Читать книгу Изгой - Ольга Черенцова - Страница 2

Спешу всё рассказать, а то, боюсь, не успею или передумаю.

Я без конца роюсь в прошлом, извожу себя, путаюсь во времени. День, с которого всё началось, я искромсал мысленными переделками, но исправить, конечно, ничего не мог. Каждая ушедшая минута – это клеймо. Не вытравить.

Тот день начался вполне рутинно. Я с трудом встал. Поплёлся в ванную. Кое как почистил зубы, ополоснул лицо. Вода была тёплой, от неё ещё больше хотелось спать, а ледяной на юге нет. Всё здесь печётся под солнцем, плавится, накаляется. Моя голова тоже была накалена, но не от солнца.

Причесавшись – пятерней, а не гребешком, – я взглянул на себя в зеркало. Нормальный шестнадцатилетний парень. На преступника не похож. Поэтому непонятно, почему ко мне постоянно цепляются полицейские. Вчера опять остановили и начали буравить вопросами: чего шляешься по ночам, что в карманах? Ну и всё в том же духе. Один из них явно ходил за мной по пятам – я то и дело на него натыкался. Этакий робот-громила, которого я окрестил Арнольдом: он сильно смахивал на Шварценеггера. У всех я вызываю подозрение, а в первую очередь у отца. Я ещё в детстве мечтал от него сбежать. Несколько раз собирался, но не отважился, да и не хотел бросать мать. Подожду – окончу школу и уйду. Хотя я беспокоился за мать. Если ей грозит беда, оставлять её нельзя. Только подумал о ней, как она постучала в дверь.

– Ник, тебе пора, – поторопила она. Нервничала, что я опоздаю. Она пунктуальна до болезненности, переживает из-за любой ерунды. Её нервозность меня раздражает, хотя при этом я мать жалею. Мы с ней вроде поменялись местами: я с малых лет чувствовал ответственность за неё, словно не она, а я был родителем. Боялся её потерять. Своих чувств я стеснялся, прятал и не умел выразить. Был замкнутым и немногословным. Производил впечатление сухого – так мне говорили. Знали бы все про бурю внутри меня! А расслабиться я никогда не мог, даже когда сидел один у себя в комнате. Был вечно напряжён, как будто круглосуточно следил за мной чей-то невидимый глаз. Изменился ли я с тех пор? Мало.

– Сейчас спущусь, – сказал я, зная, что мать будет стоять за дверью, прислушиваясь к каждому моему вздоху.

– Я тебе какао сделала, – певуче произнесла она. Речь южан звучит тягуче и нудно, а в маминых устах – мелодично.

Она пошла вниз, вернее, полетела над лестницей. Походка у неё неслышная, мягкая и грациозная, как у пантеры. Если бы только она умела постоять за себя, как этот зверь! Обидеть её – проще простого.

Где бы мать ни появлялась, мужчины на неё глазели. Мои сверстники тоже. Меня это нередко бесило, а матери было всё равно. Она вообще никого вокруг не видит, кроме моего отца. Полностью ему принадлежит. Он собственник и тиран, о чём ни одна душа не догадывается: за порогом дома он преображается, как актёр. Становится обаятельным и обходительным. Людьми он запросто вертит, умеет к себе расположить. Недаром лихую карьеру сделал. В детстве я его панически боялся – до дрожи в сердце, а когда стал подрастать – всё меньше и меньше. Начал ускользать из-под его контроля, а мать – нет. Не знаю, боится она его или любит. Я так и не разобрался.

Делиться своими мыслями и переживаниями мне было не с кем. Роль собеседника и друга выполнял компьютер, на экране которого я как-то оставил по неосторожности страницу своих записей – как раз в том месте, где критиковал отца. Считая, что всё в нашем доме ему принадлежит, вплоть до сокровенных мыслей родных, он прочёл и, когда я вернулся в свою комнату, расплатился со мной оплеухой. Так вломил, что я чуть не въехал в стену. Тут я впервые не выдержал и бросился на него. Но проиграл. Он был намного сильнее. Стряхнув меня со своего тела, как пылинку, он прошипел: – Дождёшься, паршивец.

– Ненавижу! – крикнул я в ответ. – Деспот!

