Читать книгу Изгой - Ольга Черенцова - Страница 3

На первом этаже веселились гости, а я сидел у себя в комнате и читал форум. Там разгорелось обсуждение бойни в университете. Какой-то псих – так его все называли – всех перестрелял. Псих или нет – это пока неизвестно. Любят все психологов из себя строить.

– Доделаю домашнее задание и приду, – пообещал я матери, когда она забежала. Через десять минут она опять зашла, сказала, что все меня ждут, хотят познакомиться. Обняла, чмокнула в щёку. От неё пахло новыми духа ми – цветочными, тонкими, ненавязчивыми. На губах – та же беспричинная улыбка. Я уже не сомневался, что у неё появился какой то секрет.

– Держи, – вручил я ей пакет. – Купил тебе на день рождения, но не утерпел.

– Какая прелесть! – охнула она, развернув. – Ты такой у меня замечательный!

Она надела шляпку, повертелась перед зеркалом. Видя, как мать радуется, я остро почувствовал, как мы с ней одиноки.

Не желая её огорчать, я спустился к гостям. В основном это были сослуживцы моего отца, а точнее – его подчинённые. Сам он стоял в середине толпы, расправив плечи, с широкой улыбкой, вводившей всех в заблуждение. Никто не знал, что, как только вечеринка окончится, от его очарования не останется ни следа. Отец внушительной внешности, под стать Арнольду. Но, в отличие от последнего, у которого такой вид, как будто он сейчас тебя пристрелит, отец умеет быть обворожительным. На эту удочку попадались многие, особенно женщины. Вон как эта, с которой он обменивался любезностями, – смазливая, черноволосая, с клубничными губами. Кокетничала она с ним напропалую.

– Это наш сын Николас, – подвела меня к ней моя мать.

– Очень приятно, меня зовут Лиза, – она оглядела меня с ног до головы и протянула руку. В её глазах прочитывалось недоумение: у таких родителей столь невзрачный сын!

– Какой красивый юноша! Весь в вас, – ввернула она комплимент. Якобы предназначенный обоим родителям, а в действительности – моему отцу.

Довольный, отец похлопал меня по плечу и сказал, что я скоро пойду учиться на адвоката. Как всегда, решил всё за меня. Знал бы он о моих планах!

– Моя дочь тоже собирается в колледж, она в следующем году заканчивает школу. Она у меня умничка, уже работает, – подхватила та и закричала на всю комнату: – Алёна!

К нам подошла девица. Смазливая, как и её мать, но не болтливая, а неприветливая и хмурая.

– Оставим наших детишек вдвоём, им есть, о чём поговорить, – заулыбалась Лиза и, глядя на моего отца, попросила показать ей наш дом. Мол, не терпится посмотреть такую роскошь.

– Да, конечно, с удовольствием, Клэр вам всё покажет, – разочаровал он её. Судя по её пылким взглядам, она предпочла бы, чтобы её гидом был он, а не моя мать.

– Пойдём на улицу, – предложил я девице. Она кивнула.

Мы вышли на задний двор, уселись на скамейку перед бассейном.

– Купнёмся? – спросил я.

– У меня нет с собой купальника.

– Можно и без него.

– Размечтался! – усмехнулась она.

Мы помолчали. О чём с ней разговаривать, я понятия не имел.

– Прикольная луна! – сказала она.

Луна и впрямь была классная – круглая и кроваво-оранжевая, как провалившееся незадолго до этого за горизонт солнце. Она всегда была такой, когда появлялась. Поднимаясь вверх, она постепенно менялась – светлела и становилась обыкновенной.

– Это только в нашем городке она такая, – сострил я.

Алёна даже не улыбнулась.

– Как давно ты здесь? – спросил я.

– Несколько месяцев.

– Надо же, а по-английски уже так шпаришь!

– Английский я ещё в России выучила, а в Америке мы уже семь лет, раньше в Мичигане жили.

– Как вы там очутились?

– Мама вышла замуж за американца. Они в интернете познакомились.

– Он тоже здесь, на вечеринке? – спросил я, чтобы поддержать беседу.

– Нет, они развелись.

