бакалажке около речки Синючки. Бакалажка была неглубокая, даже Альке чуть выше пояса, и вода в ней всегда тёплая. Пацаны постарше купались в речке, но кто-то всегда следил за младшими, иначе если родители узнают, то на речку не пустят всех поголовно. Такой был уговор. Алька купался с удовольствием – балакался, нырял рыбкой. Потом поиграли, кто дольше задержит воздух под водой. А Санька, который постарше, из соседнего дома, научил всех, хлопая правой ладонью по воде, отбивать возникший фонтан брызг. Тут же разбились на две команды человека по три-четыре и стали забрызгивать друг друга. Поднялась целая завеса брызг, гвалт стоял невообразимый. Потом, конечно же, кто-то с кем-то поспорил, поругался и чуть не полез в драку. Эти конфликты пацаны постарше решали быстро – тут же оделись и велели всем живо собираться. Няньками никто быть не хотел. Все послушно живенько двинулись под присмотром одного из старших к дому – в наказание. Алька в споре не участвовал и был доволен. Накупался, нанырялся и научился так удачно хлопать ладонью по воде со всех сил, что поднимал мощный фонтан брызг. И у него ещё было время, чтобы половить около сарая кузнечиков и попросить у них йода. А может, и бабочку удастся поймать.

Подошли к крыльцу, все разошлись кто куда, сопровождающий «поскакал», как говорила Алькина бабушка, «к своим на речку», а Алька заторопился выполнять задуманный план ловли насекомых.

Долго Алька был занят делом, но вот кузнечиков стало видно плохо – то ли попрятались, то ли переловил всех. «Алька! Домой!» – услышал он голос матери. Поднял голову к небу – уже темнело. Просить ещё немного погулять бесполезно. Да и в самом деле – на улице уже никого нет, и Алька помчался со всех ног к дому.

После горячей каши и тёплого чая его быстро сморило – чуть не уснул за столом. Ему едва слышно было, как мать выговаривала, что больше он допоздна гулять не будет, и вообще, в следующий раз получит ремня. Кто-то довёл его до кровати, уложил, накрыл одеялом, но Алька уснул, не чувствуя этого.

***

Алька провалился в сон, как всегда, быстро. И уже понимая, что он во сне, вдруг обнаружил себя не на привычной лужайке, а лежащим в своей кровати под одеялом. Вот только комната была его, да не его. Комната была какая-то серая, освещённая светом луны за окном, и двери из он не обнаруживал. То есть она где-то угадывалась, но спрятана была ближе к дальней стене, в тени от не доходившего до неё света луны.

Алька вовсе не боялся поначалу и даже просто решил снова уснуть, но за окном возникло движение, и на Альку покатился страх. Он ещё ничего не различал, но бояться начал так, что даже шевелиться ему было страшно. И вот мимо его окна снаружи пролетел огромный шар болотно-зелёного тусклого цвета. Алька видел его одновременно и за окном, и сквозь стену и вдруг стал понимать, что если этот шар посмотрит на него, на Альку, и встретится с Алькиным взглядом, то Алька тут же перестанет жить. Хотя никаких глаз у шара не наблюдалось, Альке было настолько страшно, что его почти парализовало и соображать, почему у шара нет глаз, но он может тебя увидеть, Алька уже не мог. На мгновенье шар остановился и полетел обратно к окну. Алька заорал прямо во сне и…

…проснулся.

На стене тикали часы-ходики, окно было занавешено, лунный свет нежно и рассеянно пробивался сквозь занавеску, под полом бегала мышь. За стеной спали родители. Алька был у себя в комнате. Подушка намокла от пота. Сердце билось нечасто, но глубокими и мощными толчками. Страх сошёл не как в прошлый раз, а липко стёк с головы на спину, оттуда – в ноги и там, где-то в стопах струясь ушёл в пол. Алька захотел пить. Он уже не чувствовал страха. Он был у себя дома. Тихо слез с кровати так, чтобы она не скрипнула, осторожно, на цыпочках подошёл к двери в коридор, медленно приоткрыл её и просочился сквозь щель. Там, на табуретке, стояло ведро с водой, в которой плавал алюминиевый ковшик. Света в коридоре не было, но Алька даже в темноте спокойно зачерпнул ковшом воды, не задев стенок ведра, потому что делал это уже много раз. Выпил, без всплеска опустил ковш в ведро и обратным ходом вернулся в кровать. Прислушался – никого не разбудил? Нет, никого. Юркнул под одеяло, немного повалялся, рассматривая тёмный ночной потолок, и уснул.

И снова провалился в тот же сон.

