Читать книгу Пуля для тантриста - Ольга Александровна Коренева - Страница 3

Нельзя спорить с голой женщиной, она может одеться и уйти. Дверь скрипнула, но ему показалось, что это скрипнуло его сердце.

На зеркале она написала губной помадой: «Вампиры и оборотни боятся серебра и обсидиана». Прощальная записка.

Он не понял, что она имела в виду. Ну, да теперь это уже не важно. Остался только запах ее духов, цветочно-пряный, солнечно-соленый… Может, она путает понятия «вампир» и «тантрист»? Но он же ей сразу, еще при знакомстве, пояснил, что он – не просто так что-то, он тантрист, а это, короче, совсем другое. Так и сказал, прямым текстом.

Она улыбнулась, как ему показалось, понимающе. Или просто из вежливости? Так или иначе, она не спросила, что это значит. Все началось очень красиво. Он пригласил ее ни куда-нибудь в ресторан или бар, а к себе. Сервировал как в элитном доме – крахмальная скатерть, столовое серебро, японский сервиз. Ароматические палочки дополняли атмосферу благородства и возвышенности. Настоящий романтический вечер. И красивый интим.

У них все случилось сразу, и им было хорошо, не то слово, было просто потрясающе! Нежность, чувственность, счастье. Они стали встречаться каждый вечер, и не расставались до утра. Потом каждый мчался на свою работу. Зато выходные проводили вместе. И вдруг, когда был самый прекрасный, просто особенный, день, на пике чувств, она заговорила о свадьбе.

Свадьба?! Тантристу?! И вот тут-то стало ясно – она не понимает.

Он пояснил, что тантрические отношения – это чистый секс без завязок на какие-либо проблемы партнера, без узаконивания отношений, без всего этого. Она принялась спорить, доказывать что-то, он стал отвечать, распалился, и вдруг она умчалась. Но ключи свои не забрала, и его связку не отдала тоже. Так что оставалась надежда.

И тут он понял, что любит ее. Этого еще не хватало. Московский тантрист, член семинара, не должен «зависать» на этом. Только телесные игры, чувственность, и ничего другого. В этом – суть.

На следующий день его вызвали к следователю. Странно. Он пошел с непривычной тяжестью в душе, словно почуял неладное.

Его провели в кабинет. Кроме следователя, были еще двое в форме. Они смотрели на него с любопытством.

– В каких отношениях вы состояли с Белянчиковой Жанной Алексеевной? – спросил следователь, хмуро глядя ему в глаза.

– В близких, – выдал он.

– Когда вы в последний раз видели ее?

– Вчера.

– Вы ссорились?

– Ну, в общем, да, у нас была размолвка.

Он достал сигарету и смял ее.

– В котором часу вы с ней расстались? Как? Вы ее проводили до дома? Вы вошли в квартиру вместе с ней? У вас были ключи от квартиры убитой?

– Что? К-какой убитой? Жанну убили?

Он сжал в ладони сигаретные ошметки.

– Не прикидывайтесь. Вы обвиняетесь в убийстве Белянчиковой Жанны Алексеевны.

– Я ее не убивал! Да, у меня есть ее ключи, а у нее – мои. Но это еще ничего не значит. Она, может, не только мне свои ключи давала.

– А кому еще?

– Не знаю. Мало ли у нее друзей могло быть, она же знакомилась через инет, и возможно, не только со мной.

– Она найдена в своей квартире с ножом в сердце, а дверь была заперта снаружи. Вы ее убили, и спокойно ушли, заперев за собой дверь, – тяжело, словно камни, бросал слова следователь.

– При чем здесь я?! Может, она сама заперлась и покончила с собой, – вырвалось само. До него еще не совсем дошел страшный смысл фразы, произнесенной следователем. Он понял только, что его обвиняют. И стал защищаться. Инстинктивно.

– Повторяю, дверь была заперта снаружи.

– Я не убивал! Это мог кто угодно сделать, мало ли в инете всяких, она знакомилась ведь! Через инет знакомилась, понимаете!

– Ну, в этом мы еще разберемся. А пока, Шаповалов Андрей Викторович, подписка о невыезде, вот что. И не вздумайте!..

Он ошарашено вытаращился на человека в форме. В голове начиналась какая-то муть.

– А теперь идите. Идите, – повторил следователь, и посмотрел на него со скукой. – Идите же.

Он поднялся со стула в каком-то невменяемом, почти коматозном состоянии, и медленно двинулся к двери. На пороге обернулся, и произнес, с трудом ворочая языком:

– Женщина – изощренное создание, непредсказуемое во всем. Она способна и на бессмысленный суицид.

В сущности, это не он сказал, а что-то внутри него. Вырвавшаяся наружу фраза поразила его. Но следователя не удивила. Он снова поднял глаза на Андрея, взглядом выталкивая его за дверь.

Сумятица мыслей и эмоций не покидала его до ночи. Вне себя слонялся он по улицам, бродил по парку, домой пришел в полной темноте. Зажег свет. Спать не хотелось. Только сейчас до него стал доходить смысл случившегося. Он больше никогда не увидит ее, потому что ее больше нет. Она мертва. Ее убили. Кто мог ее убить? За что? Убить ее? Жестокий цинизм!!! Она этого не заслужила! Почему?!!

Вот здесь, в этом кресле она сидела в тот вечер, когда они поссорились, когда он заявил, что не может на ней жениться, потому что тантрист. Она распахнула глаза, спросила:

– Ну и что? При чем здесь это? Я ничего не имею против твоего хобби.

– Хобби?! – вскричал он тогда, – какое хобби, это позиция, это жизненное кредо! Ты хоть понимаешь? Хобби, это когда собирают марки или значки.

– Ну и что тут понимать? – удивилась она.

И тогда он сказал:

– Тантра – это наиболее древняя, дошедшая до нас система самосовершенствования, где энергия желания не подавляется, а сознательно используется для оздоровления, долголетия и духовного развития. Понятно? Это инструмент расширения сознания. Это глубокие сексуальные отношения, ничего общего не имеющие с семейной бытовухой и приземленными проблемами.

– Это что, магия какая, что ли? – усмехнулась она. – И ты веришь во всю эту чушь?

Он вспомнил выражение ее лица. И все, что они наговорили друг другу потом… И ее слова:

– Любовь – это как озоновый слой, о котором совсем не думаешь, пока он не улетучится…

И то, что он, с дуру, ляпнул в ответ…

Какой идиотизм! Как он мог говорить с ней так?! Только теперь он понял, что она ничего, совсем ничего не знала ни о нем, ни о тантре, похоже, что она и слова-то такого не слышала раньше.

Он должен был постепенно обучить ее всему. Сначала прочитать ей лекцию об этом. Видимо, она была девственно наивна в этом вопросе. Она была стихийно чувственна и искренне наивна. Это ему в ней нравилось.

Кажется, он влюблен в нее. В нее, Жанну, уже мертвую, но такую живую, и она живет внутри него, улыбается, прижимается к нему губами, целует… Бред! Ее уже нет на свете, окоченевший труп в морге, это не она…

Он стиснул зубы, застонал, и бросился ничком на тахту. В голове вдруг зазвучал ее голос:

– Оптимистом быть работа, пессимистом – смирение.

Когда она это сказала? Сказала когда-то. Неважно. Забыл. А сейчас вдруг вспомнил все, и фразу, и выражение лица, и тембр голоса, и повод, по которому это было сказано. Но именно сейчас эти слова спасли его от полного отчаянья…

Она была мудрая. А он вел себя как последний идиот. Талдычил ей про тантру. Какой бред! Зачем? Если бы не все это, не было бы ссоры, и она была бы сейчас жива! Вот бы вернуть все назад, в прошлое. В день их первой встречи тогда, у метро… В тот день, когда они гуляли по парку, болтали, и он пригласил ее в гости, и она согласились. А потом, после нахлынувшей страсти и нежности, она гладила его волосы и сочиняла сказку про любовь: « Куда уходит любовь? – спросило маленькое счастье у своего отца.

– Она умирает, – ответил отец. – Люди, сынок, не берегут то, что имеют. Просто не умеют любить!

Маленькое счастье задумалось… «Вот вырасту большим и стану помогать людям!» Шли годы. Счастье подросло и стало большим. Оно помнило о своём обещании и изо всех сил старалось помогать людям, но люди его не слышали. И постепенно Счастье из большого стало превращаться в маленькое и чахлое. Очень оно испугалось, как бы совсем не исчезнуть, и отправилось в дальний путь, чтобы найти лекарство от своего недуга.

Долго ли, коротко ли шло Счастье, не встречая никого на своём пути, только стало ему совсем плохо. И остановилось оно отдохнуть. Выбрало раскидистое дерево и прилегло. Только задремало, как услышало приближающиеся шаги.

Открыло глаза и видит: идёт по лесу дряхлая старуха вся в лохмотьях, босая и с посохом. Кинулось счастье к ней:

– Присаживайтесь, бабушка. Вы, наверное, устали. Вам нужно отдохнуть и подкрепиться.

У старухи подкосились ноги, и она буквально рухнула в траву. Немного отдохнув, странница поведала Счастью свою историю:

– Обидно, когда тебя считают такой дряхлой, а ведь я так ещё молода, и зовут меня Любовь!

– Так это вы Любовь?! – поразилось Счастье. – Но мне говорили, что любовь это самое прекрасное из всего, что есть на свете!

Любовь внимательно взглянула на него и спросила:

– А тебя как зовут?

– Счастье.

– Вот как? Мне тоже говорили, что Счастье должно быть прекрасным.

И с этими словами она достала из своих лохмотьев зеркало. Счастье, взглянув на своё отражение, громко заплакало. Любовь подсела к нему и нежно обняла его.

– Что же с нами сделали эти злые люди и судьба? – всхлипывало Счастье.

– Ничего, – говорила Любовь, – если мы будем вместе и станем заботиться друг о друге, то быстро станем молодыми и прекрасными.

И вот под тем раскидистым деревом Любовь и Счастье заключили свой союз никогда не разлучаться. С тех пор, если из чьей-то жизни уходит Любовь, вместе с ней уходит и Счастье, порознь их не бывает. А люди до сих пор понять этого не могут…»

Такая пронзительно грустная сказка. Он тогда не понял, к чему это она. Может, Жанна предчувствовала что-то?

Он лежал и вспоминал все, что она ему говорила. Она любила говорить притчами. Как-то рассказала про маленького паучка, который горит в страшном огне несбывшихся надежд. Он горит, зная, что ничего не может поделать. И огонь сжигает его. Пылающий его силуэт никто не видит. Он один. От отчаянья ему хочется кричать, градом катятся слёзы. В его глазах боль. Он загнан в угол. Он смотрит вверх, но видит только себя. Он пытается сделать последний судорожный вздох, но…

Значит, она и есть тот самый паучок…

И тут ему захотелось увидеть ее, срочно, прямо сейчас. Он никак не мог представить ее мертвой. Это какой-то бред, кто мог ее убить, кому это нужно? Может, кто-то другой был найден в ее квартире?

Он вскочил, накинул куртку, сунул ноги в ботинки, и помчался туда.

Ее дверь была опечатана. Он взломал сургуч, выбил дверь, и ворвался в коридор. Щелкнул выключателем. Пустота и тишина. Вошел в комнату. Странный запах. На полу мелом очерчен контур тела, которого уже нет. Нет… Надо мчаться в криминальный морг для опознания, мелькнула мысль. Он в каком-то ступоре стоял и смотрел на меловой контур. И не мог шевельнуться. Он словно оцепенел. И даже не оглянулся, когда послышался шум за спиной, и голос:

– Шаповалов Андрей Викторович, вы арестованы по подозрению в убийстве.

Его скрутили, на запястьях защелкнули наручники. Он не сопротивлялся. Только сказал:

– Может, не ее убили? Надо опознать.

– Уже опознали, ты зубы-то не заговаривай. Мы так и думали, что ты здесь, убийцу всегда на место преступления тянет.

Его вывели из квартиры, и пихнули в лифт. Все поплыло у него в глазах, так что не смог рассмотреть конвоиров. У подъезда парковалась милицейская машина. Его посадили сзади, конвой – по бокам.

– Что теперь со мной будет? – спросил он погасшим голосом.

– Сизо, камера предварительного заключения на 72 часа, потом суд, если оправдают – свободен, если нет – арест, – последовал лаконичный ответ.

Мент слева добавил:

– Сначала допросят дознаватели в Отделе Внутренних.дел.

– Можно вызвать адвоката, это по Конституции положено, статья 48.

– Да и без суда отпустят, ежели убийца найдется.

– Ага, сам придет, с повинной, – хохотнул конвоир справа.

– А что, бывает, – отозвался тот, что за рулем.

Конвоиры принялись перебрасываться шутками на этот счет, потом замолчали.

Путь до отделения показался Андрею бесконечно долгим и безжизненным…

Его провели по длинному узкому коридору в кабинет. Невысокий плотный следователь поднял на Андрея глаза, и окинул его ничего не выражающим взглядом. Через полчаса вошел прокурор, высокий, сутулый, с желтыми скулами. Он дал санкцию на содержание Андрея под стражей на время следствия.

Его допрашивали дознаватели в Отделе внутренних дел, трое суток он провел в КПЗ, потом его пихнули в Сизо. В КПЗ его поразило все – стена в виде решетки, лавка вдоль стены. Тамошняя братва его предупредила, чтобы был осторожен, так как под потолком в углу спрятана видеокамера, как раз напротив длинной скамьи вдоль стены, а монитор выведен в дежурку. Внизу, под видеокамерой, – сказали ему, – мертвое пространство, для нее не видимое, так что там можно покурить, если удалось заначить сигареты и зажигалку после обыска. Но у Андрея отобрали все – деньги, ремень. Хранители правопорядка его догола раздели и прощупали.