В его стальных глазах, теплевших, когда он разговаривал с чужими людьми, мелькнуло удивление. Наконец-то сообразил, что я уже не слабое дитё и могу дать отпор. С тех пор он меня ни разу пальцем не тронул. Почему он перестал меня колотить, оставалось загадкой. Раскаялся? Вряд ли. Испугался? Тоже вряд ли.

Пора идти вниз, а то мать опять начнёт барабанить в дверь. Я вышел из ванной. Пока спускался по лестнице, на меня колюче взирал с висевшего на стене портрета мой дед. Художник точно передал выражение его глаз. Дед отличался жутким нравом, вечно придирался, всеми помыкал. Несмотря на это, я был к нему привязан. Из бабушек и дедушек у меня остался только он, остальных даже не помню. За последний год мы с ним неожиданно сблизились – как ни странно, благодаря моему отцу. Тот редко о нём вспоминал, несмотря на трепотню, как он его боготворит. Чтобы дед не чувствовал себя брошенным, я стал чаще его навещать. Узнав его получше, я понял, что его непримиримость – это своего рода прикрытие, в душе он был добряком. Зачем он строил из себя крутого и несгибаемого – неясно. Возможно считал, что военным людям полагается так себя вести.

Мать сидела на кухне на вертящемся стуле. Пила кофе и чему-то улыбалась. Что это она такая радостная? Настроение у неё в основном минорное. На ней был белый шёлковый халат в зигзагообразных чёрточках. Типа иероглифов. В таких же чёрточках была и чашка, которую она держала в руке, – как будто они слетели с халата. Мать любила, чтобы всё сочеталось. Как-то она увлеклась стилем кантри и украсила безвкусными лепесточками всю кухню. Отец не возражал. Эти декоративные переделки его устраивали. Заняться каким-то своим делом он ей не разрешал. Не хотел, чтобы у неё появилась своя отдельная жизнь. Пусть сидит дома и без конца его украшает.

– Ты не забыл, что сегодня вечеринка? – спросила мать.

– Что мне там делать, я лучше у себя посижу.

– Как же так… – разочарованно протянула она. – Придёт Лиза с дочерью. Помнишь, я про неё рассказывала? Она русская, работает у Эда в компании, её дочь твоего возраста, ну-у на год старше. Тебе было бы интересно с ней пообщаться.

Зная, что я одиночка, мать постоянно искала мне друзей. Зря старалась.

– Ладно, приду, – пообещал я и, когда она отвернулась, вылил в раковину тошнотворное какао. С чего она взяла, что я люблю эту гадость? От пенок меня мутило.

Нацепив на спину школьный рюкзак, я сказал, что пошёл на занятия. Обманул. На самом деле я отправлялся в центр города. Должен был наказать обидчика матери.

Прогуливая (не впервые), я рисковал. Меня уже предупреждали: ещё раз поймаем – исключим. Классная руководительница следила за всеми, как кобра. Ученики её не любили, называли ведьмой, хотя выглядела она вполне симпатично. Её портили лишь пристальные и немигающие глаза. Предвидя, что она позвонит нам домой, если не явлюсь в школу, я накануне предупредил её, что иду к дантисту, – мол, зуб разболелся. Она вонзила в меня свой змеиный взгляд и потребовала, чтобы я принёс от родителей объяснительную записку. «Принесу», – заверил я, зная, что уговорить мать не составит труда. Она покрывала мои грешки, чтобы меня не вышибли из школы. Учился я со скрипом. В начальной школе старался, а потом надоело.

На улице была теплынь. Лето у нас практически круглый год. Солнце здесь – это нечто. В других штатах оно висит себе лимоном в небе, умеренно греет. У нас же это сжигающий всё метеор. Пылающее, режущее глаза, оно било по переднему стеклу моего джипа, ослепляло. Перекрасив красный свет светофора в жёлтый, оно меня чуть не угробило. Повезло, что место было пустынное и к перекрёстку приближалась всего одна машина. Я проскочил прямо перед её носом. Водитель начал гудеть, как бешеный. Увидев, что он разворачивается, собираясь гнаться за мной, я поднажал и стремглав юркнул в подвернувшуюся улочку. Приметив впереди автомастерскую, быстренько подъехал и затесался среди машин на парковке. Вроде пронесло. Разъярённого водителя я нисколько не испугался, но стычка с ним смешала бы мои планы. Пришлось бы с ним объясняться, а ещё прикатили бы копы, отняли бы кучу времени. Внутри меня всё же слегка тряхануло – чудом избежал аварии!