***

Алька обнаружил себя в кровати под одеялом. И комната была его, да не его. Она была какая-то серая. Но предыдущего сна Алька не помнил. Снова увидел окно с лунным светом, и тут же на него поплыл страх. Только теперь это был Страх. Алька не просто застыл в кровати – он вмёрз в неё. Он уже не боялся пошевелиться – он вообще не в силах был двигаться. А шар из прошлого сна уже не проплывал мимо окна. Этот грязно-зелёного, грязно-болотного цвета шар дожидался Альку. И Алька понял, что безглазый шар видит его и знает, что Алька тоже видит, – они оба видят друг друга. И Алька знает, что это и не шар вовсе, а Жуть из одной бабушкиной сказки, и эта Жуть уже встретилась взглядом с Алькой. Алька заорал, полон страха, и тут же Жуть вдруг оказалась в комнате. И стала приближаться к кровати, и начала расти, превращаясь в огромную жидкую массу, поглощая край кровати, одеяла и надвигаясь на Альку. Цвет её стал похож на цвет воды из бакалажки, он переливался зелёными и синими, голубыми оттенками. Страх свился внутри пружиной, и неожиданно Алька вылетел из-под одеяла и, оказавшись рядом с шаром, хлестнул открытой ладонью по его поверхности. И наступила тишина. Алька не оглох, но кругом стало совершенно тихо. Он орал, но звука не было. После удара по шару образовался всплеск, как недавно днём в купалке, когда они играли на воде. Только брызги почему-то полетели внутрь шара, а в образовавшуюся от хлопка воронку из Алькиной ладони внутрь Жути потёк страх. Сначала медленно, потом быстрей и быстрей, опустошая Альку и наполняя собой изнутри тело Жути. И вдруг Алька услышал рёв Жути. А там, внутри неё Страх стал расти и расти. Жуть скакнула в окошко, но была уже столь велика, что окно оказалось для неё мало. И вдруг рвануло так, что Алька вновь оглох. Тело Жути медленно-медленно разлеталось во все стороны, а сама картина происходящего тихо таяла, словно пропадая в тумане. Алька проваливался в свой обычный сон.

***

Добегался! – издалека услышал он слова. Еле разлепив глаза, Алька увидел мать, которая стояла рядом с кроватью и встряхивала градусник.

– Перекупался и простыл! – это уже говорила бабушка. – И воды ледяной, небось, пил.

В руках у бабушки была кружка, от которой шёл горячий малиновый запах.

В разгар лета Алька ненадолго заболел. Поднялся жар, вызвали участкового врача. Врач осмотрел, поставил градусник, выписал рецепт и приговорил к десяти дням постельного режима. То есть хотел сначала вызвать скорую и в больницу, но мать и бабушка отговорили: сказали, что сами справятся. Но Алька ничего не помнил и не понимал от высокой температуры. Пить ему не давали, только губы смачивали, и иногда он запивал водой порошки, приготовленные в аптеке по рецепту. Ел или нет, он не помнил. День и ночь слились в один серый отрезок времени. Пот лил с него так, что подушку меняли по два раза в день, а на лбу всегда лежала мокрая тряпка. Он не спал, только проваливался в забытьё и, очнувшись, просил пить. На четвёртый день Алька пришёл в себя. Рано утром около него никого не было, на кухне только улавливался тихий говор двух женских голосов. Алька почувствовал себя здоровым и захотел встать, но с удивлением обнаружил, что не может даже сдвинуть руку с места – сил просто не было. Опять захотелось пить. Он произнёс: «Пить». Голоса смолкли, показалась бабушка и со словами: «Слава богу!» – дала Альке целую столовую ложку воды. Дело пошло на поправку.

Но ещё пару недель продержали Альку дома. Он иногда смотрел в окно, выходившее в палисад позади дома. В палисаде бегали только кошки, да иногда какой-нибудь пацан, игравший в прятки, скрывался в кустах. Альку, глядевшего в окно, ни пацаны, ни кошки не замечали. Но у окна мать стоять не разрешала – продует опять, и он, ещё не вполне окрепший, сидел чаще за столом и рисовал танки и самолёты. Рисовать Алька любил, и взрослые говорили, что он умеет рисовать и надо бы отдать его в «художественную». Что такое «художественная», Алька не понимал, но очень не хотел, чтобы его куда-то отдавали. Поэтому свои лучшие рисунки он прятал на шифоньере, поближе к стене, где их не было видно.

Две недели пролетели. Участковый Альку выписал, и ему разрешили пойти гулять, «но только около дома».