В КПЗ он впервые узнал, что значит это слово. Камера предварительного заключения, или – Обезьянник. Там он наслушался такого, что душа ушла в пятки. У кого-то оказалась газета, статью о случаях в Сизо читали вслух и смеялись. Андрей никак не мог взять в толк, что смешного вообще в этих ужасах. Энергичный мужичок с испитым лицом читал, мелко покашливая: «В столичном СИЗО-13 за последние 10 дней было совершено два убийства. Напомним, что в первом случае 4 июля в палате медсанчасти №258 психбольной 32-летний Дмитрий Кулешов ночью задушил майкой 60-летнего Олега Орлова, тоже страдающего болезнью психики и подозреваемого в контрабанде из Украины оружия (крылатых ракет и радиолокационной станции).

– Ха-ха-ха, а нейтронную бомбу он, часом, не потырил? – потешались зэки.

«Второй случай произошел в пятницу 13-го июля» – продолжал читать мужичок. – « В результате ссоры сокамерники 39-летний Олег Постников и 21-летний Виктор Кожемякин подрались вечером прямо в камере. Победил более молодой, забив старшего до полусмерти, а потом задушив. Убийство заметили не сразу. Сегодня стали известны эксклюзивные подробности первого убийства, наводящие на мысль, что удушение россиянина Олега Орлова могло быть не эксцессом по вине психа-соседа, а заказным преступлением (Кулешова при этом могли использовать "втемную"). Кулешова за его агрессивный нрав врач-психиатр СИЗО велел держать в наручниках. Но Кулешов, установлено проверкой, в 2.50 ночи, путем "вывертывания руки и расшатывания наручников" как-то ухитрился освободить правую руку!»

– Хо-хо-хо!!! Что за козлы пишут это! Расшатать наручник!!! Да наручник устроен так, что чем больше дергаешь рукой, тем сильнее он сжимается и пережимает вену, тогда наступает ****ец!

– Хе-хе-хе!!! Убийство заметили не сразу!!! Трупак в камере валяется, и его никто в упор не замечает!!!

– А как же он освободился от наручников? – подал голос Андрей.

– Просто, – ответили ему сразу несколько голосов. – Это же элементарно. Обычной скрепкой наручник открывается за несколько минут.

– А где же в камере взять скрепку? – не унимался он.

– Ой, ну ты даешь! В камере ж все есть, – просветили его. – Ну, чо там дальше пишут папарацци?

Чтение продолжалось:

– «Потом выломал кусок проволоки из кроватной сетки и ею открыл замок наручников, освободив левую руку. А уж затем тихонько (находившийся в палате третий больной, 38-летний Игорь Денисюк, ничего, по его показаниям, не заметил) задушил майкой Орлова. После чего опять влез в наручники и прикинулся спящим (а может, и впрямь заснул)…»

– Охо-хо-хо!!!

– Ха-ха-ха!!!

Продолжали потешаться в Обезъяннике.

Эти три дня в КПЗ были для тантриста пыткой. Потом был перевод в Следственный изолятор, допрос следока, каверзные вопросы и пугалки всякие. Небольшая передышка в камере с сидельцами, и снова допрос. И опять – камера. Кто-то из сидельцев советовал не колоться, кто-то – паровозом быть, то есть взять все на себя. Андрей плохо понимал происходящее, все было словно в мыльной пене. Видимо, включилась защитная система психики, и он превратился в какой-то полуовощ. До него доносились реплики, которые он перестал понимать. Слух различал слова, диалоги, но ощущение было, будто мозги плывут в густом тумане:

– Скажи спасибо, что тебя не сунули в секретную летающую тюрьму.

– Какая еще летающая тюрьма, он что, международный террорист?

– Эй, а что это такое? Это там, где ЦРУшники опыты над зэками ставят, что ли?

– Не-а, насчет опытов не знаю. Слыхал только про тюрьмы в самолетах. ЦРУ с террористами носится, как курица с яйцом, таскает их туда-сюда, дык ведь на территории восьми государств есть специальные секретные зоны, слыхали?

– Ну, об этом уже давно в инете шумят.

– Нас туда не запихнут, хе-хе, кому мы нужны-то…

– Не зарекайся, ничо не известно, в нашей стране все может случиться. Вот продадут нас ЦРУшникам заместо террористов, а чо?

Андрей на миг пришел в себя. Сизо напоминало тесный каменный мешок. Дощатые нары 2метра на 3 метра и на 50 см. Окошечко с тремя решетками 50 см на 50 см. И какой-то тощий тип, который терся рядом и все выспрашивал, за что посадили, как все случилось, и задушевно заглядывал в глаза. Но было в нем что-то неискреннее, нехорошее, в этом хмыре. Да его так и называли – Хмырь.

– Ты впервые здесь? – Спросил Хмырь с улыбкой. И, не дождавшись ответа, продолжал: – Ты хоть знаешь, что такое Сизо? Сизо – это следственный изолятор. Эти здания старые, построенные в основном в прошлом или позапрошлом веке, вот такие дома-динозавры. Могут и обрушиться, и тогда всех сплюснет как блины. Вижу, не вникаешь. Есть и тюрьмы старые, неизвестно, куда тебя сунут. Народу там битком, как сельдей в бочке, Спят стоя, грязища, вонища, эпидемии всякие. Вши и язвы, кожные болезни, туберкулез, сифилис, спид у каждого второго-третьего. Понял теперь, что это и как это?

Андрей молча кивнул.

– Иногда лучше сознаться, чтобы срок скостили. Явка с повинной всегда хорошо, менты не любят морочиться с нераскрытыми «делами», зачем им «висяк»? Сам пойми.

Андрей опять кивнул.

– Во, читай, я тут нашел обрывок газетенки, – Хмырь сунул ему под нос газетную страничку, и сам принялся читать вслух: – «Как сообщает РИА Новости, заключенных содержали в камере, окна которой были загорожены металлическими щитами, а температура летом достигала 50 градусов. На 70 человек приходился один туалет… Заключенные испытывали нечеловеческие страдания…", и так далее. Ну и как тебе это?

Андрей молча пожал плечами.

– Я тебе еще про изнасилование не прочел. Знаешь, что это, когда мужика вся камера «опускает», 70 человек тебя в задницу трахнет, что от тебя останется?

– Да, парень, верно он те грит, – послышалось с нар. – Во, я тут анекдот вспомнил: « В СИЗО два зэка в камере сидят. Одни грит:

– Завтра к нам третьего подсадят. Давай его опустим?

– А как?

– Очень просто. Я буду его муж и буду иметь его по ночам. А ты будешь любовником, и будешь иметь его днем, когда меня на допросы потянут.

– Ну, давай.

На следующий день кинули в камеру третьего – громилу два на полтора.

Старожилы притухли, а тот и грит им:

– Значит так, будем играть в дочки-матери. Я буду ваш строгий папочка, а вы мои непослушные дочурки. А воспитывать я вас своими методами… »

– Ха-ха-ха-ха!

– Ха-ха!

Заржали со всех сторон.

Андрею жутковато стало от всего этого, и уж совсем не смешно.

– А ты чо не ржешь? – спросили его. – Чо, совсем притух? Кстати, ща оформим тебе лежанку. Твоя будет, блин, сверху, в третьем ряду, вон та, – кивнул в угол чернявый узколицый зэк с ушами как у нетопыря. – Можешь лезть. Чо торчишь как мозоль на пятке.

Андрей молча вскарабкался на верхнюю полку. Его бил озноб. Он накрылся ветхим тонким одеялом. Подушка была плоская, жесткая, и воняла. Впрочем, воняло все вокруг, воздух в камере был плотный, влажный, густо насыщенный испарениями мочи и пота.

Принесли похлебку в жестяных мисках и чай в кружках. Есть ему не хотелось, подташнивало. Он не спускался с нар, лежал трупом. Его порцию съели другие.

Ночь казалась бесконечной и мутной. Слышалась какая-то возня. Что-то происходило в камере, шла своя, непонятная ему, жизнь. Андрею было безразлично. На нижних нарах слева тихонько завыли:

– Я спросил у ясеня-а,

Где моя любимая-а…

Сверху проворчали:

– Не ответил ясень, ибо не было ещё в нашем роду придурков, болтающих с деревьями.

– Эй, заткнитесь, уроды, ща порву всех! – прикрикнули справа.

Сутки сливались в единое месиво. В одну из ночей Андрей почувствовал, что кто-то лезет к нему на нары. Горячий шепот в лицо, несвежее дыхание, и потные ладони скользнули за пояс его джинсов. Тантрист отшатнулся, ударившись спиной о стену, и отпихнул чужое тело.

– Тихо, не дергайся, – шепнул гость, наваливаясь на него. – Будь проще, не противься, тебе же лучше будет. А Хмыря не слухай, он «наседка», ментовская подстава. Держись меня, я те помогу. Да не рыпайся ты, не боись, не трахну я тебя, если не хошь, просто поглажу. Ничо я те не сделаю, не боись ты меня.

– Отвали, блин! – рыкнул Андрей и с силой толкнул чужака.

Тот чуть не слетел с койки, но удержался, и снова полез на тантриста, продолжая сипло шептать:

– Ну не шуми ты, дуралей. Грю же те, могу помочь, вытянуть тебя отседа. А то как по статье загремишь, так тя в камере семьдесят горилл на хор будут ставить, чо от тя останется тогда, а? Смекай, включи соображалку-то. А я тя не трону, пра-а. Да не дергайся ты, уймись уже.

Андрей, ослабший от стресса, голодовки, от всей этой жути и духоты, никак не мог вырваться от назойливого гостя. Вскоре он почувствовал, что теряет сознание.

– Вот так-то лучше, – горячо шептал тот, лаская его. – Все нормально, парень, я тя выручу. Познакомимся, что ли, меня кличут Шифер. Я всегда сверху ситуации, потому и шифер. А про тя тут все уже известно, и кликуху тебе дали Тантрист.

Но Андрей этих слов уже не воспринимал.

Очнулся он оттого, что его скинули с нар.

– Эй, ты, Тантрист, тебя правила что, не касаются, да? Ты у нас белая кость, что ли? Давай на прогулку, на выход, шевелись.

Он с трудом поднялся и поплелся вслед за зэками. Длинный коридор с затертым линолеумным полом, решетки, узкий двор, обнесенный высокими стенами. Он с трудом передвигал ноги. Дневной свет казался резким и холодным. Потом – снова коридор и камера. Ему казалось, что попал в Ад, и это будет длиться вечно.

Вечером, после ужина, в камеру втолкнули новенького. Это был высокий плотный мужчина с лицом, напоминающим блеклую массу пластилина, из которого дети неудачно пытались слепить морду динозаврика. Уши торчали, как большие пельмени, в левом была булавка вместо серьги. Он был в наручниках. В камере его сразу узнали и притихли. Шифер шепнул на ухо тантристу:

– Ну, теперь что-то будет. Кому-то, ой, хана придет. Не зря его к нам сунули.

– А кто это? – спросил Андрей.

– Это Змей. Он буйный. Потому в наручниках. Его менты подсаживают, когда кого убрать надо. Дают наводку, и – вперед. Он псих. Сегодня у нас будет трупак.

– Как это, сама милиция такое творит? – удивился Андрей.

– Ну да. Ты чего такой наивный? Кто-то на воле заказал кого-то, может, вину свалить надо, либо свидетеля убрать, либо счеты свести. Заплатили ментам, и концы в воду. Нет человека – нет проблемы, как говорится. Это ж обычное дело.

Змей подошел к нарам, присмотрелся, и выбрал нижнюю постель в центре. Он скинул на пол чужие тряпки, и расположился.

– Это моя шконка, – заявил он.

Никто не возражал. Хозяин тряпок осторожно подошел, собрал свои вещи, и молча переместился на верхние нары. Там он обустроился, и уже не слезал.

Все тихо расползлись по своим углам. Андрей забрался на свою лежанку, натянул на голову тонкое грязное одеяло, и уткнулся лицом в стенку. Его опять трясло, холодный липкий пот выступил по всему телу, веки опухли и стали тяжелыми, в висках стучало.

– Харчи тут вкусные? – нарушил тишину Змей.

Ему ответили не сразу.

– Не-ет, бурду приносят, и мало, голодаем. Харчей, можно сказать, нет, – ответил кто-то мрачным тоном.

– Ну это для вас нет, – отозвался Змей. – А для конкретных пацанов сюда все приносят… Уважают.

Он поднял к лицу руки в железных браслетах, и выдернул из уха булавку. Поковырялся булавкой в наручниках, открыл их, и стряхнул на пол. Потом принялся энергично растирать запястья. Закончив это дело, стал разглядывать сокамерников. Повернулся к зэку на соседней лежанке, спросил:

– Что-то не могу купола на твоей наколке посчитать… какая ходка уже?

– Четвертая, кажись … – ответил тот, потирая шею.

– Сурово. Уважаю. Анекдоты какие знаешь, ну?

– Знаю, тюремные.

– Рассказывай, – коротко приказал Змей.

– Ладно, слушай сюда. Сидят в камере, значит, убийца, наркоман и медвежатник. Убийца говорит: «Мужики, я ща охранника грохну, и свалим отседа!» А медвежатник ему: «Погоди лучше, я ща ключи сделаю, и свалим отседа!» А наркоман грит: «Да вы чо, охренели совсем? Грохну, ключи сделаю… Ща курнем и улетим отседа!!! Все просто!»

– Хм, прикольно, – пробурчал Змей. – Но не смешно. Мне б чего поблагороднее, что ли, про волю и баб.

– Ну, могу и про благородных баб. Идет пожилая дама по проспекту и обеими руками шляпку придерживает. Проходит мимо пожилой джентльмен и говорит: «Вы бы, мадам, лучше юбку попридержали, а то все обозревают ваши интимные подробности». «Ну», – отвечает дама,– «во-первых, у меня руки заняты, я шляпку держу. А во-вторых, моим интимным подробностям уже 80 лет, а шляпку я только вчера купила».