Пока я сидел, пережидая, откуда-то вылез худющий крупный пёс с тусклой шерстью. Понурый и забитый, как изгнанный из стаи волк. Подойдя к моему джипу, он уставился на меня. Взгляд у него был страдальческий.

– Ты чего, брат, голоден? – приоткрыв дверцу, спросил я. Он наклонил голову набок. Кивнул! Я пошарил в рюкзаке, зная, что найду там завёрнутый в фольгу сэндвич. Несмотря на мои протесты, мать каждый день украдкой засовывала туда ланч. Беспокоилась, что мне не хватит обеда в школьной столовке и я совсем отощаю – вот как эта бедная псина. Сэндвич я нашёл. Разлепил два куска хлеба, вытащил из них ветчину и протянул псу. Тот понюхал и только собрался с радостью проглотить, как его остановил окриком верзила в брезентовом комбинезоне, в бейсболке, с какой-то железякой в руке. Поджав хвост, пёс с виноватым видом отошёл.

– Вам что, жалко, если покормлю собаку? – встал я на защиту животного.

– Ты чего здесь делаешь? – проигнорировал он мой вопрос.

– Сижу отдыхаю, а что, нельзя?

– Отдыхают дома, а здесь не положено.

– Где хочу, там и отдыхаю, – огрызнулся я.

– Говорят тебе, не положено.

– Положено, не положено, – передразнил я. – Не положено собаку голодом морить, вон она какая тощая.

– Давай-ка вали отсюда, а то полицию вызову, – пригрозил он.

Противный тип. Отъехав, я взглянул в боковое зеркальце и взбесился. Загоняя пса в дом, этот подлец его ударил. Я развернулся, ринулся назад, выскочил из машины. Но верзила уже исчез. Живодёр! Донесу на него в общество защиты животных! Нет, сам спасу несчастную собаку. Вернусь и украду.

Я весь трясся от возмущения. Чтобы прийти в себя, отправился на пляж. Океан меня всегда успокаивает. На побережье в этот час спокойно, пусто: все на работе. Одиночество я люблю, а быть одиночкой – нет, но мало кто понимает разницу.

На парковке стояла всего пара машин. Вдоль берега торчали на холмах многоэтажные особняки. Один из них (со стоянки его не видно) смахивал на современный замок – витиевато построенный, с башенками-ромбами. В крайней башенке находилась моя комната. Парковаться далеко от нашего дома было излишней предосторожностью. Даже если бы я прохаживался прямо перед окнами, меня никто бы не заметил, кроме деревянной совы на крыше. Сделана она была довольно искусно. Казалось, что вот-вот взмоет в небо. А родителей дома не было. Отец в это время восседал в своём кресле-троне и раздавал всем распоряжения. Глава фирмы – как тут не покомандовать! Ну а мать занималась благотворительностью в пользу церкви.

Я выбрался из машины – недешёвой, как и у моего отца. Хотя он пилил, что я неблагодарный щенок, и воспитывал кулаками, вещи покупал мне дорогие. Поддерживал этим имидж идеального родителя, а то вдруг соседи подумают, что он не заботится о сыне. Денег он на меня не жалел не из любви ко мне. Если любишь, то не бьёшь и не шипишь, как врагу: «Зверёныш».

Спустившись к пляжу, я сел на песок. Вокруг валялись водоросли, мусор, ракушки. Я поднял одну – сероватую, в форме веера, в чёрных чёрточках вроде маминых иероглифов на халате. Любая мелочь вызывала мысли о матери. Меня не отпускала тревога, что ей грозит беда. Основания для этого были.

Я повертел ракушку в руках и засунул в карман. Позже вручу матери, раз ей нравятся подобные штуковины. Её пристрастий я не разделял, но относился к ним нормально. Зачем мешать, если это доставляет ей удовольствие. Как я написал на одном форуме, в котором проводил немало времени: если бы никто не лез в чужие дела, легче бы жилось.