Во дворе никого не было. Одна только Найда – дворовая собака – ловила мух на солнечной стороне сарая. Все ушли с утра купаться. Алька знал это и поэтому нисколько не огорчился: у него всегда был собственный план изучения двора и его окрестностей. Когда он смотрел в окно, приметил кусты малины, невидимые с улицы. Кусты были как бы спрятаны, а на них висели уже вызревшие и нетронутые крупные ягоды. Целых пять дней это было Алькиной тайной, Алькиным кладом, которым он немедленно решил воспользоваться. Незаметно оглядевшись, он не спеша и как бы просто так приблизился к углу дома и там не торопясь, изображая интерес к сидевшим на стене мухам и паукам, свернул за второй угол. И вот уже он за кустами, которые, согласно плану, спокойно скрыли его спину от посторонних взглядов. А через пару шагов он и вовсе перестал быть виден со стороны двора. Слегка ссутуленный, Алька распрямился и, обретя полную свободу одиночества, решительно двинулся к ближнему кусту малины.

Ух, как вкусно! Сочная и сладкая ягода. Наесться ей невозможно, хотя Алька был бы не против. Неплохое начало дворовой жизни после долгого перерыва.

Первый куст, потом второй, ну а там… чш-ш-ш-ш-ш… Алька замер. Чувствовалось, за вторым кустом, по другую его сторону, кто-то был. И этот кто-то тоже притаился. Собака? Волк? Алька бегал быстро, быстрее пацанов постарше его, но здесь не успел – сквозь листву просунулось девчоночье лицо, перепачканное малиновым соком:

– Здравствуй, Алька.

– Здравствуй, – автоматом, как эхо, ответил Алька. Это оказа-лась Ленка. То есть сначала это была незнакомая, не с их и не с соседнего двора, девчонка. Но она сказала: «Я Ленка», – и теперь уже это была Ленка.

Алька, недовольный, что про малину кто-то мог знать, кроме него, да ещё и не с их двора, начал нехотя есть ягоды. Но Ленка тут же сказала:

– Надо быстрей всё доесть, потому что пацаны со второго дома после купалки собирались прийти сюда всю малину обобрать.

Это подействовало, и команды больше не потребовалось. Алька посматривал на Ленку и остригал малину, орудуя, как парикмахер машинкой.

Оба уже не старались действовать бесшумно: задача была поставлена, и она выполнялась. Наконец, полные животы просто отказались принимать ягоду, проще говоря, оба объелись. Но и малины осталось столько, что собирать её, да ещё нескольким пацанам, было незачем.

– Ну всё, я пошла, – сказала Ленка и добавила: – Выходи завтра гулять в аллею.

И скрылась в густом кустарнике, направляясь домой. Алька развернулся и так же крадучись, как и пришёл, выбрался из кустарника. На стене поймал муху и так, словно всю жизнь ловил насекомых, с мухой в кулаке, приложенном к уху, явился во двор.

Там уже сидели ребятишки, пришедшие с купалки. Увидев Альку, они радостно закричали и бросились к нему навстречу: – Алька-а-а-а!

– Здарова, Алька! Ну как ты? Говорят, что еле жив остался. А мы купаемся каждый день. Уже плавать учимся. А тебя на речку, наверно, точно не пустят, – загалдели все разом, во фразах подражая взрослым.

Алька был рад, что его так бурно встречают, и даже было немного стыдно, что один ел малину и никого не позвал с собой. Но всё затмило последнее предложение.

– Сегодня вечером всем домом в ножички играем. Выходи, Алька, обязательно.

Игра в ножички всем домом проводилась один раз в год, и в ней участвовали только пацаны, парни и взрослые мужики. Все приходили со своими ножиками, чертили перед домом на земле огромный круг – метров шести-семи в диаметре. Потом делились на две команды независимо от возраста, делили круг пополам и «резали» половинку противника до тех пор, пока не отрезали весь пирог себе. Ножи кидали и с пальчика, и с локтя, и с плеча, и с колена, и со лба. Играли дотемна. Младших, понятное дело, быстро уводили домой мамаши, а взрослые упорно резались в ножички до победы и однажды даже светили себе прожектором со стройки. Играли только на интерес, но победитель становился известен всему посёлку и был очень уважаемым человеком. Играл только их дом. Другие дома в посёлке пробовали играть так же, но традиции у них почему-то не сложилось и дело всегда глохло. В Алькином доме в ножички играть начали ещё до его рождения. Конечно, Алька был обязан участвовать. И ножик у него для игры имелся. И с пацанами он уже играл. В общем, дело оставалось за родителями…

Родители были не против, если он метнёт ножик пару раз и домой. Этого было достаточно. И вот время пришло. Предвечернее, едва темнеющее небо глядело в начерченный на земле между двумя подъездами огромный круг. Народищу собралось – тьма. Ближе к кругу стояли участники битвы. Круг резали пополам. Пара судей тщательно прикинули равность половин и, согласно покивав головами, разрешили игру. И вот, неожиданно для себя, Алька стал по общему решению зачинателем.