– Ха, хороший анекдотец, приятно слушать, – одобрил Змей. – Такие я люблю, благородные. А теперь я о себе расскажу почти анекдотичную историйку, которая случилась. Вспомнилось вдруг, по ассоциации. Это в Черновицкой тюрьме, зимой, вахтенный офицер решил поучить меня уму-разуму. Утром меня должны были доставить на суд, я приготовился, помылся, побрился, а меня всё не забирают. Я уж и попкаря, ну, в смысле, сержанта, который ходит по коридору вдоль дверей камер и заглядывает через глазки внутрь, его, значит, подтянул, а он мне – "раз не идут, значит не надо". Ну, такое дело – спешить мне вроде как особо некуда, разделся, лег спать. Бывает такое, что суды переносят, это дело обычное. Часов в 11 кипиш – немедленно, уже, бегом, на суд. Ребят обули конкретно, за то, что они прощелкали. Суд собрался, прокурор – а подсудимый отсутствует. Я же пока проснулся, умылся, оделся – время идет, вахтенный стоит в дверях, слюной брызжет. Я тоже начинаю на них орать – к тому времени я уже был наглый зек, на себя наезжать не позволял. После суда вечером возвращаюсь в родную тюрьму, конвой, как обычно, определил в стакан и уехал. Тут появляется тот самый вахтенный, и снова начинает орать, что, мол, из-за меня он выговор получил. Я, конечно, тоже не молчу – был бы виноват, понятно. Разводит остальных зеков по хатам, а меня оставляет в стакане со словами, что ты тут у меня сейчас погреешься, у меня, мол, есть два законных часа, которые ты можешь находиться в боксе. Продержал, козел, действительно один час пятьдесят пять минут. За это время промерз я, конечно, основательно, до костей и их мозга – отопления там нет, температура почти как на улице, одежды зимней тоже – костюм, рубашка, туфли, подвигаться или поприседать возможности тоже нет, – стакан размерами точно, чтобы только стоять можно было. Но ничего, отогрелся потом, чифирьком кровь разогнал, даже насморком не заболел. Вот так. А теперь спать хочу, и чтобы тихо тут, не храпеть и не шуметь. Ша. Понятно?

В этот момент снаружи послышался приглушенный шум, голоса. И Андрей различил слова:

– Тут есть нужный экземпляр. Подходит по вашим параметрам.

Дверь отперли, и в камеру вошли начальник, контролер, охранник, и двое в штатском.

– Шаповалов, к следователю, – скомандовал контролер.

Тантрист удивился, странно ему показалось, что к следователю вызывают ночью. Он слез с лежанки и, полный нехороших предчувствий, пошел к двери.

Его провели в кабинет начальника.

– Садись, Шаповалов, – сказал высокий худощавый тип в сером костюме. – Долго говорить не буду. У тебя есть выбор. Либо тюрьма, либо участие в закрытых экспериментах. Это засекреченная лаборатория, изучаются особенности человеческой психики. Ты, как нам известно, уже знаком с системой самосовершенствования, занимался медитативными практиками, развивал способности, ты нам, возможно, подойдешь.

– А что это за эксперименты? – спросил тантрист.

– Примерно то же, чем ты занимался. Вроде медитации, но посложней.

– Он еще спрашивает, – гмыкнул начальник. – Ему волю предлагают, а он спрашивает, разборчивый какой!

– Я согласен, – быстро произнес Андрей.

– Подпиши вот здесь, – ему протянули бумагу, и он, не читая, поставил свою подпись в нескольких местах, где ему указали.

– Все, порядок. Забирайте, – ухмыльнулся начальник.

– Счастливо, тантрист, – сказал контролер, и, когда Андрей проходил мимо, очень тихо добавил: – тебя продали, дружище, ты товар.

Эту ночь он провел на воле. Его накормили весьма хорошим ужином. Он спал в комнате с нормальной мебелью, на полу был пушистый ковер, постель его была мягкая и свежая. После страшных ночей в камере он, наконец, уснул, и проспал сутки. Его не тревожили. Несколько дней он только и делал, что спал, ел, гулял по оранжерее, смотрел телик. Словом, приходил в себя. Потом его повели в большую залу, и познакомили с участниками предстоящего эксперимента. Но ему было все безразлично, он никого не разглядывал, имен не запоминал. Начальником группы был худощавый, один из тех, которые купили его в тюрьме. Его Андрей запомнил: узкое лицо с впалыми щеками и квадратным подбородком, длинные брови под прямым углом, как полуквадраты, узкие глаза, квадратные плечи. Звали его Артем Григорьевич.

Потом были разговоры, рассуждения о тонких мирах, о трансцендентальной медитации, о телепортации во времени и пространстве, и так далее. Его к этому и готовили. Изучали реакцию его организма на различные препараты, делали всевозможные анализы, проводили тренинги, проверяли его на наличие парааномальных способностей, и так далее. Ему было все равно. Полное равнодушие ко всему. Он напрочь потерял интерес к жизни…

Но в тот день было все иначе. Он почувствовал, что силы возвращаются к нему. После занятий на тренажерах и контрастного душа, он с аппетитом поел. Потом вместе со своей группой прошел в учебную лабораторию. Это была просторная зала, вдоль стен стояли столы с приборами, улавливающими энергетику участников эксперимента. Всем надели на левую руку массивные браслеты, начиненные электроникой. В центре зала, в кресле, расположился Артем Григорьевич, остальные уселись прямо на ковер.

– Итак, продолжим занятья, – произнес Артем Григорьевич, и окинул взглядом группу. – У нас тут появились новенькие, так что кое-что придется повторить.

Он нахмурился, обвел глазами зал, задерживаясь на столах с приборами, и медленно продолжил:

– Существует Веер миров, помимо нашей Вселенной, что и является сейчас предметом нашего изучения. До нас в настоящее время доходят косвенные сведения об их существовании. Эти миры существуют зачастую параллельно нашему физическому миру и могут отличаться пространственно-временными координатами, то есть могут отличаться количеством измерений, направлением времени, пространством. А также существуют миры, в которых, судя по некоторым нашем наблюдениям, не существует ни пространства, ни времени.

Он замолчал, закинул руки за голову, и глубоко потянулся.

– Часто принято объединять все параллельные миры в один единый Веер миров, – продолжил он через несколько минут. – Чаще всего границы между мирами не существуют, они просто, видите ли, все дело в том, что находятся они параллельно друг другу, не соприкасаясь между собой.

Иногда происходит и так, что параллельные миры могут проникать один в другой. Да, периодически случаются такие накладочки, происходит это, да. Есть миры, в которых преобладает Хаос, но существуют и такие в которых доминирует Порядок. Нельзя противопоставлять эти миры друг другу, они ведь существуют параллельно, не соприкасаясь и не враждуя. Более того, рядовые обитатели этих миров даже не подозревают о существовании друг друга.

Он встал с кресла и принялся молча прохаживаться по зале. Потом снова заговорил:

– Издревле существовала возможность перемещения по Вееру миров. Чаще всего этим пользовались Посвященные для своих целей. Долгое время эта возможность, так же как и сами цели, держались в тайне. Общеизвестно, что в Веере миров существует сеть каналов, которые связывают их друг с другом. В данном случае речь идет о возможности путешествовать по параллельным мирам с помощью лестницы Шаданакара.

Он бродил по зале как маятник, потом вдруг остановился, и продолжал:

– Существует мнение, что Шаданакар по своей структуре напоминает черную дыру, что не мешает ему быть живым существом, обладающим сознанием. В каждом мире существует несколько стационарных входов-выходов в Шаданакар. Считалось, один из входов в Шаданакар, находится в Шамбале, и посвященные многих тысячелетий различных рас Земли пользовались им.

Он резко взъерошил себе волосы на затылке, и сел на ковер.

– Шаданакар – это лестница между мирами, в которую можно войти, но это не значит, что из нее можно выйти, – заговорил он снова. – Чтобы пользоваться этим коридором между мирами, нужно знать, во-первых: куда ты хочешь попасть, во-вторых: иметь достаточно высокий уровень духовного развития и мастерства. Этот уровень должен быть сопоставим с уровнем духа Ангела.

– Я не верю во всякие там Шаданакары, – громко сказала девушка слева от Андрея. Она была худенькая, коротко стриженная, бледная, с кошачьими зеленоватыми глазами. Широкая плотная футболка на ней была линялого серого цвета.

Артем Григорьевич резко замолчал, бросил на нее ироничный взгляд, и произнес:

– Ну, во-первых, обращаться ко мне надо по имени, или, если вам это трудно, зовите меня Мастер, Учитель, в конце концов. Понятно вам, девушка? И орать так не надо.

Во-вторых, да будет вам известно, и всем остальным, кто не в курсе, что Шаданакар существует помимо того, хочешь ты того или нет, веришь ты в это или нет. И ему все равно, что ты по этому поводу думаешь.

Относись даже к тому, чего не знаешь, с уважением, ибо помни, что твои мысли даже в нашем мире материальны и могут работать как на тебя, так и против тебя.

Итак, продолжаю. Чтобы войти в Шаданакар, необходимы только две вещи: Первое – иметь возможность для набора и управления энергией. Второе – Абсолютный контроль своего сознания.

Но даже если ты этого не имеешь, ты все равно можешь войти в Шаданакар, если знаешь, где находится вход, – продолжал он развивать свою мысль. – Шаданакар – это ничто. Это большое ничто. Но это большое ничто описывается определенными законами, которые ты должен знать.

Он снова встал и принялся разгуливать по зале.

– Чтобы войти в коридор между мирами, ты должен абстрагироваться от своего тела и от своего сознания полностью. После этого ты должен трансформировать свое тело в чистую энергию, которой ты будешь управлять. Когда ты это сделаешь, ты автоматически окажешься в Шаданакаре.

Оказавшись в лестнице между мирами, отключи свое сознание, позаботившись предварительно о том, что не включилось твое подсознание.

И, наконец, чтобы выйти оттуда целым и невредимым в том месте, которое тебе необходимо, надо сосредоточься на нем, создав его яркий мыслеобраз.

Вот этой практикой мы и будем сейчас заниматься. К этому вас и готовит наша исследовательская группа. Перед перемещением в другое измерение каждому из вас будет имплантирован под кожу специальный датчик. Такой маленький чип. Кое-кому он уже имплантирован. Некоторая информация о нашем мире у вас может стереться из памяти.

– Да что же это такое! – вскричала стриженная девушка. – Это произвол! Не хочу! Выпустите меня отсюда! – она вскочила на ноги и бросилась к двери.

– Что, снова в колонию захотела? – остановил ее властный голос Мастера. – Садись и запоминай. Как тебя звать-то, баламутка?

– Крыска-Лариска, – буркнула она, возвращаясь на место.

– Оно и видно, – усмехнулся Мастер. – Ну, мы отвлеклись. Итак, Параллельные миры многовариантны и разнообразны. Это не всегда связано с нашим представлением о мире вообще и о жизни в частности. Чаще всего они противоречат нашим представлениям о сущности вещей и определениям пространства.

Помимо параллельных миров с иными физическими характеристиками и пространственно-временными координатами существуют также так называемые параллельные многовариантные миры. Иногда их называют искаженные миры.

Описать эти миры можно с помощью сравнительного анализа вероятностного развития истории. Впрочем, это не все искаженные миры, а только малая часть из них.

Он подошел к креслу и мягко опустился на него, не переставая разглагольствовать:

– Можно рассматривать искаженные миры как участок Вселенной, работающий в качестве противовеса Хаоса законам логики и порядка.

Искаженные миры – это не Ад и не нижний астрал. Часто среди вероятностных миров Искаженного мира один мир может быть очень похож на другой, кроме какой-нибудь одной частности, может быть двух частностей и так далее. Точно так же один мир совершенно не похож на тот, в котором живем мы, во всем кроме чего-либо похожего, и так далее.

Он повернулся вместе с креслом и сбил ковер возле себя.

– Я хотел бы привести пример одной встречи, произошедшей в прошлом веке с князем Вяземским.

Однажды вечером он вернулся домой после бала, и обнаружил у себя в кабинете… себя самого, сидящего за столом и что-то пишущего. Он заглянул через плечо двойника и посмотрел на то, что он писал, после этого он потерял сознание. Этот листок Вяземский сохранил до своей смерти, в этом листке предсказывались многие события, которые позже произошли у нас в стране, включая Октябрьскую революцию. Кроме того, известно, что он писал об этом царю.

Это один из примеров встречи с двойниками из параллельных миров.

В мае 1828 года в Нюрнберге полиция поймала странного шестнадцатилетнего парня. После долгого расследования выяснилось, что этот человек, получивший имя Каспар Хаузер, имевший самые невероятные привычки и способности, до появления в Германии жил в мире, который совершенно отличался от земного.

Он достал большой полосатый платок и громко высморкался. Андрея удивили размеры и расцветка платка, он был ярко оранжевый. Еще больше его удивил рисунок. Почему полоска, а не стандартная клеточка? – подумал он.

– В параллельных мирах время может не соответствовать нашим представлениям о нем, – витийствовал Мастер. – События могут сменять друг друга быстро, медленно, или же вообще не меняться, а все может двигаться по кругу…

– Учитель, а вот вы в прошлый раз говорили про Хронодендрит, если я правильно расслышал это слово. Я понял, что это – разные сценарии одних и тех же событий в параллельных мирах. Это что же, значит, если в нашем мире Сталина отравили, то в другом, значит, он может…

Андрей оглянулся на говорившего.

– Стоп, стоп, стоп, – прервал его Мастер. – Об этом потом. В следующий раз. А сейчас некоторые из вас перейдут в медитационную залу. Остальные – на тренажеры. Кое-кого будут готовить к перемещению.

***

Очнулся он в лесу. Измотанный так, словно скалы двигал. Память медленно возвращалась. Вспомнилось… Да, так и было. Раненный медведь-шатун, истекающий кровью. Мороз такой, что птицы на лету замерзали и падали. Он, изнемогший от холода и голода, находил и ел замерзших пичужек, грыз обледенелую кору деревьев. Потом жил в логове умирающего медведя. Добил его, разделал на части, этим и питался. Одежда превратилась в лохмотья. Как-то нашел он в прогалине замерзшего насмерть охотника, снял с него все, что было, оделся…

Он медленно входил в местную жизнь. Странное это было место. Тут не было разговоров ни о политике, ни о правительстве, никто не упоминал о царе, не говорили даже о времени. Здесь не было такого понятия, как история. Никаких тебе исторических событий. И время здесь текло по-особому. Слово «год» никто не понимал. Естественно, не отмечался Новый год, не было летоисчисления, а были лишь дни, недели, месяцы, и соответствующие числа. Месяцев было очень много, и все они имели свои имена, похожие на собачьи клички. Все это казалось загадочным и совершенно необъяснимым.