Отвечала она скупо и таким тоном, словно её вынуждали. Мне тоже неохота было болтать. Не терпелось снова усесться за компьютер и высказаться на форуме о бойне в университете. Эта тема меня волновала. И я предложил ей вернуться в дом: там кондиционер, прохладно, много вкусной еды. Она мотнула головой: не голодна, а ты иди, охранять меня не обязан, не вижу что ли, сидишь, как на иголках, удрать намылился, мне няньки не требуются. Дрянной у неё характерец!

– Ладно, не бери в голову, у меня настроение паршивое, – словно угадав мои мысли, произнесла она и встала. – Пойду за матерью, пора домой.

– Уже? Вряд ли твоя мать захочет так рано уходить.

– Почему это она не захочет?

– Вы же только что пришли, дай ей с народом пообщаться.

– С чего ты взял, что ей нужно с кем-то общаться? – ощетинилась она.

– Чего ты взъелась? Я просто видел, как ей там весело.

– Да, весело, а что в этом такого! – разглядела она в моих словах какой-то подтекст. Она опять села и уставилась на луну, ставшую бледной, пока мы пререкались.

– Ты чего такая дёрганая?

– Так… у меня проблемы.

Спрашивать, какие проблемы, я не стал, она бы всё равно не сказала, но всё же посоветовал ей с кем-нибудь поговорить. Дал совет, которому сам не следовал, – не потому, что не хотел ни с кем делиться, а потому, что не с кем было делиться.

– С тобой, что ли? – хмыкнула она. – Я, вообще-то, говорить о себе не люблю, сплетников много.

– Тогда пойди на какой-нибудь чат или форум, там у всех ники, никто не знает, кто ты, говори что хочешь. Я туда хожу, когда потрепаться охота.

– У тебя что, нет друзей?

– Есть, но близких нет, – не признался я, что вообще никого нет.

– Без близких друзей тяжело, – потеплела она. – У меня близких тоже нет, но социальные сети я не люблю, там все какие-то злые, чушь пишут.

– Это смотря где. Могу дать ссылку на один форум, там можно неплохо пообщаться. В чём-то это лучше, чем в жизни: никто тебя не знает, строчи, что хочешь.

– Что за форум?

Я назвал.

– Ну и что там такого интересного пишут?

– Много чего, сейчас там обсуждают бойню в университете, ну ты наверняка слышала, спорят, влияет ли кровавость в кино на людей, говорят, что ужастики надо запретить…

– Дурацкое какое-то обсуждение! – фыркнула она, перебив.

– Почему дурацкое?

– А потому! – и вдруг без всякой причины завелась. Раскричалась, что делать больше нечего, как обсуждать чепуху. Ясно же, как день, что, если кровавость в кино на кого-то влияет, значит, у человека мозги набекрень: нормальные люди за топор не возьмутся, насмотревшись бредовых фильмов.

– Не скажи, – не согласился я. – Всё влияет, вот как реклама по телику, смотришь её без конца и покупаешь то, что тебе не нужно. Я сам не раз так делал… или как этот, который устроил бойню, до него недавно кто-то расстрелял несколько человек в школе, ну и он следом. А помнишь, слышала же в новостях, над одним парнем одноклассники издевались, он покончил с собой, а после него сразу ещё двое…

Договорить она мне не дала. Опять перебила:

– Что ты сравниваешь! Какой-то отморозок всех расстреливает – это одно, а парни покончили с собой от отчаяния, а не потому, что прочли в новостях, что кто-то это сделал.

– Да уж! Если каждый начнёт вешаться от отчаяния, то народу на земле не останется. Вешаются не от отчаяния, а от путаницы в голове, – возразил я.

– Тоже мне, психиатр нашёлся! Откуда ты знаешь?

Её реплика меня разозлила.

– Знаю. Самоубийство – это неправильно.

– Это почему же? Ты что, эксперт в этом деле?

Девица эта стала действовать мне на нервы. Вспыхивает по любому поводу, придирается к словам. Да и разговор у нас как-то странно повернулся. Спорим на такую тему, едва познакомившись!

– Никто не имеет права себя убивать, – сказал я.

– Ну-ну, а если неизлечимо болен или жить невмоготу, так до конца своих дней и мучиться?

– Нет, нельзя, эгоизм это.