– Ну, Алька, дай жару! – выкрикнули из толпы. – Сколько Жара – такая и Свара!

Подтолкнули в круг.

– Чью половину режешь? Режь любую – разберёмся, – сказал дядя Иван. Алька, нисколько не тушуясь, достал из кармана свой раскладной ножик и открыл лезвие. Тишина. Все, увидев такой неподходящий инструмент, замолкли в сомнении. И запереживали.

Но Алька, поглощённый процессом, никого уже не видел и не слышал. Он выбрал половинку круга, встал поближе к краю, ибо кроме как воткнуть нож, надо было самому и резать от черты до черты, не касаясь земли руками и не сходя с места. Приложил кончик ножика к большому пальцу, присел пониже и кинул его с переворотом. Нож летел недолго, но ожидание людей, казалось, замедлило течение времени. Лезвие плавно и легко вошло в землю, и Алька спокойно отрезал пирог и стёр границу. У одной из команд кусок прирос.

– Молодец, Алька! – заорали все в восхищении. – Давай ещё раз!

И Алька решил всех удивить. Он часто тренировался делать этот бросок ножа, с начала лета, так, чтобы никто не видел. И время пришло. С плеча. Алька метнул свой не совсем никудышный нож с плеча. И тот, послушный мастеру, смачно вошёл в землю по самую рукоятку. Алька резал пирог чужой команды, а народ вокруг чуть не плясал от этого зрелища. И вот уже пошла игра. А счастливого Альку уводили домой родители: уговор есть уговор.

Солнце склонялось к закату, небо успело потемнеть. Этой ночью Алька спал безмятежно, ни разу не проснувшись. Во сне он летал над своей любимой поляной и даже несколько раз взмывал высоко-высоко, чтобы разглядеть Землю, а в кармане его штанов лежал его раскладной нож.

Утро. Солнце с края занавески било в глаз. Ух ты, проспал. А что проспал-то? Пацаны все уже на речке, ему туда нельзя, торопиться некуда.

– Долго будешь разлёживаться? – донеслось из кухни.

– Щас!

Он вскочил с кровати, сбегал умылся и одеваясь вспомнил вчерашний вечер. Гордый собой, пошёл на кухню завтракать. Там стояли кружка молока, тарелка с гречкой и лежал кусок хлеба. Он налил в тарелку молока из кружки, быстро всё смёл, отпросился на улицу: «Около дома!» – и, не теряя времени, вышел на крыльцо. Если улица пуста, то она пуста. Никого не было. Планы пока не родились, и Алька решил зайти к соседке, тёте Насте, спросить, где Игоряха, а вдруг да дома? Постучал в дверь – соседка открыла:

– Здравствуй, Алька.

– А Игорь дома?

– Нет.

– А не знаете, где он?

– Волки срать на нём уехали, – тётя Настя шутила привычно и знакомо, поэтому Алька не обиделся. – Да на речке со всеми, где ж ему быть?

Алька развернулся и вышел снова на улицу. Осмотрелся, бросил взгляд на каменный школьный забор недалеко от дома и вспомнил про Ленку. И про аллею, куда она приглашала погулять и поиграть. Аллея – это ряд из десятка невысоких клёнов, с тропинкой вдоль них и парой скамеек. В мае они всем домом ловили там майских жуков. Днём в этом месте обычно никого нет. От дома недалеко, и Алька пошёл. Ленка сидела на скамейке. У неё не было привычных всем кукол и пупсиков. Ленка считала листья на деревьях.

– Считать умеешь? – спросила она.

– Умею до ста, – ответил Алька.

– После ста-то просте́нь считать, – сказала Ленка. – Смотри: сто один, сто два, сто три. Ну, в общем, добавляй везде в начале сто и будешь считать больше ста.

Алька остолбенел – это было так просто, а никто ему не сказал. Быстро в уме сосчитал до ста двадцати – получилось. Он зауважал Ленку.

– Давай играть в крестики-нолики, – предложила девочка.

– Я не умею.

– Я научу, – и стала чертить на песке возле скамейки квадрат с сеткой для игры.

Алька научился быстро. Играли азартно, забыв про время.

– Домой, обедать! – это звали Альку. Алька повернулся и сделал шаг к дому.

– До завтра, – сказала Ленка и побежала в другом направлении.