Он не стал ломать над этим голову, а погрузился в воспоминания. Вспомнилось, как он скитался то с нищими, то с паломниками, ходил по монастырям, по угодьям. В больших поместьях кантовался вместе с каликами перехожими. Как ехал с обозом, напали разбойники, ему удалось убежать, затеряться в лесу… Так вот почему он здесь!

Тут он почувствовал, что снова теряет сознание… Так уже было с ним несколько раз…

Жизнь порой делает невероятные виражи! Андрея, полубеспамятного, подобрали местные охотники, и привезли в поселок. Его выходила знахарка. Потом он жил при монастыре паломником, работал и молился истово, принял монашество. Он полностью отрекся от прошлого, приняв его за дьявольское наваждение, и вычеркнул из памяти. Его психика так и не смогла принять того, что он скакнул во времени на несколько веков назад, да еще в непонятное пространство. Наваждение – это было понятнее. Он смог приспособиться к размеренному укладу монастырской жизни. Времени было предостаточно, он занимался изучением иноземных языков, и вполне успешно. Его монашеское имя было Макарий.

В эту ночь ему не спалось. Птичий гомон смущал душу и волновал сердце. Работа над переводами книг в монастырской библиотеке утомила. Отец Макарий вышел во двор, вывел коня, оседлал его, и пустил медленным шагом за ворота. Глазами пил он едва различимые в предутренней мгле очертания реки.

На противоположной стороне займища послышался колокольный звон. Стая уток с шумом опустилась на плес меж густых зарослей камыша.

Он соскочил с коня, и пустил пастись стреноженную животину в понизовье, где догорал ночной костер. На половинном бревне у огня сидели два монаха – Василий и Афанасий. «И до полного рассвета братья не скажут друг другу ни слова», – подумал отец Макарий. – «Да и зачем? Ведь каждый из них понимает другого: ибо в молчании есть Слово. Что-то грядет важное. Оно где-то рядом, но не выказывает себя…»

Макарий медленно прошел через луг, вдыхая густой свежий воздух, и остановился возле голубятни. Из клетки повыскакивали наземь турманы, чтобы подкрепиться просом и водой. А желтохвостый, с золотистой головой, голубь-кукун взлетел на плечо Макария. Монах взял птицу в руки, погладил от головы до хвоста, а затем резко выбросил голубя в утреннюю высь. Захлопали щелчками крылья кукуна.

В луговых окрестностях слышался стук кузнечного молота – в монастырских мастерских шла работа.

Над бугром громко хлопали крыльями турманы. С самых дальних высот они садились на хвосты и кубарем вертелись вниз, потом делали еще несколько кругов, и заново вели игровую круговерть… Макарий, запрокинув голову, наблюдал за птицами, всматривался в неизъяснимую глубину предрассветного неба, и какие-то смутные мысли тревожили его. В памяти всплывали странные образы, слова, имена. Временами вдруг начинало казаться, что имя его – Андрей, имя из нереального прошлого, и что когда-то с ним была женщина, и звали ее Жанна… Макарий встряхивал головой, и начинал креститься, читая псалом 90-ый. Потом он клал поклоны, и все проходило.

До утра он успел вернуться в монастырскую библиотеку и закончить перевод. Тут его позвал Афанасий, попросил помочь в деле. Оседлали коней, выехали в луга. Вдали чернел мост через реку. Подъехали. Мост был широк, слева перила чуть покосились. Кони глухо стучали копытами по отсыревшим доскам. Припустили мелкой рысью. Вот и замостовые холмы позади. Проехали поля со спелыми колосьями. Луга золотились звездчатыми мальтиками, синели васильками.

И вот уже монахи в просторных хоромах гостевого дома. Василий был уже там. Он принимал отчет у крупного, широкоплечего, с черной окладистой бородой, мужика. С ними был еще люд, среди них Макарий узнал Матвея – свояка той знахарки, что вылечила его.

– Спаси Господи всех, рад видеть, – поздоровался Макарий, поклонившись.

Ему ответили тем же.

– Здорово всем, Бог в помощь, – произнес с поклоном вошедший Афанасий. – Вот пришли и мы.

Василий что-то записывал в учетную книгу, и передавал мешочки с образцами семян монастырскому зерноведу. Тот мял мешочки в руках, обнюхивал, щурил глаза. Затем открывал мешочек, доставал горсть семян, и обсасывал их, жевал, что-то бормоча себе под нос, оценивал. Потом высыпал содержимое мешочков в свои меченые туески. Каждая новая зерновая упаковка имела свои холщовые бирки, на которых зерновед что-то записывал древесным углем.

– Казанское, булгарское, башкирское, ярославское, нижегородское… – определил он. – А это откудова семя?… А-а, увекское…А-а, бухарское… Не торопи меня…

Он потеребил свой крупный, словно редька, нос, пожевал воздух обветренными губами, и повторил:

– Не торопи ты… Откудова, говоришь, сии зерна? Колундинские! Еще где такие места есть? На Иртыш-реке? Чего мало-то?

– Да недавно сажать начали. По осени.

– Как сказал? По осени сажают? Чудно, чудно. Еще осенние семена есть?

– Угу. Из Персии. Горные талышские хлеба.

– Это дело, дело… Ух, ух! Много персидского зерна!

Вдруг Архип вырвал из рук зерноведа мешочки с персидским зерном и воскликнул:

– Сии дьявольские зерна! Из них пьяные хлеба выходят!

– В самом деле? – пробормотал удивленный зерновед.

– Слыхал я в молодости про такое, но ни разу не видывал. Ну-кась, поглядим, – сказал Матвей, и зачерпнул горсть злаков из мешочка с пьяной пшеницей. Поднес ладонь с зерном к распахнутому настежь окошку, и долго рассматривал.

Потом проговорил:

– Этакая вот штука! Зерна крупные, но с грибком, и более половины из них семя-плевелы. А мы пшеничку-то просушим, да и отделим плевела от зерен.

– Нет! Всю пьяную пшеницу нужно уничтожить! – вскричал Архип. – Упаси Господь, доберутся до чертова семя окрестные крестьяне, дуреть будут!

– Ах, Архип! Того ты не знаешь, что по суходолам давно мы по весне плевела сажаем. А ведомо тебе, что животина от пьяной пшеницы становятся страшнее волков? Вот тут и призадумайтесь! Кони, овцы, козы, буйные, кусачие…Сии злаки от врагов могут быть как страшное оружие! – произнес мужик, которого Макарий не знал.

Он запустил пятерню в свою курчавую бороду, и прищурился.

– Оружие, говоришь? Архип, ты где сию пшеницу взял?

– С Увека-града.

Макарий с большим интересом смотрел и слушал, но так и не понял, зачем Афанасий позвал его сюда, и как нужно было помочь ему. Видать, что-то от него надобно было, но потом планы изменились.

На обратном пути он зашел в часовню помолиться. В тишине и полумраке опустился он на колени перед иконой Спасителя. И опять посетила его назойливая мысль, что слишком много суетного вокруг, и надобно ему уйти в затвор. Но то под силу лишь великим святым. Не является ли сие желание гордыней, или искушением? Об этом он обратился с молитвой к Господу. Но тут вдруг ощутил странное движение воздуха, словно ветер влетел в закрытую часовню. Макарий оглянулся. Он был один. Только прошелестело что-то, и смутное облачко скользнуло вдоль стены, застыв перед ним. Оно стало сгущаться и принимать женский облик. Он узнал эту девушку. В памяти вспыхнуло слово Жанна.

– Ах, Андрей, Андрей! – прошептала она. – Прости меня. Я виновата во всем. Если бы я не убежала тогда от тебя, если бы только…

Макарий вздрогнул, и принялся истово креститься. Но все слова молитвы вылетели у него из головы. Он не мог вспомнить ничего! На него нашел ужас, хотя это видение возникало уже несколько раз за его монастырскую жизнь. Тут на ум пришли сказания о Святом Антонии, к которому приходил дьявол в женском обличии, пытаясь искусить.

Но сейчас он вдруг почувствовал, что это не просто наваждение. Этот призрак хотел предупредить его о чем-то.

– Из-за меня ты столько претерпел! – продолжало приведенье. – Но ты не виноват. Обвинения с тебя сняты, убийство повесили на мертвого зэка, погибшего в Сизо. Его застрелила охрана во время тюремного бунта. Эта пуля предназначалась для тебя, тантрист. Но твой Ангел-Хранитель силен. Тебе повезло, что ты попал в лабораторию, и переместился сюда. Только учти, и здесь есть свои заморочки. Да еще какие! Это же другое измерение! Пойми ты! Тебе лучше вернуться.

Призрачная девушка говорила на странном наречии, что-то не совсем привычное слышалось в ее фразах, но Макарий все прекрасно понимал, речь ее казалась ему хорошо знакомой, и то, что она называла его Андреем, не удивляло. Да, в миру его и впрямь так звали. Но было это так давно, что он уж и позабыл. А про другое измерение он пропустил мимо ушей, но она все твердила и твердила ему об этом. Да, тоже нечто знакомое. Он что-то начинал припоминать, но информация эта мгновенно стиралась из памяти.

Да и зачем ему все это помнить? О Господи, избавь от этой шелухи. Позволь уйти в затвор! – мысленно вскричал Макарий, и наваждение исчезло. Он принялся истово молиться и класть поклоны.

Но ведь чтобы стать затворником, нужно особое разрешение. Это желание могут счесть гордыней, грехом великим. Сначала нужно испросить совета у настоятеля монастыря. Как быть, как подступиться, и достоин ли он сего. Потом обратиться за советом и за благословением к старцу.

Он вышел из часовни в сумятице чувств. И тут же снова принялся молиться, прося у Господа прощение за свое неровное состояние, и умоляя о поддержке.

«Боже! Пошли знак свыше, как поступить мне, что делать далее!» – беззвучно восклицал он, осеняя себя крестным знамением.

Он поднял глаза, всматриваясь в небо, словно надеялся увидеть там что-то особенное. Небо было затянуто плотной облачной пеленой, которая бугрилась, вздувалась и опадала, словно дышало гигантское распластанное существо. Оно, существо это, было переливчатое, серовато-зеленовато-лиловое, и оно хотело что-то сообщить Макарию, особенное и очень важное что-то.

Монах снова перекрестился.

– Тьфу, уж не наваждение ли это опять какое? – пробормотал он.

Отец настоятель предупреждал его, что если человек удаляется от мира сего в монастырь, то он тем самым вступает на тропу брани с темными силами, бросает вызов самому Диаволу и воинству его, и все силы Ада пойдут на него в наступление. Да, это Макарий почувствовал сразу же. Жизнь в монастыре была неспокойной, силы зла устраивали страшные провокации, несчастные случаи, по подземным монастырским ходам бродили призраки, их, случалось, обнаруживали даже в глубоких погребах с запасами маринадов, варений и солений. Несмотря на то, что все помещения постоянно освящались, и проводились особые молебны в защиту от нечисти, она, нечисть эта, все же периодически усиливала натиск. Бывали такие неспокойные дни, разгул бесовской силы, ну и в полнолуние случалось, конечно.

Макарий направился в сторону монастыря, надобно было зайти в келью, привести себя в порядок перед трапезой.

Вдруг в самой выси, где-то в глубине небес, послышался глухой рокот, и в мгновение ока огненный зигзаг сверзся вниз и вонзился в землю у самых ног монаха. Невыносимо ярко сверкнув, он в ту же секунду исчез.

– А-а! – вскричал Макарий и отпрянул. – Не сие ли есть знамение твое, Господи! Или бесовское наваждение это? Как разобрать, Господь Милосердный, подскажи?

Он стоял, вне себя от изумления, и не знал, что думать. Может быть, это предупреждение ему? Но какие силы его предупреждали, и о чем? Он снова перекрестился и принялся бормотать «Отче наш».

Сзади послышалсяя шорох. Макарий вздрогнул и резко обернулся.

– Что это ты, брат, неспокойный какой сегодня? – спросил подошедший Афанасий. – Меня послал за тобой отец настоятель, что-то ты к трапезе опаздываешь, ждем тебя все. Ой, да на тебе лица нет, захворал ты, никак, либо приключилось чего? – удивился монах.

– Да ничего особенного, так, померещилось что-то, – махнул рукой Макарий и пошел вслед за собратом к монастырским воротам.

– А-а, – протянул задумчиво Афанасий. – А у нас тут такое искушение случилось с этими пьяными зернами. Отец настоятель повелел все их сжечь. Но они странным образом исчезли.

– Как исчезли? – не понял Макарий.

– Да так. Словно сквозь землю провалились. Нет их, и все тут.

– Опять, видно, лукавый мутит, – вздохнул Макарий.

– Да уж, тут без происков нечистого не обошлось, – поддакнул Афанасий. – Как всегда у нас тут.

Монастырские ворота вырисовывались во мгле словно стены крепости. В этот миг тьма быстро сгустилась, словно некто невидимый заварил густой темный кисель. Воздух стал вязкий и липкий.

– Тьфу-тьфу-тьфу, Господи, спаси и сохрани нас! – вскричали оба монаха сразу и принялись истово креститься.

– Опять вражье наваждение, – пробормотал Макарий. – Неймется им, бесам…

– Работа у них такая, – молвил Афанасий, и стал хлопать себя по бокам, нащупывая в складках рясы подвешенный на четках массивный серебряный нож-копье с рукоятью-крестом. Это было действенное оружие против натиска нечистой силы.

Из плотной тьмы потянулись к монахам щупальца с присосками.

– Что это? – прошептал обомлевший Макарий.

– Это они наши души высосать хотят, – ответил Афанасий и метнул в густую вязкую субстанцию крест-копье.

Раздался шумный всплеск и грохот, будто с неба обрушился наземь мощный водопад. Все вокруг застонало, загудело. Запахло серой и гнилью. Через некоторое время все стихло, и воздух снова стал прозрачен и чист.

– Ну, путь свободен, с Божьей помощью, – произнес Афанасий и выдернул из ворот свой нож. – Мы еще успеем потрапезничать.

– А почему сегодня такой натиск с их стороны? – спросил удивленно Макарий, когда они входили в монастырь.