Когда мать чем-то увлекалась, она превращалась в восторженную девочку, молодела прямо на глазах. В этом проявлялась её уязвимость, поэтому эта черта мне не нравилась. Думая об этом, я заметил вдали парочку. Женщина чем-то напоминала мою мать. Я вгляделся, пытаясь определить, она ли это, но, пока пробивался взглядом через заслонявшие её блики солнца, пара исчезла. Скорей всего, померещилось. Мать находилась в церкви, да и не стала бы она разгуливать с каким-то мужиком у всех на виду. Наш район довольно чопорный, всё должно быть шито-крыто. Смех! А что творится за семью замками – неважно. Мой отец следует этому правилу, как никто другой.

Я пошёл к джипу, взял пластиковый мешок, вернулся и стал собирать мусор. Свинское отношение к пляжу меня злит. Пользуются, а при этом портят, ну в точности, как ведут себя с родными, – плюют им в душу. Я подобрал стеклянные осколки, банки из-под напитков, тряпки и, набив до отказа мешок, двинулся к помойному баку. Пока я убирал, на стоянке появился ещё один автомобиль. Типа броневика. Я мгновенно его узнал. Он часто носился с рёвом по нашей улице, действуя на нервы отцу. Кто сидел за рулём – неизвестно. Его скрывали затемнённые окна. Но отец был уверен, что это молодой парень и шумит он нарочно. «Поглядим, кто такой», – подумал я и опустился на скамью. Ожидая, когда вернётся водитель, я уставился на позолоченный солнцем океан – сегодня на удивление гладкий, как каток. Давно он таким не был, обычно он бурный. Я мысленно покатил по нему вперёд, в самую даль, за горизонт, подальше от этой чёртовой жизни.

На океан я смотрел каждый день из окна своей комнаты. Отец, сам того не ведая, всё-таки что-то для меня сделал – дал мне возможность быть вблизи воды. В прошлой жизни, если есть таковая (во что я не особо верю), я наверняка был дельфином. Нравятся мне эти существа. Умные. Плавать в нашем океане я обожал – именно в нашем, никакой другой мне не был нужен. В эти минуты даже утихала ярость.

Отпускала она меня редко, мучила, а при этом оберегала. Когда она достигала пика, я вполне мог бы одолеть любого парня. Никто бы этому не поверил, особенно мои одноклассники. Накачанные бычки! Сразу бы подняли на смех: «Хлюпик!». Ничего опасного в ярости, в противовес тому, что твердят, я не видел. В этом месте добавлю: не видел в ту пору, а сейчас уж и не знаю…

А мать всегда боялась воды и даже в неглубоком бассейне купалась с осторожностью. Последнее время она вообще перестала лезть в воду. От страха у неё возник нездоровый интерес ко всем авариям. По утрам она просматривала новости в интернете: не было ли кораблекрушений, не упал ли в океан самолёт, не утонул ли кто. Когда я, мальчишкой, прыгал на мелких волнах у самого берега, она нервно звала меня назад. Сверхчувствительная, ранимая, мать мгновенно расклеивалась и, стесняясь этого, старалась не показывать. Но недавно, когда её оскорбили, скрыть не сумела и расплакалась. Именно этого подонка я намеревался проучить. Дело было так.

Мать прихватила меня с собой в центр за покупками. Там мы набрели на новый магазинчик «Европейские деликатесы». Пока она выбирала сыры, я слонялся по проходу. Остановился перед тарелкой с бри. Взял кусочек. Понравилось. Съел ещё. Потом ещё… ещё… и тут прервал мой пир продавец – мешковатый дядька с узкими, как у китайца, глазами.

– Это для того, чтобы пробовать, – сказал он. – Если же вы голодны, то вон напротив закусочная.

Его замечание меня разозлило, и я бросил в ответ, что именно это я и делаю – пробую.

– Карточка или наличные? – пропустив мимо ушей мою реплику, обратился он к матери, когда она подошла к кассе.

– На кой тогда расставлять тарелки с едой, если к ним нельзя прикасаться? – не унимался я. Продавец опять не ответил. Это взвинтило меня ещё больше, и, желая его поддеть, я сказал, что есть такой негласный закон: покупатель всегда прав.