После обеда пацаны сказали, что на речку не пойдут, потому что скоро приедет Бабай. Бабай – это сказочная мечта каждого малыша и подростка во дворе. Старый татарин был менялой-старьёвщиком. Менял чудесные свистульки, надувные шары и трещотки на старые тряпки, рваную одежду. Его дело было рассчитано на то, что дети выклянчат у родителей хоть клочок тряпья или найдут где-нибудь за лето и сберегут до его приезда для обмена. Деньгами он никогда не платил. Имени Бабая никто не знал, да и не надо было никому. Приезжал он всегда на телеге, полной всякого барахла, которую везла лошадь. Самых маленьких в посёлке Бабаем пугали: «Вот скажу Бабаю – он приедет и заберёт тебя». Мать Альки ради такого праздника припасла ему какую-то старую кофту. Алька сбегал домой – кофта на месте. Вышел на улицу, сел на скамейку около крыльца и, болтая ногами, стал ждать Бабая, считая до ста девяноста девяти, а потом обратно, и так, пока из соседнего двора не показалась лошадь с телегой. Пацаны набежали кто с чем. Обмен шёл быстро, на ходу. Альке из-за малого ещё роста кто-то помог, и в руках у него оказалась заветная глиняная свистулька в виде соловья. Алька дунул в неё, и она громко и тонко запищала. Он бегал вместе со всеми около крыльца и свистел, пока кто-то из взрослых не сказал, что в свисток надо налить чайную ложку воды. Сделано. Чудесные переливы на разный манер полились из свистулек. Можно было даже заслушаться. Но тут вышли две-три старенькие бабки и, угрожая своими клюшками, велели всем убираться подальше.

Но свистеть уже надоело, и все разошлись по домам показать свои трофеи родителям и спрятать их понадёжней до подходящего случая.

Вечером пацаны затеяли прятки, но Алька как-то устал и пошёл домой. Ночью ему снились огромные крестики-нолики, в которые он старательно вписывал цифры больше ста. У него не получалось, а Ленкин голос всё время говорил, что это просте́нь.

Следующий десяток дней Алька выходил попозже и, дождавшись, когда во дворе все разбегутся кто куда, незаметно шёл в аллею. Там всегда на одном и том же месте сидела Ленка. Она никогда не играла в куклы, но всё время была чем-то занята. А когда появлялся Алька, начинала его чему-нибудь учить. Она научила его двум скороговоркам: про «ехал грека через реку…» и «Клару с Карлом». Потом она научила его ориентироваться, где север, а где юг. Потом они играли в новую игру: надо было успеть наступить на свою тень, пока она не сдвинулась, и Альке иногда казалось, что это ему удаётся. Потом она научила его играть в прятки со стрелками, и они исчертили этими стрелками всю окрестность школы. А в камень-ножницы они играли два дня. Шёл десятый день их знакомства. Они только что закончили играть в угадывание песни по мелодии, которую высвистывал один, а угадать должен был другой. Альке пора было домой, и Ленка вдруг сказала:

– А ты заметил, Алька, что пока мы играли, нам не помешал ни один взрослый?

– Ага, – сказал он. Он ещё три дня назад обратил внимание на то, что звуки со двора и от школы доносились до них, как сквозь стену, и фигуры людей вдалеке виделись слегка размыто. И даже один раз, когда мимо них прошёл какой-то взрослый дядька, показалось, он их не видел. Ленка тогда сказала: «Может, ему песка в карманы насыпать? Он всё равно не заметит». И они долго смеялись над этим дядькой.

– Таких мест, Алька, на Земле очень-очень мало, – продолжила Ленка. – Ты можешь запомнить это место, а можешь забыть. Оно всегда есть, и оно всегда Наше.

Так, по-взрослому, Альке ещё никто не говорил. Когда-нибудь Альке расскажут про Аватара, но сейчас…

Не удалось осмыслить сказанное Ленкой, голос матери вернул всё на свои места и снял вуаль. Алька побежал домой.

– Тебя кричали. Ты где был? – спросила мать.

– С Ленкой играл, – неожиданно для себя ответил Алька.

– С какой Ленкой? Нет у нас никаких Ленок, и в соседнем доме нет. Ты не слышала тут про Ленку? – спросила мать у бабушки.

– Отродясь здесь Ленок не было. Одни Зинки да Маринки, – ответила бабушка.

Алька обиделся и ушёл надолго умываться. Поел быстро и спрятался в своей комнате перебирать коробку с фантиками.

На следующий день он побежал на вчерашнее место, но Ленки там не было. Не осталось даже следов их прежних игр, аллея была выметена, а скамейки покрашены. Алька растерянно посмотрел по сторонам и, уже понимая, что он больше никогда не увидит Ленку, повернулся и побежал быстрее домой. Чтобы никто не успел рассмотреть на его лице слёзы обиды и какой-то запоздалой злости на себя самого за то, что не угадал расставания, потерял что-то невозвратное. Тихо зашёл в подъезд, добежал мимо второго этажа до чердачной лестницы, сел около неё и горюя задавил все слёзы в себе. Не хватало, чтобы кто-то увидел. Попыхтев ещё некоторое время и чувствуя, как с лица ушли остатки слёз, Алька прислушался – в подъезде, кажется, никого не было. С улицы доносились голоса пацанов.