– Так сегодня же полнолуние, – ответствовал Афанасий, кладя поклоны перед наддверной иконой Божьей Матери.

– А, ну тогда понятно, – произнес Макарий, и тоже сделал несколько глубоких поклонов.

В трапезной горели лампады пред иконами, толстые свечи в метровых подсвечниках сияли по углам. Братия уже заканчивала трапезу, когда оба монаха вошли. Они поклонились игумену отцу Евпатию – настоятелю монастыря, и Макарий произнес:

– Опять лукавый нападение учинил, батюшка, прости за опоздание.

Игумен молча кивнул. Монахи сели на свои места, и наполнили густыми рыбными щами глиняные миски. Ох и хороши были щи, ароматные, приправленные кинзой, сельдереем, петрушкой и ароматным рапеуром. Закусывала братия ржаным хлебом с мариартом.

Потом все перешли в смежный храм, и долго молились перед сном. Макарий так устал за сегодняшний день, что последние молитвы читал не особенно усердно. Он с трудом перебарывал сонливость.

Наконец, все разошлись по своим кельям. Лампадка перед иконой еле тлела, но у Макария уже сил не было поправить фитилек, и зажечь новую свечу на комоде. Он буквально рухнул в постель и тут же уснул.

Проснулся он внезапно в полной темноте. Была глубокая ночь. Лампадка не горела, свеча тоже. Он хотел было встать и зажечь, но какая-то неведомая сила прижала его к постели. Ощущение жути сдавило душу. Тьма была тяжелая и упругая, словно живое существо, она пульсировала и шевелилась. От ужаса холодный пот выступил у монаха на лбу, и медленно покрыл все тело. Он попробовал сопротивляться, хотел рывком сесть на постели, но не смог и шевельнуться.

Внезапно в левом углу кельи словно просветлело. Возникло некое тускло серое пятно, оно стало разрастаться и становиться все ярче, превращаясь в светящуюся туманность. Туман этот постепенно сконцентрировался в белую женскую фигуру. Но то была не Жанна, отнюдь. Плотная тьма стала редеть и отступила. Женщина подошла ближе, и зажгла лампадку. Свеча загорелась сама. Но привычный запах ладана исчез, словно его и не было. Келью наполнил аромат необычных духов. Женщина была одета в пышное многослойное платье из тонкой белоснежной ткани. Волосы были уложены в затейливую прическу, украшенную заколками с чем-то, похожим на бриллианты, так показалось монаху.

– Кто ты? – спросил он.

– Как это кто? – ответила она. – Я Счараюнкра.

– Кто? – переспросил он.

– Ты что, не знаешь, кто такая Счараюнкра? – ответила она вопросом на вопрос. – Вижу, что не знаешь. Ну так даже лучше.

– Отчего же лучше? – удивился он.

– Загадочней, – ответила она. – Я вообще загадка, даже для самой себя. Никто не знает, что я такое, да я и сама этого не знаю.

Она глянула на него своими синими всполохами глаз, и ему показалось, что это зарницы. Ее губы были удивительно пухлые, нежно розовые и влажные, как роса. Она была необычайно красива. Теперь она приобрела совершенно четкие очертания, и больше не казалась туманной.

Он смотрел на нее не отрываясь, позабыв о том, что надо перекреститься и прочесть молитву от наваждения. Он вообще обо всем забыл.

Пламя лампадки вытянулось и принялось плясать, как сумасшедшее. Ладан расплавился и испарился. Со свечой творилось и вовсе нечто невероятное. Но Макарий ничего вокруг не замечал.

Она медленно, словно нехотя, приблизилась к нему. Села на край постели. От ее запаха голова его пошла кругом. Он почти терял сознанье. И в этот момент раздалось:

– Прочь от него, бесстыжая, сгинь! Оставь его в покое! Не тронь!

В келье появилась Жанна, она ринулась на Счараюнкру, в ярости разрывая воздух. Обе призрачные женщины вцепились друг дружке в волосы и принялись драться. Из прически Счараюнкры посыпались сверкающие каменьями заколки, волосы растрепались. Она с силой оттолкнула Жанну, и тут же набросилась на нее, схватила за горло и принялась душить. Жанна остервенело ударила противницу коленом в живот. Та с воплями отпустила ее, и поднялась в воздух. Она сверху попыталась напасть на Жанну, но та взлетела к самому потолку, и принялась вращаться вокруг своей оси, словно волчок. Поднялся сильный ветер, лампадка слетела на пол, но не разбилась, слава Господу. Лампадное масло разлилось и вспыхнуло. Массивная свеча заплясала в подсвечнике. Яркая полоска огня побежала по дощатому полу, но призраки не замечали этого и продолжали драться в воздухе.

В этот миг Макарий опомнился, и принялся истово креститься и громко читать молитвы. Пламя погасло. Женщины растворились, словно утренний туман.

Монах встал, поднял с полу лампаду и наполнил ее маслом. Зажег в ней фитилек, и бухнулся на колени перед образами. Он горячо молился до самого рассвета.

На исходе солнцестоя монахов перебросили на древосплав в помощь окрестным мужикам. Макарий, Афанасий и Мисюрь приотстали от прочих и пошли лесом, сокращая путь. Солнце искристо плескалось в зеленоватой глубине небес, где безмятежно парили розовые и оранжевые бригари, пятнисто-клетчатые ирливги кувыркались и радостно посвистывали, а под ногами путников пышно цвели золотистые лилии и голубые ветродувки. Но долго любоваться этой красотой было грешно, и монахи сосредоточились на внутренней молитве.

К реке они вышли первыми. Густые мощные потоки воды неслись вдоль берегов, с грохотом бились о громоздкие сооружения из сплавляемых бревен. Мужики, широко расставив ноги и балансируя на мчавшихся плотах, подогревали друг друга руганью, грозили баграми, и азартно гоготали.

Монахи остановились, ожидая указаний. Вскоре подошел игумен, а следом и остальная братия.

– Ну, с Богом, за работу, – сказал настоятель отец Евпатий. – Берите же багры.

Вслед за остальными, Макарий ухватил багор.

Чернецы принялись цеплять баграми одиночные стволы и затаскивать их на берег. Монах Леонид, высокий широкоплечий детина с острым топориком за поясом, деловито осматривал древесину.

– Дубовые бревна дальше тащите, – командовал он. – Правее, правее складывайте… Бойся зашибиться… Сосну тащить и складывать левее… Левее, говорю, эй!

Десятники углем и меловыми камнями размечали бревна. Другие же работные люди опиливали их по нужным размерам. Острый аромат спелого дерева и смолы разливался в воздухе, смешиваясь с запахами бурной реки и травы.

Пацаны занимались досками.

– Миша, много у тебя ребятня досок заготовила? – спросил отец Леонид парня, который увлеченно размечал торцы бревен, подлежащих расколу.

– Да, отче, для бочек-то досок хватает. А вот для лодок маловато будет. Лес плохой поставили плуты. Вели срочно поменять бревна. Они жуком порчены.

– Велю! А откель те бревна будут?

– С Вереи пригнали купцы.

– Миша, а на бочки пустить можно? – спросил парня монах.

– Работы лишней много будет, но попробуем размеры подогнать.

– Молодец, – похвалил его отец Леонид.

Он окинул взглядом подростков, увлеченных работой, и подумал о том, что скоро вся эта ватага уедет на промысел с рыболовами. Потом его мысли снова вернулись к лесу. Он подошел к монахам, и распорядился, чтобы трое из них занялись отбором древесины для нужд монастыря.

Макарий вместе с Афанасием и Мисюрем взялись за сортировку.

Макарию сладостно дышалось этой свежестью, и работалось в охотку. Душа переполнялась благодатью. Телу было горячо и блаженно. Ничего больше в жизни ему не хотелось, только этого умиротворения, внутренней радости, и размеренного напряжения мышц.

Устал, отошел в сторонку и сел на бревно. Рядом с ним кто-то легко и тихо опустился, обдав его запахом духов. Такой знакомый запах, что он вздрогнул и обернулся. Жанна! Опять она! Из того самого прошлого, где было много боли и горечи, которое он глубоко забыл. Да и было ли оно? Конечно, нет, ничего не было и быть не могло, это опять вражье наваждение!

Он принялся истово креститься и читать молитву святого Киприана от демонической силы. Но призрак лишь расхохотался и положил свою маленькую ладошку на его мозолистую ладонь.

– Ты ошибался, тантрист, смерти не существует. Есть лишь несколько иная форма жизни. А мне без тела легче, я теперь всегда там, где хочу быть, я очень быстро перемещаюсь. И еще я поняла…

– Что ты поняла? – перебил ее Макарий.

– Я поняла, что люблю тебя, дурачок. Хорошо, что на свете есть Небо, море звезд и дожди с облаками. Хорошо что на небе есть Солнце, и земля, и Цветы под ногами! Хорошо, что есть чувства и разум, и любовь, мой чудак, между нами. Жаль, что только не сразу, увы, можем все объяснить мы словами!

– Ты что, стихами заговорила? – удивился он.

– С тобой, Андрюша, не только стихами заговоришь, а чем угодно, ты меня просто поражаешь!

– Одного понять не могу, почему ты не там, куда попадают души умерших.

– Да потому, что туда не все души попадают, – ответила она. – Я выбрала тебя, мне с тобой интереснее, и я тебя очень сильно люблю.

– Тогда оставь меня в покое и не искушай, – ответствовал Макарий. – Здесь моя ниша, здесь я обрел себя, и посвятил жизнь Господу нашему. Успокойся уже.

– Не, не успокоюсь, пока ты не вернешься в наше родное измерение, – заявила она. – Не дело это, по чужим мирам шастать. Ты ж не здешний.

– Здешний я, какой же еще, – сказал Макарий. – А ты есть бесовское наваждение, внушаешь мне что-то, чего, уверен, никогда и не было.

– Вспомни получше.

– Знаю я вас, бесов, вы можете такой морок на человека навести, вспомнится то, чего и не бывало вовсе! – воскликнул Макарий. – Сгинь, сгинь, нечистая сила!

– Дурачок, одно слово, ду-ра-чок, – глубоко вздохнула она и легко вспорхнула с бревна. – Ну ладно, пока, до встречи, миленький мой!

Она махнула ему рукой на прощанье, и исчезла.

Макарий вытер рукавом пот со лба, и отдышался. Сердце колотилось в бешеном ритме. По всему телу выступила испарина, так, что нижнее белье прилипло. Неприятное и странное чувство мешало собраться с мыслями. Он не мог сосредоточенно помолиться. Ему было не по себе. «Почему я не спросил, кто ее убил?» – прорвалась внезапная мысль, но он тут же смял ее и выкинул прочь. Как можно убить того, кого нет? И не было никогда. Никакой другой жизни, никакого убийства, ничего. Ничего не было!

Он поднял взгляд к небесам, таким глубоким и спокойным, потом посмотрел на свисающие к земле длинные сосновые ветви с густой иссиня зеленой хвоей. Сквозь них просвечивал берег, река, мельтешащий народ.

Вдруг на берегу что-то разладилось. Люди остановились, вглядываясь куда-то, замахали руками, закричали, и бросились бежать в разные стороны. Макарий различил слова:

– Вепри, спасайся!

– Стадо пьяных вепрей, берегись!

Мимо Макария пронеслось несколько человек, сбиваясь в кучу и спотыкаясь. Кто-то крикнул ему:

– Беги! Вепри нажрались пьяного зерна и мчатся сюда, все сметая!

Макарий вскочил как ужаленный и, не разбирая дороги, побежал вглубь леса куда-то. Он почти летел, не чуя под собой ног. В висках что-то гулко стучало, или это гналось за ним стадо и земля дрожала, он не понял. Впереди блеснуло озеро. Ноги сами несли его вперед.

«Это же Ведьмин пруд, страшное место! Надо остановиться!» – мелькнула мысль. Но остановиться он уже не мог.

Всплеск, каскады брызг, вода, сквозь которую он летел и летел, мягкое зеркало, сквозь которое он прошел как нож через масло, и снова водные глубины, только теперь он не погружался, а поднимался, и наконец вынырнул, теряя сознание…

– Ну вот ты и вернулся в свое измерение, приветик, – услышал он женский голос, и увидел склоненное над собой лицо Жанны. – С возвращеньем, милый! Скажи спасибо, что я вытянула тебя из воды, а то нахлебался бы. Хорошо, что возле берега вынырнул.

Он смотрел на нее, вытаращив глаза, и ничего не мог понять.

– Сейчас сюда припрутся те типы. Они тебя отслеживали через чип, который вшит под кожу. Ничего-ничего, все наладится. Ты быстро адаптируешься, вот увидишь. Это же твой мир. На, держи на память, – сказала она, сунув ему в ладонь маленький кусочек металла. – Это пуля, она предназначалась тебе, тантрист. Ну так, на память.

Она повернулась и быстро пошла, постепенно растворяясь в воздухе.

Он жутко испугался, услышав нарастающий гул сверху. В небе появились сверкающие серебром драконы. Они увеличивались в размерах, становились огромными, приближаясь. Над спинами вращались круги. В следующий миг из подсознанья всплыло слово: «Вертолеты». И пошел поток почти забытой информации. Макарий не знал, что и думать. Все в голове смешалось, сознание замутилось, и он стал проваливаться в рыхлый туман сонливости. Он чувствовал, как его кладут на носилки, несут, втаскивают в узкий проем, как вокруг суетятся врачи. Его ощупывали, прослушивали, присоединяла к телу какие-то приборы. Он ощутил взлет вертолета и мягкое покачивание. Наступило успокоение, словно он покачивался в колыбели, и вокруг суетилась родня. Будто он снова младенец. Окутанный этим нежным, блаженным чувством, он уснул.