Говоря это, я думал о матери. Полгода назад, когда отец уехал в командировку, она неожиданно напилась. Обычно она пила мало и по праздникам. В тот день я застал её в спальне на кровати. Неподвижная, с раскинутыми в стороны руками, с землистым лицом, мать лежала, как подстреленная. Я ужасно перепугался. Подскочил к ней и вздохнул с облегчением. Жива! Одна её рука свисала с постели. На полу в лужице коньяка валялись пустая бутылка и тонкий, как нить, золотой браслет, который она никогда не снимала. Я всё убрал: не хотел, чтобы наша домработница увидела. Вытер браслет и осторожно, чтобы не потревожить мать, надел ей на запястье. И тут заметил скомканный листочек бумаги. Я поднял, развернул. Там была всего лишь одна фраза. Мамин почерк. Буквы плясали, клонились набок, некоторые подпрыгивали вверх. Мать явно писала пьяной. Прочитав, я похолодел. С той минуты я начал за ней следить и нервничал, когда сидел в школе: вдруг что-то случится в моё отсутствие. А поговорить с ней не решался. Не принято у нас в семье что-либо обсуждать. У каждого свой обособленный мирок. У отца – потому что он собственник, у матери – потому что трусиха, а у меня – потому что я лишний.

Записку я засунул в карман, чтобы потом разорвать и выкинуть. Вряд ли мать, очнувшись, о ней вспомнит. Смотреть на неё, лежавшую в забытьи на кровати, было неприятно. Во сне человек беззащитен. И у меня мелькнула страшная мысль, что, когда мать спит, она в полной власти отца. Глядя на неё, пьяную, я подумал, что, если мать ему изменяет, беды не миновать. Отец ничего не прощает, хотя сам далеко не святой. Я не очень-то верил в его верность. То, что позволительно ему, запрещается другим. Логика деспота.

Представлять, что у матери появился любовник, было тяжело. Я безумно ревновал.

– Что за херню ты несёшь?! Какой же это эгоизм, если лишаешь себя жизни?! – крикнула Алёна.

– Да, эгоизм, потому что человек заботится только о себе. Ему, видите ли, плохо, прощайте, ухожу из этой проклятой жизни, а то, что он причиняет этим боль близким, ему до фонаря, – ответил я.

– А если близким на тебя наплевать, если они каждый день говорят тебе «отвали»?

– Это твоя мать тебе говорит?

– Никто мне ничего не говорит, я просто привела пример.

– Что это за пример? Если говорят «отвали», надо послать их куда подальше, а не в петлю лезть.

– Ну как вы, подружились? – прервала наш спор Лиза. Рядом с ней стоял мужчина. Бородатый, упитанный, с влажными глазами. Алёна неприветливо взглянула на него и сказала матери, что пора ехать домой.

– Куда вы, детское же время, оставайтесь, – вмешался бородач.

– Не могу, Алёнке рано вставать, – произнесла Лиза.

– Ну так пусть она едет, а я вас позже заброшу домой.

– Мам, пошли! – велела Алёна. Рванула калитку и вылетела на улицу, а я за ней.

– Что ты за мной идёшь? – обернулась она.

– Провожаю.

– Нечего меня провожать, сама дойду.

– Не знал, что ты феминистка, – поддел я.

Она не ответила, ускорила шаг.

– Что ты свою мать гонишь домой? – не отставал я.

– Не гоню, а оберегаю. Ты что, не видел, как этот урод на неё пялился? Попользуется и бросит.

– Может, не бросит.

– Бросит! – и, словно я был повинен в судьбе её матери, нахамила: – Все вы, мужики, на один лад!

Сердито стуча каблуками по асфальту, она подбежала к машине – старенькой, с вмятиной на боку. Наверное, поэтому и оставила её так далеко – стеснялась. Но это ж глупо! Подружиться, как размечтались наши родители, нам вряд ли удастся.

Я прогулялся по соседним улочкам, осматривая автомобили перед домами. Пытался разыскать таинственный броневик. Не нашёл и отправился назад.

Вечеринка угасала. По дому шатались с бокалами вина в руках оставшиеся гости. Толстый бородач тоже. Он флиртовал с какой-то тёткой – малопривлекательной, на мой вкус. Значит, Лиза уехала. Надо же, слушается свою дочь!

