Читать книгу Подружка - Ольга Александровна Никулина - Страница 6

Чтобы контролировать мой вес, мама купила электронные напольные весы и теперь заставляла меня взвешиваться на них почти каждый день. Она разработала для меня целую систему здорового и низкокалорийного питания. Вместо макарон я приучилась есть гречку, вместо мороженного и сладостей фрукты и творог. Мама делала мне котлетки на пару, с запеченной в духовке курочки сдирала так любимую мною прежде хрустящую жирную кожицу.

Мой вес медленно снижался. К осени я похудела на два килограмма, хотя за лето выросла на три сантиметра. Стройная и похудевшая я пришла в сентябре в колледж, и первое время мне казалось, что я попала в какой-то сказочный институт благородных девиц. Худенькие и возвышенные, с шишечками на головах, с тонкими шейками и ручками, мы ходили робкие и испуганные по коридорам колледжа и широко раскрытыми глазами смотрели на старших учениц и преподавателей. В классах постарше учились и мальчики. Некоторые из них были шумные и хулиганистые. Они почему-то постоянно задирали девчонок, особенно нас, самых младших. Я, не привыкшая к такому обращению, очень их боялась. Хорошо, что в моем классе у нас были только девочки.

В обязательную программу обучения входила игра на фортепиано. Мама с папой купили мне подержанный инструмент, и я начала музицировать. У меня оказался хороший слух, и я уже к концу первого года обучения играла большие куски музыкальных произведений.

Для занятий классическим танцем нам пошили красивые темно-сиреневые купальники, к которым прилагались коротенькие юбочки. Для ритмики у нас были другие, более длинные юбочки из воздушного шифона. На ноги мы надевали светло-розовые трико и такого же цвета балетки. Воздушные и изящные, мы как будто уже были балеринами. Первое время я наслаждалась учебой. Все мне здесь нравилось, все приводило в восторг.

Учителем по самому главному, классическому танцу, у нас оказалась Попугай. Ей было уже шестьдесят лет, и когда-то она сама училась в этих стенах, выступала в театре. Она уверяла нас, что когда-то была очень худенькая. Сейчас же она была полная, с многочисленными складками на боках, выделявшимися под ее всегдашними сверкающими кофточками. Она обожала все яркое, переливающееся. Агата Федоровна – так ее звали. Я же продолжала величать ее, в тайне, про себя, Попугаем.

Агата Федоровна поначалу была приветлива со всеми нами. Я очень старалась на ее уроках, но выше четверки с минусом она мне не ставила. Меня это удручало. Я выкладывалась по полной программе, но вожделенной пятерки так и не дождалась. Правда, некоторые девочки вообще тройки получали. Тройки с плюсом, просто тройки, тройки с минусом. Мне же она ставила хотя бы четверки с минусом. Но были у нас девочки, например, Лолита, Рита, Зина, которым Агата Федоровна ставила пятерки. Пятерки с минусом, просто пятерки, но это были пятерки! Эти девочки имели стопроцентные данные, и у них получалось все легко и просто, без напряжения. Мне же приходилось напрягаться. У меня не было достаточной выворотности в ногах, и Попугай мне часто делала замечания, что мои пятки смотрят не вперед, а назад. Я старалась, я очень старалась, но мне было тяжело. Лицо мое от усердия краснело, на глаза наворачивались слезы, и я выглядела так, как будто я истерзанная мученица, а не девочка-балерина.

– Кислицина! Сделай нормальное лицо! – покрикивала на меня Агата Федоровна.

Держась за станок, я бросала испуганный взгляд на себя в зеркало и действительно видела там какую-то страдалицу. Ноги работают, руки работают, а в глазах мука, как будто я не на занятиях классическим танцем, а в камере пыток. Я старалась расслабиться и изменить выражение лица, но тяжелые для меня экзерциции снова вызывали на моем лице выражение муки.

К концу первого года обучения я окончательно поняла, куда я, собственно, попала. Я поняла, что мне здесь трудно. Разочарование самой собой, сильно удручало меня, как, впрочем, и многих здесь. Только девочки с хорошими данными, обладающие выносливостью к нагрузкам, успешно продвигались вперед. У меня же всего этого не было, и к концу первого класса я, как и многие здесь по классическому танцу получала уже не четверки, а тройки.

– Не расстраивайся! – утешала меня мама. – Все еще наладится. Ты учишься только первый год, и, может быть, дальше будет гораздо лучше.