Алька не спеша спустился и вышел на крыльцо. Рядом стояла кучка ребятишек.

– Алька, иди скорей сюда – пацаны из деревни и лагеря приехали.

Алька подошёл, потолкался среди всех и тихохонько сплыл домой. Дома удивились такому раннему приходу, а он, чтобы было меньше расспросов, с ходу сказал:

– Чего-то пацанов собралось куча возле дома. Праздник, что ли, какой?

– Праздник, не праздник, а лето кончилось – через два дня в школу. Наигрались, нагостились и хватит, – ответила мать. – Хорошего помаленьку. Возле школы весь двор вчера до вечера мели да скамейки красили для таких блондей.

И Алька понял, что Ленка не местная и её, наверное, тоже увезли куда-то родители. Обида, ещё сидевшая в нём, слегка отпустила. Он уже придумал, что увидится с Ленкой следующим летом, а может, даже зимой.

Альке до школы был ещё целый год, и он не испытывал никакого волнения по этому поводу. Взрослые говорили, что в школу ему хоть завтра – считать, читать и писать уже умеет даже лучше, чем для первого класса. Возрастом только не подходит.

Первого сентября утром, выйдя во двор, Алька остолбенел. Во дворе стояли с родителями и поодиночке все дети из его и из соседнего дома – и мальчишки, и девчонки. Парни постарше расположились в сторонке и негромко разговаривали. Но все, абсолютно все были умыты, причёсаны и одеты в костюмы и платья для школы. Сплошь на всех девчоночьих головах были завязаны огромные белые банты. Алька смотрел на этот праздник и с трудом узнавал вчерашних друзей-приятелей.

На него никто не обращал внимания. Ему ведь пока не в школу.

Но вот по какой-то неслышной команде все двинулись к школе. Она была недалеко – метрах в ста от Алькиного дома. Толпа пошла через ворота, а Алька ринулся было в обход, своими тропами.

– Ку-у-да пошёл?

Оказалось, что мать стояла у него за спиной и зорко за ним приглядывала.

– А ну, домой, нечего там тебе делать.

Не зная, возмущаться или нет, Алька послушно пошёл домой. Делать «там» ему и вправду было нечего, а двор сейчас опустел, словно вымер. Даже кошки и собака Найда попрятались от такого количества народа. Дома Алька переоделся и сел за стол рисовать. Рисовать он любил так, что иногда даже гуляние на улице пропускал, и пацаны не могли его докричаться. Об этом все знали и на Альку не обижались. Рисовал до вечера. На следующий день опять рисовал, потом читал сказки. Пару раз мать посылала в магазин за хлебом. Продавщицы Альку знали, знали, что он будет покупать и сколько денег у него в кармане. Сдачу всегда давали точно, потому что Алька в деньгах ещё путался, а обманывать его и потом иметь дело с Алькиной матерью или бабушкой никто никогда и ни за что не решился бы. Так пролетела ещё пара недель. Пацаны ходили в школу, Алька сидел дома. Пару мальчишек его возраста из соседнего подъезда он мало знал, летом их не было – отдыхали по деревням, а на сближение с ними Алька пока не шёл.

Через две недели заладили дожди с ветрами, и погода прояснилась, когда была уже вторая половина октября.

Алька погулял утром по двору, поиграл с Найдой и всё время пытался вспомнить какое-то слово, которое утром сегодня услышал случайно от родителей. Дома была бабушка, а родители уехали с утра в город. И Алька вспомнил, как утром, когда ещё валялся в кровати и притворялся спящим, он в тихом шёпоте родителей уловил слово «день». Слово как слово, но произнесено оно было не так. Начало интонации Алька уловил, но закончить её смог только сейчас, спустя пару часов. Ну конечно же, «день» – это «день рождения». Его день рождения.

Ну да, ведь скоро ноябрь, а в ноябре – его день рождения.