Проголодавшись, я подошёл к длинному столу посреди комнаты. На нём возвышался букет из тропических цветов, походивших на разинутые птичьи клювы. На одном «клюве» сидела влетевшая через раскрытую дверь оса. Испугавшись меня, она сорвалась с места и приземлилась в двух шагах от моего отца. Тут ей и пришёл конец. Забавно: спасаясь, сиганула туда, где её ждала смерть. Что твари, что люди – сами идут к погибели… В руке отца, как у фокусника, оказался журнал, и он прихлопнул им насекомое. Стоявшая рядом женщина (с красными волосами-серпантинками, с узкой, как у убитой осы, талией) в восторге заохала: «Какой вы меткий!» Реакция у него мгновенная. Стрелок он отличный. Попадает с первого раза, даже не целясь. Каждые выходные ходит на стрельбище. Я тоже умею хорошо стрелять, он меня научил. В кабинете за стеклом висела его коллекция: пистолеты и боевые ножи. Забегу вперёд – нет уже этой коллекции. Когда в доме столько оружия, жди чего угодно. Я часто представлял, как разбиваю стекло, сваливаю его коллекцию в мешок, выбрасываю, но кое-что припрятываю для себя. Так и сделаю прямо на днях.

Еды на столе было навалом, и я начал уплетать всё подряд. Денег на угощенье отец никогда не жалел. Сам он этих деликатесов не ел. Его вкус был прост: гамбургеры, стейки, картошка-фри. Вечеринки он устраивал с размахом. Хлебосольство или показуха? Во всех поступках отца я прочитывал фальшь. Протест против него я культивировал: не мог простить ему наших с матерью страданий. Почувствовав, что я за ним наблюдаю, он обернулся. Глаза у него стеклянные. По ним ничего не определишь. Человек он закрытый. Я тоже. Но есть различие: закрытость отца – это его суть, а моя – защита. Замкнутым меня сделало одиночество. «Одиночество и ярость – опасное сочетание», – наткнулся я как-то на чьё-то высказывание в Сети. Не знаю, не знаю… В одиночестве есть преимущество: никто не лезет тебе в душу, не переворачивает там всё вверх тормашками, а про ярость я уже говорил: ничего страшного в ней не вижу.

Иногда, правда, я не знал, чего от ярости ожидать.

Насытившись, я пошёл к себе в комнату. Включил компьютер. На форуме по-прежнему живо обсуждали бойню в университете. Рассуждали о том, что толкает человека на подобное. Вернее, ругались, а не рассуждали. Один участник – Скорпион – настрочил с апломбом, что корень всего – это ненависть к себе, которая переходит в ненависть к окружающим. Он вечно прикалывался, нарочно всех подзуживал, прикидывался этаким мудрецом, а народ больно серьёзно воспринимал все его заумные речи. Сейчас тоже. Разом накинулись на него: не пишите ерунды, отморозок этот всех ненавидел, поэтому и устроил бойню, а себя небось обожал до умопомрачения. Я с ними не согласился. Если обожал, зачем пустил себе пулю в лоб?

Переспорить Скорпиона было трудно. Я так и видел, как он сидит, глядя на экран компа, и хихикает: пишите-пишите, сейчас я вам выдам. Ну и выдал – накатал километровый пост. Мог бы уложиться в одну фразу. Сделаю это за него. Его мысль была не нова, я уже где-то это читал: проще винить в своих ошибках других, чем себя, а когда винишь, то мстишь. Народ в ответ расшумелся: нечего больше делать, как анализировать какого-то выродка, жаль только, что он застрелился, легко отделался, не застрелился бы – на кусочки бы его порвали.

«От трусости застрелился, знал, что его ждёт, слабаком был», – вставил я. Мне тоже хотелось слегка пофорсить. Не одному же Скорпиону все лавры!

«Да, слабаком, – поддержал Скорпион, – поэтому и мстил». И прочёл всем мораль о том, что быть кровожадными – значит ничем не отличаться от этого отморозка.

Мне польстило, что он со мной согласился.

«Ты, Скорпион, идиот, – написал какой-то тип. – Люди, между прочим, могут так довести, что поневоле за ружьё возьмёшься».

Прочесть продолжение я не успел: вырубился компьютер. Пока я его налаживал, с улицы донёсся знакомый грохот. Броневик! Я подскочил к окну. В темноте машина казалась зловещей. Чёрная махина на огромных колёсах и вся в фарах: внизу, по бокам, на крыше. Проезжая мимо нашего дома, водитель включил на всю громкость радио. Мощный звук прошёл сквозь стены. Похоже, отец прав. Незнакомец нарочно устраивал этот концерт. Доводил.