Мне хотелось ей верить, и я таила надежду, что все у меня наладится, хотя как наладится, если у меня попросту нет природных данных, позволяющих мне легко и просто выполнять балетные движения. К концу первого года обучения я знала много нового о своем телосложении и о телосложении других девочек. Агата Федоровна во время своих уроков разбирала нас буквально по косточкам. У Лолиты, например, несмотря на стопроцентные данные, для балета была слишком большая голова. Агата Федоровна так и говорила ей:

– У тебя и так череп большой, а ты еще и волосы свои длинные не укорачиваешь. Смотри, какая большая шишка у тебя на затылке! Где ты видела балерин с такими огромными шишками? Череп крупный, шишка крупная – настоящий головастик, а не балерина!

А маленькую ростом Соню она называла пузатым пупсиком.

– Живот-то втягивай! Стоишь вся маленькая и пузатенькая, как пупс!

Другой девочке, Лене, почему-то постоянно стоящей попой назад, она говорила:

– У тебя не зад, а полочка для моего большого кошелька!

Я же, всегда считающая себя вполне хорошенькой и нормальной, как оказалось совсем не являюсь таковой. Для балета у меня слишком выпуклая грудная клетка.

– А ты у нас как будто борец, а не балерина! – подходя ко мне, заявляла не раз Попугай. – Зачем ты так грудь выпячиваешь? Ну-ка, задвинь ее обратно! Не выпячивай, а то и так она у тебя колесом вперед!

Грудь убрать, попу втянуть, ноги натянуть, да еще и пятку вперед вывернуть, да еще и все это делать с нормальным лицом! Каторга!

К концу первого года мы достаточно наслушались о себе нелестных отзывов. Посмотришь на нас – все такие красивые, стройненькие, худенькие, но, оказывается, у каждой из нас есть свой изъян. Хотя нет, не у каждой. Агата Федоровна выделила для себя трех перспективных девочек и вот о них ничего плохого ни разу не сказала. Правда, одна из них неожиданно для всех вдруг в самом конце года ушла от нас. Потом выяснилось, что, несмотря на стопроцентные данные и идеальное сложение, она имела серьезные проблемы с почками, и ей категорично нельзя было заниматься балетом.

Теперь у нас из всего класса, остались только две девочки, во внешности которых Агата Федоровна не находила никаких изъянов. Это были Полина и Лиза. Все остальные постоянно подвергались беспощадной критике. Меня удивляло, как Попугай метко подмечала все наши недостатки. Если бы не она, то я бы, например, никогда не заметила, что черноглазая и стройная Лара, имеет вялые, словно манная каша бедра, что у нее низ живота торчит, как выпуклый полумесяц, что у Тани короткие руки… О себе я узнала, что я вместе с другими несколькими девочками имею длинный торс, и от этого мои руки и ноги кажутся короткими. Получалось, что мы не хорошенькие девочки, а какие-то длинотелые и короткопалые существа. Кто-то у нас головастик, кто-то пузатый пупсик, у кого-то вместо бедер манная каша, а кто-то вместо попы имеет полочку для кошелька. А еще все мы, несмотря на то что постоянно ограничивали себя в еде, для Агаты Федоровны были толстыми.

– Вы даже для жизни толстые, – говорила она нам почти на каждом занятии, – а уж для балета вообще никуда не годитесь!

И на родительских собраниях она прямо в лицо говорила родителям о тех или иных физических и даже нравственных изъянах их детей. Моя мама как-то пришла с собрания вся взвинченная и сердитая.

– В следующий раз ты пойдешь на собрание! – заявила она папе. – А иначе, я просто в волосы вцеплюсь этой гадюке! В ее красные страшные волосы! Зараза! Ресницы в десять слоев намалевала, кофточка, как елочная игрушка сверкает, в ушах серьги до плеч висят – индюшка, какая-то! И вот эта индюшка смеет еще на мою любимою дочу наезжать!

– Я ее про себя Попугаем зову! – обрадовалась я маминой поддержке.

– Точно! Попугай! И индюшка тоже!

– Попугайская индюшка!

– А что случилось-то? – потребовал подробностей папа.