Альке будут дарить подарок, и родители уехали, наверное, что-то ему присмотреть в городе, давно уже об этом говорили. Или ботинки, или штаны с начёсом. Алька приободрился и даже на радостях сбегал домой и выпросил у бабушки кусок хлеба для Найды, покормить. Хлеб Найда слопала в один зевок. Потом он покидал голыши в воробьёв на проводах и загнал под крыльцо какую-то рыжую кошку. Он просто позволил себе небольшое баловство ради своего будущего дня рождения. Сел на скамейку и стал мечтать. Мечтать Алька любил. Сегодня он мечтал о том, как капитаном на корабле поплывёт куда-то далеко-далёко, открывать неизвестные острова. Страны-то открыты все, а острова – ещё нет. И обязательно будет сражаться с пиратами. Хотя, по правде говоря, Алька не видел ещё даже города. Поэтому в его мечтах город всегда отсутствовал, он его даже и представить себе не мог. Пока он так сидел, подошли вернувшиеся из города родители. Он поднял голову, а они стояли рядом и тихо смеялись над его задумчивым и глубокомысленным видом. В руках у обоих были какие-то свёртки и коробки с покупками, перевязанные бечёвкой. У одной маленькой коробочки часть перевязи была длиннее и болталась. Алька попросил её донести самостоятельно.

– Ну на! Хватай покрепче и держи! – разрешил отец.

– Пойдёмте домой – обедать пора, – сказала мать.

Вечером ему велели лечь пораньше: завтра, мол, недосуг будет. Алька-то думал, что ноябрь скоро, а он, оказалось, уже завтра.

Перегруженный мечтами о завтрашнем дне, Алька послушно пошёл в кровать и легко уснул.

***

В сон он не провалился, а влетел как никогда. Резвился над своей поляной и решил даже, что скоро можно будет подкрасться к обрыву над речкой и сигануть с него. Но это чуть позже. Сейчас же он был намерен отыскать свой дом, присутствие и близость которого всегда ощущал во сне. Алька уже давно знал, что он сейчас спит и времени у него столько, сколько он хочет, хоть сто лет, поэтому события не торопил и сам не спешил. Зато торопились другие, и поэтому Альке как-то быстро наскучило летать, и он пошёл в сторону от обрыва искать Свой Дом.

Через пару шагов под ногами обнаружилась тропка, идущая в направлении небольшого подлеска. Алька шёл по ней не спеша, прислушиваясь к росшему внутри ощущению верного направления. С краю подлеска близко к тропке стояли три огромные густые сосны, скрывавшие пространство за ними. Алька пересёк линию сосен и открыл рот от изумления. Совсем недалеко перед ним стоял Дом. Двухэтажный, под железной крашеной крышей, с крыльцом, дверью и окнами. На крыше установлены высокая печная труба и слуховое окно. Дом был красив, словно с картины, хотя никакой такой картины Алька отродясь не видел. И в своих полётах он не видел этого Дома. Но он точно знал, что это тот самый его Дом. Причём только его личный и ничей больше.

Алька подошёл к крыльцу, поднялся по ступенькам и открыл дверь. Вошёл, разулся. Внутри светло, хотя ламп видно не было – в Доме просто был свет. Альке показалось это удобным, и он больше не думал об этом. Небольшая прихожая с открытым арочным проёмом вывела его в зал. Диван, кресло, стол, пара стульев, окно и цветы на подоконнике. Красиво. На полу ковёр. Пол тёплый. Слева от арки вела на второй этаж лестница. А напротив виднелись две двери. Одна, прикрытая, вела на кухню. Алька точно знал, что там кухня. А во вторую, открытую дверь была видна комната. Из-за кухонной двери стали слышны еле различимые голоса – мужской и женский. Но Алька даже не загорелся любопытством. Голоса говорили так умиротворённо, почти бормотали, и вселяли такой покой, что Алька направился – сам или под действием этих голосов – в соседнюю комнату. Комната была пуста: только ковёр на полу и кровать у стены справа от двери. Дальше окно с видом в сад. Он вошёл, и на него вдруг стала наваливаться усталость. Такая, что просто валила с ног. «Просто прилягу», – подумал Алька и повалился в кровать. Накрыться одеялом сил уже не было. Алька уснул. Свет в комнате тут же погас, а дверь закрылась…

…Проснулся Алька в комнате и обнаружил себя не на привычной лужайке, а лежащим в своей кровати под одеялом. Вот только комната снова была его, да не его. Комната была какая-то серая, освещённая светом луны за окном, и двери из комнаты он не обнаружил. За окном возникло движение, и на Альку накатился страх. Страх давил на него так, что даже шевелиться было жутко. И вот к его окну снаружи подлетел кто-то. «Кто-то» – это потому что Алька чётко увидел огромную старушечью голову с неким грязно-коричневым тюрбаном поверх. Из-под тюрбана торчали длинные заплетённые в тонкие косы волосы. У старухи был длинный крючковатый нос и злые глаза, а вот ноги у неё отсутствовали, только голова. И эта голова давила с силой на стекло. Наконец, раздавила его и втиснулась в комнату. Глядя прямо на Альку, голова приближалась к нему и начала разевать свой огромный рот. Страх пригвоздил его к кровати, и вдруг внутри чётко прозвучала чья-то фраза: «Словно в кино».