– Ты бы, парень, не мешал, шёл бы на улицу, – не выдержал он.

– Почему вы так разговариваете с моим сыном? – вспыхнула мать.

– Пареньку стоило бы поднабраться приличных манер, – буркнул тот.

– Ну знаете! Я же вас не учу, как воспитывать детей!

– Меня учить незачем, у меня дети вежливые, – и, вконец обнаглев, продавец заявил, что никогда бы не позволил своим сыновьям хамить.

– Вы хотите сказать, что мой сын хам? – дёрнулась мать.

– Спасибо за покупки, – с кривой улыбочкой ответил этот негодяй.

Когда мы сели в машину, мать расплакалась.

– Он не имел права так с нами разговаривать, не имел… больше я сюда ни ногой, – всхлипывая, повторяла она.

Её слёз этому мерзавцу я простить не мог. Как и отцу. Но отец всё-таки родная кровь, а продавец – чужак. Хотя мне показалось, что мать была расстроена из-за чего-то ещё. Не знаю, угадал ли я.

Обижали её часто. Она не рассказывала, молчала, но по её лицу всегда было видно. Чему тут удивляться! На свете немало эмоциональных садистов. Им только дай почувствовать превосходство над другими, тогда им кажется, что они крутые и сильные. Ха! Сильные! Любого из них поставь на колени, сразу рыдать начнёт!

Глядя, как мать горько плачет, я понял, что больше терпеть этого не буду. Накажу продавца. Не донести ли на него владельцам магазина? Но кляузничать – не мой стиль. Сам с ним расправлюсь. Задумавшись, я прозевал водителя броневика. Он укатил. Пора и мне трогаться. Время-то как быстро пролетело. Когда я приехал, солнце не спеша взбиралось наверх, а сейчас оно болталось над пальмами. Нахлынул ветер, и их тяжёлые листья в гармошку забренчали, задвигались паучьими тенями по земле.

Я сел в машину и отправился в центр. До него рукой подать – городок-то небольшой. Поначалу я собирался отомстить продавцу под покровом ночи, но потом отмёл этот вариант: его машины в это время там не будет, магазин закрыт. Пришлось бы его выслеживать, чтобы узнать, где он живёт, лезть в гараж, а это хлопотно и небезопасно. А на заднем дворике, где он оставлял свой автомобиль – идеальные условия: безлюдно, голые кирпичные стены, ряд помойных баков и брошенный заржавевший пикап. Место это я обнаружил, когда подкарауливал продавца, чтобы определить его машину.

Припарковав джип на соседней улице, я вразвалочку, делая вид, что прогуливаюсь, двинулся к заднему двору. План был таков: изуродовать новенькое авто продавца. Месть, конечно, не суровая. Он побесится первое время, затем всё отремонтирует, страховая компания ему оплатит расходы. Но пусть он поплачет хотя бы пять минут, как моя мать.

Войдя во дворик, я вспугнул рывшуюся в помойке крысу. Метнувшись в сторону, она махнула мне на прощание длинным червячным хвостом и спряталась за бак. Я осмотрелся, проверяя, не пропустил ли где-то оконце или камеру наружного наблюдения. Стены здания были пустыми, мутно-бордовыми с граффити-рисунком – прямо скажем, бездарным. Надо же, автор ещё и подписался! А я свою подпись оставлять не буду.

Вот он, дорогой автомобильчик, беленький-беленький – любо глядеть. Сейчас из новенького превратится в развалюху. Машину продавца я здорово попортил, а напоследок вытащил из рюкзака аэрозольный баллончик и перекрасил её в красно-белую. Получилось весьма эффектно. Наподобие кровавых струй на снегу в фильме Тарантино «Убить Билла» – его как раз накануне обсуждали на форуме. Удовлетворённый, я отошёл назад, чтобы полюбоваться на расстоянии, и чуть не упал, обо что-то споткнувшись. Я обернулся и увидел ноги в грязных штанах и сморщенных ботинках без шнурков. Мой взгляд пополз по ним, потом дальше, по драной одежонке, и добрался до лица – заросшего и в трещинах, как и башмаки. Меня с любопытством изучали жёлтые глаза. Бродяга! До этого он лежал под грудой рваных одеял, поэтому я его и не заметил.