Потом было огромное помещение, залы с непонятной техникой. Он постепенно что-то вспоминал. Компьютеры, факсы, аппокорионы, все эти забытые слова и понятия снова возвращались к нему. С ним работали врачи, психологи, но сознание его упорно отвергало эту технократическую цивилизацию. Он просил отпустить его назад. Ему твердили, что это невозможно, и что он нужен для очень важного эксперимента. Ему рассказали, что на спутнике Сатурна обнаружены запасы нефти и газа в 20 раз больше земных, но туда уже навострились американцы. Они формируют экипаж. Доводят до совершенства очередной «Шаттл». Но здесь, в России, созрел план попасть на спутник Сатурна первыми, и без всякой техники. Именно туда теперь хотят переместить его, Андрея. Но он от всего открещивался, он называл себя отцом Макарием, и твердил, что все их слова суть морок и наваждение.

И его оставили в покое, «дозревать». Решили, что он должен приспособиться, принять эту жизнь. Его водили на коллективные занятия, на сеансы гипноза. Но Макарий был словно камень. В своей комнате он подолгу молился.

Однажды с ним разговорилась маленькая брюнеточка. Он понял, что она воспринимает его как священника. Попросила выслушать. И заговорила:

– Вот, батюшка, так вышло, не знаю даже. А потом мне сон приснился такой.

Бог знает, какой год. В мире война. Война с вампирами.

Днём вампиры – простые люди, такие же, как все, днём, даже, если все знают, что проходящий мимо парень или девушка – вампир, никто не осмелится на убийство. А ночью начинается кровопролитие. Люди, в отличие от вампиров, поделены на два лагеря – воины и гуманисты, стреляющие дротиками с вакциной, от которых вампир становится человеком, но после этого большинство кончает с жизнью, не видя смысла существовать.

Днём я училась, ходила на концерты, а лишь наступала ночь, я вместе со всеми надевала форму, и в отличие от большинства моих знакомых, брала револьвер с дротиками.

Вампиры меня, как и остальных из моего отряда, ненавидели сильнее воинов, для них стать нормальным было хуже смерти.

Очередное сражение. У меня кончились дротики, я побежала на базу, но меня взяли в плен. Хотели выведать нашу стратегию. Меня пытали двое – высокий черноволосый парень и девушка с длинными вьющимися тёмно-русыми волосами. Я не сдавалась. Меня исполосовали когтями. Я истекала кровью. Потом мне выстрелили в живот, я упала, но осталась жива.

Вампиров два вида – кровососы и падальщики, отличить их невозможно, разница только в том, чья кровь служит им обедом – живых людей или трупов.

Выхода не было – я притворилась мёртвой. Ко мне кто-то подошёл проверить, бьётся ли ещё сердце, а оно бешено колотилось, словно желало выпрыгнуть из груди. Почему -то вердикт был МЕРТВА. Я удивилась, где это видано, чтоб вампир не смог понять, жива ли жертва?

Я лежала так долго, как могла. Потом, подумав, что палачи ушли, я встала и открыла глаза (именно в таком порядке). Я ошиблась. В комнате кроме меня было двое. Девушка-вампир и парень высокий, в плаще, надетом поверх белой водолазки, кончики его белокурых волос были в крови, самое кошмарное было то, что я его любила (по сну). Выражение лица красавца говорило, что он здесь главный, спорить с ним – всё равно, что подписать смертный приговор (жалко я не запомнила самого лица, только ощущение)

Тереция (вампирша) предприняла попытку вынуть из-за пояса кинжал, но посмотрев на брата, почему-то остановилась. Меня куда-то повели. Я шла и чувствовала, как жизнь покидает моё тело. Я продолжала идти. Всё, подумала я, конец, я замедляла и замедляла шаги, остановилась. Вот уже поравнялась с идущим сзади парнем. Он тоже остановился. Всё, больше нет сил, совсем. Я хотела только одного – попрощаться. Я поцеловала любимого в одну щёку, потом в другую, а затем в страстном порыве я нарушила главный запрет, поцеловала его в губы. Он ответил на мой поцелуй, который, как мне показалось, длился вечно. Я оторвалась от губ и сказала: "Я больше не чувствую боли"

Вампирша тихо прошептала: "Твоя рана заросла – ты теперь одна из нас"

И я не чувствовала больше ничего, ни боли, ни любви, ничего. Даже отвращения, которое было раньше, когда я думала о том, как живут вампиры, больше не было. Я стала холодной, такой же, как они…

После этой мысли я проснулась. Было очень странное ощущение. Казалось, что всё было на самом деле, сон был очень правдоподобный.

Он выслушал девушку, и перекрестил. Потом прочитал над ней псалом 90-ый. И сказал:

– Вечный закон Жизни: что ты сама думаешь и чувствуешь, то ты сама же и облекаешь в форму. Где твоя мысль, там и ты сама, ибо ты – твое собственное сознание, и над чем размышляешь, тем и становишься.

С этими словами он написал ей молитвы, которые нужно читать перед сном и утром.

После этого случая к нему началось настоящее паломничество. Ночью к нему тайком пробиралась на исповедь «паства». И он старался помочь, чем мог. Мужчина лет пятидесяти спрашивал о повторяющихся ситуациях в нашем и в параллельных мирах, он не мог понять, почему одни и те же события могут происходить с совершенно разными людьми там и здесь, причем эти события словно копируют друг друга. Макарий ответил, что это – бесовское наваждение.

Однажды к нему пришла высокая плечистая шатенка с крупными чертами лица. Она принялась рассказывать свою историю.

– Я убила подругу, батюшка, из ревности. Был мой день рожденья, а потом Олег повез ее домой, все были выпивши.. – она расплакалась. – На обратном пути он попал в аварию… Насмерть…. Из-за нее… Если бы он тогда не повез ее… Я потом примчалась к ней, я не могла, не могла больше… Я ее ножом… в сердце… И убежала…

Потом она вдруг успокоилась, и принялась рассказывать:

– Сначала был не Олег. Был Илья. Заявление в ЗАГС мы подали одновременно с моими документами в институт. Я просто потеряла голову: Илья был красив, как ангел, и талантлив, как бог. Он рисовал картины, и его друзья прочили ему большое будущее.

Но жизнь распорядилась иначе: год проходил за годом, я закончила аспирантуру, защитила кандидатскую, а большое будущее не наступало. Илья все обдумывал какой-то «гениальный сюжет», продолжая торговать акварельками на вернисаже. Нельзя сказать, что это приносило доход, – по сути, мы жили на мою зарплату.

Однажды Илья впал в депрессию: за три месяца он не продал ни одной работы, после чего потерял всякий интерес к живописи.

Им завладела идея побывать на Афоне: кто-то из друзей-художников подсказал, что там, на Святой горе, указанной Богородицей, можно обрести утраченный дар, вернуть вдохновение. Кое-как мы наскребли денег на дорогу, и Илья улетел в Грецию. Через неделю пришло от него письмо: он писал, что обустроился в одном из монастырей, «подвизавшись на живописном послушании». И еще сообщил, что там изумительная природа.

Отпуск за свой счет шеф подписал мне без лишних вопросов. Подруга из турфирмы всучила горящую путевку в Салоники. «Оттуда ходит автобус на Афонский полуостров, до Уранополиса, – объяснила она, показывая фотографию каменной башни на морском берегу. – Дальше этого города тебя не пустят: это кордон, за которым начинаются мужские монастыри. Пребывание женщин на Святой горе запрещено».

Утром следующего дня я ступила на греческую землю. «Жду тебя в Уранополисе, у башни», – лихорадочно строчила я телеграмму в аэропорту Салоников, умоляя Бога, чтобы мои слова, наконец, пробили все кордоны и дошли до мужа. Автобус на Афон отправлялся с минуты на минуту.

Каждое утро я ходила к башне и смотрела на мутный морской горизонт – словно жена рыбака, не желающая принять страшную правду. Монахи, отбывающие на лодках в сторону этого горизонта, в этот неведомый, запретный для меня рай, глядели недобро и осуждающе. Будто само мое присутствие нарушало их покой и благость.

В номере гостиницы, где я остановилась, висел образок Богородицы. Не обученная молитвам, я спрашивала – зачем Она отняла у меня мужа. «Зачем, Мария?» – шептала я в лицо, полное скорби и смирения. Но Мария молчала, словно была какая-то высшая сила – выше всех обстоятельств и выше Нее Самой.

Отпуск заканчивался. На исходе второй недели я зашла в часовню и поставила свечу – за здравие раба Божия Илии. А потом села в автобус и поехала в аэропорт. Афонская гора тонула в вечернем облаке – и вместе с ней, казалось, исчезала моя душа…

Моим соседом оказался Олег, тридцатипятилетний археолог из Москвы. За несколько часов, проведенных в дороге, ему удалось отогнать от меня самые кромешные мысли. Рассказал о своих родителях, о работе. О том, что недавно получил грант и хотел бы поехать в Лондон – писать книгу о Византии. «Византия здесь, а лучшие книги о ней в библиотеке Британского музея, – улыбнулся попутчик. – Парадоксы истории». И еще как бы шутя добавил, что для такой командировки ему желательно обзавестись женой. Вся жизнь уходит на любимую науку, а любимой женщины не нашел. «Она должна быть умной и непременно красивой, – сказал он уже более серьезно. – Вот такая, как вы, Ирина… А скажите, вы замужем?»

Я смотрела в его карие с поволокой глаза, и мне становилось спокойно, уютно и радостно. Мне с ним стало вдруг так хорошо, и ему – я чувствовала это – тоже… Мы влюбились друг в друга… С тех пор мы прожили вместе восемь лет. Я так и не рассказала ему, почему я тогда оказалась в Греции, о своем первом браке, о прошлой жизни. Да и была ли у меня прошлая жизнь? Мы так любили друг друга!!! И в тот ужасный вечер, в мой день рожденья, лучше бы я его не отмечала, лучше бы не приглашала к себе Жанку, это Жанка виновата в трагедии!!!

– Вашу подругу звали Жанна? А как фамилия?

– Белянчикова, – выдавила, рыдая, девушка.

«Так вот кто ее убил!!!» – вонзилась в душу мысль, и он до боли сжал в кармане деревянные шарики четок.

Время шло. В исследовательском центре ничего не смогли с ним сделать, решили, что он сошел с ума, и отпустили с миром. И он стал жить как мог. Ездил паломником по мужским монастырям, потом был там трудником, принял послушание. Прошел несколько духовных иерархий, стал священником в одном из московских храмов. Приобрел известность среди мирян, у него многие окормлялись.

***

Пуля вжикнула возле самого виска и вмазалась в не застывший еще бетон. Варенников шарахнулся в сторону. Вторая пуля прошила пластиковое ведро с краской. Густая алая струйка стала растекаться, подобно крови. Александр пошатнулся, захолонуло сердце. На миг он чуть не потерял сознание, но страх обострил реакцию. Он быстро спрятался за нагромождение бетонных плит. Его спасением оказалось стройка. Решил сократить путь, пройти сквозь строительную площадку, благо что рабочий день закончился и не было на стройке ни души, никто его не тормознул. Скрываясь за кучами стройматериалов, он начал пятиться, свернул в какие-то вырытые катакомбы, и внезапно сверзся вниз. Несколько секунд полета, удар. Упал на спину. Боли не ощутил. Сердце бешено колотилось где-то в висках. Понял – его «заказали». Но кто и за что? Неужели за его книгу, за тот детективный роман, в котором он «убил» Совлатова. Но он же не знал, что Совлатов – глава местной мафии, «крестный отец», он просто выбрал фамилию наугад, красивая звучная фамилия, понравилась, только и всего. И вообще, странно, что роман попался на глаза, да еще был прочитан, и обидел… Нет, не может быть, тут что-то другое.

Стрелять перестали. В наступившей паузе слышно было, что кто-то бродит по стройке.

«Меня ищут», – ужаснулся Варенников.

Совсем близко, наверху, что-то глухо стукнуло, послышался звук падающих досок и досадливый мат. Матерились уже почти возле ямы. Александр съежился и забился в угол. Холодная жидкая глина вязко заползала в самую душу…

Что было потом, он помнил словно в бреду. Как среди глухой ночи выбирался из ямы, как метался по стройке, потерял очки, прятался за какие-то выступы, отсиживался в бочке. Его уже давно перестали преследовать, а он все сидел в бочке, дожидаясь рассвета. Наконец, выкарабкался, его мальчишечья фигурка, вся в известке, глине, краске, выглядела весьма причудливо. Близоруко щурясь и спотыкаясь, он петлял по переулкам, вздрагивал от каждого громкого звука. Он был похож на спятившего бомжа. Домой добрался лишь к вечеру. По пыльной квартире прогуливался сквозняк. Александр выдул полбутылки коньяка, допил водку, и уснул в ванне.

Две следующие недели он пил. Его небольшой бар опустел сразу, пришлось бегать в соседний магазинчик, а в углу возле компьютера росла гора бутылок и консервных банок. Потом – провал в памяти, будто мозги обокрали. Очнулся на каком-то банкете в Московской писательской организации, отмечали юбилей Гусева, там он еще поддал, потом все поехали на дачу к Ольге, его тоже погрузили в машину. Эта Ольга, красивая блондинка, пишущая экстремальные детективы и эротические стихи, открытая и веселая натура, свела с ума всю мужскую половину Союза Писателей. Поговаривали даже, что у нее связь с самим Рамизом Совлатовым. Но Варенников в этом сильно сомневался, слишком уж она независимая, чтобы иметь с кем-то связь. Пожалуй, способна лишь на легкий флирт, хотя жизнь ее обросла немыслимыми мифами. Варенников был давно и безнадежно влюблен, пугался этих мифов, но частенько подумывал, как же к ней подступиться. И тут вдруг повезло. Его полубесчувственное тело везут на дачу к Ольге! Счастье привалило так внезапно… Наверно, Бог скинул ему с небес компенсацию за пережитый ужас…

Очухался в очередной раз он на широкой деревянной лавке где-то на веранде. Тело болело так, словно его, как Христа, прибили гвоздями к этой лавке, а голова и вовсе отсутствовала. Вокруг ходили, сидели, что-то пили, курили кальян, и говорили-говорили-говорили… Все пространство было туго набито словами, фразами, звуками, каким-то щебетаньем…

– А ведь Христос родился на четыре года раньше, чем это принято считать. И, следовательно, распят был…

– Да, да, да, не в 33, а в 37.

– Роковое число, возраст гибели лучших поэтов, числовой код катастроф, тридцать седьмой год…

– Это у тебя от погоды такой настрой. Да Бог с ним, не думай…

– Бог, модное ныне словечко, Бог! А кто знает, что есть Бог?