– Да эта гадюка сказала, что наша Наденька нехорошая девочка, что она вечно насупленная и никогда не улыбается! Про каких-то там девочек говорит: «Вот эта девочка хорошая, всегда улыбается, эта вот тоже!» А про нашу заявила: «А ваша вечно сердитая, смотрит исподлобья! Я ей говорю, сделай нормальное лицо, а она все равно насупленная!»

– Я ее просто боюсь, – жалобно сказала я. – А еще, когда я напрягаюсь, чтобы выполнить все экзерциции, то у меня напряжение на лице отображается, а ей надо, чтоб я улыбалась…

– Да как тут улыбаться, когда эта индюшка издевается? – выпалила мама, с сочувствием посмотрев на меня. – На такую глянешь и испугаешься. Я и то, взрослый человек, чувствую себя неуютно под ее оценивающим взглядом. Как будто я какая-то не такая. А беззащитный ребенок вообще теряется! Мне так и хотелось ей в волосы вцепиться, но я сдержалась. Эта индюшка ведь потом совсем нашу умницу замучает! Но я не ручаюсь, что в следующий раз смогу сдержаться! В следующий раз я точно взорвусь, и тогда индюшке мало не покажется!

– Ой, пап, лучше ты в следующий раз на собрание иди, – посмотрев с опаской на маму, сказала я. – Вдруг мама и правда нападет на Попугая? Этого нельзя допустить. А ты спокойный, ты ничего не сделаешь.

– Ладно, – согласился папа.

Все девочки в моем классе были веселые, живые, и мне казалось, что все они мне подруги. Но все, это значит никто. Мне хотелось дружить с какой-нибудь конкретной девочкой, как я дружила с Машкой и Вовкой, или с Дашей и Галей в православной гимназии, но такой дружбы у меня здесь не получалось. Иногда, поговорив на перемене с какой-нибудь девочкой, я проникалась ею, и думала, что теперь мы подруги, но девочка не останавливалась на мне и на следующей перемене уже общалась с другой «подружкой». Девочки как будто скользили друг по другу, не углубляясь. Никто никого толком не знал. Все шутили, смеялись, иногда ссорились, мирились, строили друг другу козни, но не проникались друг другом. Душа каждой была закрыта и одновременно открыта. Я никак не могла понять, что происходит. Все вроде хорошие, веселые, с каждой можно в отдельности поговорить, но на следующий день та, что вчера говорила с тобой, как будто не узнает тебя, не помнит, и откровенничает уже с кем-то другим. Легкие в общении, и одновременно как будто не помнящие этого общения. Все одновременно друзья и все тут же враги. Никто ни на ком не останавливался, а если и останавливался, то как будто понарошку, в шутку. Например, две девочки у нас с виду были неразлучны, но как только одна выходила из класса, другая тут же в ее адрес сыпала колкостями и, причем, обидными колкостями, но и вторая была такая же. И так вели себя практически все девочки. Мы все как будто дружили, но и все потихоньку высмеивали друг друга. Я чувствовала от всего этого дискомфорт. Мне нравились девочки в моем классе, и одновременно я постоянно чувствовала напряжение среди них. Здесь каждая как будто была со всеми, и в то же время сама по себе. Постепенно и я научилась быть сама по себе.

Вне стен колледжа я продолжала жить своей обычной жизнью. Мама регулярно водила меня в храм на исповедь и причастие, часто рассказывала мне о жизни святых, и я все больше чувствовала, что реальная жизнь это одно, а церковная совсем другое. Обычная жизнь и жизнь веры никак не сочетались между собой. Однако душа моя была полна самых прекрасных верований в загробную жизнь, в ангелов и святых, в то, что над нами всеми Бог, который видит и слышит каждого из нас. Да, реальная жизнь была как будто далека от всего церковного и духовного, но в то же время в этой реальной жизни существовала смерть, и смерть, как мне говорила мама, соединяет все обычное и земное с необычным и непонятным. А еще с духовным миром в этом обычном земном мире меня соединял мой нательный крестик. Он всегда был со мной. И даже когда нам в колледже запретили носить на шее цепочки, а в ушах сережки, я исхитрилась и стала прятать свой крестик в шишке у себя на голове. Другие девочки, не такие щепетильные в вопросах веры, совсем перестали носить на груди кресты, а одна девочка, Софья, постоянно снимала перед занятиями крест, а после снова надевала. Снимет, наденет, снимет, наденет… Как-то, это было уже в самом конце учебного года, весной, ей надоело возиться с крестом, и она запулила его в окно.