– Ты чё, ослеп? Чуть не покалечил! – рявкнул нищий и тут же спросил, не найдётся ли у меня курева.

– Не курю, но могу дать на сигареты, – и я протянул ему деньги.

Милостыню я всегда давал. Наперекор отцу, который относился к бездомным с брезгливостью. «Нечего поощрять бездельников», – говорил он.

– Где ж это видано, чтобы сигареты столько стоили, – выразил недовольство бродяга.

– Вот ещё два доллара, больше дать не могу, а то мне на автобус не хватит, – обманул я, заметая следы. Если будут брать с него показания, скажет, что я на автобусе приехал. Глупо, конечно.

– Что-то не похоже, чтобы ты на автобусах разъезжал, – подтвердил он несуразность моих рассуждений и проворчал: – Лежишь себе, спишь, а тут ходят всякие, будят.

– Не тяжело в такой духотище спать? – задал я ему идиотский вопрос. Хотел исподволь выяснить, не наблюдал ли он за мной.

– А мне без разницы. А что?

– Ничего. Жарковато здесь.

– Тебе самому-то не жарковато? – хмыкнул он и подмигнул.

«Не намекал ли он на то, что всё видел?» – гадал я, идя к своему джипу.

В центре было оживлённо. Время ланча. В ресторанах – толпы. Все мужчины как отутюженные, при галстуках, с улыбочками на лицах – вроде моего отца. Настоящий маскарад! Я глянул на пару мужиков на открытой веранде кафе. Типичные бизнесмены. Что-то обсуждая, они с аппетитом поглощали гамбургеры. Оба были в белоснежных рубашках. Из кармашка одной высовывались тёмные очки со сверкавшей в них искрой солнца, прыгнувшей мне в глаза, когда я приблизился. У того, кто сидел ко мне лицом, была рекламная внешность – как будто он сошёл со стенки проехавшего автобуса, на которой красовался молодчик с банкой «Спрайта» в руке. Бизнесмен мне не понравился. Держался он с самодовольством, даже с дерзостью. В эту минуту из гамбургера, который он уминал, вытекла струйка горчицы и упала на его рубашку. Он засуетился, занервничал, стал стирать пятно салфеткой. В эту минуту он уже не выглядел таким самоуверенным.

Глядя на жующих посетителей, я почувствовал голод. Но денег у меня не было. На них пировал желтоглазый попрошайка. Оставался мамин ланч, которым мне не удалось угостить бедного пса. Я пристроился за столиком прямо напротив бизнесменов, вытащил из рюкзака сэндвич и, поедая его, стал смотреть по сторонам. Наблюдать за людьми я люблю, но терпеть не могу, когда наблюдают за мной. Мой взгляд, бегая по толпе, задержался на магазинчике напротив кафе. В витрине стояли на подставках пластиковые головы – как отрезанные от тел манекенов – с нахлобученными на них шляпами, беретами, кепками.

– Что будете заказывать? – вырос передо мной официант и покосился с неодобрением на мой сэндвич.

– Ничего, – сказал я и, зная, что он попросит меня уйти, встал. Подошёл к витрине магазина. Одна шляпа за стеклом была в мамином вкусе: с волнистыми широкими полями, голубая, в абстрактных мазках. Как-то мы с матерью проходили мимо этого места. «Какая прелесть вон та, голубая!» – воскликнула она, глядя на витрину.

Я вошёл внутрь и спросил цену. Продавщица скользнула взглядом по моей футболке, заляпанной красной краской, и, должно быть, решив, что я кого-то грохнул, напряглась. Преступник из меня получился никудышный: не заметил бродягу, не переоделся и разгуливал по городу с кровавыми пятнами на груди.

– Это женский головной убор, – пояснила она, словно я страдал слабоумием.

– Вижу, что женский. Так сколько стоит?

С недоверием изучая меня, она назвала цену – грабительскую.

– Беру, через полчаса вернусь с деньгами, – сказал я и попросил отложить вещицу.

– Надо оставить залог, это последняя.

– Я точно вернусь, смотаюсь домой – и назад.

– Оставьте залог, у нас такое правило, – повторила она.