– Козырь в политической игре…– прозвучал женский голос

– Не скажи…У американских индейцев тоже был свой Бог – Великий Дух. Впрочем, Бог есть, и есть его посланцы, но кто ж знает подлинное его имя и все такое. Известно только, что Бог – откуда-то сверху, а команду себе вербует на Земле. Кто он, как знать? Высший сверхразум, космический сгусток какой-то суперэнергии? Постичь его невозможно, да и зачем постигать?

– А как же Библия, заветы, молитвы? А посты? – возразил женский голос.

– Ну какие там еще заветы, он на мелочевку не разменивается. Смешно прямо, сверхразум и какие-то там человечьи правила, молитвы с целью мелкого подхалимажа и попрошайничества, что-то вроде заклинаний, система диеты с названием «пост», и так далее. Наверно, Богу все же важнее что-то более существенное: биоэнергетика души? Хотя, и это, возможно, зависит от питания, и тогда посты вовсе не ерунда, и помыслы наши тоже. И все наши насилия над собственной душой и волей во имя веры, значит, имеют смысл. Во имя веры.

– Да чего ты напрягаешься, – пошел в наступление женский голос. – Даже смешно, честное слово. Хочешь верить – верь. Желаешь – молись. Выбери себе религию по вкусу – и в путь. «И каждому воздастся по вере его». Аминь. И все проблемы. Чего тут философствовать-то. Я, например, верю в Христа. А что, молодой, симпатичный, и не бабник. Принципиальный, с характером, то что надо. Это м о й мужчина! Святые угодники мне тоже нравятся. Ну и все остальные тоже. Сильные личности. Еще мне нравится носить изящный крестик на серебряной цепочке, красить яйца на Пасху, и гадать в Крещенье. Также я верю в переселение душ, и надеюсь в следующем рождении появиться в семье какого-нибудь австралийского миллиардера.

– Ну и дождь! Во ливануло!

– Это что. Вот на прошлой неделе было похлеще, такой ураган, чуть окна не повышибало! Это был Бог дождей, страстный, как любовь! – взвился другой женский голос.

– Ольга в своем репертуаре.

– Нет, правда же!

Ольга прошлась по веранде и села на скамейку возле Варенникова. У него ёкнуло в сердце и где-то ниже пояса.

– It was super! – продолжала она, чуть откинув голову. – Look: The window бухнуло и распахнулось от удара ветра, like after explosion… Тугая струя воздуха рванула шторы. Они взвились и судорожно забились о стены… Что-то крутилось в бурлящей вспыхивающей тьме за окнами, металось среди молний… Это было еще в Москве, на прошлой неделе, я же сказала. Я высунулась на балкон, чуть приотворив дверь. Порыв ветра накрыл меня с головой, отшвырнул внутрь комнаты, и яростно треснул дверью по корпусу телевизора. В комнате было все не так. Летали рукописи и газеты, раскиданные сквозняком, по полу ползли журналы. На стене трепетала карта мира, и раскачивались тяжелые картины в рамах.

– Ну это уже целая поэма в прозе, – перебили ее. – Знаем-знаем, ты талантливая.

– А Сашко-то наш оклемался, – кивнули на Варенникова. – Оля, это ты на него благотворно действуешь.

Александр потянулся, сел и произнес: « Да». Ему предложили кальян, и он с удовольствием сделал несколько долгих затяжек. Вода в кальяне бурлила, угольки дымились, сладкий дым отдавал малиной и морошкой. «Это запах Ольги», – подумал он. Раньше она носила очень короткие юбки, но сегодня была в джинсах. Варенников отметил про себя, что она слегка поправилась, и это ей шло. Украдкой он то и дело посматривал на нее. Ему страстно хотелось высказать ей все, что накопилось в душе, хотелось трогать ее длинные пушистые светлые волосы, смотреть не отрываясь на ее пухлые красиво изогнутые губы, уголки которых то слегка опускались, то взлетали вверх. Но он не мог, он не смел.

И даже не понял, как сделал это. Он э т о сделал! На глазах у всех он вытащил ее в сад, и там, среди высоченных кустов смородины и малины, возле облепихи и жимолости, он…

Он поведал ей свою детективную историю. Он втянул ее в это! ЕЕ! САМУ ОЛЬГУ!

Она любила всякие приколы. И прикололась. Ведь она ему не поверила. Но притворилась такой простодушно-доверчивой, такой наивной, и посоветовала …

Такое посоветовала! И он послушал.

И она взялась за дело. Но было это уже потом, после выходных, когда гости разъехались.

Ее тряпки, ее косметика, и парик ее подружки Ирэны, и вот Александр превращен в Александру. Теперь его звали Шурочкой. Он сам себя не узнавал, из зеркала выглядывала хрупкая рыженькая девушка в очках, с длинными накрашенными ресничками и розовыми губками. Шурочка была хороша.

Потом Ольга и Ирэна учили его двигаться по-женски, это было трудно. Впрочем, у многих женщин нынче мужская походка, да и одежда у них «унисекс»: те же джинсы, майки, свитера, кроссы. Варенников все же научился ходить немножко по-другому, ну не так уж чтобы сильно по-женски, а средне, нейтрально. Вполне современная дамочка вышла. Хорошенькая, и вместе с тем обычная, каких много.

Теперь смело можно было возвращаться в Москву, никакой киллер его не распознает. Да. И соседи тоже.

Но все оказалось не так просто.

В Москву возвращались все вместе. В метро расстались. Александру было как-то не по себе в новом обличье. Но ничего не поделаешь, надо привыкать, и он старательно, во всю силу своего творческого пыла, своего недюжинного таланта, пытался вообразить себя женщиной. О чем думают женщины, как они мыслят? Пока добирался до дома, перебирал все возможные варианты женского восприятия. Но куда мужчине до тонкостей женской души, куда уж там! Им не понять… Варенников только воображал, что понимает. Он зашел в парфюмерный магазинчик, долго рассматривал косметику, купил компактную пудру и лак для ногтей, вышел. Остановился возле ювелирного, примерил колечко с топазом и цепочку. Но не купил, дорого. Я бы тоже не купила, хотя очень хочется, у меня нет золотой цепочки, никто не дарит, тоже мне, бой-френды хреновы, ну и пусть, на самом деле мне не нужны всякие там бирюльки, я их просто не ношу. Ладно, это так, вырвалось. Возле дома на рынке он купил себе сетчатые чулки с широкой ажурной резинкой, черные. Ему понравилось делать такие покупки. «Не так уж и плохо быть дамочкой», – подумал он, расплачиваясь за сумочку на длинной ручке.

Возле квартиры он вдруг спохватился, что нет ключа. Долго шарил по пакетам. Наконец, сообразил, что они в кармане джинсов. Просто сверху было надето модное платьице, которое носят с брюками.

Наконец, он дома. Сразу прошел на кухню, достал недопитую бутылку «кавевека», и ему полегчало. Потом он спал. Долго. Пока в голове не улеглось. Пока душа не угомонилась. И он подумал о том, что надо сходить в храм к отцу Макарию, исповедоваться, причаститься, попросить совета и духовной помощи. Но мысль эта тут же испарилась, и он снова впал в забытье.

Проснулся среди ночи, и потянуло на свежий воздух. Вышел. Тепло, красиво, огни реклам, редкие веселые парочки то тут, то там всплывают. Вышел на проспект, прошелся, свернул в переулок. Взглянул не звезды, на яркую полную луну. Затянулся.

Кто-то неслышно подошел сзади, обнял за талию, шепнул:

– Девушка, почему одна?

Варенников резко обернулся. Его лапал высокий плотный кавказец. Не успел он ахнуть, как стали душить и стягивать джинсы.

– Я люблю, когда сзади, – сиплый шепот обжег ухо, дыхание было горячее и тяжелое… Кавказец был не один, еще какой-то тип присоседился.

На Варенникова словно столбняк нашел, но через минуту он пришел в себя и стал яростно брыкаться…

«Надо бежать в храм к отцу Макарию», – промчалась мысль, – давно там не был, вот и началось… Надо срочно в храм…»

Ну не хочу я писать об этом. И не буду. И как он потом снова из Шурочки вернулся в Александра, тоже не хочу. Просто пережил все, и опять самим собой стал. Но через пару дней охота на него возобновилась. Стреляли теперь из «джипа». Промазали. Пришлось бедняге прятаться в заштатном городишке с названием Дберь. Обычный грязный нищий городишка, с безработицей, пьянкой и малолетними проститутками.

Снял там Варенников комнату у старушки. И сел писать детектив. Но его опять затянула пьянка. Спьяну и произошло переселение душ. А случилось это так. Спал себе Александр на травке после очередной попойки, как вдруг на него словно с неба низвергнулась гора металла. Это «джип» слетел в кювет и вмазался в дерево, под которым посапывал себе наш писатель. Дверцу машины вышибло, и прямо на Александра упал московский бизнесмен. В этот миг их души и поменялись телами.

Очнулись оба в местной больнице. И ничего не смогли понять.

С этого момента жизнь и судьба нашего писателя резко переменилась. Дело в том, что душа Варенникова, меняя тело, зацепила клочок еще чьей-то души, случайно пролетавшей мимо, и началась в его теле такая катавасия, что он долго потом не мог очухаться и разобраться в самом себе.

Но постепенно все в нем утихомирилось, новые неведомые ему друзья стали объявляться и разъяснять, кто он есть, перевезли его в престижную московскую клинику, лучшие профессора трудились над восстановлением его памяти, и он, наконец, вписался в свой новый образ. Ему понравился имидж бизнесмена. К новой роли он подошел с творческой радостью и азартом. И стал яростно наслаждаться жизнью, полностью забыв о киллере, и обо всем плохом. Единственное, чего он не мог забыть, это – Центральный Дом Литераторов и буфет в подвальчике, нередко он объявлялся там, но никто его не узнавал. Там он по-новой познакомился с Ольгой. Правда, звался он уже Сергеем. И очень ей понравился. Она сразу стала называть его – Сержиком, Сергунчиком, Сергуночком.

– Люди слишком привыкли к жизни, и боятся смерти. А смерть, это всего лишь увлекательное путешествие в другую реальность, – проворчал киллер и спустил курок.

Пуля просвистела мимо. Вторая тоже. И когда убийца разрядил в него всю обойму, время увязло в самом себе…

– Те, кого я люблю, не погибают от всякой ерунды, от какой-то глупой пули… – сказала Ольга. – Больше в тебя стрелять не будут, мой милый спивающийся бизнесмен, успешно пропивающий свой бизнес. Теперь ты никому не нужен, кроме меня, Сергунчик.

«Я не Сергей, я Саша Варенников», – хотелось крикнуть, но он вовремя прикусил язык. Нет, он Сергей отныне и навсегда, красивый и успешный молодой мужчина, такой, именно такой, на какого она «запала», ей ведь такие нравятся…

Постель – просторная, с высокой резной спинкой, посреди комнаты. Ее они шутя называют «арабский станок». Алые простыни с изображением пантер сбились и взмокли от их тел. Втроем они разметались на смятом белье, а за окном – зной, асфальт плавится, середина июля! А они, истомленные ласками и всем чем только можно, фруктами и коктейлями на журнальном столике, которые вперемешку со свежими «Пентхаусами» и «Плейбоями» и солнцем, они – тихо беседуют…

– … А у меня еще покруче было, – рассказывает не спеша Сержик. – Я вот тоже летом проезжал через сельскую местность, духота тоже, искупаться бы… Вау! Река за кустами! Припарковался в удобном месте, тишь, безлюдье, ни души кругом. Разделся до гола и – в воду.

– Без трусов?

– Без единой нитки. Даже крест снял.

– Рисковый ты.

– А я такой. Духота, ну представляешь, перед грозой, небо заволакивает, от земли жар идет, вода наэлектризована, я – нырь! Теплая водица, прямо ванна, только легкая и нежная как шелк, тело таскает. Ныряю и возбуждаюсь. Накупался, подплыл к берегу, и тут началось! Выныривает голая девица, встает в полный рост, и спокойненько идет к берегу, ничуть не смущаясь, словно меня и нет. Я от неожиданности вскрикнул: «Ой, мамочка, русалка!», и давай прикрывать ладонями свои места, а она – хохотать. Дачницей оказалась, москвичкой. Вытерла меня полотенцем, веселится, острит… Тут как грохнет над головой, как громыхнет, гроза разразилась, а мы вдруг так понравились друг дружке, что завалились на траву и сексом занялись. Грохот, молния, а у нас – самый кайф, ну так завелись, не остановиться. Катаемся по траве, совсем ошалели. И вот, когда я был сверху, а мое мужское естество – внутри, когда я превратился в сгусток сладострастия и душа моя упорхнула за пределы Галактики, в этот самый сокровенный миг, вдруг… Вдруг меня ка-ак саданет молния прямо в кундалини, о-о-ой! Боль, кайф, неистовый оргазм, Вселенная брызнула осколками и выплеснулась вулканическим семенем страсти!..

Вот с того самого дня я стал ощущать себя не собой. Я стал как бы женщиной, которая ощущает себя мужчиной. И не мной, а другим мужчиной – поэтом-гением Леонидом Солнышкиным, не написавшим ни единого стиха за свою жизнь.

– То есть как это? – изумилась она.

– А вот так. Он во сне был гением. А по жизни он просто пьющий безработный, такой миляга. Вот так я теперь и живу, втроем с самим собой. Для всех я – Сергей, Серж, Сержик, качок, бизнесмен, а для себя я – женщина, чувствующая себя гением Леонидом, или просто Лёней.

Тут ласковый Сержик притих.

– Ну а дальше-то, дальше! – нетерпеливо воскликнула Ольга. – Что потом-то?

– А что?

– Расскажи про него. То есть, про тебя-нее, которая он.

– Нет, теперь твоя очередь, – вяло произнес Серж, поглаживая ее бедра. – Теперь ты.

– О чем?

– О самом забавном эротическом случае. Ну, о большом приколе.

– Ладно, – согласилась она. – Слушай. Это целая история. Только длинная. Но чур, твоя тоже потом будет не короче.