Я спустился вниз. Отец с каменным лицом стоял у окна. Гости уже разошлись.

– Смотри, что этот подлец натворил, – сказал он. Я глянул в окно. Броневик исчез, а на земле валялся наш почтовый ящик, обычно стоявший у обочины на деревянной ножке.

– Вряд ли это он сбил, скорее, дети.

– Это он, а не дети.

– Да он случайно наехал, – из духа противоречия возразил я.

– Не случайно, а специально. Всё, пора положить этому конец! – отчеканил отец и позвонил в полицию. Ожидая, когда приедут, уселся в кресло. Вид у него был суровый.

Сейчас начнётся комедия! Прикатят копы, начнут собирать улики, допрашивать. Затем отправятся к владельцу броневика, чей адрес отец наверняка раздобыл. Потом отправятся восвояси (для них же это мелочь, какая-то соседская склока!) и оставят отца один на один с водителем, который в отместку будет шуметь ещё больше.

– Чего ты ухмыляешься? – спросил отец.

– Ничего… – и, хотя не собирался, всё-таки предупредил, что с копами надо держать ухо востро. Они могут придраться к любой мелочи и обвинить нас в том, что мы из вредности возводим поклёп на соседа. Предостерегать отца было ни к чему. У него везде связи, в полиции тоже. Он – местная знаменитость.

– Я вижу, что у тебя большой опыт общения с копами, – съязвил он. – Опять что-то украл?

Напомнил мне с издёвкой о том, что приключилось много лет назад, когда я стащил из магазина игрушек машинку. Своровал я не потому, что так в ней нуждался (машинок у меня было завались), а чтобы не уронить себя в глазах одноклассников. «Боишься, да? Трус!» – подстрекали они. Чтобы завоевать их уважение и дружбу, я украл. И мгновенно попался – в отличие от них, воровавших миллион раз. Позже я узнал, что всё было подстроено. Как только я направился с машинкой к выходу, они настучали на меня продавщице. До сих пор противно вспоминать, каким я оказался дураком. Отцу удалось всё уладить, умаслить продавщицу, уговорить её не ввязывать в это дело полицию. Располагать к себе женщин, как я говорил, он запросто умеет. Не знаю, что он там ей наобещал, но она растаяла и всё мне простила.

От отца мне тогда крепко досталось. Я пытался ему объяснить, что украл от страха, что одноклассники издевались надо мной, но он и слушать не стал. Нещадно меня выпорол. Я терпел, сжав зубы, и не издал ни звука. Орать во время порок и битья я давно перестал: не хотел доставлять ему удовольствие. Экзекуция происходила в отсутствии матери. Она, как всегда, занималась волонтёрской работой. Я от неё всё скрыл: опасался, что ей достанется, если она вступится за меня. Так уже бывало. Руку на неё отец не поднимал, но поносил на чём свет стоит, а сейчас думаю, что, может, поднимал, я же не всё видел. Однако мать догадалась о порке и, внезапно набравшись храбрости, пригрозила ему разводом. Но, конечно, от него не ушла. Почему она всё терпела, сносила унижения и продолжала его любить, я не понимал – был мал, многого не знал, во многом не разбирался. И от матери ничем не отличался: тоже терпел и никому не рассказывал о том, что творилось у нас за закрытыми дверями. А учителя, если и замечали мои синяки, считали, что я подрался, упал – мало ли что с детьми бывает. Они даже не допускали мысли, что такой влиятельный и уважаемый в нашем городе человек мог избивать родного сына. Хотя, если бы они спросили, не бьёт ли меня отец, я бы всё отрицал. Как ни противоречиво это звучит, не хотел причинять ему зла – за истязание детей можно запросто схлопотать срок. У нас в школе над одной девчонкой родители измывались, так их посадили. А бывает, что дети клевещут на родителей из мести, если те им что-то запрещают, не покупают, наказывают их. Всякое бывает, могут ни за что посадить. Весёленькие дела творятся.

Вспоминая историю с машинкой, я забурлил. Чего ради я предупреждал отца быть осторожнее? Он же жесток к нам с матерью. Я не принимал его, осуждал, хотел порвать с ним, а одновременно оберегал. И постоянно надеялся на чудо – вдруг он изменится. Небезразличие к нему было моим слабым местом. Звонок в дверь прервал мои размышления.