– У меня нет с собой наличных и карточки. Вы что, не верите? – начал я раздражаться. – Неужели так сложно обойтись без залога?

– У нас такое правило, – зарядила она, как попугай.

Я вышел, саданув дверью. Вредная тётка! Негодуя, забрался в джип. По дороге домой решил прокатиться мимо магазина сыров. Ради любопытства. Там перед входом стояла полицейская машина. Я припарковался неподалёку и начал наблюдать. Продавца не было. Вместо него копы разговаривали с женщиной в розовых рейтузах – низкорослой, мускулистой, похожей на борца. Размахивая руками, она истошно кричала. Я вылез из джипа. Заметив, что один из прохожих отлепился от толпы зевак, я подошёл к нему и спросил, что там стряслось.

– Хулиганы машину разбомбили, вон у той дамочки, она оставила во дворе, и, надо же, такое невезенье, – словоохотливо рассказал тот.

Я был оглушён. Как я мог совершить такую оплошность! Изуродовал не ту машину, навредил хорошей женщине. Впрочем, неизвестно, хорошая ли она. Судя по истеричным воплям этой тётки, её близким крепко достаётся.

– Дамочка сказала, что эти бандиты измазали красной краской ещё и стену, – продолжил прохожий.

– Это граффити, – поправил я.

– Ну да, так они называют свою мазню. Мало им зданий, так за машины взялись, за решётку надо всех этих грёбаных рисовальщиков.

– Почему же, среди них попадаются талантливые, – защитил я, справедливости ради, художников. Он покосился на меня с подозрением и, ни слова не говоря, пошёл дальше.

Как я мог перепутать автомобиль, непонятно. Ну что ж, в следующий раз не оплошаю, продумаю всё до мелочей. Хотя я сомневался, что буду продолжать мстить продавцу. Ненависть к нему притихла вместе с яростью. Когда я громил авто (пусть даже не то), я выплёскивал ярость. Она требовала выхода, рвалась наружу с такой силой, что я даже не учёл, что кто-то мог услышать грохот и прибежать. Свои ошибки и недочёты я видел, только когда ярость успокаивалась. Говорю о ней, как о моём втором «я». Так и есть. Она своего рода мой сиамский близнец.

Я сел в джип и проехал мимо дворика, откуда вывозили покалеченную мной машину. Следом за ней выполз желтоглазый бродяга. Узнав меня, он помахал рукой. Нет, определённо следует быть осторожнее.

Дома было тихо. Всегда бы так! Дом большой, а уединения найти невозможно. Отец заполнял собой всё пространство: шумел, хлопал дверьми, раскатисто разговаривал. Спрятаться от него было нельзя даже в моей комнате. Ко мне он входил, когда ему заблагорассудится и без стука. Если же я запирался, то считал, что я делаю что-то недозволенное, и требовал немедленно открыть. Каждый раз, когда стрелки часов приближались к шести, у меня портилось настроение. Сейчас он придёт с работы – и прощай покой. (Позже, когда стряслась беда, отец сник, дом стал тихим, слишком тихим, и я заскучал по шуму: в нём была жизнь, а в тишине – боль).

Влетев в комнату, я вытащил из ящика деньги, засунул в карман. Натянул чистую футболку и скатился по лестнице вниз. В коридоре наткнулся на мать.

– Уже вернулся, отпустили пораньше? – спросила она.

Я хотел обмануть, что, да, опустили, но она бы не поверила. Мать обладала зверской интуицией, о чём мало кто догадывался.

– Я в школу не ходил, – признался я. – Объяснительную записку не напишешь?

– Где же ты был всё это время? – с укоризной спросила она.

– В парке. Напишешь записку?

– Напишу, но больше не буду, – повторила она то, что говорила много раз. – Куда ты идёшь?

– Пойду прогуляюсь, скоро вернусь.

– Не забудь про вечеринку, – напомнила мать.