– Идет, – сказал он.

– Мур-р, – одобрила кошка-Маргошка.

Она была третьей в постели, лежала на смятой простыне между ними словно в уютном гнездышке, блаженно щурясь и прислушиваясь к болтовне. Умная зверюшка.

– А ведь я уже начала писать эту самую эротику, и даже в жанре мемуаров. Вон у меня за пишущей машинкой листы валяются, видишь? Эротику я пишу только на машинке, а детективы – на компьютере.

Маргошка встала, потянулась, и вдруг сделала прыжок на письменный стол. Цирк! Они хохотали до слез, наблюдая, как кошка перетаскивает в постель один за другим листки ольгиной рукописи.

– Она хочет, чтобы я читала вслух, – пояснила Ольга.

– Это не кошка, это мистическое животное, – сказал Серж. – Ты ее где достала, в храме Изиды?

– Да что ты, я всех своих зверюшек на улице нашла, а уж кто их мне туда подбросил, Изида, Озирис или Будда, мне невдомек, но верно кто-то судьбоносный, – сказала она, раскладывая листы. – Вообще-то, это пока не мемуары, но уже на штрих-роман тянет. Слушай. Нет, не буду это читать, это слишком, м-м… слишком откровенно.

– Ну давай, давай, – ожил Сержик.

– Не хочу. Вспомнила один прикол: у меня была приятельница, с ней всегда что-то случалось. А у нее был гинеколог трансвестит, правда он недотрансвеститился, так вышло, денег на операцию не хватило, и внизу у него все мужское осталось, но бюст, лицо, походка – утрированно женственно, дико кокетливо, ну знаешь ведь, как это у них, так забавно! Он, или оно, было ее партнером в сексе, ей это жутко нравилось, особый шарм, причудливость и нежность.

– А трансвестита на женщин тянуло?

– Его на все тянуло, ха-ха-ха! Звали его, или ее, Кики. А приятельницу мою – Наташа, мы ее Натусиком называли. И вот раз забегает ко мне Натусик посоветоваться, и рассказывает: у нее что-то разладилось там, ну по женски, оказалась молочница, пустяк вроде бы, но лечится с трудом, и Кики посоветовала ей смазывать там себе, ну понимаешь, где, внутри, зеленкой. Натусик старательно мазалась, аж трижды в день, для надежности. В конце недели была она на вечеринке у друзей, и встретила своего прежнего возлюбленного, с которым по дурости рассталась давным-давно, прошлым летом, приревновав к какой-то. Ну тут новая вспышка страсти, оба поддатые, чувства вспыхнули с особой силой, и закончилось все постелью. И вдруг, после девятого оргазма, ее возлюбленный вскрикивает словно раненный зверь и взглядом, полным ужаса, показывает на свою позеленевшую промежность.

– Что это? – шепчут его губы.

Натусик так растерялась, что слова застряли в горле. Не могла же она сказать про гинекологию, что делать, и тут она вспомнила мой совет: в затруднительных случаях все сводить на юмор. Вот она возьми да пошути: это, миленький мой, болезнь такая, не опасная, пустяк, «бермудская зеленка» называется, ее с Бурмудского треугольника к нам гасторбайтеры завезли. Симптоматика характерная: зеленеет причинное место у мужчин и через пару дней отваливается, а у женщин протекает почти бессимптомно, тоже слегка зеленеет, но остается на месте.

Не успела Натусик договорить, как дружок ее пулей вылетел из постели, подхватил свое шмотье, и только его и видели. Одевался уже на ходу. Смешная история? Теперь давай свою.

– Нет, это не в счет, – заявил Серж и больно хлопнул ее по заду. – Ты обещала рукопись, давай читай. Как там, а, неразборчиво, – он вытащил из-под меня первую страницу. – Клевое названьице: «Интим с секретарем вождя». Читай, раз обещала.

– Ну ладно, – сдалась она. – Слушай.

Он сильно рисковал, когда хотел заняться этим со мной в кабинете хозяина. То была наша вторая интимная встреча. Никого уже не было, кроме охраны внизу и в каких-то специальных помещениях, но ведь всегда мог кто-то из своих (ихних) задержаться, зайти за какой-нибудь надобностью. Хотя, он лучше знает здешние порядки. Он расстегнул верхнюю пуговицу моей ослепительно белой блузки и сказал:

– Тебе идет светлое.

– Терпеть не могу, – бросила я, улыбаясь. – Предпочитаю носить черное.

– Черное сейчас в моде, – отозвался он, расстегивая остальные пуговки. – Но жемчужный цвет лучше, точно под стать твоей улыбке.

Не знаю уж, зачем я нацепила эту нелюбимую блузку. Обычно ношу черный свитер, а летом – черную майку. Но он прав, блузка перекликается с жемчужным блеском моих зубов, нагло подчеркивает безупречность улыбки. Ко мне давно приклеилась кликуха: Голливудская Улыбка. Это у меня природное: прекрасные зубы, пышные золотистые волосы, и безупречная фигура. Иногда друзья меня дразнят: Кукла Барби, хотя я не очень похожа на эту пошлую куклу.

Он уже добрался до бюстгалтера и расстегнул крючочки сзади. Прижался лицом к моей груди, коснулся языком родинки…

Этот бюстгалтер презентовала мне подруга, ей друг привез из Парижа, роскошный, нежно розовый шелк с золотым шитьем, и такие же трусики, но ей не подошло, размер не тот. Это белье точно как на меня шито. Мне и досталось. А я ей взамен подарила китайский чайный сервиз из сандалового дерева. Потом мы пили жасминовый чай из моего – ее сервиза, обсуждали вид ее квартиры после ремонта, который длился несколько лет (я свою сто лет не ремонтировала, и когда возвращаюсь к себе, прямо тошно), я зашла в ее туалет, и сидя на изысканном голубом унитазе рассматривала себя в зеркальной двери: зазеркальная я с узкой талией и красивой задницей на красивом унитазе, с изящными бедрами и ногами, в ответ весело рассматривала меня. А еще в тот день я познакомилась в сбербанке с одним прикольным типом, мы меняли баксы и разговорились. Потом он мне звонил, болтали. Раз позвонил днем, а он на звук моего голоса реагировал весьма своеобразно, что-то его будоражило, и всплывали интимные темы. То да се, вот он и говорит, что только что из ванны, стоит голый и держит в ладони, дословно – «своего горячего мальчика, мальчик напрягся, распалился и рвется в бой».

Жуткое дело! Чтобы его охладить, я стала рассказывать о своих мужчинах, придумывая на ходу всякие невероятные случаи и невероятных друзей-суперменов. Но его это лишь заводило (видимо, себя он считал самым суперменистым и более чем достойным, а его «мальчик» уже готов был взорваться). И тут он вдруг с торопливой деловитостью обрывает мою тираду, и произносит таким будничным и чуть испуганным тоном: «Ну, я пошел, пока», и бросает трубку. Я сразу поняла, в чем дело: пришла на обед его жена, (она педагог, а школа рядом, в двух шагах от дома), и застала дикую картину – мокрый голый муж сидит в странной позе, удерживая между ухом и плечом телефонную трубку, и ладонями сжимает своего «горячего мальчика». Я захохотала и пошла в ванну, погрузилась в ароматную пенку и, растирая себя массажной варежкой, подумала: это готовый сюжет.

Да, но я отвлеклась. Ушла от темы. Секретарь вождя… Ну чего ржешь, слово «вождь» у тебя ассоциируется со сталинскими временами, а между прочим, это понятие относится к любому руководителю страны, партии или движения. Также как слово «президент». Президент государства, президент концерна, президент благотворительного фонда, к примеру. Одна из моих приятельниц была президентом ООО.

– Чего-о? Президентом о-о-о! Что за фигня?

– Не фигня, а Общество с ограниченной ответственностью. С ней такой прикол был! На Новый год друг подарил ей голубую ель полутораметровую, и зеленую ночную рубашку, весьма эффектную, под цвет елки. Мы в тот раз бурно отметили у нее праздник, устроили карнавал, танцевали, в полночь ездили на Красную площадь, оттянулись на всю катушку. В общем, легла она спать в новой ночнушке, одна (она живет одна, а мужик у нее приходящий, на ночь не остается). А проснулась – голая, причем ночнушка висела высоко на елке. Что за фокус, думает, позвонила подругам, рассказала, мы посмеялись, ладно. На следующее утро то же самое: голая, и рубашка на елке. И так все время. Она даже спать перестала, и вот если продержится до утра, все нормально, рубашка на ней, а стоит уснуть – и на елке. А елка эта ей так понравилась – еще бы, ветки упругие, ровненькие, запах на всю квартиру хвойный, и, главное, не осыпается, да еще и молодые веточки пустила, в общем, прихожу к ней на 8 марта, а елка все стоит! Я говорю: да выброси ты ее, не до лета же держать, смех, в марте у тебя все еще Новый год. Ладно, говорит с сожалением, я подумаю. Через день она звонит мне, и сообщает испуганным тоном: елка пропала. Проснулась она голая и с исцарапанной спиной почему-то, стала искать ночнушку на елке, а елки-то и нет! Рубашку она потом у себя на голове нашла. В тот день я гуляла с собакой, мимо шли два парня с овчарками и пивом, их разговор заинтересовал меня, пошла следом. Вот такой диалог, дословно:

– Слышь, вывел ночью Линду, гляжу, голая девка бежит с елкой на спине!

– Брось врать-то.

– Какое врать! Я обалдел! Глючит что ли, думаю, да нет, Линда ее облаяла, та даже глазом не моргнула, бежит себе так медленно, как сомнамбула, сиськи большие трясутся, задница такая, ух, тоже трясется. Совсем голая, босая, с зеленой тряпкой на голове намотанной.

– Ну а ты чего, догнал и трахнул?

– Ты че, не веришь? Да я, блин, сам себе не поверил бы, если б Линда на нее не кинулась. Девка елку бросила и убежала

Тут я поняла, в чем весь прикол. Моя приятельница, выходит, лунатик. Видно, перенапряглась в своем ООО и заболела.

– Да хватит тебе про приятельниц, – сказал Серж. – Ты давай читай, как обещала, про секретаря вождя. Не отвлекайся.

– Ладно, секретаря звали Игорь. Он провел языком … Мы чуть не согрешили прямо на кресле самого В.

Не хочу сейчас об этом. Нет, начну рассказ не с себя, а с нее. Сначала – о ней. И не потому, что она спала с ним. На самом деле она с ним не спала. Она очень молода, красива и жутко вульгарна. Она через всякое прошла. Не очень-то она мне нравится. Но я с ней повязана. Поэтому…

– Поэтому что?

Не хочу. Не буду.

– Почему же? Рассказывай давай. Растравила душу, и – в отказ?

Она промолчала.

– Ну правда, что потом? – Спросил он, целуя ей локоть.

– Потом суп с котом, – рассмеялась она. – Теперь твоя очередь.

– Ну ладно.

Он четверть часа собирался с мыслями, и наконец изрек:

– Ведь я уже рассказывал, как стал женщиной, ощущающей себя мужчиной, причем поэтом-гением, который не поэт. Меня, то есть женщину по имени Леонида (она американка), которая одновременно русский поэт Леонид Солнышкин, пытались соблазнить и женщины, и мужчины, причем весьма изощренно. Одна из них, например, заманила меня в парламент, предложив крупную финансовую сделку. Пригласила в свой кабинет, угощала кофе, тянула время, был уже конец рабочего дня. Постепенно почти все служащие покинули здание. Она заперла дверь и виртуозно ввела меня в гипнотический транс, сноровисто раскрепостив мои сексуальные инстинкты.

– А много у тебя этих самых инстинктов? – поинтересовалась Ольга.

– Сейчас увидишь, – сказал он, и неожиданно перевернул ее на бок.

– Ой, ой! Ты что! – взвизгнула она, ощущая в себе торнадо.

– Сама виновата, – устало произнес он через час, отпуская ее и переворачиваясь на спину.

– Ну тебя, рассказывай дальше.

– А ты не перебивай.

– Ну давай про ту дамочку.

– Дамочку-депутаточку? У, что она творила! Пока мы с ней обговаривали проект, на ее платье не спеша расстегивалась молния, одежда спадала, и внезапно она очутилась на столе в одних чулочках с кружевами и туфельках на высоких каблуках. Изгибаясь и по-кошачьи щурясь, дотянулась до магнитолы, включила. Магнитола издала сладострастный вопль, и вскоре мы уже отплясывали на столе ламбаду. Потом я врывался в мою проказницу в бешеном ритме брейка бесконечно много и долго, мы дошли до безумного экстаза и скатились на пол, я бился в ней, а она ударялась о ножку стола, мы катались по полу, покрылись синяками и ссадинами… Потом мы собирали одежду и долго, изнывая от нежности, одевали друг дружку. И беседовали о высшем жизненном смысле, который поворачивается порой самой непостижимой стороной, мы беседовали о превратностях любви, и она раскрыла мне тайную масонскую доктрину, и путем медитации переместила в Сакральную Сферу Акиремы: она схватила меня за руку, и мы оказались в конференц-зале, причем я никак не мог взять в толк, кто же я: Серж, Леонида, или Леонид. Поэтому я решил стать как бы сторонним наблюдателем и вывел свою душу из бренного тела, взирая на происходящее сверху. Наблюдая, заметил, что действие переместилось в 1991 год, то есть я, почему-то, попал в прошлое. При этом я ощущал себя матрешкой, внутри которой другая матрешка противоположного пола, а в ней – третья, но пол опять сменился. И тут я почувствовал, что Леня Солнышкин (третья матрешка) невероятно сексуален, он излучает мощнейшие эротические флюиды, прямо-таки убойной силы секс-энергию, но никто этого не понимает. Все видят лишь внешнюю сторону его жизни, весьма экзотичную и, на первый взгляд, не столь сексуальную, хотя на самом деле все это – весьма изощренный секс, а точнее – настоящая порнуха в состоянии соматхи.

– Стой, стой! – вскричала Ольга. – Обожди! Марго, тащи ручку и бумагу, буду записывать! Серж, придумай название и разбей на главы.

– Пиши, – решительно произнес Сержик. – Название. Гений экстаза.