На пороге стояли двое: молодой крепыш, с безволосой, как и у Арнольда, отполированной головой, и Арнольд собственной персоной. Ну и денёк сегодня! Мы оба притворились, что видим друг друга впервые. Отец тоже вёл себя так, будто не знаком с Арнольдом. Не ошибаюсь ли я, что он нанял его следить за мной? Нет, не ошибаюсь, странное же совпадение…

– Что у вас стряслось, сэр? – с недовольным видом спросил крепыш. Мол, тревожат нас по пустякам, отрывают от серьёзных дел, соседи их, видите ли, не устраивают!

Отец увесисто изложил суть дела, сильно сгустив краски. Звучало это так: водитель броневика ведёт себя неадекватно, как обкурившийся наркоман, коим наверняка он и является; нагло врубает на всю катушку стерео, гудит, безобразничает, будит всех по ночам, кидает на газон мусор, угрожает. «Теперь уж точно будет угрожать», – подумал я. Хотя тактику отца я просёк. Если мямлить, что соседи мешают жить, помощи от полиции не дождёшься. Надо жать на все кнопки. Слово «наркоман» возымело своё действие.

– Откуда вам известно, что он наркоман? – тотчас заинтересовался крепыш.

– Предполагаю.

– Его имя и адрес? – отрывисто спросил Арнольд.

– Имени и адреса не знаю. Похоже, он живёт где-то поблизости, я записал номер его машины, – произнёс отец и протянул бумажку. Затем подвёл полицейских к сбитому почтовому ящику. Пока он демонстрировал им следы преступления, те посматривали не на ящик, а на мою мать. Она стояла в дверях, наблюдая. Как я уже рассказывал, мужчины постоянно на неё глазели. Хотя мать ничего для этого не делала, ни с кем не флиртовала, вызывающе не одевалась, вела себя сдержанно и была безразлична к их вниманию. Получается, что равнодушием можно многого добиться. Весело: когда чего-то страстно хочешь, сам всё портишь. Скорее получишь, если хладнокровен. Научиться бы!

– Мэм, вы видели, как это произошло? – обратился к матери крепыш.

– Нет, я была на кухне, но шум слышала.

– Вы раньше видели эту машину?

– Нет, я же сказала, что была на кухне, – ответила мать невпопад, отчего-то смутившись.

– Я имею в виду, видели ли вы эту машину до этого? – повторил крепыш.

– Только мельком.

– Она часто ездит по вашей улице?

– По-моему, да… я не уверена.

Крепыш начал меня раздражать. Не мать он должен был допрашивать, а отца, который заварил всю эту кашу.

– Вы знаете, кто владелец? – продолжал приставать коп к матери.

– Не знаю. Откуда мне знать!

– Сэр, а вы знакомы с владельцем? – повернулся крепыш к отцу. Меня удивляло, что допрос вёл он один. Арнольд с неподвижным лицом безучастно стоял рядом. Я украдкой его рассмотрел. Угрожающего вида субъект. Глазом не моргнув, пристрелит.

– Я же говорил, что не знаком, – ответил отец, – но думаю, что это мужчина и, скорее всего, молодой.

– Почему вы так думаете?

– Сужу по его агрессивному поведению.

По тону отца я понял, что вопросы крепыша ему тоже не нравятся.

– Женщины попадаются куда более агрессивные, – изрёк Арнольд.

– Я вам больше не нужна? – спросила мать. – Извините, меня ждут дела.

– Нет, мэм, – произнёс крепыш.

Происходящее уже нисколько меня не развлекало, и я двинулся в дом следом за матерью.

– Подожди, – задержал меня крепыш. – А тебе ничего не известно?

Вопрос с подковыркой. Я покосился на Арнольда, но он смотрел в сторону, будто знать меня не знает.

– О чём известно?

– Об этой машине, – пояснил крепыш, уж как-то больно пристально меня разглядывая.

– Ничего неизвестно, – я повернулся и вошёл в дом.

– Довольно нахальный коп. Он меня ещё и подозревает! – сказала мне мать.

– В чём? В том, что ты сшибла почтовый ящик назло отцу? – рассмеялся я.

– Да, ты прав, но всё равно он нахал.

– Все копы нахалы, на то они и копы.