Видя, как она сияет, я насторожился. Последнее время она часто улыбалась без всякого повода. Надо мне взять пример с отца и следить за ней получше. Хотя он не выпускал её из поля зрения, потому что собственник, а я хотел оградить от беды. Следить за матерью я начал полгода назад, когда случайно нашёл её записку и, прочитав, безумно встревожился. Но об этом после…

Если мать набралась смелости и отважилась на самостоятельную жизнь, ей грозили крупные неприятности. Отец никогда такого не простит. А может, мне всё мерещится? И, пока я мчался назад в магазин, размышлял: как разобраться, мерещится или чутьё подсказывает? Копаться я люблю. Ненавижу – и люблю. От копаний голова идёт кругом. Кажется, что вот наконец добрался до главной детали, которая всё расшифрует и объяснит, а она только больше запутывает, и начинаешь рыться заново.

В этот раз в магазине были покупатели. Не обращая на них внимания (так я спешил заполучить шляпку), я подскочил к продавщице. Увидев меня, она сразу стёрла с лица приветливость. Неприязненно посмотрела на протянутые ей деньги и доложила, что шляпка продана. «Деньги-то краденые!» – прочёл я её мысли.

– Как же так?! Я же просил отложить!

– Я предупреждала, что следовало оставить залог, – произнесла она. Едва сдерживая себя, я спросил, нет ли у неё похожей вещицы. Она сжала губы, превратив их в тонкую полосу, и отрезала: – Всё, что имеется, лежит на полках!

– Ведь просил же отложить! – крикнул я. И заметил краем глаза, что все покупатели уставились на нас.

– Шляпу купил этот господин, – произнесла продавщица и, ещё плотнее сжав губы, так что они провалились внутрь, как у глубокой старухи, указала на кого-то за моей спиной. Обернувшись, я с удивлением увидел знакомого бизнесмена с пятном горчицы на рубашке. Глянув на пакет в его руках, я взмолился:

– Продайте, пожалуйста, мне очень нужно.

– Мне тоже нужно, – ответил он и отступил на шаг назад, боясь, что я вырву драгоценный пакет и удеру.

– У моей мамы скоро день рождения, ей так понравилась эта шляпка. Давайте я заплачу вам больше.

– Да я рад бы помочь, но не могу, жена просила именно эту, – обманул он. Обручального кольца на его пальце не было.

– Молодой человек, я вам что-нибудь подберу, – сжалилась продавщица. Видать, прониклась ко мне симпатией, когда услышала, что я поднял шум из-за матери.

Я вышел на улицу следом за бизнесменом. Пожелав мне удачи, он бодрой, уверенной походкой направился к соседнему зданию, где находились адвокатские конторы. Глядя ему в затылок, на котором намечалась в зарослях волос лужайка, я думал о том, какой неудачный выдался денёк. Сплошное невезенье!

Я вернулся в магазин, выбрал, к радости продавщицы, другую шляпку и поехал домой. По дороге свернул в кафе. У меня оставалось ещё несколько долларов, и я решил побаловать себя мороженым. В кафе увидел троицу подростков – тоже прогульщиков. Обменявшись с ними заговорщицкими взглядами, я взял пару шариков сливочного и отправился на террасу. Расположился за столиком и только собрался насладиться мороженым, как мои глаза уткнулись в могучую спину сидевшего поодаль полицейского. Арнольд? Многоконечный лист пальмы уронил на его отполированную голову тень в форме птичьей лапки. Будто вцепился в него когтями пролетевший над нами ястреб. Этих птиц в наших краях тьма.

Я привстал, чтобы незаметно улизнуть, но он обернулся и просверлил меня своим металлическим взглядом. Да, это был Арнольд! Полюбовавшись мной секунду, он поднялся и, грузно топая, подошёл и попросил показать удостоверение личности. Умора! Он мои документы уже сто раз проверял.

– Что я такого сделал? Сижу себе, ем мороженое, никого не трогаю, – обозлился я, но водительские права всё же вытащил. Он взял, сфотографировал их взглядом, вернул и строго вопросил:

– Ты почему не в школе?

Интересно, а троицу подростков он тоже допрашивал?

– Ходил к зубному, – выдал я ему ту же версию, что и учителям в школе, и полез на рожон: – Это что, ваша работа – следить за школьниками?

– Смотри, если ещё раз поймаю… – пригрозил он.

Этим он укрепил моё подозрение, что его нанял мой отец. У него везде знакомства в нашем городке. Иначе на кой этому копу за мной следить? Дел у него поважнее, что ли, нет?