«Словно в кино», – подумал вслед Алька и вдруг понял, что то, что он ощущал как страх, не было страхом. Это старуха тянула из него жизнь, а тело его сопротивлялось, и ум, пытаясь дать Альке команду бежать, создавал в нём страх, парализовавший его, потому что голова старухи двигалась быстрее, чем он соображал. «Словно в кино», – ухватился за фразу Алька, и страх ушёл. Медленно встав с кровати, шагнул навстречу голове, рот которой уже превратился в пасть с огромными зубами. Голова затряслась от предвкушения, и множество её мелких и длинных кос затряслись в такт движению Чудовища. Они напоминали Альке обрывки бечёвок, которыми накануне были перевязаны коробки с подарками на день рождения. «Хватай крепче!» – всплыли в памяти слова, и Алька схватил рукой за одну из кос и дёрнул что было силы на себя. «Хватай и держи!» – и он держал и тянул на себя за косу эту голову. И Чудовище завизжало. Завизжало так, что Алька остекленел. А Чудовище вдруг дёрнулось прочь от него в разбитое окно, наружу, и полетело куда-то вверх. Коса не порвалась, стала вытягиваться, пока не превратилась в нить для запуска змея. Нить гудела и вибрировала в руке Альки, как тогда, летом. Голова потащила Альку к окну, и он уже видел, как высоко вверх рванула она и как стала выписывать восьмёрки. Но неожиданно начала таять и пропадать. Натяжение нити постепенно слабело, Альку же в это время наполняла какая-то сила. Он вдруг ощутил себя неимоверно мощным и резвым. Тут нить словно растаяла, оставив в руке короткий обрывок обычной бечёвки. Алька же, ощущая собственную мощь, вдруг с места прыгнул в окно и за мгновение до прыжка успел заметить, как разлетелась в щепки оконная рама. Алька оказался за окном. Он никуда не упал и не полетел, а стоял на чём-то плотном, но неразличимом. Над ним ничего не было видно. Под ним – тоже. И вообще, там, где он стоял, не было верха, как не было и низа. Вокруг была одна сплошная светящаяся тёмно-серая бесконечность. Глазу зацепиться не за что, и только прямоугольник окна давал какую-то точку отсчёта. Но вот темень бесконечности под ногами Альки стала светиться сильнее и вдруг протянулась широкой дорогой далеко-далеко, насколько хватало глаз, и ему захотелось идти по этой дороге. Он занёс ногу и было сделал шаг.

– Стой, малец! Не делай так! – раздался неожиданный и спокойный голос из-за плеча.

Алька вздрогнул и повернулся. По ту сторону окна в комнате стоял дядька в свитере и подманивал его к себе ладонью:

– Рано тебе туда! Иди в дом. А то закроется окно и не успеешь.

Алька увидел, что и вправду проём окна уменьшается. Не быстро, но заметно.

– А ну, лезь в комнату, пока стена не заросла!

И Алька, не заставляя себя ждать, шустро полез обратно. Когда он встал на пол, никакого дядьки рядом не было, окно заросло, а дверь из комнаты оказалась приоткрыта. Алька выглянул в щёлку и увидел прежний зал. За спиной вдруг стало светло, он оглянулся и увидел комнату с ковром и диваном. Серая комната из сна исчезла. Вышел в зал и открыл дверь на кухню. Там за столом сидел дядька в свитере и напротив – женщина в платье.

– Здравствуйте! – сказал Алька. – А вы кто?

– Здравствуй, Алька! Ну, считай пока, что мы строители этого дома, а ты – заказчик.

– А голова старухи – это кто?

– Ишь ты – c места в карьер, – улыбнулся дядька, – лярва это.

– А кто…

– А вот баиньки пора, – перебил Альку дядька, и Алька, присев на скамейку с краю стола, уснул, положив под голову руку.

***

Утром он встал рано, выспавшийся и совершенно обновлённый. От ночных переживаний не осталось и следа. Умылся и вышел на кухню. Там бабушка готовила тесто для ватрушек и пельменей.

– Ох ты, горе моё, встал уже. Ну-ка, дай я тебя причешу! Во-от, теперь все девки твои. Да ты никак подрос, Алька? Какой-то ты сегодня рослый. На-ка вот тебе пирожок. С днём рождения тебя!

День начинался с ожидания праздника.

Конец первой сказки

Все маги в этой Реальности деревенские.

И они не решают вопросы

Эволюции Горизонтов Времени.