– Ну что ты, они же спасают людям жизнь, – защитила она их.

Проходя мимо стола, она на лету подхватила за хвост креветку, отправила её в рот, прожевала и похвалила ресторан, из которого привезли кучу этой еды. Несмотря на досаду на крепыша, мать сияла. Оживлённая, она порхала вокруг стола, собирая грязную посуду. Во мне опять шевельнулась ревность. Если у неё есть любовник, я должен выяснить, кто он.

Я помог ей всё убрать. Отнёс гору одноразовой посуды на кухню, свалил в мусорное ведро. Посмотрел в окно. Полицейские уехали. Улица была пуста, темна, в мерцающих желтоватых точках – горели газовые фонари. В таких же точках было и небо. Одна из них сорвалась вниз и, упав в конце нашей длинной улицы, рассыпалась, как в мираже, на несколько звёзд. Увеличиваясь с каждой секундой, они превратились в фары броневика. Тот с бешеной скоростью нёсся прямо на нас. Казалось, сейчас протаранит стену и влетит внутрь. Судя по всему, полицейские нанесли ему визит.

Он резко притормозил перед нашим домом, протяжно погудел и помчался дальше.

– Зря Эд это затеял, – вздохнула мать. – Неприятностей теперь не оберёшься.

– Не волнуйся, ты же знаешь отца, этот придурок будет не рад, что с ним связался, – успокоил я её.

– Да, но воевать с соседями – себе дороже.

– С чего ты решила, что это сосед?

– Эд же сказал, что он где-то поблизости живёт.

– Ты не знаешь, кто он такой?

– Понятия не имею, – она отвернулась. Стала загружать посудомойку, тараторя, что утром придёт домработница, надо ей помочь, хотя бы посуду помыть, пожилая всё-таки женщина. Вот такой была моя мать: платила Розе немалые деньги, а при этом выполняла половину её обязанностей. За сердечность я её уважал, а за мягкотелость нет.

Мамино смущение выдавало, что она что-то утаивает.

– Тебе понравилась Алёна? – спросила она. – Правда, милая девочка?

– Милая – не про неё, скорее, психованная.

– Зря ты так, они здесь совсем недавно, ещё толком не устроились, она нервничает, мало ли какие обстоятельства, – сказала мать. Она всех оправдывала, даже тех, кого оправдывать не следовало.

– Ты бы ей позвонил, – продолжила мать. – Она пока никого здесь не знает. Может, ей нужна какая-то помощь.

– Ладно, позвоню. Дай мне её номер, а то я не успел взять.

Записав номер, я пошёл к себе. Проходя по коридору, заглянул к отцу. Он стоял перед шкафом со своей коллекцией. Будто выбирал пистолет, чтобы пристрелить водителя броневика. Услышав мои шаги, он обернулся и сухо кивнул.

Я вошёл в комнату. Сел за компьютер. На форуме было затишье. Ночь. Звонить Алёне я не решился, хотя предполагал, что она не спит. Отложил на завтра. Характер у неё, конечно, препаршивый, но что-то в ней было. Она меня зацепила.

Ложиться не хотелось, и я решил пройтись. Прогулки по ночам – удовольствие. Тихо, пустынно. Только вот бдительные полицейские всё портили. Подкарауливали меня за каждым углом. Разочарованные, что ничего не находили, отпускали. Их приставания злили. Я также беспокоился, что они застукают меня в одном местечке, которое я недавно облюбовал. Оно было моим убежищем. Когда я там сидел, время замедлялось, каждая секунда вмещала в себя многое, превращалась в бесконечность. Там я мог слегка расслабиться и не чувствовать себя под прицелом невидимого глаза, наблюдавшего за мной с утра до вечера. Если Арнольд и впрямь следит за мной, надо поменять место.

Прихватив с собой карманный плеер, я, крадучись, двинулся по лестнице вниз. Ступал тихо, чтобы не разбудить родителей. Они уже улеглись. На первом этаже было темно. Только в глубине коридора на полу лежала полоска света, выпавшая из щели приоткрытой двери ванной комнаты. Я подошёл, чтобы выключить свет, и, ошарашенный, замер. Перед зеркалом стояла мать. Она примеряла шляпку – широкополую, голубую, в абстрактных мазках. Ту самую, которую перехватил у меня бизнесмен.